ки уйдет. Она не вынесет насмешек над собою. Все равно, если ей и не скажут в глаза, то за спиной обязательно будут ухмыляться. Наплевать! Ведь судачат же некоторые в отделах про Андрея, склоняют по всякому поводу его имя: он — и неудачник в науке, он и карьерист, бюрократ и эгоист.
Она передала ему эти разговоры, ей хотелось, чтобы он учел обстановку и вел себя осторожнее.
— Это хорошо, Маечка, что говорят. Что за человек, о котором не говорят? — пошутил он. — А вообще не передавайте мне больше никаких сплетен. Не к чему.
Она покраснела. Вообще она чувствовала себя перед ним девчонкой. Наверное это происходило потому, что в институте он был старше ее на два курса.
Да она и впрямь девчонка, обращает внимание на толки всяких кумушек. Надо вести себя как Андрей. Мужественно и сурово.
Андрей не умел скрывать своих чувств. Придя от главного инженера, он позвал к себе руководителей групп. Он рассказал, что главный инженер обещал в ближайшее время решить все вопросы снабжения лаборатории и пересмотреть тематику исследовательской работы.
— Ну, а насчет ремонта? — спросил Кривицкий.
— Прекратить. Передать в цех КИП, — торжествующе сказал Андрей. Он был рад, что хоть чем-то может приободрить своих людей. — Теперь за работу. Пока будем делать все, что можно. Покажем, что мы не иждивенцы.
Его воодушевление действовало заразительно на всех, кроме Кривицкого. Этот неуязвимый скептик сказал:
— Вот с ремонтом это конкретно, а остальное — бабушка на-двое сказала. На-двое или даже на-трое.
— Не бабушка, а главный инженер, — сухо поправил его Андрей. В официальной обстановке он недолюбливал шуток.
Однако замечание Кривицкого намотал себе на ус.
Лаборатория обслуживала всю энергосистему города. Это было громадное, сложное хозяйство: тепловые электростанции, гидростанции, линии передач, кабельные линии, подстанции, трансформаторные киоски, ремонтные заводы, линии связи, диспетчерские службы, тепловые сети. Десятки тысяч людей. Они обеспечивали снабжение города электроэнергией, вырабатывали ее, распределяли, учитывали. Туманные студенческие отрывочные знания Андрея воплощались в отчетливо осязаемые предметы. Ему помогало умение находить во всяком вопросе главное. Если бы не это, то Андрею понадобились бы месяцы или годы, чтобы разобраться, рассортировать ту лавину сведений, виденного и услышанного, которая обрушивалась на него каждый день.
Посещения станций и предприятий системы стали вскоре для Андрея законом, переросшим в привычку. Зачастую даже бессознательно, внутренним чутьем его влекло туда, где его знания, полученные из книг или опробованные в лаборатории, воплощались в живые, работающие механизмы, приборы. Возвращаясь домой поздно вечером, усталый, перемазанный, он чувствовал себя счастливым от великого множества открытий, находок, обнаруженных за день. Никогда раньше так стремительно не расширялся круг его знаний. Вернее они росли не вширь, а вглубь. Он находил своих давних приятелей — реле, приборы, моторчики, регуляторы на пультах, щитах, в жару котельных, под открытым небом на подстанциях, на колонках у ревущих турбин, в сторожках путевых обходчиков, на измерительных машинах, трясущихся по ухабистым дорогам.
Он не стеснялся своего невежества в некоторых практических вопросах. И странно, именно эта простодушная прямота сразу устанавливала нужный тон в отношениях со станционными инженерами. Они переставали видеть в нем «ученого мужа», сбрасывали с себя некоторую настороженность, переставали говорить с ним «теоретическим» языком. Откровенно делились своими сомнениями. Иногда их замечания или замыслы поражали Лобанова своей примитивностью, но чаще всего инженеры шли правильной дорогой, некоторые вслепую, на ощупь, а большинство с открытыми глазами, много читая, делая тонкие теоретические подсчеты, где ему самому подчас встречалось много незнакомого.
Каждая станция, подстанция, сеть были разными, у каждого коллектива были свои горести, заботы, искания, свой почерк, и они постепенно возникали перед ним со всеми особенностями своих характеров.
Грандиозные работы по восстановлению разрушенного во время войны энергохозяйства закончились, и рожденный в недрах этого первого послевоенного этапа начинался второй: борьба за технический прогресс. Люди, вдохновленные успехом строительства, хотели получить самые высокие результаты своих трудов. Все громче раздавались голоса, требующие введения новой техники. Тепловики настаивали на реконструкции котлов, на переходе на высокие давления; кочегары соревновались за экономию топлива, за наибольший съём пара; электрики завистливо перелистывали последние каталоги оборудования; релейщики разрабатывали новые типы защиты. Обстановка осложнялась тем, что промышленность города, вступившая на путь ритмичной работы, подпирала энергетику. Миновало время, когда моторы вертелись всего несколько часов в сутки, а новое оборудование стояло из-за недостатка мощности и заводы задыхались на голодных лимитах электроэнергии. Это становилось достоянием истории, уходило в прошлое.
