ном сиянии свечи.
— Я слышал, что император Бруно милостив. Давайте попробуем с ним договориться. Если сдадимся на рассвете, возможно, он потребует только принести присягу, которую мы с чистой совестью нарушим, когда…
Испуганное бормотание было оборвано свирепым жестом.
— Сейчас не время гадать, что будет с нами — принесем ли мы ложную присягу, умрем ли, останемся ли живы, — заговорил первый голос. — Важно, что будет с реликвиями. И коль скоро император уверен, что они здесь, — а он уверен, иначе не осадил бы нас, — каждого, кто завтра уцелеет, будут пытать, пока тот не расскажет все, что знает.
— Попробуем вынести реликвии? Враг выставил охранение, но наши горцы сумеют пробраться по расщелинам.
— С книгами и свитками — возможно. Но Градуаль, — (в западноевропейских устах это прозвучало как «Грааль»), — они вряд ли донесут.
— Переправим этим путем остальные реликвии. А Грааль просто перебросим за стену. На нем нет золота, нет символов поклонения, которые оставили бы католики. Враги не поймут, насколько ценна эта вещь. Позже наши братья подберут ее.
Последовало долгое молчание.
— Слишком рискованно, — проговорил первый голос. — Грааль может затеряться среди камней. А тот, кому мы поручим забрать его, может погибнуть или признаться под пытками.
— Нет. Грааль мы оставим здесь, в горе. Путь сюда известен только нам и нашим perfecti, совершенным братьям, находящимся снаружи. Императору не по силам срыть гору. Он никогда не найдет вход — если никто ему не подскажет.
— Из нас не подскажет никто, — откликнулся один из товарищей говорившего.
Внезапный отблеск свечи на клинке, удар, короткий крик… Двое аккуратно опустили на пол того, кто предлагал сдаться.
— Пусть душа твоя отойдет к Богу, — сказал один из убийц. — Я все равно люблю тебя как брата. Я не хотел, чтобы ты подвергся испытанию, которого мог не вынести.
Главный продолжал:
— Итак, с этим ясно. Реликвия останется здесь. Все мы, знающие о существовании лестницы в горе, должны умереть. Ведь ни один человек не может быть уверен, что выдержит запредельную боль.
— Дозволено ли нам умереть в бою? — поинтересовалась одна из темных теней.
— Нет. Удар по голове, покалеченная рука — любой способен угодить в плен против собственной воли. Мы могли бы умереть позже, после endura, испытания, но рисковать нельзя. Увы, у нас нет времени на испытание. Один из нас поднимется по лестнице и скажет капитану Маркабру, чтобы завтра утром постарался выторговать самые выгодные условия сдачи для тех наших бедных братьев, которые imperfecti, несовершенные. Затем этот брат вернется сюда. И мы вместе выпьем по священному глотку из чаши Иосифа.
Послышался гул удовлетворения и согласия, в темноте над столом пожимались руки.
Часом позже молчаливые совершенные братья услышали шаги своего товарища, спускающегося по лестнице, чтобы вместе со всеми принять отраву. В темноте раздались последние слова:
— Возрадуйтесь, братья, ибо мы стары. А что спросил наш основатель Никодим у Сына Божьего?
Ему ответили хором на исковерканной латыни:
— Quomodo potest homo nasci, cum senex sit? Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?[58]
Глава 10
Вражеский флот вырос на горизонте, прежде чем впередсмотрящие Шефа опознали его. Греческий наварх прекрасно выбрал момент: сразу после полудня, когда объединенный флот арабов и северян разделился, как обычно, на три части. Передовое охранение и основные силы находились вровень с тучей пыли на берегу, которая свидетельствовала о продвижении пехоты и конницы, но на этих судах уже сушили весла и готовились к сиесте. Северяне отстали на две морские мили и, как ни старались, безнадежно застряли, их паруса служили лишь защитой от знойного солнца. Еще на милю позади флагман наварха и сопровождающие его галеры тоже останавливались на сиесту: вечером они легко догонят медлительные парусники.
Всеобщее внимание северян было приковано к берегу. До корабля Шефа доносилось отдаленное пение труб, высокое и пронзительное, как любили арабы. Не раздастся ли ответный рев хриплых боевых горнов германцев или франков? На парусниках все моряки сгрудились у обращенных к берегу бортов, напрягая слух и зрение, пытаясь определить, что происходит на суше. В тучах пыли поблескивает металл — оружие, никаких сомнений.
Шеф поморгал единственным глазом, уставшим напряженно всматриваться через полоску ослепительно сияющей воды, и посмотрел в открытое море, в знойное марево на горизонте. К флоту подходили рыбачьи лодки, ловя косыми парусами малейшее дуновение ветра. Лодок очень много, понял вдруг Шеф. Нашли косяк тунца? Передвигаются на диво быстро для рыбаков в такую жару, еще и веслами гребут. Слишком быстро…
— Впередсмотрящий! — рявкнул Шеф, указывая. — Что видишь?
— Рыбачьи лодки, государь, — последовал слегка озадаченный ответ. — Тьма лодок.
— Точнее!
