Джон ШирлиМокруха
WETBONES
John Shirley
Copyright © 2010 by John Shirley
New material copyright © 2010 by John Shirley
лимитированное нумерованное издание
Подготовка текста: Издательство «Фаворит»
Главный редактор: Владимир Викторович Мамонов
Перевод с английского: Конрад Сташевски
Иллюстрации: Сергей Крикун
Обложка: Сергей Крикун
mamonbook@mail.ru
Посвящается Мики Перри, которая удовлетворяет следующим требованиям к соискательнице:
1. Отличная жена.
2. Терпеливый и неравнодушный редактор (с опытом и квалификацией)
3. Маяк веры во тьме (доп. требование: бесконечное терпение)
Вердикт: нанята.
Должность: постоянная.
Пенсия: обеспечена.
Автор выражает благодарность:
Марку Цизингу (Mark Ziesing) за терпение и поддержку,
Нэнси Коллинз (Nancy Collins) за её Симпатию дьяволу (Sympathy for the Devil)
Мики Перри (Micky Perry) за редакторскую помощь (опять) и Джулиану (Julian) за то, что помог мне частично восстановить утраченную невинность.
Краткое перепредисловие автора к дополненному и исправленному изданию 2010 года
В этом году Мокрухе исполняется двадцать. Этот роман написан в 1990-м. Привкус 1990-х на Мокрухе очевиден: суши в Калифорнии ещё завоёвывают популярность, а вот раскрашенные в технике вроде сибори (tie-dyed) пеонские штаны её уже обрели. Да и песни... В этой истории нет вездесущих нынче мобильников, хотя попадётся несколько встроенных автомобильных телефонов. В 1990-е годы подключение к Интернету было диковинкой и встречалось у немногих. DVD тоже не было. Идентификация по ДНК использовалась спорадически. Курение ограничивали не так сурово. Сленг и культурные аллюзии всецело соответствуют 1990 году. Я размышлял над тем, чтобы переписать и обновить книгу, но, в конце концов, решил, что времечко было интересное, и без него книга уже не та. Поэтому она осталась в 1990-м.
Собственно, и я там был — в 1990-м. Книга эта — жест катарсиса, описывающий мою личную попытку осмыслить наркотическое пристрастие, предостеречь себя от него, развив у себя отвращение к нему, метафорически постичь его тиранию и внутренние механизмы. Некоторые наиболее реалистичные сценки Мокрухи почерпнуты из личного опыта, в данном случае — связанного с киноиндустрией. Мне мало что пришлось сатирически выпячивать, поскольку индустрия эта рождает самоиздёвку. Я просто описал её. Я кое-что почерпнул из книги Кеннета Энгера Голливудский Вавилон (Hollywood Babylon), добавив несколько старых голливудских легенд, а также выдержки из некоторых биографий и автобиографий, в частности — Эррола Флинна.
Большинство персонажей, чья точка зрения излагается в Мокрухе, вызовут у читателя симпатию. Но один из них составляет исключение: это серийный убийца. Мне тяжело было его прописывать. Я всегда недолюбливал истории, в которых образ серийного убийцы подвергается гламуризации. Этого персонажа я огламуривать не хотел: если какие-то чувства он у меня и вызывает, так это омерзение. Всё же мне пришлось залезть к нему в черепушку и показать, что там варится. Я не люблю писать с точки зрения садиста (и мне не нравятся фильмы, снятые таким образом), но в данном случае мне было важно показать читателю книги, как именно человека может поглотить декаданс. Показать в переходе через несколько субъективных состояний. Выявить жертву внутри того, кто подвергает мучениям других жертв. Убийца — не жертва общества, нет. Его пленило нечто куда более страшное.
Несколько лет назад я прочёл в журнале Rolling Stone отзыв об альбоме группы Slayer, где сообщалось, что качество их записей, ярость и гнев, выраженные звуком, напоминают обозревателю роман Джона Ширли Мокруха. (А пожалуй, книга получилась немного культовая. Ко мне обращались продюсеры, желавшие экранизировать её, что меня немало удивляло. Впрочем, мне кажется, что мой голливудский агент их отпугнул, заломив несуразную цену за права.) Я не стремился вложить в роман ярость — он должен был получиться катарсическим. Но сейчас, перечитывая книгу, я вынужден признать, что обозреватель прав: она вышла гневной. Она пышет экзистенциальной яростью. Я был разгневан на людей и то, в каком состоянии они пребывают. Я гневался на всех хищников и на всех, кто охотно позволяет на себя охотиться. На таких, как я.
В этой книге выведены некоторые мои знакомые. Не все из них живы — одного человека уже нет. Персонаж Эми, который мне кажется вполне достоверным, в общем-то получился слиянием двух персон. Романная Эми зажила своей жизнью — и умерла своей смертью.
Мокруху мне было скорей тревожно перечитывать: я хотел было вернуться к тому состоянию ума, в каком писал её... и внезапно погрузился в него на некоторое время.
