— Я с Выйки. Тут недалеко лесопункт. В прошлый выходной мы вдвоем с начальником охотились. Нынче он в леспромхоз уехал, я один пошел.
А и любил, как видно, этот Толкунок поговорить.
— Я не охотник, — продолжал Толкунок, — ружье это так у меня, одно баловство. Мне самому зверя добыть и думать нечего. Вот если бы Торцов, наш начальник, — тогда дело другое. У него бескурковка, собаки…
— Погоди. Торцов, говоришь?
— Ну да, Торцов.
— Гм… Уж не тот ли это Торцов, что…
— Тот самый, — убежденно говорит Толкунок.
— Нет, в самом деле. Был у нас в полку офицер по фамилии Торцов. Капитан Торцов.
— Не знаю, — говорит Толкунок, — может и капитан, только вряд ли. Наш-то, я думаю, не меньше как в майорах ходил. Для нас он Иван Михайлыч.
Смешно: я говорю — капитан, он — Иван Михайлыч. И оба не знаем, о ком разговор.
— Какой хоть он из себя-то? — допытываюсь я.
— А такой вот плохонький с виду, вроде тебя. Жесткий он человек, Иван-то Михайлыч.
— Жесткий?
— У-у, — смешно трясет головой Толкунок, — в нем такое, понимаешь, сидит…
— Что же такое?
— Черта характера, — таинственно говорит Толкунок. И, подумав, добавляет:
— Он тут нам перед Новым годом такого страху нагнал!
Толкунок, повернувшись на бок, поправляет в костре сушняк; сухие сучья стреляют и брызжутся искрами. Над костром шевелится, точно живая, еловая лапа.
— Вот задумали мы на Новый год елку поставить… — рассказывает Толкунок…
А я думаю о своем: «Торцов?.. Да мало ли на свете Торцовых...»
Но мысль навязчива, как осенняя муха: чем больше от нее отмахиваешься, тем пуще она липнет. И вот уже приходят на память события.
…Как-то раз наш полк оказался оторванным от тыловых подразделений и остался без провизии. Командир первой роты капитан Торцов приказал двум солдатам наловить в ближайшем озерке рыбы. Спустя полчаса солдаты принесли рыбу. Обыкновенная озерная рыба — плотва, лещ, — но так много ее было, что капитан вдруг спросил: «Глушили толом?» «Никак нет, говорят, — две гранаты запустили, а рыбы — полная лодка. «Полная лодка!? — закипел вдруг Торцов. — Да ведь вы загубили сколько тысяч мальков, мелочи разной. Понимаете, что вы наделали! Это же какой ущерб государству! Под арест!» И попали рыболовы на гауптвахту. Кое-кто в полку осуждал капитана Торцова за излишнюю жесткость.
Именно об этом эпизоде вспомнил я, прислушиваясь к ровному голосу Толкунка.
А Толкунок говорит, говорит…
— Недели две назад перед самым Новым годом, — рассказывал Толкунок, — было у нас на выйковском лесопункте комсомольское собрание.
Вопросы разные обсуждали. И записали, между прочим: Новоселова и меня нарядить в лес. Елку рубить. Ребята, дескать, здоровые, — порученье им как раз по плечу.
Под конец собрания Серега Волошин, наш секретарь, заострил вопрос:
— Чтобы, — говорит, — тридцать первого в ноль-ноль все было готово. Елка чтобы стояла посреди клуба и на ней игрушки. Добро пожаловать!
Вот мы с Новоселовым на другой день пошли в лес. У него за кушаком топор, у меня веревка через плечо перекинута: елку вязать.
Идем по дороге. А идти славно, легко — вроде как нас кто подмышки несет. Такое это развеселое задание — елку к новому году рубить.
Вот ладно. Идем, а навстречу нам шагает начальник лесопункта Торцов. Совсем еще новый начальник, — месяц всего как приехал на Выйку.
Начальник-то поравнялся и говорит:
— И что у меня за молодцы такие! Сегодня вроде и выходной, а они в лес с топором.
— Да нет, — Новоселов ему говорит, — это мы, товарищ начальник, по комсомольской линии.
— Это какая же такая линия?
— А елку к Новому году рубить.
— Ишь ты… Ну, оно и понятно. А далеко наладились?
— А сами еще не знаем, — это мы начальнику говорим, — оно можно бы и поблизости, да тут лоботина, мокреть…
Начальник поддакивает. Дескать, чего доброго ноги замочишь, начнется насморк. То ли, говорит, дело по-суху. Какая елочка на тебя глянула, подошел, да за всяко просто ее — тяп! Мало ли у нас тут растет нарядных елочек. Не занимать. Тайга!
Новоселов мне моргает, дескать вот начальник так начальник, все понимает с полслова.
— Во, во, — Новоселов ему говорит, — вы уж нам, товарищ начальник, пожалуйста присоветуйте, где елки получше.
Торцов в карман полез, шарит там, сам говорит:
— Что ж, — говорит, — присоветовать я могу. Отчего бы не присоветовать. Сейчас на плане укажу…
В это самое время — ну надо же! — откуда ни возьмись, прямо как гром из ясного неба — главбух. Из леспромхоза приехал. Закрутил он начальника, заговорил — и начальник сразу про план забыл. Подхватился и — бежать в контору.
Новоселов говорит:
— Айда сами! Что мы, без него елку не найдем? Пойдем на Евстюниху-гору. Елочки там такие, — упадешь!
Пошли.
Вдруг начальник обернулся, кричит:
— Вы куда? Поворачивай назад! Живо! — и побежал снова.
