На этот раз он искренне рассмеялся. Я похлопала его по груди. Он никак не мог заставить меня смеяться после услышанных новостей. Как всегда, Оливеру удалось невозможное.
— У меня есть ногти. — Я развела руками, чтобы доказать свою правоту.
— Едва ли. Ты обгрызаешь их, как будто это гребаные пряники, подружка.
— У меня напряженная жизнь, ясно?
— Я понимаю. Трудно быть такой красивой и умной, когда все вокруг тебя - середнячки. У меня та же проблема. Мы должны создать клуб.
Еще одна волна смеха прокатилась по моей груди.
— Прекрати. Ты меня раздражаешь.
— Заставил тебя улыбнуться. — Его глаза искрились юмором. — Я знал, что смогу. Я такой неотразимый.
Ты даже не представляешь.
Я вернула свою руку ему, протрезвев.
— Как прошел твой год?
— Хм. Посмотрим. — Он наклонил меня вниз, и моя грудь оказалась на уровне его глаз. Ну, грудь - это слишком громко сказано для того, чем она была. — В школе все было хорошо. Мой папа строит еще три отеля в Японии, поэтому он не так часто бывает дома.
— И как?
— Никто не заметил.
Я знала, что он шутит, так же как знала, что он очень любит свою семью. В наших кругах люди относились к своим семьям как к разменным картам, которые можно было перетасовать, когда возникала необходимость. Вопреки всему, фон Бисмарки действительно нравились друг другу.
Я надулась, потирая большим пальцем его запястье.
— Мне жаль, что ты провел год вдали от отца.
Он пожал плечами в своей беззаботной манере Оливера.
— Бизнес есть бизнес. К тому же, он купил мне подарок за то, что я бросил тебя в твои годы становления, и он довольно эпичный.
— Дай угадаю. Потайная дверь?
— Во-первых, это было в моем рождественском списке много лет назад. Во-вторых, «Лев, колдунья и платяной шкаф» - это классика. — Он закружил меня так быстро, что мои пальцы впились в его плечи. — Он подарил мне дом на Дороге Темного Принца.
Год за годом Оливер сетовал на то, что два его лучших друга живут на одной улице, а он - в причудливом особняке площадью 17 000 квадратных футов на противоположной стороне Потомака, штат Мэриленд. Не дай бог, если они устроят без него хаос, и неважно, что у Закари Сана в заднице постоянно торчит палка, а Ромео Коста не может найти Фан на карте с GPS, компасом и Дорой-исследователем на быстром наборе. (Это слова Олли, не мои. Я никогда с ними не встречалась, и, честно говоря, такая возможность меня пугала. Серьезно, Олли как-то обмолвился, что семья Ромео оставила за собой след из тел, достаточно большой, чтобы заполнить круг Ада).
— Дом? — повторила я, пытаясь заглушить укол ревности, пустивший корни в моей груди. Мысль о том, что я могу жить рядом с людьми, которые меня любят, вызывала слезы зависти на моих глазах.
— Самый большой на улице. Мама разрешила мне жить в нем, как только мне исполнится восемнадцать, - при условии, что я буду навещать ее каждый вторник и разрешу Себу ночевать у себя.
В тринадцать лет младший брат Олли заботился только о своей семье и гребле. Мы с Себастьяном неплохо ладили, но я находила его слишком холодным и резким для массового потребителя.
— Ты заставишь своих соседей пожалеть о том дне, когда они переехали сюда.
— Миссис Коста уже позвонила маме, умоляя ее передумать. В любом случае, уже слишком поздно. Я уже построил там конюшню.
— Для чего?
Зная Оливера, это могло быть что угодно - от мастерской по изготовлению бомб-вонючек до микропивоварни. Он был склонен уважать свои прихоти, делая то, что ему нравится, только потому, что он может. Если бы Оливера отправили в школу-интернат, он, скорее всего, нанял бы кого-нибудь вместо себя или использовал бы кампус как почву для революции.
Олли наклонил руку, незаметно подправляя мою позу до нужной.
— Родители купили мне новую лошадь, которая, кажется, каждый день набирает свой собственный вес. К тому же это место на воде, а Себ умирает от желания тренироваться там.
— Он все еще смехотворно хорош в гребле?
— Думаю, он собирается на Олимпиаду.
— А поло?
— Поло было хорошим. Мы выиграли национальный чемпионат. — Олли пожал плечами и отмахнулся от своего достижения. — А ты как, Обнимашка? — Он подмигнул. — Разбиваешь сердца в этом году?
Я не могла понять, говорит ли он серьезно или дразнит меня. Конечно, он знал, что у меня нет ни друзей, ни тем более поклонников.
— Сейчас я изучаю латынь и мандарин. Родители говорят, что это поможет мне при поступлении в колледж. — Я порылась в своем мозгу в поисках чего-нибудь не совсем занудного и унылого, чтобы произвести на него впечатление. — О, а еще я сама сшила это платье. Я испортила пару стежков сзади, но в целом оно довольно аккуратное, правда?
— Оно идеально.
Я закинула ногу назад, потом вперед.
— Спасибо.
Он закружил нас в очередном вираже.
— И тебе, кстати, тоже.
Я откинула голову назад, смеясь.
— Теперь ты просто так говоришь.
— Я никогда не говорю просто так. — Его черты прояснились, губы сжались в ровную линию. — Я абсолютно серьезен, Обнимашка.
