НАЧАЛО ПУТИГлава из повести «Главный инженер»
Дверь широко распахнулась, и на пороге показался человек. Он остановился у входа, щурясь от солнца, слепившего ему глаза. Ветер ворвался за ним, раздирая сизые пласты табачного дыма.
Трое молодых людей, склонившиеся над каким-то прибором в дальнем конце комнаты, обернулись.
— Закрывайте двери, — недовольно крикнул один из них. Человек притворил дверь и некоторое время еще стоял, привыкая к свету, с любопытством озираясь по сторонам. Так осматривает новый жилец квартиру, где ему предстоит жить, или мастер — помещение, которое ему надо ремонтировать. Высокий, широкоплечий, он стоял, глубоко засунув руки в карманы просторных брюк, заправленных в белые фетровые бурки, и низкое зало лаборатории, заставленное шкафами, пультами, длинными столами, с его приходом стало еще ниже и теснее.
Заметив устремленные на него вопросительные взгляды, он с неожиданной ловкостью миновал узкие проходы между столами и подошел вплотную к молодым людям.
— Здравствуйте, — сказал он, внимательно оглядывая каждого.
— Здравствуйте, — выжидающе ответил сидевший посредине, очевидно старший по возрасту и по положению. Из кармана его аккуратной синей спецовки торчал краешек логарифмической линейки.
Вошедший обратился к нему:
— Мне нужно товарищ Устинову.
— Она уехала в город, — ответил остролицый худенький паренек, самый младший из троих.
Незнакомец разочарованно прищелкнул языком.
— Ну, ничего, я подожду.
Юноши переглянулись между собою.
— А она, может быть, не скоро вернется, — сказал паренек; блестящие глаза его с интересом ощупывали пришедшего. Что-то, не похожее на случайного посетителя, таилось в поведении этого рослого человека с веселыми зеленоватыми глазами.
— Ребята, — задумчиво сказал молчавший до сих пор лаборант, взъерошив черные курчавые волосы, — а может быть у нас не подается напряжение на пластины?
— Это идея! А ты как думаешь, Леня? — тотчас подхватил остролицый паренек, обращаясь к старшему.
Леня усмехнулся.
— У Саши столько идей, сколько в осциллографе деталей.
Они повернулись к прибору и снова ожесточенно и мрачно заспорили, позабыв о незнакомце. Из их слов было ясно, что осциллограф, высокий черный ящик со множеством рукоятей и матовым экраном посредине, был сдан им в срочный ремонт еще вчера и они не могут понять, почему вместо тоненькой изумрудной змейки на экране получается расплывчатое дрожащее пятно.
— Придется разбирать всю схему, — решительно сказал Леня.
Саша сжал поросшие темным пушком губы.
— Опять на два дня возни. Ну что ж, давайте крышку снимать.
— Прошу прощения, — вдруг раздался над их головами голос незнакомца. — Разрешите мне полюбопытствовать…
Леня недовольно скосил глаза.
— А что вас интересует?
Незнакомец рассмеялся.
— Да просто ручки повертеть.
— Ну повертите, — снисходительно разрешил Леня. — Все равно он испорчен.
Несколько минут они наблюдали, как пришедший, прочитывая предварительно надписи, поворачивал одну за другой рукоятки. Пятно на экране то вытягивалось, то вдруг сжималось в маленький дрожащий зайчик.
— Кстати, это не телевизор, а осциллограф, — не без ехидства заметил младший, которого звали Костей.
— Почему кстати? — сухо спросил незнакомец. — Кстати бывает только то, что остроумно. Как здесь открывается крышка? — обратился он к Лене.
Лаборант нахмурился.
— Вот что, — сказал он, — приедет Мая Константиновна, она вам покажет то, что вас интересует, а нам сейчас работать надо.
Густые светлые брови незнакомца изогнулись.
— Ну, как хотите, я собирался помочь вам.
— А вы, случайно, не конструктор этого осциллографа? — с преувеличенным любопытством спросил Костя.
Такое предположение развеселило даже Сашу. Сохраняя вежливость, он отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
Все трое с жаром принялись за работу, изредка Обмениваясь шутками. Равнодушие посетителя подстегивало юношей.
А он, не обращая на них внимания, с наслаждением вдыхал пряный, отстоявшийся годами сладкий запах канифоли, шеллачного спирта, горелой изоляции, озона, костяного масла, неповторимый, характерный для каждой лаборатории аромат. Широкие приземистые столы завалены живописными грудами деталей, частей, вереницами приборов, перевитых жилками красной меди, и все сверкает, искрится, вспыхивает под солнечными лучами багряными, золотыми бликами. Это цветистое великолепие было, ему милее всех богатств.
Его окружали сейчас изжелта-костяные дуги циферблатов, сизые вороненые копья стрелок, пластинки жирно лоснящейся слюды, запеленутые ватой ярко-желтые кусочки янтаря. Он видел пузатые катушки обмоточных проводов, разодетые в пестрые шелковые наряды изоляции, серебристо-морозные алюминиевые экраны, красное полированное дерево футляров, словно залитое густым вином.
Победный, с басовитыми перекатами голос Лени возвестил:
— Порядок. Картина ясная. Ну вы, гуси-лебеди, смотрите сюда! Где, по-вашему, тут загвоздка?
