— Я тоже умею, — добавил Кеолвульф. — Научился в первую зиму.
— А вдруг вам понадобится выслать разведчиков? — настаивал Бранд.
А про себя подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если остальные умрут.
На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил в путь. Через первое препятствие — пролив — они переправились на судне, которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых кораблей, киль, сделанный из половины сборного киля «Журавля». Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал его «Утенком». Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд, да еще шесть человек команды, разместился на его просторной палубе.
Возникли споры, где лучше высадиться на берег. Бранд предлагал выбрать фьорд, который дальше всех заходит в горы, чтобы максимально сократить маршрут по суше. Но Катред с неподражаемой уверенностью отверг этот вариант.
— Эхегоргун сказал другое, — пояснил он. — Он велел войти во фьорд, который подходит к трехглавой горе. Потом двигаться строго на восток. Так мы выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Кьелен, Киль.
— Так там направление или дорога? — поинтересовался Шеф.
— Направление. Дорог там нет. Нет даже троп потаенного народа. В горной стране им не нужны тропы.
Он чуть не сказал «нам», отметил Шеф.
Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на холодном ветру в самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко. Но при этом оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда лежала в глубокой тени. На противоположной стороне в тихой воде сверкало отражение увенчанных снежными шапками высоких гор, колеблемое лишь легкой рябью отходящего от берега «Утенка». Люди казались чахлой порослью у подножия серых исполинов, а их тропы — просто промоинами в скале, по которым струится вода.
Бранд крикнул им вслед:
— Тор вам в помощь!
Торвин в ответ показал знак Молота.
— Веди нас, — сказал Шеф Катреду.
Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с первого дня похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они не могли оторвать глаз от сухой палки.
И в этом тоже была ошибка. Первый день оказался так плох, как Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они с Катредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень крутых и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми заболели мускулы на бедрах. Потом к ним присоединились руки, так как ослабевшим скалолазам приходилось в основном подтягиваться на руках, а не отталкиваться ногами. Перерывы на отдых становились все более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все мучительней.
Все это Шеф предвидел. По его прикидкам, надо было подняться на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти тысяч шагов. «Около трех тысяч мы уже сделали, — сказал он остальным. — Две тысячи шагов! Мы можем сосчитать их». И хотя в числе шагов Шеф ошибся, он был прав в том, что рано или поздно мучениям придет конец.
Тогда они на несколько дней приободрились. Долго протомившиеся в загонах для трэллов или на кораблях, англичане радовались свежему воздуху, солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор. Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу: он ожидал увидеть то, что шведы называют barrskog, хвойный лес. Но отряд поднялся уже выше тех мест, куда доставала растительность. Каждую ночь, которую приходилось коротать без костра — ведь они не несли с собой дров, — мороз, казалось, пробирал все свирепее. Порции были строго ограниченны, их не хватало, чтобы насытиться. Была бы возможность разводить костер, о котором они мечтали вслух на привалах, — тогда сушеное тюленье мясо, будучи разварено, вызывало бы ощущение наполненности желудка. А так — все равно что жевать кожу. Целый час мусолишь кусочек, а потом в животе только жалкие крошки.
Ночь за ночью Шеф просыпался от холода даже в подбитом пухом мешке, и снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом! Пиво, густое коричневое пиво. Тело все время требовало еды. Ни у кого из путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
Поэтому спутники Шефа часто заглядывались на палку, мечтая, чтобы он разломал ее и зажег, и можно в костерок бросать сухую бурую траву и мох, которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но только об этом они и думали.
По крайней мере, удалось преодолеть какое-то расстояние, размышлял Шеф. Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и топи. Однако путники не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог сказать Катред, — что озеро где-то дальше. Озеро, говорил он, с деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать легкий челн. Так объяснял ему Эхегоргун. «Где он, твой Эхегоргун, пусть показал бы», — снова и снова хотелось закричать Шефу, но ввиду сомнительной преданности Катреда он хранил молчание.
Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать себе, что, по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности. Привычка бывших рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством. Там, где гордые вояки стали бы препираться и обвинять друг друга, устраивая трагедию из каждой мозоли или расстройства желудка, люди в отряде Шефа относились друг к другу заботливо, как… как женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром случились колики — что могло задержать выход, — Вилфи разыграл роль шута и отвлек на себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех, захромал и, все больше и больше бледнея, пытался скрыть немочь, опасаясь, что его бросят, не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную пятку Удда собственной пайкой тюленьего жира и пошел рядом с ним, ободряя и поддерживая.
Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках. Особенно изменился Катред. Днем раньше Карли, по-прежнему неисправимый бабник, поймал проходящую мимо Эдит и стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингхольма он при любой возможности укладывал Эдит на свое ложе, и она не протестовала. Но идущий сзади Катред, слова худого не говоря, просто хватил Карли по уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Катред нарочито открыт для прямого удара, и понял, что исход схватки будет смертельным, а потому поник и ретировался. Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не так, как в свое время Катред, однако в отношениях людей в отряде появилась трещинка, распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
Шеф заткнул палочку обратно за пояс, посмотрел на звезды, проступающие в морозном воздухе.
— Теперь спать, — сказал он. — На рассвете в путь. Ничего больше нам не придумать. Завтра мы найдем дрова и Катредово озеро.
Когда командир слабеет, армия останавливается — так говорит пословица. Если командиру приходится шутить, значит армия уже слаба.
Откуда-то сверху за ними наблюдал Разум. Взирал на маленький измученный отряд, страдающий от холода и резей в животе, а по крайней мере один путник беззвучно кричал от внутренней боли. Разум смотрел с удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
«Он справился с моими китами, — говорил себе Разум. — Он выдержал испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье, и на нем осталась моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести? Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный день».
«Да, — подумал разум Одина, — я мало спал со дня смерти моего сына. С тех пор, как у меня отобрали Бальдра и лучшие мои люди из Эйнхериара не смогли вернуть его из Хеля. Мир стал сер и скучен, и таким он пребудет до Судного дня. И если мы не победим в этот день, на что нам надеяться? Но это существо, человечишка, рожденный в постели, хочет сделать мир лучше, дать людям счастье до того, как наступит Судный день. Если такая вера распространится, откуда я буду набирать свой Эйнхериар?
Он должен умереть здесь, и его мысли умрут вместе с ним. И его последователи тоже. И все же это будет потеря, да, это будет потеря. Потому что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью — и мне невдомек, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает одного из моих сыновей. В любом случае он прислал ко мне великого воина для Судного дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день сражается в Валгалле со своими товарищами. И тот, что идет с ним, тоже великий воин, этот калека. В Валгалле нет женщин, чтобы раздражать его; он будет здесь желанным гостем. Пусть верует в Белого Христа, сейчас не до религии; он может стать моим, попасть в мою коллекцию. Но для этого он должен умереть с оружием в руке.
Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у него есть какая-то хитрость, а этого качества так не хватает в полях вокруг Валгаллы. Что же послать им? Послать ли моих волков?
Нет. Если бы волки съели их, было бы хорошо. Но сейчас они сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у китов не получилось, и у Вальгрима не получилось, а старый йотун никогда не был моим, он, скорее, из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю снег. А в снегу — моих финнов».
Снежинки начали появляться в небе сразу после захода солнца, по одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а не падая. Затем стали расти, с севера прилетел ветер и подхватил их. Около полуночи двое дозорных, заметив, что снег усиливается и засыпает лежащие на голой земле спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило. Усталые мужчины и женщины вылезали из тепла на холод, трясли свои мешки, переходили на новое место, а когда снова укладывались, твердая земля под ними превращалась в слякоть из-за тепла их тел. Они незаметно перебирались с места на место, чтобы укрыться от ветра друг за другом; весь лагерь постепенно переместился в подветренную сторону.