4.
Альбрехт Дюрер. Меланхолия 1.1514. Медь, резцовая гравюра. 23,9x18,8 см
В то время почти никто не понимал всей значимости его достижений, Августин – тоже, его Септуагинта вполне устраивала. Ещё меньше понимали его оригенисты во главе с Руфином, склока с которым длилась у него годами, между тем как антиоригенисты, как, скажем, Епифаний, напротив, сетовали на его чрезмерную близость к Оригену. В этой войне на два фронта Иероним путался в противоречиях, допускал вопиющую несправедливость, терял интуицию истины и ранил своё тщеславие. «Что ни день, мы умираем, что ни день, изменяемся и думаем, что будем жить вечно. Всё, что я теперь диктую, велю записывать, просматриваю, исправляю – всё будет совлечено с моей жизни… Мы пишем и отвечаем на написанное, письма наши переплывают моря, и пока киль разрезает морские струи, волна за волной крадут куски жизни нашей5». «Как бы заключённый в сторожевую вышку, наблюдал я, не без горестных воздыханий, бури и кораблекрушения мира сего6». В этих словах слышны отзвуки дюреровой «Меланхолии I». Падение Рима в 410 году сделало тон его писаний уже совершенно мрачным. Иероним работал, телесно разбитый, и отстаивал свои позиции до последнего: Пелагианские монахи напали на его монастырь и подожгли его, с тех пор там воцарилась нищета. Он роптал: «Старческие немощи гасят порывы духа»7. Он умер семидесяти двух лет.
Из легендарных сведений о Иерониме нам пригодится лишь немногое. О том, что различимая на многих изображениях кардинальская шапка – лишь легенда, уже было сказано. Изображение его как кающегося грешника с атрибутами креста (перед которым он до крови бьёт себя камнем) и черепа не то чтобы вполне легендарно, но понимать его нужно лишь как наглядный образ. Присутствие льва требует пояснений. Источником его является сказка о беглом рабе-язычнике Андрокле, который вынимает занозу из лапы льва и так дружится с ним. Годы спустя благодарный зверь узнаёт Андрокла, брошенного на арену римского амфитеатра, и невредимым отпускает его из своих лап. Этот сюжет пересказал Авл Геллий, использовал его и Бернард Шоу. По-видимому, его имел в виду и Дюрер, судя по одному его этюду8. Подобный рассказ можно найти и у Эзопа.
Альбрехт Дюрер. Этюд. 1517
Это предание вновь всплывает в кругу анекдотов о христианских отцах-пустынниках, например, у аббата Джерасинуса; итальянская форма этого имени Джерасино, скорее всего, смешалась с Джеронимо, Джироламо9. Золотая Легенда передаёт этот эпизод в развёрнутой и изящной форме. Витторе Карпаччо изображает ужас монахов при виде Иеронима, входящего в монастырский двор с улыбающимся зверем на поводке. Истинно гуманистическая картина, которой восхищался не только Гуттен, но и Эразм: магистр священной филологии на пару с мирно настроенным львом вторгаются на территорию, прежде заповеданную лишь монахам, а те гротескно удирают.
С. 24. Витторе Карпаччо. Святой Иероним приводит в монастырь льва.
1502. Холст, масло. 141х 211 см
Многократно изображаемый мотив извлечения занозы был заложен Рогиром ван дер Вейденом. Кроткого вида старик в ниспадающей складками одежде у входа в пещеру в полном спокойствии лечит лапу льва; Мемлинг и Рименшнайдер подражали Рогиру, рейнская традиция переносит эту сцену в кабинет Иеронима, как это сделал и сам Дюрер на своей первой деревянной гравюре.
В конце XV века появляется, однако, другая версия, по которой Иероним производит свою операцию с львиной лапой стоя, позднее мы увидим этот сюжет у Дюрера.
Антонелло да Мессина. Святой Иероним в келье.
Ок. 1475. Дерево, масло. 45,7 × 36,2 см
Иероним и гуманисты
О легенде достаточно. Поговорим о совершенно исключительном, пылком культе Иеронима в среде гуманистов, красноречивым свидетельством которого могут служить многочисленные портреты Дюрера. Можно с уверенностью сказать, что начало этому культу положил конкретный человек, юрист Иоанн Андреа из Болоньи (ум. 1348), превративший прославление Иеронима в главное дело своей жизни. Он видел в Иерониме идеальную фигуру для воплощения гуманистического проекта: в условиях разлагающейся схоластики найти опору для возвращения к истокам. И направить на этот спасительный путь могла не философия, не теология, но лишь филология, чуткая к изначальному слову. От Иоанна также исходит следующая инициатива: для максимального распространения гуманистической идеи пустить в оборот как можно больше изображений Иеронима, представляя его “cum capello, quo nunc cardinales utuntur, deposito, et leone mansueto[3]”; к этим картинкам прикладывались многочисленные стихи во славу Иеронима10. Помимо св. Георгия, Себастьяна и Христофора, излюбленными были сюжеты с участием Иеронима. Из живописных работ стоит упомянуть просторный интерьер кисти Антонелло да Мессина: под влиянием нидерландской школы художник поместил кабинет святого на подиум внутри храмового пространства. Торжественно-Кронная» поза Иеронима символизирует место, которое он занимает в этом пространстве, либо, быть может, кабинет учёного гуманиста сам увеличен до размеров квазихрама?