Мы так и опешили: что это с ним приключилось? Жалко ему елку, что ли?
Новоселов говорит:
— Вот те фунт. Да мы этих елок, большенных лесин, на одном своем участке тыщи валим. А он одну какую-то елочку пожалел. На Новый-то год! Да за такое, говорит, дело… снять могут.
Но тут начальник еще раз обернулся, рукой машет, дескать задувайте домой и чтоб без оглядки.
— Срыв мероприятия, — сказал Новоселов. — Айда домой, — плюнул и пошел.
Пришли мы в поселок, Серегу Волошина разыскали и доложили ему, как дело было. Серега сказал:
— Ну и ну!
Мы — Сереге:
— Срыв! Валяй к нему сам.
— И пойду, — говорит Серега, — и утрясу, говорит, на месте.
Правда, — пошел. А начальника-то ни в конторе, ни дома. Куда-то он там уехал, а куда — никто ничего не знает.
И вот завтра уже тридцать первое. Завтра в ноль-ноль придут пильщики, весь народ, со всего поселка в клуб. А в клубе ничегошеньки нет. Никакой елки.
Серега говорит:
— Вот что: пойду позвоню в райком.
Ну, и пошел, звонил. А райком не ответил. Часто уж поздний был, весь райком домой ушел.
И пришлось нам с Новоселовым за всех отвечать — за райком, за Серегу и за начальника. Да как отвечать! Во всей нашей Выйке, во всем большом поселке не нашлось ни одного, ну ни единого сознательного человека. Каждый стучался в окно и про елку спрашивал.
И то надо сказать, ребятам, конечно, обидно. Игрушек понаделали, столы в клубе поставили. Декорации всякие притащили, — новогодний спектакль разыгрывать. А самого-то, можно сказать, главного — елки — и нет.
Я в потемках из дому улизнул и ночевал у дяди. У Новоселова поясницу разломило. Он на припечке лежит и только мычит, когда у него про елку допытываются.
На другой день того хуже. С утра-то ребята нас изводили, а потом и притихли. Носы повесили, — что же это получается: Новый год и без елки!
Подождали мы, пока отобьют на обед, и пошли втроем — Новоселов, Серега и я — прямо в контору.
Новоселов-то Серегу подогревал все:
— Райком, — говорит, — это дело так не оставит. Нагоняй пришлют. Но мы все равно рубить отказываемся. Пускай теперь сам рубит.
Пришли к конторе, по лестнице поднимаемся. Мы так думали, что начальник теперь дома обедает. Мы и позвоним.
Вот мы поднимаемся, а начальник нам навстречу спускается по лестнице. И прямо в упор спрашивает:
— Звонить?
— Звонить, — насторожился Серега.
— В райком?
— В райком.
— Нельзя! — так и отрезал.
Серега даже весь подобрался.
— Это почему же, — спрашивает, — нельзя?
— Там только что начали сводку передавать, — начальник ему говорит, — мешать будете. Вот что. Вы покуда идите во двор. К телефону я позову.
Ну, мы и пошли. А что, скажи, нам еще оставалось делать?
Новоселов охает, вздыхает. Ох, и будет, дескать, нам от ребят. Не успеем…
Подошли мы к двору, распахнули ворота, а входить — не входим. Стоим в воротах, и верим и не верим.
Во дворе, как раз посередке — там снег лопатой расчищен — лежит елка. И скажи ты, такая она нарядная и вроде как живая. Подбеги к ней, тряхни за лапы, — вскочит. Вот она какая, елка!
Мы стоим, на елку глаза пялим. А сзади начальник подходит и говорит:
— Ну, чего глаза-то разинули? Тащите в клуб.
А мы все стоим.
Тогда начальник подходит к елке. Приподнял, встряхнул.
Смотрю, у Новоселова глаза что шарики, забегали, закрутились.
— Ну и елка!
— И где вы отыскали такую красавицу? — спрашиваю начальника.
Надо же тут было выскочить Новоселову.
— Известно где. На Евстюнихе-горе. Елки там…
— В болоте срубил! — перебил начальник, — болотная елка, да разве не хороша? — и снова начальник елку тряхнул, она замахала ветвями. — Хороша! А срубить ее все же не так жалко, потому что болотная и на поделку разную первым сортом не пойдет.
— Понятное дело, — говорит Новоселов.
— Ах, понятное? — загорячился начальник, — что вам понятно? Вы на какую елку замахнуться хотели, я спрашиваю? — и так на нас поглядел, что робость меня взяла.
— Вам, говорит, — только волю дай, натворите делов. Вы к елочке подошли, — красавица! И тяп ее топором. А того нет у вас, чтобы подумать: вот я эту елочку хочу срубить, а она, эта елочка, может быть такая вырастет, что ей потом и цены не будет. Одна из тысячи! А ты ее срубил. Потом еще одну, потом десять. И загубил, зря загубил. Болотная, — то другое дело… Линия! Одна у нас линия!
Серега мне говорит тихонько:
— Слыхал?
И я — Новоселову:
— Ты слыхал? Государственный разговор, человеку в центре делами ворочать. А ты — сни-имут. Пустомеля ты, больше ничего.
Новоселов, видать, обиделся.
— А я, — говорит, — про что толковал? Снимут и… назначат в трест.
Тут уж я совсем на него рассердился. Не отдадим, — говорю, — и все. Нам самим такой начальник вот как нужен!
Едва успел Толкунок закончить свой рассказ, я встал и принялся забрасывать снегом жаркие угли.