— А, вон оно что. Я тебе найду жильё, — устало сказал Гарнер. — Я сниму номер в гостинице. Я обеспечу тебя едой. Но наличными я тебе даже пятицентовика не дам. Я знаю, что ты с ними сделаешь.
— Вы же проповедник. Либеральный методист или как там вас. Вы же просто проповедник, преподобный Гарнер, а священникам ваще-т’ положено доверять больше, чем копам...
— Тогда не доверяй мне. Без разницы. Уверуй в Господа, и этого достаточно.
— Не понимаю, почему вы от меня ждёте веры в Господа после того, как на меня свалилось всё это дерьмо, — сказала Алевтия. Она похудела, если не считать большого живота, под глазами залегли морщинки. На тыльной стороне рук виднелись небольшие язвы, покрытые коростой. На щеках их было ещё больше.
— Тебя снова подсадили на крэк, — сказал Гарнер.
— Ну... — сказала она и замолчала, явно решая, стоит ли это отрицать.
— У тебя свежие ранки на руках и лице. Кокаиновые мухи искусали? — продолжал он.
Она расплакалась, прихлюпывая и подвывая горлом, из носа потекли сопли. Он вытащил из ящика стола носовой платок и подал ей. Алевтия принялась яростно утираться, помогая себе пальцами. Ногти у неё были здоровенные, шестидюймовые, раскрашенные в золотистый оттенок, и загибались, как древесные корни. Белая, но с отметинами культуры гетто, подумал Гарнер. Надо полагать, вернулась к Дональду. Он решил спросить её об этом напрямую, оставив теологические дискуссии на потом.
(Почему Терри не звонит?)
— Ты вернулась к Дональду, да?
— А вы думаете, что это неправильно, раз он чёрный?
— Чёрт, да нет же! Не потому, что он чёрный. Потому что он чёртов наркоман, Алевтия, и он затащит тебя обратно в эту трясину.
Она совсем пригорюнилась, и Гарнер обнял её рукой за плечи. Она сказала, что ей очень жаль, что она понимает, какой это вред ребёнку, но — она обнаружила себя в пять утра в рок-клубе, в поисках Дональда.
— Ты же кокаина там искала, не так ли? По крайней мере, не меньше, чем Дональда.
— Ну ладно, я грёбаная наркоманка. Я не просила меня такой делать.
— Я тебя слышу. Я... такой же.
Он не употреблял наркотиков уже много лет, но об этой зависимости никогда нельзя говорить в прошедшем времени. Дай себе слабину — и пристрастие тут как тут.
— Я бывал там. Люди, которые говорят «сам виноват, что полез», просто говнюки. У нас у всех бывают в жизни моменты, когда либо в петлю, либо на иглу. Допустим, отчим насилует, а мать тебя за это колошматит. Ситуация говённая. Повторяется снова и снова. И ты себя чувствуешь — хоть на улицу сбегай. Я понимаю. Но как только уразумеешь, что в действительности происходит, как только примешь снова за себя ответственность, Алевтия... День за днём. Так, мало-помалу, возвращаемся к нормальной жизни. Ты меня поняла?
Она покачала головой, продолжая всхлипывать. Он понимал, что её ломает. Зов иглы. Или, в её случае, зов понюшки. Она приложила руку ко рту, и Гарнер живо себе представил в её пальцах наркотическую сигарету или стёклышко с кокаиновым порошком. Глядя на неё, он видел маленькую девочку. Не намного старше его собственной дочки. От этого снова засаднило тревогой за Констанс.
Он подумал, а не вызвать ли копов, сказать им, что Констанс пропала...
Нет. Он знал наперёд, что ему ответят. Недостаточно долго. Дайте ей время. А когда выяснится, что он не так всё понял, как же Констанс на него обозлится...
Он принудил себя сосредоточиться на Алевтин.
— Алевтия, послушай. Ты кокаинщица, но ты почти соскочила. Это не так сложно. У нас даже не было шанса толком поговорить. Есть люди... Послушай. Крэк берёт своё двумя способами. Во-первых, он указывает тебе мнимый путь сбежать от себя самой. Аддиктивная личность, всё такое. Мы об этом говорили. Во-вторых, и это важно, Алевтия, он подчиняет тебя нейрологически. Он влезает в твою мозговую химию. Жмёт на кнопки. Видела, что случается с крысами, которым влезли в мозг? Крыса нажимает кнопку, проволока в мозгу замыкает центр наслаждения, и всё, крыса стала маленькой машиной для нажимания кнопки. Больше она ни на что не годна. Она не ест, не спит, она просто нажимает кнопку. Раз за разом. Так это работает, девочка. Так оно тебя переналаживает.
— Господи, как меня это заебало! — скривилась она. — Вы что, думаете, будто мы грёбаные роботы? Программирование говна?
Слёзы текли по её лицу, размывая макияж.
— В какой-то степени... Ты в ловушке. В нейрохимической ловушке.
— Это всё равно что в грёбаном мотеле с тараканами сидеть, — сказала она жалобно, потянувшись за платочком.
Он кивнул, подумав о ребёнке в её чреве. Ловушка внутри ловушки. Перевёл дыхание.
— Но если ты скинешь с себя это говно, если сумеешь выработать для себя новую систему поощрений, то обретёшь свободу. Мозг не сразу вернётся к норме, но это произойдёт. Главное, продержаться снаружи ловушки. Может, тебе стоило бы лечь в какой-нибудь дом призрения. Я тебе подыщу местечко в списках округа. Скажем, на шесть месяцев...
