— Из-за чего?
— Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда люди долгое время питались запасенной пищей. Все лекари Идун знают: если дать такому больному свежей зелени, капусты, овощей, он быстро поправится. Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.
— Но ведь сейчас не конец весны, зима только начинается, и вдруг такая болезнь.
— Верно. Но вспомни, сколько времени мы питались корабельной едой. И что ели в Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Надо есть свежую пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое мясо, как вчера, — то, что нужно. Достать бы еще сырого мяса, прежде чем дойдем до копей Пути. Там есть запасы капусты и лука, пусть даже не свежих, а соленых.
Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда — не просто топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь обеспечить в достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы, собаки, лошади или волки страдали от подобной болезни, оттого, что едят лишь один вид пищи. Он сменил тему:
— Ты знаешь, что нам придется пить сегодня ночью с вождем финнов?
— Узнаю, когда увижу, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Либо слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, либо ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего… ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе, Шеф. — Хунд вдруг стал очень серьезен. — Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь сказать, мы попали в очень странные места, более странные, чем Хедебю, Каупанг и Храфнси. Финны, возможно, попросят сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если сделает вождь, сделай и ты тоже.
— А ты?
— Я лекарь. Мое дело следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми человека, чтобы он пил с тобой. Но делай именно то, чего от тебя ждут.
Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса:
— Если ты в Риме, поступай как римляне. Так, что ли?
— Другими словами, с волками жить — по-волчьи выть.
Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Хунда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял: это ощущение свободы от гнетущего присутствия Катреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы привести берсерка к незнакомцам, которые могли невольно его разозлить. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо по легкому снегу на лыжах.
— Наверняка некоторые из них женщины, — изрек он наконец.
Шеф привел спутников к шатру, который ему описали, — к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил гостей внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что пришли трое.
— Только двое, — сказал он, показывая два пальца. — На всех не хватит.
— Я не буду пить, — мягко сказал Хунд. — Только посмотрю.
Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик предложил всем усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.
— Он призывает духов, чтобы направляли нас, — пояснил Пирууси. — Сколько оленей хочешь за второй золотой браслет, что у тебя на руке? Я дам двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом вернется в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и сделал новое предложение.
Когда они наконец сторговались — десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, — Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, для финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой, пышущий паром сосуд. Шаман поочередно налил напиток в большие кружки из долбленой сосны и роздал Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.
— Пейте, — сказал он на норвежском.
Шеф молча протянул свою кружку Хунду, который осторожно принюхался, окунул палец и облизал. У Пирууси разгладился лоб. Наконец-то стало ясно, зачем нужен третий человек. Он пробует. Одноглазый — могучий вождь, раз у него есть пробовальщик отравы.
— Это вода, в которой сварили мухоморы.
— Не опасно?
— Думаю, для тебя — нет. Ты привык к таким вещам. Полагаю, что и для Карли вреда не будет.
Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и хорошенько к ней приложился. Остальные сделали то же самое. Шеф узнал, что вежливым считается отпить треть, остановиться, выпить еще, снова сделать паузу и допить остаток. На вкус жидкость была затхлой, горячей, с легкой горечью. Не слишком приятно, но лучше большинства снадобий, что заставлял его глотать Хунд. Хозяева и гости немного посидели молча, погрузившись в собственные мысли.
Шеф ощутил, что его душа выходит через рот и устремляется наружу, сквозь стенку шатра, словно она прозрачная. И летит на простор, кругами, как птица, поднимается над темными лесами и заснеженными белыми равнинами. С интересом он заметил частично замерзшее озеро, лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса, — Кеолвульф оказался прав. Но интересовался этим рассудок Шефа, а не его душа. Та стрелой мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и морем, и в мир вернулся свет. В месте, где она очутилась, был еще вечер, а не ночь. И стояла осень, а не зима.
Это был Хедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в ожидании ужина, увидел произошедшую много лет назад кровавую битву и жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда было то ужасное видение, ныне исчез без следа. Ни деловитых пахарей, ни дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни людей собрались у городских стен. Это напоминало осаду Йорка, которую Шеф видел два года тому назад.
За исключением двух обстоятельств. Здесь были деревянные, а не каменные, римской постройки, стены. И оборонявшиеся не пытались отсидеться за ними. Многие вышли наружу, схватились с осаждавшими, дрались на мечах, копьях и боевых топорах, делали вылазки через специальные ворота и калитки, возвращаясь затем за частокол в спешке или с гордостью.
И все же здесь царит неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это, и окрепла уверенность, что видит он не прошлое, не выдуманную историю и не то, что могло бы происходить. Осада велась в тот самый момент, когда он сидел в шатре у финнов. Это было видение, но видение реальности, нечто такое, что не нуждается в истолкованиях.
Осаждающие старались установить катапульты — мулы — около кургана, на котором сидел Шеф. Обороняющиеся силились помешать. Безуспешно. Но в сущности, они хотели только выиграть время. Услышав сигнал горна, защитники отступили. На стене, ближайшей к трем мулам осаждающих, показались шесть, десять, двенадцать простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, — баллист. Они стояли на платформах, пристроенных под бойницами в частоколе.
Баллисты окружила обслуга, по восемь человек на машину, взялись за веревки. Заряжающие опустили длинные рычаги, вложили каменные ядра в пращи. Воины одновременно дернули за веревки — не совсем одновременно, с профессиональным интересом отметил Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, — рычаги высвободились, пращи взметнулись.
Град камней посыпался на врага, каждый в десять фунтов весом, прилетевший по дуге высотой две сотни ярдов, вполне достаточно, чтобы вмять шлем в череп, а череп в туловище. Но, увы, они падали только вокруг мулов. Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу, в том, что легко прицеливаться по направлению, но очень трудно правильно определить расстояние. Камни летели по высокой дуге, а не полого. Хорошо против стоящего войска, особенно выстроившегося в колонну. А против точечной цели — все равно что метить камнем в ведро с расстояния тридцать ярдов.
Зрение Шефа как будто обострялось, пока он смотрел. Он узнал выкрикивающего на стене приказы толстого, но крепкого человека — короля Хрорика, того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он носил серебряный шлем и раскрашенный щит. А командовал он — в далеком финском шатре Шеф ахнул от изумления, — командовал он Луллой, сбежавшим в Гулатинге. Так вот кто сманивал катапультистов за бешеные деньги!
Лулла, заметил Шеф, пытался установить мул, а Эдви, другой дезертир, делал то же самое в десяти ярдах. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на мускульной силе, мулы делались из крепкого леса, чтобы выдержать удар рычага. Такую махину трудно поднять на высоту боевой платформы и ничуть не легче потом установить. Но защитники поставили машины на треноги, и теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что обычно требовало усилий всего расчета из восьми человек.
Они явно не успевали. Осаждающие… А кто осаждающие? С ощущением прихода злого рока Шеф увидел, что по полю битвы движется знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже с большого расстояния неестественные, окруженные белками зрачки Змеиного Глаза, казалось, пронзали насквозь стены и противников. Шеф вздрогнул, когда взгляд Сигурда прожег его самого. Рагнарссоны скликали своих людей, собирали их для штурма, потому что знали…
Их мулы выстрелят первыми. Два мула. В одну машину попал камень из баллисты, как раз в стопорный ключ, и команда, потерявшая нескольких человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и двух оставшихся мулов было вполне достаточно. Один ударил слишком низко, ядро скользнуло по склону земляного вала под частоколом и рикошетом ушло вверх. Другой попал точно, пробив брешь шириной до трех бревен. Воины Рагнарссонов устремились вперед, но были остановлены и отброшены.