Он устремил взор вниз. «Я пытаюсь, — сказал он себе, — учить этих людей их профессии, а их профессия — делать книги. Но как бы они сами выглядели, если бы пришли в наш лагерь и принялись учить Квикку стрелять из катапульты? — Мысль о разухабистой брани, которой встретили бы ученых писцов у костров лагеря, сразу его развеселила и помогла пробить брешь в барьере молчания. — Не забудь, — снова сказал Шеф себе, — ты пытаешься историю, записанную в книге, превратить в обращение. Придется изменить „я был“ на „вы будьте“. Это самое главное. А если не знаешь, с чего начать, начни сначала».
Шеф снова поднял голову, осмотрел аудиторию, которая начала переглядываться и обмениваться замечаниями по поводу охватившего варварского короля ступора. Встречая его взгляд, взгляд человека, который стоял лицом к лицу с Иваром, величайшим воином Севера, и убил Кьяллака Сильного на Королевском камне в стране свеев, ученые писцы умолкали. Шеф заговорил, сдерживая ярость. И пока он диктовал, слово за словом и предложение за предложением, голос Соломона тихо ему вторил и им отзывался скрип множества перьев.
— Верующие во Христа, — диктовал Шеф, — вы слышали о небесном блаженстве и адском пламени. Одни с надеждой, другие в страхе, вы отдаете крестить своих детей, исповедуетесь в грехах, платите церковную десятину. Вы носите нательные кресты. В Пасхальное воскресенье подползаете к кресту на коленях, а когда умираете, священник держит перед вашими глазами крест.
Почему так? Потому что крест — символ жизни, жизни после смерти. После смерти вы надеетесь жить в раю, ведь был же Тот, кто воскрес и объявил, что Он властен над смертью и загробной жизнью. На Его распятии и воскресении основаны все ваши надежды.
А что, если воскресения не было? На что вы тогда надеетесь и зачем платите десятину? Для чего вам нужен священник? И кто вообще рассказал вам о воскресении? Не сам ли священник? Разве станете вы покупать лошадь, полагаясь лишь на слова барышника? Притом что в глаза этой лошади не видели?
Так выслушайте же одну историю.
Был человек по имени Иисус, и много лет назад Понтий Пилат распял Его. Но палачи торопились, и Он не умер. Потом пришли друзья, и унесли тело на лесенке, и выходили Христа. Достаточно окрепший, Он уехал из страны и начал новую жизнь, и в этой новой жизни отказался от многого из того, что говорил раньше. «Рай находится на земле, — стал учить Он, — и люди сами должны создать его для себя. Как мужчины, так и женщины».
А вы живете в раю? Или в аду? Спросите своего священника, пусть расскажет, откуда он узнал то, что говорит вам. Спросите его, где крест? И где лесенка? Когда будете задавать эти вопросы, посмотрите ему в глаза и вспомните, как покупают лошадь. И если вы не поверите священнику, подумайте, что вы можете сделать.
— Небезынтересное изложение, — сказал переписчик Мойша Соломону, когда они вместе выходили из комнаты, на мгновение снова сделавшись друзьями. — Хотя, конечно, безграмотное.
Соломон удивленно приподнял бровь.
— Трудно было переводить некоторые места на арабский, — сказал он. — В его языке есть простые слова для понятий «крещение» и «воскресение», а мне пришлось всячески изворачиваться. Но в чем же безграмотность?
— О, семь риторических вопросов подряд, как у школьника, которого мало пороли. Постоянные повторы; лошади, палачи, лесенки и десятина — все смешано в одну кучу с жизнью, смертью и таинством веры. Никакого изящества. Ни малейшего представления о стиле. Я бы постыдился признаться, что написал нечто подобное. Но для вашего единого короля я просто часть машины — машины для изготовления копий его текста.
«Об этом я ему расскажу, — подумал Соломон. — Идея машины для изготовления копий наверняка покажется королю интересной. А то, что не понравилось Мойше, тем не менее может прийтись по вкусу многим людям, о которых мой ученый приятель ничего не знает. Тем же неграмотным. Их тьма-тьмущая, и далеко не все из них глупы».
— Откуда ты? — спросил Шеф.
— Меня угнали в рабство из Кента, — ответила женщина.
Она была одета в потрепанную длиннополую арабскую бурку, но от чадры избавилась и откинула капюшон, чтобы были видны ее светлые волосы и голубые глаза. Говорила Альфлед на довольно старомодном английском языке — Шеф с легким удивлением понял, что она выражается правильнее, чем он сам, привыкший уже вставлять в свою речь слова и обороты, которых набрался от норманнов. И уже дважды он заметил, что она хмурится, пытаясь понять его.
— Кент? Это владения моего соправителя Альфреда.
— В мое время королем был Этельред. А перед ним — Этельберт. Сдается, я слышала об Альфреде, это был самый младший из братьев. Видимо, с тех пор многое изменилось. И все равно я хотела бы вернуться. Если это возможно. Если мне удастся найти родственников и они захотят знаться со мной, опозоренной женщиной.
