Лобанов презрительно посмотрел на ее вытянутую руку с пачкой бумаг.
— Заготовили соломку, чтобы мягче падать, не ушибиться. Действие этих бумажек не оправдывает даже их стоимости. — Он неожиданно вздохнул и сказал простым удивленным голосом: — Эх, Мая, и когда это вы успели превратиться в такого делягу! Я же вас помню по институту. Вы боевой дивчиной были!
Мая Устинова училась на третьем курсе, когда Лобанов кончил институт. Он знал ее по работе в комитете комсомола.
Мая грустно улыбнулась: стоило ли вспоминать об этом? Разве для того, чтобы лишний раз уязвить ее. Она вынула из кармана халатика заявление с просьбой перевести или уволить ее и подала Андрею. Она сделала это не потому, что так решила сейчас, а скорее по инерции давно принятого решения. Сейчас она сидела придавленная, оглушенная свалившимися на нее обвинениями. Грудой обломков и развалин представлялась ей вся ее прежняя работа.
Она следила за лицом Андрея, надеясь прочитать на нем удовлетворение. Мая теперь не сомневалась, что Лобанов презирает ее, что он не простил ей ни одного промаха, ни одной ошибки.
— Это еще что за выходки! — сказал Андрей тихо, сквозь зубы, но Мае показалось, что он кричит: — Бежать хотите? От кого, от чего бежать? От ответственности? Поди, в глубине души умиляетесь своим благородством. А по-моему, это самое постыдное и позорное, неуважение к коллективу. Это непартийный поступок. Если бы вас даже уволили, то и тогда вы обязаны были бы добиваться оставления. Кто за вас обязан чистить эти авгиевы конюшни? — И вдруг добродушная, по-детски привлекательная улыбка преобразила его лицо. — Думаете я не понимаю, что вы тут тоже боролись за настоящую лабораторию? Так вот, Мая, считайте, что борьба продолжается, а я пришел помочь вам. Одним солдатом стало больше, вот и все.
Мая не выдержала, опустила глаза, и две большие слезы скатились из-под ее ресниц. Это было так неожиданно, так не вязалось с обликом Маи Устиновой, что Андрей растерялся. Никогда он не мог постигнуть логику женского сердца.
На его счастье зазвонил телефон. Он снял трубку. Начиналось диспетчерское совещание.
Мая вышла, тихонько притворив дверь. В «инженерной» к ней подошел Кривицкий.
— Бушует? А? — сочувственно спросил, кивая в сторону кабинета Лобанова. — Ничего, помню, вы тоже по началу горячо брались.
Мая криво улыбнулась. Да, она тоже помнила это, слишком хорошо помнила. Правда, она с самого начала отказывалась от должности начальника лаборатории и предупреждала, что ей будет не под силу, так что… «Или ты опять себе соломку приготовила?» — упрекнула она себя, применяя выражение Андрея.
— Кривицкий, вы верите вообще в людей? — спросила вдруг Мая, не прерывая хода своих мыслей.
— Ого! — усмехнулся Кривицкий. — Я слишком стар, чтобы философствовать на эту тему. — И, пожевав губами, добавил: — Все же интересуюсь продолжением беседы. Я прежде всего стараюсь увидеть человеческие недостатки.
— Вы заметили их у Андрея Николаевича? — опросила Мая.
Кривицкий церемонно взял ее под руку.
— Мая Константиновна! Из тех, что вы могли бы передать ему, укажем на то, что он романтик. И, очевидно, ниспровергатель. Да, да, не смейтесь, есть такая симпатичная категория. Ну-с, и обладая подобной точкой опоры, он будет переворачивать мир. Начнет с того, что перессорится с руководством, затем возможны два варианта: либо смирится, либо плюнет и уйдет, оставив нас у разбитого корыта.
— Кривицкий, давайте поможем Лобанову, — думая о своем, сказала Мая.
Он выпустил ее руку и предложил сесть.
— По всем правилам старой драматургии, вам следовало вставлять ему палки в колеса, по крайней мере, злорадствовать про себя, взирая на его неудачи. Я так и знал, что ваше благородное комсомольское сердечко не выдержит. Так вот, знайте же, — меняя тон, серьезно сказал он, — если я увижу, что он добился хоть чего-нибудь реального, хоть где-нибудь дали трещину установившиеся у нас порядки, тогда я зубами буду помогать ему. — И такая свирепая решимость проступила в чертах инженера, что Мая была готова обнять и расцеловать этого закоренелого скептика.
Двери кабинета Лобанова распахнулись, он вышел оттуда, кусая губы, и направился прямо к ним.
— Модест Петрович, — обратился он к Кривицкому, — на каком основании вы принимаете от цехов в ремонт самописцы?
— Было указание главного инженера, — с наивным видом отвечал Кривицкий. — Да и вообще так заведено испокон веков, что от сложных приборов мастерские отказываются.
— Так вот, с сегодняшнего дня в ремонт не принимать. У вас есть своя тематика, будьте добры ею заниматься. Где ваше самолюбие? Вы инженер, понимаете, инженер, а работаете за техника.
Кривицкий поморщился.
— Тут не до самолюбия, Андрей Николаевич. Вот главный инженер узнает, начнется шум, и все равно заставят: потому что ремонтировать кому-то надо.
— Это уж моя забота, — холодно сказал Андрей. — Кстати, шум начался. Главный вызывает меня по этому вопросу.