Я немного поработал над романом, переделал несколько фраз, кое-что подредактировал, исправил замеченные ошибки, в чём мне помогла Пола Гуран (Paula Guran). Думаю, что в этом издании роман стал лучше. Помимо всего прочего, я снабдил Мокруху небольшим продолжением, своего рода новым эпилогом, действие которого происходит спустя несколько лет: Суитбайт-Пойнт (Sweetbite Point).
Клайв Баркер прочёл первоиздание, выпущенное издательством Марка Цизинга, и оказал мне любезность следующим отзывом:
Джон Ширли — искатель приключений, воротившийся к нам из края тьмы и тревог, чтобы живописно поведать о своих странствиях. Мокруха — путешествие что надо, лихое и дикое, в равной мере ошеломит читателя кошмарами и чудесами. Я настоятельно рекомендую отправиться в него, если Джон Ширли — ваш проводник.
Я и вправду расцениваю эту книгу как странствие. Я написал много книг. Некоторые утверждают, что эта — лучшая. Думаю, что в ней я поместил свои самые колкие и резкие наблюдения, и во многом они правдивы. Это, наверное, самый мрачный мой роман, но в нём есть искупление и обновление, а свет, обещаю, восторжествует над мраком. Если пройдёте этот путь до конца...
Д.Ш.
Июль 2010.
Внутри сгниёшь ты в нём — и даже не узнаешь.
Джон Реши, о Лос-Анджелесе
Живу я в городе убийц, где волны мусор бьют о мол.
Богатым тут — игрушки, а мне в лобешник ствол.
Игги Поп, о Лос-Анджелесе
Глава 1
Они выставили её на свет, выкатив длинный алюминиевый ящик на маленьких, хорошо смазанных колёсах. В стерильном помещении было так холодно, что видимым становилось собственное дыхание. Он видел, как небольшое облачко проплыло над ней, рассеялось, поднялось снова и опять исчезло.
Её накрыли пластиковой плёнкой, будто кусок мяса на витрине супермаркета. Патологоанатом сдвинул плёнку, и Прентис увидел её лицо и туловище до грудины. Тело приобрело серовато-синий оттенок.
Поиздержалась.
Так высказался врач: поиздержалась.
Прентис подумал, что вид у неё, словно у грёбаной мумии.
С момента смерти миновало не более суток, а всё же она выглядела, будто мумия: серая кожа ввалилась в скелетные впадины, резко очерчивая челюсти, скулы и рёбра. Глаза выглядели так, словно кто-то их вырвал и заменил подгнившими виноградинами. Полные синюшные губы откатились, обнажив зубы в жуткой гримасе. Дёсны оттянулись так, что можно было видеть корни. По правой кисти тянулись длинные глубокие белые шрамы, оставленные как бы тонкой проволокой. Как если бы кто-то рассёк плоть и затем попытался тщательно стянуть края раны. Кроме этого, поперёк правой груди шёл иззубренный беловато-красный шрам, совсем немного не доходя до сморщенного поголубевшего соска.
Врач сообщил, что эти раны она нанесла себе сама.
Тело едва поддавалось опознанию, и всё же он понимал, что это Эми. Он видел над левой грудью татуировку ухмыляющейся летучей мыши. Вот только грудь эта сейчас так опала и уплощилась, словно перед ним старуха.
И он обонял исходящий от неё запах. Слабый.
Внутри поднялась кислотная волна.
— Хватит, — пробормотал он, и патологоанатом задвинул клацнувший ящик на место.
Прентис подумал, не врезать ли чуваку за такое неуважение к покойной, но потом до него дошло, какая это будет глупая выходка. О каком уважении речь? Жизнь и смерть уже высказали его Эми в полной мере.
Прентис развернулся и побрёл прочь. Где-то снаружи должен быть свет лос-анджелесского дня.
— Нет, ты меня послушай, — устало говорил Бадди. — Я тебя как мог выгораживал перед Артрайтом. Рассказывал, что ты не из этих голливудских бумагомарак, Том. Что ты настоящий сценарист. Христа ради, даже не сценарист, а писатель! Я ему объяснял, что этот паренек-де особенный. Он много таких речей от агентов слышит, ну и откуда ему предполагать, что с Томом Прентисом всё правда? Если ты ему не покажешься, то растаешь тут, как снежинка в аду.
— Нет... ты бы её видел... — начал было Прентис, побелевшими пальцами стиснув трубку гостиничного телефона.
Он ёрзал на краю кровати.
— Она вся была...
Он замолчал, не представляя себе, как передать увиденное и не создать у собеседника впечатления, что Прентис совсем нюни распустил. Бадди — его агент. В психотерапевты он не набивался.
— Я понимаю, каково тебе, — терпеливо отвечал Бадди. — Но ты не можешь отменить встречу с Артрайтом. Это недопустимо. Особенно для тебя. Особенно сейчас.
Голос Бадди в телефонной трубке был подобен перекатывающемуся в глубокой пещере эху. По спикерфону говорит, должно быть. Он почти всегда пользовался спикерфоном: выкрикивая реплики, Бадди не прекращал бродить по офису, набрасывать заметки, смешивать коктейли.