— О! — Женщина секунду смотрит на нас с отвращением. Но быстро берет себя в руки, лучезарно улыбается Кларе и возвращает ей банку. — У тебя очень красивые пипи, малышка, такой прекрасный цвет!
Клара сияет. Женщина поспешно отворачивается.
Когда кабинка освобождается, мы заходим и я закрываю за нами дверь. Теперь мне надо взять банку Клары и опорожнить. Но она крепко держится за нее.
— Нет!
— Клара, — говорю я. — Нам нужно все это вылить! Туда уже больше ничего не поместится!
— Не-е-е-е-ет! — Клара ревет в голос.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — тогда в этот раз не сможешь пописать в банку. Дело твое!
Я поднимаю стульчак унитаза и приглашающим жестом указываю на него.
— Не-не-не! Хочу в банку!
— Но она полная!
— Дай другую!
— Клара, — смотря в ее рептильи глаза, я встаю перед сестрой на колени, что не так уж и просто сделать в тесной кабинке. — Мама сказала, что в путешествии у тебя будет только одна банка. И ты согласилась!
— Хочу новую!
— У вас там все в порядке? — спрашивает кто-то снаружи.
— Да-да, все о’кей! — кричу я в ответ. Потом хватаю Клару за руку и отбираю у нее банку. Клара визжит, я прижимаю ее к двери кабинки, открываю банку и выливаю все в унитаз. Потом оборачиваюсь и протягиваю Кларе пустую: «Валяй. Писай или сдохни».
— Ты! — вопит Клара. — Ты такая злая! Это ведь всего за два дня! Ты! Противная толстая корова!
Я молчу. Потом распахиваю кабинку, выхожу и закрываю дверь, навалившись на нее спиной.
— Выйдешь отсюда, когда в банке что-нибудь появится.
Перед кабинкой в очередь выстроились не меньше двадцати женщин. Они таращатся на меня. Я улыбаюсь.
Через мгновение из кабинки доносится журчание. Потом Клара рвется наружу. Я отхожу. Моя сестра распахивает дверь и с торжествующим видом вручает мне банку.
Банка совсем теплая. Женщина, стоящая впереди, многозначительно смотрит на других и отправляется в кабинку.
Я беру Клару за руку и тяну ее вдоль ряда женщин, которые не отрывают от нас глаз. Когда мы добираемся до столика, я с грохотом ставлю банку перед мамой: «Пожалуйте!»
Мама быстренько прячет ее в сумку. Я сажусь рядом с папой. Клара лезет ко мне обниматься. Я отпихиваю ее, но она не отстает и прижимается ко мне изо всех сил.
— Клара, — говорю я, — проваливай.
Нелли смеется.
— Пошла вон! — шиплю я Кларе. Сестра удивленно глядит на меня.
— Мы с тобой, — сквозь зубы цежу я, — в разводе навсегда. Клара гладит меня по руке, а я отталкиваю ее.
— Ничего себе, — говорит Клара, — ничего себе! Потом наклоняется и ее выворачивает прямо на мои туфли.
2
Я лежу в кровати в расстегнутой до пупка ночнушке. Кондиционер в этом дешевом мотеле совсем не работает. У Фицмартинов мы не смогли остановиться, потому что-де дом слишком мал для гостей.
Ну и хорошо, а то бы пришлось спать в комнате с Нелли.
Лучше уж комната на двоих без кондиционера.
Рядом со мной мама, она смотрит телевизор в одних трусах. На экране прыгают чирлидеры в невероятно коротких юбочках. Они выстраиваются в пирамиду и умудряются при этом вертеть помпонами и улыбаться изо всех сил. Мне очень нравятся их животы — совсем плоские, с чуть-чуть торчащими пупками.
Когда мама лежит перед телевизором почти голышом, я вдруг замечаю, какая она худышка. У нее тоже совсем плоский живот, как у чирлидеров.
Мой живот выглядит совсем иначе: мячики, мячики и складки, разрастающиеся книзу. А где же пупок? Алло? Я его сто лет уже не видела.
Так было всегда. Пупки моих подружек, когда мы вместе купались, можно было потрогать, словно кнопку на животе. А у меня там была только яма. Тогда-то я думала, это оттого, что другим детям просто плохо обрезали пуповину. Мама мне всегда говорила: «Тебе так здорово перевязали пуповину» — и гордо гладила меня по животу.
Я и тогда могла бы заметить, что жирная. Ведь не все помалкивали про это. В третьем классе, к примеру, Ульрике спросила меня, неужели обязательно быть такой толстой. «Да», — ответила я.
И все равно, я никогда не казалась себе такой невозможно толстой, как сейчас в этом дешевом мотеле. Словно бы что-то щелкнуло — раз! — Антье, которую видят другие, и Антье, которую чувствую я, вдруг стали равновеликими, как бы сказал мой учитель по математике, господин Климплер. Площадь и объем обеих Антье вдруг сравнялись.
Гигантская площадь, бесконечный объем.
Антье жирная — не только та, о которой судачат другие, но и та, что лежит сейчас здесь, в постели.
Я словно внезапно осознала нечто трагическое, отчего моя жизнь уже никогда не будет прежней. Я вдруг представила, как меня видят другие, думая: «Боже, какая жирная девочка».
Слезы наворачиваются на глаза.
Мама, конечно, тут же их замечает — на то ведь она и мама. Она перекатывается на кровати ко мне и обнимает.