— Я вижу… двадцать, тридцать… Нет, из дымки появляются новые, гребут вовсю…
— У них там что, гринды идут? — спросил Торвин, ветеран похода на дальний Север. Он имел в виду обычай холугаландцев с лодок загонять стадо китов на берег и забивать их на мелководье.
— Там нет гринд, — рявкнул Шеф. — И это не рыбаки. Это вражеский флот, а мы все таращимся в другую сторону. Сколько времени прохвосты уже видят нас, а мы говорим: «О, рыбачьи лодки!»
Шеф перешел на крик, пытаясь стряхнуть с людей полуденную дрему; к нему стали обращаться недоуменные взоры.
— Квикка, Озмод, к катапультам! Остальная прислуга к дротикометам! Хагбарт, мы можем хоть чуть-чуть набрать ход? Торвин, дуй в горн, оповести остальной флот! Да Тора ради, шевелитесь же! Они готовы, а мы — нет!
Впередсмотрящий неразборчиво закричал, указывая пальцем в море. Но в этом уже не было нужды. Шеф и сам увидел, как из знойного марева в полный корпус показались красные греческие галеры. Они приближались с ужасающей скоростью, расходясь широким клином. Лопасти выкрашенных в белый цвет весел сверкали на солнце, пена вскипала у грозных носовых таранов. Шеф разглядел женские глаза с черными ресницами, намалеванные на высоких скулах бортов, сверкающие доспехи моряков, которые угрожающе размахивали оружием.
— Сколько до них? — спросил подслеповатый Хунд.
— С милю. Но они идут не на нас. Собираются напасть на арабов с фланга и тыла.
На выставленное андалузийцами охранение никогда нельзя было положиться. Сиеста в разгаре, натянуты навесы, драгоценные минуты уходят на то, чтобы их сорвать и взяться за весла. Более быстрые суда самоотверженно развернулись, чтобы встретить атаку неприятеля, надвигающегося со скоростью двадцать миль в час. Пока они пытались маневрировать, Шеф увидел летящие с обеих сторон дротики и стрелы. В воздухе прочертился тонкий дымный след, послышался отдаленный сверхъестественный свист.
И появился огонь. Наблюдатели на «Победителе Фафнира» разом вскрикнули, когда оранжевое пламя внезапно лизнуло галеру. Не так вспыхивает уголек в костре, не так сгорает в лесном пожаре. Нет, над водой повис медленно расширяющийся огненный шар, в котором сгинула галера. Шеф как будто даже видел корчащиеся внутри черные силуэты, а другие, пламенные, прыгали в море.
И тут в дело вступили остальные корабли греков.
Приблизившись к основным силам вражеского флота, красные галеры замедлили ход, разобрали цели и стали одна за другой выбрасывать пламя. Первыми гибли самые храбрые, которые пошли на перехват; их слабых стрел никто не замечал: как будто мошки пытались остановить стадо огромных рыжих быков. Затем погибли нерасторопные, так и не успевшие стронуться с места. Когда же красные галеры набрали скорость для таранного удара, настала очередь трусов, которые развернулись, чтобы удрать. За один проход греческая эскадра подожгла больше ста кораблей. В ее кильватерном следе шли рыбачьи лодки из христианских деревень, набитые разъяренными мстителями вперемешку с людьми Агилульфа, чтобы взять на абордаж те суда, что избежали пламени, уничтожить их экипажи и поживиться законной добычей.
— Отлично сработано, — заметил Георгиос шкиперу своего флагмана. — Это собьет с них спесь. Займемся теперь камнеметными парусниками. Тихий ход, и дать разбавленного вина гребцам.
Когда красные галеры разошлись в широкую дугу, Шеф оставил попытки разогнаться при помощи ветра. Пять минут на уборку парусов, чтобы не заслоняли обзора катапультерам. Затем спустить с борта гигантские весла, на каждом корабле их двенадцать штук, каждым гребут четыре человека, вся остальная команда — на катапульты.
И вот люди принялись грести, толкать по воде широкие, тяжелые корабли.
— Если греки не захотят сражаться, то и не будут, — озабоченно сказал Хагбарт. — У них скорость выше нашей раз в пять, а то и в десять.
Шеф не ответил. Он следил за дистанцией. Возможно, враги не знают, на что способны катапульты. Если подойдут… Но важно не подпустить их слишком близко, чтобы они не пустили в ход огненное оружие. Оно бьет на сотню ярдов, не больше. Камень из катапульты летит на верные полмили. Уже сейчас можно их достать. Пусть еще подойдут… и еще немного. Лучше дать сосредоточенный залп со всех кораблей одновременно. Так можно сразу потопить половину галер, изрыгающих огонь.
— Мула не нацелить! — крикнул Квикка с передней катапульты.
Мгновением позже с кормы эхом откликнулся Озмод:
— Мула не нацелить.
Потрясенный Шеф быстро сообразил, в чем загвоздка. Его корабли выстроились в длинную колонну. Ни один из них не мог стрелять через нос или корму. Идущая прямо на него галера без помех пройдет расстояние от предела дальности катапультного выстрела до точки, где сможет использовать греческий огонь, за… в точности он не знал, но гребков за пятьдесят. И враги старались вовсю. По крайней мере, одна из красных галер уже набрала ход и далеко вырвалась вперед, весла ее мелькали с замечательной синхронностью.