олное и коренное преобразование существующего порядка’ (государственного) и университетам будет предоставлена автономия. После события 9 января 1904 г. на сходках (в конце января и начале февраля) во всех высших учебных заведениях было постановлено прекратить учебные занятия до сентября месяца и требовать коренных реформ в государственном строе. Университеты один за другим были временно закрыты». Киевские профессора, напротив, всячески внушали студентам мысль о «‘нейтрализации науки’, о настоятельной необходимости изъять политику из У[ниверситета], чтобы этим ‘спасти страну от надвигающегося одичания’. <...> профессора во имя культуры призывали молодежь вернуться к науке, приняться за научные занятия. <...> У[нивеситет] должен быть не очагом революции, а мастерской, в глубине которой совершается великая тайна познания истины и создания идеалов»[44].
По-видимому вследствие этого, киевское студенчество, в отличие от Санкт-Петербургского, Московского и Одесского, не принимало активного участия в революционном движении и даже в бурные годы Первой русской революции в целом оставалось политически инертным. Касалось это и еврейского студенчества, в массе своей сильно политизированного[45]. Однако революционные события не могли, конечно, не оставить болезненных следов в памяти Алданова, особенно еврейский погром в Киеве 1905 г. Вот как описывает его один из очевидцев: «В <...> весенние дни 1905 года произошла первая в России революция. В Киеве начались беспорядки, еврейские погромы, демонстрации черносотенцев, которые шли по улицам с портретом царя Николая II, флагами и пением ‘Боже, царя храни’. Мы всей семьей с балкона наблюдали эти шествия, которые я очень хорошо запомнила в свои 4 года. Но еще ярче в памяти встает картина погрома еврейских лавок на Сенной площади. Грабили лавочки евреев, их самих вытаскивали, били, когда они сопротивлялись, тащили все, что там было. Запечатлелась жуткая картина - толпа обезумевших, жадных к легкой добыче людей тащит из маленькой лавочки кипы материй, которые волочатся по грязи, а самого хозяина, старого еврея в черном лапсердаке и ермолке, избивают с остервенением. Разносится дикий крик, вопли. И вдруг мы увидели молодого еврея, который бежал по крышам лавочек, преследуемый дикими криками разъяренной толпы. Ему удалось проникнуть к подъезду нашего дома. Папа быстро надел свою тужурку с красными генеральскими отворотами (папа в то время уже был действительный статский советник), спустился вниз, успел открыть дверь подъезда и впустить преследуемого молодого человека, который стремглав помчался вверх по лестнице на чердак. Отец не впустил в дом никого из беснующейся толпы благодаря воздействию своей генеральской куртки. И вид генеральских отворотов преградил дорогу толпе. Так был спасен от самосуда один из многих евреев, пострадавших от реакции 1905 года»[46].
Как интересные исторические совпадения отметим, что на юридическом факультете вместе с Марком Ландау учились такие будущие советские знаменитости, как поэт-футурист Бенедикт Лифшиц - Георгиевский кавалер Первой мировой, расстрелянный в годы Большого террора; его обвинитель Андрей Вышинский - верный сторожевой пес Сталина, создатель «правовой базы» советского карательно-репрессивного аппарата, прокурор СССР, а затем министр иностранных дел; Давид Заславский, журналист-идеолог, выразитель официальной линии партии при Сталине и Хрущеве, знаменитый советский политический обозреватель. Последний вышел из университета в один год с Алдановым, но никаких сведений о том, что они как-то общались друг с другом, не имеется.
В 1906-1910 гг. в Киеве жила и училась Анна Ахматова (урожд. Горенко), но с Марком Ландау она нигде не пересекалась, а Алданов, по его собственным словам, «ничего не понимавший в стихах», вряд ли знал об этом факте биографии знаменитой поэтессы. Один из героев алдановских литературных портретов - премьер-министр Великобритании в 1916-1922 годах, Ллойд Джордж, с ранней юности пристрастившись к публицистической деятельности, - публиковал, как пишет Алданов, в местной газете политические статейки, по которым нетрудно судить о его взглядах в молодости. Казалось бы, и Марк Ландау, будучи студентом университета, должен был тоже как- то заявить себя на этом поприще: печатать, например, статейки или репортажи в газете «Киевская мысль» - солидном издании либерально-демократической ориентации, где среди прочих публиковались Короленко, Горький, Луначарский, Лев Троцкий... Однако же никаких сведений о публицистических опытах киевского студента М. Ландау не обнаружено.
В 1910 г. Марк Ландау, окончив полный курс по физико-математическому (отделение химии) и юридическому факультетам, вышел из университета. Личных воспоминаний о сокурсниках и комментариев о годах, проведенных им в стенах этого учебного заведения, Алданов не оставил. Можно полагать, ничего экстраординарного в те годы с ним не происходило: периодически ездил за границу посмотреть на мир Божий и попрактиковаться в иностранных языках и, конечно же, упорно и с увлечением учился, ибо от природы был расположен к учению и мышлению, а судьба распорядилась так, что он имел возможность свои способности развить.