Заводы не мирились ни с малейшими перерывами. Каждая авария приводила к неисчислимым убыткам. Но энергосистема не имела необходимого запаса мощности. Ей не удавалось вырваться вперед, поэтому выход из строя любой из линий передач высоковольтного кабеля сопровождался остановкой заводов, фабрик. Все это ставило лабораторию в центр событий.
По мере того, как Андрей бывал на предприятиях, завязывал знакомства, в лабораторию шли запросы, приезжали за консультацией, советами. И хотя лаборатория не могла им еще помочь, но на станциях уже знали, что она существует, что она хочет стать им помощником. Непрерывный поток посетителей заполнял теперь с утра до вечера безлюдные прежде комнаты лаборатории. Посетители мешали работать, отнимали время, но никто не жаловался на это: жизнь властно распахивала двери.
Андрею пришлось развить бурную административную деятельность, разъезжать по станциям, словом меньше всего заниматься тем, ради чего он пришел сюда.
— Надо подготовить тылы, — говорил он себе. Но он и сам не представлял, когда же кончится эта подготовка.
Проницательный Кривицкий оказался прав. Из всех своих обещаний главный инженер пока что выполнил только одно: через несколько дней после их разговора он направил к Андрею свою секретаршу.
Для Андрея все секретарши были на одно лицо. Надменная девушка, сияющая отраженным светом своего начальника, специалистка по телефонным разговорам. Представшие перед ним легкое зеленое платьице и прическа из рыжеватых волос, уложенная с кондитерской фантазией, как нельзя более приближались к этому стандарту.
Андрей допрашивал ее придирчиво. Он был заранее уверен, что из нее ничего путного не получится. Ему было даже неприятно подумать, что она может появиться среди лабораторных столов и стендов. Однако у него не было никаких причин для того, чтобы не принять эту девушку. Может быть она сама откажется? Лобанов разрисовал ей самыми мрачными тонами все тяжести работы лаборатории. Как-никак это был первый человек, которого он принимал на работу, и ему нельзя было ошибиться. Андрей мельком взглянул на направление: Цветкова Нина. «И фамилия какая-то игривая», — подумалось сердито.
— Так вот, товарищ Цветкова, вы сами-то хотите у нас работать?
— Андрей Николаевич, я же сама отпросилась у главного. Думаете он меня направил? Через комитет комсомола добивалась! — поспешно ответила Цветкова.
Андрей с недоверчивым удивлением оглядел ее еще раз.
— Ну что ж, посмотрим.
Он послал Цветкову в группу Устиновой, а сам предупредил Маю:
— Вы, во-первых, как-нибудь поделикатнее намекните ей, что у нас тут не салон дамских мод, а во-вторых, чуть что не поладится, скажите мне. И загрузите ее на первых порах самой черной работой. Если выдержит, значит, верно — хочет работать.
Силы, вызванные к жизни Андреем Лобановым, грозили погубить его. Требования к лаборатории росли не по дням, а по часам. Но так как возможности ее оставались прежними, то естественно, что она вызывала все больше нареканий. Ее работу склоняли на всех производственных совещаниях, собраниях, в печати. Работники лаборатории растерялись. Они никогда не чувствовали себя такими виноватыми, как теперь. Даже Кривицкий, не любивший лезть за словом в карман, и тот избегал лишний раз появляться в отделах или на станциях. Уже давно было забыто то время, когда работу кончали со звонком. Засиживались до позднего вечера, Нормальный эксплоатационный план лаборатории выполнялся за какие-нибудь полдня, остальное время готовили себя к предстоящим работам. Андрей заставил заниматься всех, начиная от руководителей групп и до младших прибористов.
Началось с того, что к Андрею пришел Саша Заславский и попросил сделать на комсомольском собрании доклад о задачах лаборатории. Андрей согласился. По опыту своей работы в комсомоле он знал, что самый подробный, обстоятельный, добросовестный доклад не заинтересует как следует молодежь, если в нем не будет «чего-то». Надо было во что бы то ни стало найти это «что-то». Он попросил у Заславского список комсомольцев. В большинстве своем это были ребята, пришедшие из ремесленного училища. Кое-кто из техникума, несколько человек из школы-десятилетки. Он увидел среди них фамилию Цветковой.
«Ну чем можно заинтересовать такую девушку?» — думал он.
Андрей поговорил с несколькими комсомольцами, посоветовался с Заславским.
— Эх, Андрей Николаевич, — мечтательно сказал этот паренек, подперев свою курчавую голову, — если бы вот у наших ребят была возможность отличиться, вот, предположим, как у Алексея Мересьева или у Павла Корчагина, то мы бы ни перед, чем не постояли. Вот скажите мне: Александр Заславский, ты должен за три месяца стать летчиком и вылететь на Южный полюс, потому что американские империалисту зарятся на него. Да я бы разве не сделал? Да и любой из нас. Вот если бы вы нам давали задания вроде таких! Эх, я понимаю, конечно, Андрей Николаевич, что нам надо работать и все такое, что и у нас важный участок. Но если мы будем говорить с вами, как мужчина с мужчиной, то я вам скажу, что очень уж будничная, скучная работенка у нас.