Альбрехт Дюрер. Святой Иероним. 1492. Гравюра на дереве.
(Была помещена на титульном листе «Писем св. Иеронима» – Базель, 1492.) 19x13,3 см
Во времена Дюрера исключительное значение имели два гуманиста, Рейхлин и Эразм. Проблема, знаменуемая этими двумя именами, уясняется с помощью первой из известных нам дюреровых гравюр по дереву, вырезанной в Базеле, «Иероним со львом», помещённой на титульный лист собрания писем Иеронима, изданных в 1492 году заботами Николая Кесслера. Внимание наше привлечёт не множество бытовых предметов, не белоснежная перина, подсвечник, перспектива старонемецкой улицы, не вопрос, как занесло в этот переулок льва, – для нас сейчас значимы лишь три фолианта, на страницах которых тщательно выписаны первые строки Священного Писания на еврейском, греческом и латинском языках. Делом жизни Рейхлина было возвращение в оборот еврейского языка, отсюда его осуждение Вульгаты (при том что существеннейшую роль в её создании сыграл гебраист Иероним), а конкретно, того живого языка, который он видел на страницах Талмуда и Каббалы. Всё это решительно расценивалось как заблуждение, за что сам он дорого заплатил, подвергшись граду нападок и поношений. «Если мне суждено жить, – писал он в 1512 году, – еврейский язык с Божьей помощью водрузится на должном месте, когда же умру, – заложенное мною начало непросто будет порушить». «Я люблю св. Иеронима… но поклоняюсь лишь истине как самому Богу», – так он сказал, и Эразм подхватил эти слова, сочинив ему восторженную эпитафию в своих «Разговорах запросто» («Апофеоз Рейхлина»). По её сюжету умерший Рейхлин в сопровождении своего гения переходит по прекрасному мосту к лугу, олицетворяющему собою рай. Здесь его как «почтенного коллегу» приветствует Иероним, которому наказано ввести его в небесное братство. Святой облекает Рейхлина в такое же платье, которое имеет на себе сам – хрустальное, украшенное тремя языками разных цветов, символизирующими три древних языка. Затем они, обнявшись, возносятся в разверзшееся небо. Этот энкомий далее живописует страдания обоих подвижников, в особенности борьбу против злопыхателей фарисеев, и констатирует тот факт, что никто не озаботился канонизацией этих мужей, а в конце содержит молитву «избранным слугам Господним», наделённым от Бога даром языков.
Альбрехт Дюрер. Портрет Эразма Роттердамского. 1526.
Медь, резцовая гравюра. 25,1 × 19,2 см
Эразм, далеко превзошедший обоих деятелей по своему влиянию, не мог быть облачён трёхцветным одеянием. Начав было изучение еврейского языка, он оставил это занятие, чтобы тем совершеннее овладеть латынью и греческим. К Талмуду и Каббале он относился с недоверием, предпочитая незамутнённое слово Бога, подлинную Библию, ясно истолкованную отцами Церкви, и прежде всего «божественным Иеронимом». Ещё двадцатидвухлетним юношей он своей рукой скопировал многие письма Иеронима11. После первого посещения Англии он поставил перед собой две главные задачи: издать полное комментированное собрание сочинений Иеронима и перевод Нового Завета, который был бы безупречен12. Благодаря его комментариям Иероним «ещё ярче засияет, будучи питаем новым родником света; и повсюду – в школах и университетских аудиториях, в церквях, на людях и в уединении будут его читать и познавать… Каково искусство красноречия! В этом он не только всех христиан оставил далеко позади, но состязается и с самим Цицероном»13. Странствующий монах Иероним вдохновил его, как то следует из письма Эразма к приору монастыря Стейн о своём уходе, на подобную же странническую жизнь с твёрдой решимостью «умереть в трудах над Святым Писанием»14. Эразм сообщил папе Льву X, что его титанические усилия по редактированию писем Иеронима претворились в более масштабный план: «В достославном немецком городе Базеле Иероним целиком изведал второе рождение, именно – в издательстве Фробена, надёжнейшем из всех». В 1516 году Эразм издаёт первые четыре тома собрания трудов Иеронима – это послания, над которыми он работал более 15 лет, и теперь намерен продолжить правку и составить предисловия для остальных пяти томов.
Одновременно Эразм работает над своей редакцией Нового Завета: «Так называемый Новый Завет я проработал со всевозможным тщанием и подобающей выверкой текста впервые по греческому оригиналу»; далее он указывает, какие рукописи использовал и какие учитывал конъектуры отцов Церкви15. Собственный, многажды переработанный перевод Нового Завета на латынь также был приложен к изданию: текст вместе с примечаниями и переводом был издан Фробеном в том же 1516 году. Тем самым Эразм выполнил намеченное им самим жизненное задание, хотя ему оставались ещё двадцать лет жизни и впереди ждала жаркая полемика о смысле и границах Реформации. Как гуманист и филолог он отстаивал первоначальный образ Божьего слова (так же, как Лютер делал это в качестве теолога) и возрождал к жизни образ великого борца за это слово, Иеронима.