Современники полагали, что если рассматривать биографию молодого Алданова «с точки зрения всего пережитого, особенно людьми его поколения, Алданов был человеком счастливой и во многом завидной судьбы. Родился он в семье, которая могла без труда обеспечить едва ли не все его прихоти. Родился еще в эпоху, когда ему казалось, что все для него ‘море по колено’. ‘Живи как хочешь’ - не вполне удачно озаглавил он один из последних своих романов, но это заглавие было в его буквальном смысле применимо к его биографии. Родился он с врожденным, рано проявившимся талантом и, мало того, с жадным, с неутолимым любопытством к миру, к знанию, к истории - и, может быть, меньше всего к ‘первым встречным’, какими бы они ни были. На своем веку он, вероятно, прочитал все, что только было достойно прочтения, не ограничиваясь тем, что по каким-то неписанным правилам прочитать ‘надлежало’, - и это касалось не только области литературы, но и обнимало философию и все те ‘точные’ науки, как математика, физика или химия, для которых эпитет ‘точный’ оказывался в конце концов устаревшим и условным. Кончил он, едва ли не походя, два факультета университета Св. Владимира <...>, в качестве туриста, а может быть, лучше сказать, стороннего ‘наблюдателя’ побывал он на четырех материках <...>. Все это вместе взятое позволяло ему почти на личном опыте знать понемногу обо всем или, по крайней мере, почти обо всем, но зато почти во всех областях»[47].
Сам Алданов о своей молодости говорил как о времени несомненно счастливом в его жизни: «...Я родился в богатой семье киевских сахарозаводчиков. Это дало мне счастливую возможность идти навстречу своим стремлениям и путешествовать, путешествовать без конца! Единственная часть света, в которой я не был, - Австралия... Материальная независимость дарила меня возможностью посвятить себя двум редко совместимым богам: литературе и... химии... Я - химик и, по словам моего профессора Анри, - подававший надежды»[48].
В год выхода Марка Ландау из университета в ежемесячном киевском журнале «Университетские известия», вышла его работа «Законы распределения вещества между двумя растворителями», которая определила вектор его последующих научных изысканий - кинетика химических реакций (раздел физической химии, изучающий закономерности протекания химических реакций во времени, в зависимости этих закономерностей от внешних условий, а также механизмы химических превращений). В те годы это было новое, активно развивающееся направление физической химии, основы которого заложили труды выдающегося голландского ученого Якоба Хендрика Вант-Гоффа - первого лауреата Нобелевской премии по химии.
Щедро снабженный семьей деньгами и вдобавок еще, наверное, рекомендательными письмами, Марк Ландау в начале 1911 года отправился путешествовать по миру. Как и Юлий Штааль - главный герой его романа «Девятое термидора» (1921 г.), он во многом, видимо, руководствовался при этом указанием своего любимого философа Рене Декарта:
Штааль взволнованно отыскал в библиотеке сочинения самого Декарта. Он открыл «Discours de la Methode» («Рассуждение о методе») и через минуту был во власти чар этой единственной в мире книги. «Вот почему, как только возраст позволил мне выйти из подчинения моим наставникам, я совсем оставил книжные занятия и решился искать только ту науку, которую мог обрести в самом себе или же в великой книге мира, и употребил остаток моей юности на то, чтобы путешествовать, увидеть дворы и армии, встречаться с людьми разных нравов и положений и собрать разнообразный опыт, испытать себя во встречах, которые пошлет судьба, и повсюду поразмыслить над встречающимися предметами так, чтобы извлечь какую-нибудь пользу из таких занятий... Я же всегда имел величайшее желание выучиться различать истинное от ложного, чтобы отчетливее разбираться в своих действиях и уверенно двигаться в этой жизни». - Эти слова открыли Штаалю значение его собственной жизни, указав ему новый путь. Он твердо решил последовать по стопам Декарта: нужно сначала увидеть мир и людей, испытать все, пройти через все, - а потом смысл придет сам собою... <...> Я молод, я мало знаю! Далеко ли я ушел по пути великого Декарта? Я еще не понял ни жизни, ни истории, ни революции. Смысл должен быть, смысл глубокий и вечный. Мудрость столетий откроется мне позднее... Я пойду в мир искать ее! («Девятое термидора»)
Вспоминая о днях своей молодости, он писал В. А. Маклакову: «В 1912 г. я побывал в Соединенных Штатах (в ту пору изъездил четыре части света, только в Австралии не был). Помню, приехал в С. Луис на Миссисипи - и подумал, что ближайший знакомый у меня находится на расстоянии в несколько тысяч верст»