И бывшая наложница халифа опустила глаза, притворяясь, что краем рукава промокнула слезу. «Она хочет вызвать сочувствие, — понял Шеф. — Старается выглядеть обворожительно, и это ей удается». Давненько женщины так перед ним не старались. А с другой стороны, что ей остается в ее положении?
— Ты сможешь устроиться в Кенте, если решишь вернуться туда, — сказал Шеф. — Король Альфред великодушен, а ты красива — отбоя не будет от поклонников. Я позабочусь, чтобы ты была достаточно обеспечена и твои родственники остались довольны. Англия теперь богатая страна. Она больше не страдает от пиратов, так что ты будешь в безопасности.
«В ответ на выказанную чужую слабость, — подумал наблюдавший за Шефом Соломон, — он старается устранить причины этой слабости, а не воспользоваться ею, как ожидала женщина. Это замечательное качество для короля, но сомнительно, чтобы она это понимала».
Шеф похлопал Альфлед по руке и заговорил деловым тоном:
— Впрочем, есть одна вещь, которую ты можешь сделать для нас. Полагаю, тебе известны многие, если не все, тайны кордовского двора. Скажи, как ты относишься к Аллаху?
— Я произнесла шахаду, обет исповедовать веру, — пояснила Альфлед. — Оно звучит так: ля иляха илля Ллах, Мухаммадан — расулю-Ллах, то есть: нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Аллаха. Но что мне еще оставалось? Только умереть или сделаться самой презренной рабыней в грязном борделе.
— Ты не веришь в Аллаха?
Она пожала плечами:
— Верю настолько же, насколько верю во все остальное. Меня с детства приучили молиться Богу. Он ни разу не помог, когда меня захватили язычники, хотя я молила Его об этом много раз. Для меня единственная разница между Богом христиан и мусульманским Аллахом в том, что арабы верят в Мухаммеда и в свой Коран.
— Разные книги, разные религии. Скажи, есть ли в Кордове люди, которые интересуются изготовлением книг?
«Вот оно, — подумала Альфлед. — Наверное, попросит выпороть его пером или отдаться ему на пергаменте. Должно найтись что-то, что его женщина для него не делает. Всегда находится».
— Есть лавки, где продаются книги, — ответила она. — По заказу покупателя в них изготавливают копии. Скажем, любовная поэзия Ибн-Фирнаса. Или, например, «Книга тысячи наслаждений».
— Это не те книги, которые имеет в виду король, — вмешалась Свандис, напряженно следившая за разговором. — Он хочет знать, откуда берутся священные книги, книги веры. Откуда взялся Коран. Или Библия. Хоть они и священные, каждая из них написана человеком. С помощью пера и чернил.
И Свандис качнула свисавший ей на грудь амулет в виде пера.
— Коран был продиктован Мухаммеду Аллахом, — ответила Альфлед. — По крайней мере, так говорят. Но есть еще эти, как их… да, мутазилиты. Один из них Ицхак, хранитель свитков.
— И во что верят они? — Король смотрел на нее с неподдельным интересом.
— Они верят… верят, что Коран не вечен, даже если в нем записаны слова Аллаха. Они говорят, что это слова Аллаха, как их услышал Мухаммед, но могут быть и другие слова. Они говорят, что недостаточно просто сохранять верность хадису, то есть обычаю, нужно также пользоваться разумом, дарованным человеку Аллахом.
«Мойше это не понравилось бы, — снова подумал Соломон. — Он считает, что главная обязанность книжника — сохранять Тору и меньше всего нужно заниматься комментариями к ней. Судить с помощью Торы, а не судить о Торе».
Шеф задумчиво кивнул:
— Они не хотят уничтожать книги. Это хорошо. И они готовы размышлять о книгах. Это еще лучше. Если бы я увидел, что в Кордове сидит халиф из мутазилитов, а у римского папы не осталось армии, тогда я мог бы сказать, что Рагнарёка мы избежали и Локи пора отправляться на отдых. Но в основе всего — чтобы книги были у многих людей. Не думаю, что все книготорговцы Кордовы и все писцы Септимании смогут сделать столько экземпляров, сколько нам нужно. Соломон, как ты там говорил? Нам нужна машина, которая делает множество копий, и притом быстрее, чем способен писать человек? Увы, я не знаю, как приспособить мельничное колесо к пишущей руке, хотя оно может выполнять работу кузнеца.
— У халифа нередко скапливалось больше документов, чем он смог бы подписать своей рукой, — рискнула вмешаться Альфлед.
— И что же он делал?
— У него была такая колодка, вся из золота и с ручкой из слоновой кости. А внизу медная пластинка, и на ней проступало его имя, как волнистые линии на коже пальцев. Остальное было вытравлено кислотой; я не знаю, как это сделали. Халиф прижимал пластинку к пробке, пропитанной чернилами, а потом ставил свою подпись на документах с такой скоростью, с какой Ицхак успевал их подкладывать. Говорят, иногда Ицхак за взятку подсовывал бумаги, которые халиф даже не читал. Похоже на тавро, которым клеймят скот.
— Похоже на тавро, — задумчиво повторил Шеф. — Но ведь никто не клеймит ни бумагу, ни пергамент.
— И в результате получается лживая писанина, — сказала Свандис, скривившись от отвращения, — которую никто не читает и никто не подписывает.