— Ну что, вот вам и трещина, — сияя глазами, сказала Мая после ухода Лобанова.
Кривицкий покачал головою.
— Идет, гудёт зеленый шум… Нет, Маечка, это он только замахнулся, а треснет или нет, посмотрим. А вообще хорош, — добавил он, помолчав. — Ей-богу, хорош! — и быстрым шагом направился в машинный зал.
— Садитесь, — коротко бросил главный инженер, скорее по привычке, потому что Лобанов стоял еще на пороге комнаты: — Вы почему не выполняете моего приказания о ремонте приборов?
Лобанов, не торопясь, уселся в кресло, развернул папку и вытащил оттуда план работы лаборатории.
— Пожалуйста, — сказал он подчеркнуто вежливым тоном, — где здесь значится ремонт приборов?
— План это не догма…
— План это приказ, — холодно возразил Андрей. — Тем более, что он утвержден вами.
Это уже походило на прямой вызов. Когда во время диспетчерского совещания начальники цехов обратились с жалобами, что Лобанов отказывается принимать в ремонт приборы, главный инженер решил, что тут какое-то недоразумение. Теперь выходило, что это было обдуманное решение. Конечно, он мог заставить, приказать, и Лобанов обязан был повиноваться, но его интересовали намерения нового начальника лаборатории.
— Вы что же, хотите перессориться со всеми начальниками отделов и служб? — спросил с любопытством главный инженер.
— Нет, зачем? Просто я хочу заниматься своим делом.
— Думаю, что вы избираете неверную линию. Вам следует начать с того чтобы изучить запросы предприятия и продумать, как лучше удовлетворить их, а вы начали с того, я слыхал, что оборудовали себе отдельный; кабинет. Верно?
— Верно, — равнодушно согласился Андрей.
Главный инженер укоризненно вздохнул, его упрек, как видно, не достиг цели.
— Вот видите, какое неудачное начало. Вместо того, чтобы поглубже залезть в нужды предприятия…
— Предприятие нуждается прежде всего в хорошей лаборатории и в частности, чтобы в ней было место, где начальник и ведущие инженеры могли бы сидеть и думать, не зажимая уши. — И, не давая больше прерывать себя, Лобанов методично, пункт за пунктом, изложил все свои требования — результаты недельной работы. Тут было и создание экспериментального цеха, и закупка новых приборов, и штаты, и ремонт помещения, и обеспечение консультантами. Главный инженер сперва удивленно поднял брови, потом недоверчиво улыбнулся, но видя, что Лобанов не обращает внимания на эти знаки, нахмурился и нетерпеливо забарабанил по столу.
— Все? — спросил он с видом величайшего терпения.
— Нет, это программа-минимум.
— Вы что же, намерены только просить?
— Не просить, а требовать то, что положено, — сказал Лобанов, раздельно выговаривая каждое слово.
— Если бы вы не были новичок, я бы вас просто выставил за дверь с вашими требованиями! — с грубоватым добродушием сказал главный инженер. — Что вы думаете, мы тут олухи царя небесного? Сами не знаем, что к чему? Мы на земле живем! На земле, — с удовольствием повторил он, — не на небесах. Откуда я вам высижу денег, людей, приборы? У нас плановое хозяйство, мой дорогой. Дойдет до вас очередь, — пожалуйста, а до тех пор мобилизуйте-ка свои ресурсы. — Тут он выбрался на гладкую дорожку испытанных доводов, не раз уж с успехом примененных для обуздания слишком настойчивых начальников отделов.
Обычно в таких случаях дело кончалось тем, что он подписывал какое-нибудь одно из десяти требований и начальник цеха уходил от него, довольный своим упорством. Поведение Лобанова не обещало ничего похожего. Он сидел, закинув ногу на ногу, болтая носком в такт словам главного инженера.
«А говорили, что он теоретик, не от мира сего, — подумал главный инженер, следя за его носком, — что-то непохоже».
— Прекрасно, — сказал Лобанов, — я полностью согласен насчет планового хозяйства. Это мне облегчает задачу.
Он снова открыл папку и стал читать:
— Закупленные в начале года по заявке лаборатории приборы разошлись по следующим станциям… Деньги, запланированные на оборудование, израсходованы на самом деле: а) на ремонт пишущих машинок; б) на приобретение арифмометров для бухгалтерии… — он бесстрастным голосом перечислил все до копейки.
— Далее. Восемь человек, числящихся в штате лаборатории, работают в разных отделах.
— Безобразие! — вырвалось у главного инженера.
Лобанов слегка повернул к нему голову.
— Кстати, один из ваших секретарей числится работником лаборатории.
Лицо главного инженера побагровело. Он еще секунду силился удержаться и вдруг, отвалившись на спинку кресла, захохотал, подняв руки кверху.
Мая Устинова с тревогой поджидала возвращения Андрея. Час назад он ушел к главному инженеру. Устинова позвонила к секретарше, и та подтвердила, что Лобанов еще сидит у главного. Мая оформляла протоколы испытаний. Эта работа не требовала особого внимания, и мысли ее были свободны. Она думала о том, что если Андрею удастся осуществить свои замыслы, то это будет означать, что она не сумела, что она оказалась слабой, неспособной наладить работу лаборатории. А в то же время, как станет тогда интересно работать! У нее даже путались мысли, когда она представляла себе, какую уйму интереснейших дел можно будет сотворить. Ну и пусть! А она все-та