Алевтия только покачала головой и сказала, подумав:
— Можно мне сигарету?
Прежде чем он успел ответить, прозвенел телефон.
Алевтия удивлённо глядела, как Гарнер метнулся к трубке.
— Да!
— Мистер Гарнер? Это Терри. Ну, её машина здесь... но, клянусь, Констанс в молле нет. И все магазинчики закрыты...
Эфрам сидел за столом и делал очередную запись в дневнике. Старомодный круглый стол был единственным предметом мебели в комнате, не считая кресла La-Z-Boy[5] рядом с CD-проигрывателем. Он слушал Франца Шуберта.
Эфрам решил заняться дневником, чтобы как-то успокоиться после неприятной возни с трупом Меган.
18 июля 199...
...обнаружил, что кончики пальцев довольно легко отсечь кусачками. Я побросал ошмётки с пирса — пускай крабы их сожрут. Ха-ха. От проволочных кусачек избавился тем же методом.
С телом у меня начались проблемы. Нельзя доверять труп морю... Я планировал подложить его под поезд, но потребовалось бы тщательно всё просчитать, чтоб меня не засекли железнодорожные обходчики. Благодарение Духу, всё прошло удачно. Поезд протащил труп на нужное расстояние, лицом вниз, изуродовав его и многие другие приметы, а заодно и предоставив убедительное объяснение смерти, если патологоанатом вдруг не вздумает покопаться глубже.
Когда верёвка оборвалась, труп сорвался. Верёвки я забрал: подумают, что какая-то наркоманка бродила по рельсам и попала под поезд. Конечно, я позаботился выжечь волосы на теле. Было бы неплохо вообще его сжечь, но мне потребуется сперва отыскать богатенькую жертву, а потом, перекачав её средства на свой счёт, заняться поисками достаточно большой печки... Избавившись от Двадцать Шестой, я выследил Двадцать Седьмую, хе-хе, по запаху, рядом с этими жуткими аркадами в торговом центре на южном берегу Залива...
Гарнер даже обмяк от облегчения, когда появилась Констанс. Он заметил, как она бредёт по тротуару. Но, пока девушка не ввалилась на кухню, ему не бросились в глаза её странная пьяная походка. Во всяком случае, он её сперва не осознал. Затем несоответствия начали накапливаться.
— Где твоё ожерелье?
Она никогда не расставалась с аляповатеньким ожерельицем, с которого свисали буквы, составлявшие её имя.
— М-м?
Она поглядела на него, словно сквозь туман.
— М-м... да не знаю.
Равнодушно. Обычно она бы носилась, как угорелая кошка, разыскивая его.
Она выглядела уставшей. От неё не пахло крэком или алкоголем, но... все остальные признаки налицо. Едва на ногах стоит, в глаза не глядит, держится особняком, равнодушна к тому, что для неё должно быть важно.
Как могло это произойти так быстро? Не за один вечер же!
— Что с тобой, милая? — ласково спросил он. — Лака нанюхалась, что ли?
— Ты о чём?
Голос у неё был сонный, монотонный. Обычно она бы ответила: Ну да, пап, кто бы сомневался!
— Констанс, где машина? Я её не вижу там, снаружи.
— Машина? — Она моргнула, потом ещё раз. — О Господи, я её оставила на стоянке. Прости. — Она равнодушно улыбнулась. — Везёт там, где не ждёшь, разве не так ты любишь говорить, пап?
— А... да.
— Ты прав. Я и не мечтала познакомиться с таким парнем...
Она замолчала. Вернее сказать, заткнулась.
— С каким парнем, Констанс? Он тебе... наркоты дал?
— Нет.
Ответ мягкий, но непреклонный. Возможно, слишком уверенный.
— Ты влюбилась?
Любовь — тоже наркотик, своего рода. Влюблённость высвобождает гормоны, эндорфины, и ты будто на иглу садишься. Он понимал, что хватается за соломинку, но не мог иначе.
— Типа того.
— Типа того? В кого? В первого встречного в молле?
— Ага. Его зовут... Майкл. И он сегодня уезжает. Я так хочу провести с ним остаток лета. И... — Она внезапно выпрямилась, собралась и пронзила его взглядом, словно бы говоря: И ты осмелишься мне отказать, па? — Можно я проедусь к его семье в ЛА? Они нас поселят.
Объяснение это Констанс выдала с нехарактерной для себя прямотой. Может, напилась?
— Так всё неожиданно... А могу ли я встретиться с этим молодым человеком прежде, чем отпускать тебя к его семье? Я хочу сказать, ты же с ним только сегодня встретилась, милая.
— Со... временем. Со временем я вас познакомлю.
— Ну... я бы не хотел, чтоб ты ездила со всякими странными людьми...
Она долгое мгновение смотрела на него пустым взглядом, потом закусила губу и сказала:
— Я лучше вернусь машину забрать, ладно?
— Я с тобой, — ответил Гарнер, следя за её реакцией.
Она нахмурилась, но спорить не стала.
Они сели на последний автобус и вернулись за машиной. Брошенный автомобиль стоял посредине пустынной парковки.
Они молча поехали домой.
Гарнер приготовил ужин.
Констанс ела механически, но тщательно, продолжая отрицать его подозрения в употреблении наркоты. Довольно убедительно, хотя и с какой-то непонятной отстранённостью. Обычно в ответ на такое обвинение она вспыхивала гневом, а потом дулась.