— Может катушку пробило на корпус… — неуверенно заметил Саша.
— Катушку! — передразнил Леня. — Никакой системы мышления. Почему катушку? Их тут четыре. И на всех есть напряжение. Вот, пожалуйста, проверяю. Ну что? По методу исключения, значит, остается эта цепь. Ее и будем разбирать.
— Даже Кривицкий не нашел бы так быстро повреждение, — сказал с гордостью Костя. — Практика — это великая вещь. Пригласи сюда любого профессора, да он и паяльник в руках держать не умеет. А что уж говорить про ремонт!
— А вот я не понимаю, как это так: пятно на экране есть, а формы кривой не получается? — удивился Саша.
— Я же тебе объяснил! — сказал Леня.
— Да ты сути-то дела, причины, не объяснил…
К лаборантам опять подошел незнакомец.
Не обращая внимания на раскрытый прибор, он взял крышку. На внутренней стороне ее была наклеена схема.
Почесывая кончик носа, он изучал ее несколько минут.
— Вот, пожалуйста, пробник, — услужливо сказал Саша, подавая маленькую лакированную коробочку с вделанным прибором для указания целости цепи.
— А мне не нужно, спасибо, — вежливо поблагодарил незнакомец. Он аккуратно опустил крышку на место. — Мне думается, перегорело сопротивление эр-три, — заключил он, так и не взглянув ни разу на прибор.
— Не может быть! — воскликнул Леня. — Я нюхал, ничего не пахнет.
— Может быть, у вас насморк? — участливо, без улыбки, спросил незнакомец.
Костя прыснул.
Леня в бешенстве взглянул на него и, ничего не отвечая, схватил паяльник, лег на стол и весь изогнулся, чтобы удобнее подобраться к внутренностям прибора.
— Вы смотрите, то ли сопротивление я отпаиваю, чтобы потом не было недоразумения! — голос его звучал насмешливо, самоуверенно.
Было слышно, как с легким шипеньем паяльник коснулся припоя, как тяжело дышал Леня, нетерпеливо посапывал носом Костя.
Леня поднялся, держа между пальцами маленькую черную трубочку; он тщательно оглядел ее, сохраняя спокойствие. По одному только виду своего товарища Саша и Костя поняли, что еще лежа на столе, еще отпаивая сопротивление, Леня убедился, что оно сгорело. Теперь он просто старался выиграть время и что-нибудь придумать в оправдание.
— Правильно, — сказал он, небрежно швыряя сопротивление на стол. — Я так и считал, что повреждение в этой цепи.
— Да, но в этой цепи восемь элементов, — сказал незнакомец.
Леня еще пытался что-то возразить, но его уже не слушали.
— Вот это фокус! — вскричал Костя, хлопая себя ладонями по колену.
— Как это вы догадались? — восторженно спросил Саша.
— А как вы думаете, почему могло сгореть это сопротивление? — ответил вопросом на вопрос незнакомец.
— Потому что на него дали большое напряжение, — ответил Саша.
— А почему?
Все молчали.
— Последнее время его использовали для исследования грозы, — осторожно сказал Леня.
— Ага! — незнакомец обрадованно повернулся в его сторону. — Это возможно. Теперь все понятно.
Он взял мел и, стуча им по доске, нарисовал схему «переживаний» осциллографа, и сразу стало ясно, что осциллограф не приспособлен для таких измерений.
— Так что прежде, чем приступать к ремонту, мне думается, надо выяснить, будут ли им продолжать измерения грозы или нет.
— Извините, вы, наверное, специалист по ремонту осциллографов? — набравшись духу, спросил Костя.
Незнакомец рассмеялся.
— Никак нет. Достаточно, как видите, просто разбираться в принципе работы прибора. — Он вынул платок и, вытирая пальцы, измазанные мелом, взглянул на часы.
— Ого! Я тут заговорился с вами.
— Вы не будете дожидаться Маи Константиновны? — с разочарованием спросил Саша.
— Да нет, уже поздно.
— А как передать ей? — все трое насторожились, приготовившись услышать что-нибудь такое же удивительное, как и все поведение этого человека.
— Передайте ей, что заходил Лобанов. Андрей Николаевич Лобанов.
Андрей Лобанов добивался назначения в лабораторию, имея одну точную цель — разработать прибор для определения мест повреждения в линиях передачи. Если бы ему пришлось ради этого работать рядовым инженером, — он согласился бы, не раздумывая. Ничто не могло остановить его. Препятствия чаще всего подстегивали его решимость. Лишь однажды он заколебался, остановился, поняв, какой дорогой ценой приходится платить ему за свою мечту. Это случилось, когда Андрей должен был поставить в известность о своем решении Григория Афанасьевича Долгинского.
Профессор Долгинский заведывал кафедрой, на которой Андрей учился в аспирантуре, готовился и защищал диссертацию. Профессор хотел оставить Лобанова при кафедре. В последние годы, уже часто и подолгу болея, Григорий Афанасьевич, словно спохватившись, начал готовить Лобанова себе в помощники, готовил настойчиво, не жалея времени и сил. Он относился к нему с придирчивой, дотошной требовательностью и в то же время с нежностью старого человека, видящего в пытливом прищуре зеленых глаз Лобанова свою молодость.