— Не грусти, — шепчет она, — ты не виновата в том, что Кларе стало плохо, даже если и накричала на нее.
Ну вот, она думает, я реву из-за Клары. Да ее желудок просто не выдержал свиных ребрышек! Небось, из-за этого и дом Фицмартинов вдруг стал маловат для гостей.
Мама искренне растрогана, ведь я переживаю из-за Клары. Она обнимает меня еще крепче. Если бы она только знала, почему я плачу!
А в общем, это и неважно — когда тебя утешают, это всегда здорово.
В любом случае, я не знаю, как сказать эй об этом: я толстая, как папа, нет, я просто жирная и никогда не стану такой же худой, как ты.
С другой стороны, она наверняка давно это заметила сама и давным-давно читает книги вроде «Мой толстый ребенок» или «Здоровое питание для подростков».
Вот, теперь я вспомнила: однажды мама пыталась запретить мне съесть кусочек камамбера. Я была в третьем или в четвертом классе. А я-то тогда ничего и не поняла. Потом она, небось, оставила эту затею и подумала: у меня же есть еще одна дочь, с ней все будет по-другому, она вся в меня и останется стройной. Так ведь оно и есть.
Папа храпит возле Клары, я всхлипываю в мамину подушку. Вообще-то мы совершенно неправильно лежим: хрупкая Клара рядом с папой, а толстая Антье рядом с мамой. Толстым полагается лежать рядом с толстыми.
На следующее утро я просыпаюсь с отвратительным чувством внутри и поначалу не понимаю, отчего.
А потом вспоминаю: я же жирная.
Черт, я жирная.
Такая невозможно жирная!
Телу как-то странно, словно его до ужаса много. Так оно и есть. Мама заваривает чай и раздает донаты, которые мы вчера купили. Клара не хочет пончиков. Я тоже.
Может быть, лучше сегодня вообще ничего не есть. Чтобы пропало это странное ощущение. Мама сколупывает с пончика пластиковым ножом сахарную глазурь. И как она только умудряется все время так препарировать еду? Когда она, к примеру, покупает себе бутерброд, то прихватывает и пластиковую ложечку, разбирает его на части, соскребает ложкой масло и снова кладет сверху сыр. «Масло мне противно!» — говорит тогда она и намазывает его на салфетку. И хорошо, если поблизости окажется урна, иначе она сложит салфетку и вместе с маслом засунет в свою сумочку.
Пока мама соскребает глазурь, папа уже проглотил третий пончик.
Он не глядя запихивает их в рот, пока читает.
Иногда мне кажется, папа точно так же проглатывает книги: одну за другой, без передышки. Три раза откусить — и пончика как не бывало, слопать пятнадцать пончиков — и книги как не бывало.
Неудивительно, что папа знает все на свете.
И неудивительно, что он такой жирный.
Папа отправляет последний кусок в рот, стряхивает сахарную пудру с рук и говорит:
— Мы с Антье отправляемся за покупками!
Супер — а меня-то хоть кто-нибудь спросил? Может, я вовсе не хочу идти за покупками в город на пару с моим прожорливым папашей! С другой стороны, тут хорошие супермаркеты, огромные ангары с кондиционерами, которые работают так, что кажется, ты на Северном полюсе. После ночи в этой парилке все неплохо. Да и Кларе все еще нездоровится, и маме придется остаться с ней — а меня, получается, некуда приткнуть.
В супермаркете мы вовсе не выделяемся — тут полно толстяков.
Они с трудом переваливаются, поспевая за своими тележками и покупают горы чипсов, мороженого и «TV-ужинов». «TV-ужин» — это готовая еда для микроволновки, и она и вправду так называется. У нас дома всем пытаются впарить, что готовая еда — это шикарно, и называют ее «быстрым рестораном» или как-то в этом роде. А здесь сразу всё пишут на упаковке: приходишь домой, засовываешь в микроволновку и садишься с пластиковой коробкой перед телевизором. Если бы в Германии назвали эту штуку «Телевизионной едой», то разорились бы в две недели — это точно.
Пока папа ищет в холодильнике тот йогурт, который ему поручила купить мама, я нахожу диетический отдел. Я и не думала, что тут такое есть. Здесь везде — ноль процентов жирности: у пудинга, масла, молока, йогурта и творога. Я кидаю всего по штучке в тележку — теперь это моя еда. И прощай, жиртрест.
— Это тот самый? — папа появляется с йогуртом в руке, он ужасно вспотел, хотя тут точно пять градусов мороза.
Когда нужно достать для мамы что-нибудь определенное, его охватывает паника. Поэтому он просто скупает все марки, какие только есть в магазине, и вот уже мама смотрит на него по-настоящему укоризненно, когда он выкладывает один за другим на стол бесконечные пакеты со стиральным порошком, хотя ему и нужно-то было только купить «Ариэль». Самое грустное, что во всех пакетах все равно один и тот же порошок. Я однажды смотрела про это передачу — порошок производят на одной и той же фабрике и просто запаковывают в пакеты разных марок. Правда, мама мне не верит, и поэтому папе приходится по-прежнему впадать в панику в магазине.
Теперь это даже к лучшему — папа очень занят тем, чтобы купить нужное, и совсем не замечает, что я нагрузила тележку диетической ерундой. Я беру из его рук йогурт, возвращаю на полку и нахожу там тот, что надо.