Мы остановились как раз перед окончанием песни. Восторженные хлопки эхом отдавались у меня в ушах. Я ошарашенно огляделась по сторонам. Вокруг нас образовался человеческий круг, предоставив нам личное пространство для танца. Я поискала в пятне зубастых улыбок лица своих родителей и ничего не нашла. Тем временем Феликс и Агнес фон Бисмарк с нежностью смотрели на своего сына. Мое сердце билось о клетку. Где были мои родители? Почему они никогда не гордились мной?
Оливер схватил меня за руку.
— Идем скорее. Я хочу тебе кое-что показать.
Мы пробились сквозь густую толпу, проскочили мимо отдельного входа и сбежали вниз по узкой мощеной лестнице. Как и во всех средневековых особняках, хорошая погода не помогала бороться с сырым воздухом и морозным холодом.
— Помедленнее. — Я подтянула юбки, чтобы не споткнуться о них на ступеньках. — Я надела каблуки. — Они не были высокими, но все же. Я не могла угнаться за Оливером, когда наши пальцы сцепились, и он наполовину тащил меня к месту назначения.
— Подруга, ты медленнее, чем мертвый ленивец. — Он развернулся и подхватил меня на руки, как будто я ничего не весила, и понес вниз по лестнице по двое.
Я обхватила его за шею.
— Это, во-первых, грубо.
В его груди раздался смешок, но он не ответил мне.
Я понизила голос до шепота.
— Во-вторых, куда мы идем?
— Себ нашел тайник с алкоголем, и он великолепен.
Он вихрем пронесся вниз по лестнице. Это был не первый раз, когда мы воровали выпивку во время летних вечеринок. Мы начали с того момента, как мне исполнилось одиннадцать и я случайно выпила мамино вино вместо яблочного сока. Мы никогда не напивались по-настоящему, но запретное всегда казалось самым сладким на вкус.
Через шесть лестничных пролетов мы выскочили к выходу. Олли поставил меня на землю и взял за руку. Мы помчались к винограднику, хихикая между вдохами и спотыкаясь о собственные ноги. Желтые факелы вели нас в темноте. Мощная музыка гремела под ногами, грязь заляпала подол платья, на которое я потратила несколько недель, и где-то по пути Олли потерял свой галстук-бабочку.
Я шла за ним, моя рука все еще была в его руке.
— Просто подожди, пока не увидишь это. — Его слова танцевали на ветру, музыка и свет приглушались, чем дальше мы бежали. — Он также нашел ящик со старыми книгами.
— Он взял книги?
— Да.
— Он даже не читает.
— Мы надеемся, что в них будет несколько пикантных сцен.
Мы бежали несколько минут, пока не добрались до заброшенной конюшни на дальнем конце участка. Достаточно далеко от вечеринки - от моих родителей - чтобы я снова могла дышать. Ну, как только я перевела дыхание.
Олли не выглядел измотанным, так как он включил свой телефон и светил фонариком.
— О, черт. Я кое-что забыл. — Он сунул телефон в рот, держа его зубами, и достал из внутреннего кармана смокинга смятую коралловую розу. Ухмыльнувшись, он заправил обрезанный стебель в мои волосы, а телефон опустил обратно в руку.
— Роза для Брайар Роуз. — Он подмигнул. — Ты же не думала, что я забуду, правда?
Я покачала головой. Я знала, что он не забудет. Он никогда не забывал. Каждое лето Оливер непременно начинал с того, что дарил мне розу, чтобы напомнить о том, кто я такая. Этот договор мы заключили с тех пор, как в семь лет я попыталась сбежать из дома, чтобы встретиться с бабушкой и дедушкой. Мама и папа никогда не позволяли мне этого. Они называли их дурным влиянием, золотоискателями и «белым мусором».
Оливер плечом открыл раздвижную дверь сарая. Пыльный бетон и ряд открытых стойл встретили нас. Как только мы переступили порог, в ноздри ударил запах старого дерева и засохшей мочи.
— Себ? — Голос Олли эхом отразился от стен.
— Прямо здесь. — Игривый смешок донесся из последней кабинки.
Мы обнаружили Себа, прислонившегося к деревянной стене и потягивающего открытую бутылку вина. На заплесневелом тюке сена лежал блейзер, выброшенный без оглядки на ценник. Хрустящая рубашка была полностью расстегнута, обнажая золотистую грудь, подтянутую и загорелую от многолетних тренировок по гребле. Если Оливера можно было принять за греческого бога, то Себастьян напоминал картину эпохи Возрождения.
Мама Олли как-то объяснила, что это имя привлекло ее во время детского отпуска в Тоскане. Они совершили вынужденную посадку в Великобритании и решили сделать остановку в Лондоне. Судьба привела ее к знаменитой картине «Мученичество святого Себастьяна», где она заглянула в глаза измученного святого, мучимого и непоколебимого, и решила назвать сына в его честь.
Без мускулов и громоздкой фигуры Себастьян был бы почти по-девичьи красив. Он относился к своим длинным ресницам, игривым льняным локонам и большим глазам цвета ясного летнего неба как к надоевшим аксессуарам. В этом и заключалась особенность Себа. В нем всегда было что-то трагическое. Как в святом. Высокомерное упрямство, которое заставляло меня переживать за него.