Самым удачным решением было бы научить всех ходить на лыжах, затем изготовить достаточное количество лыж и отправиться на рудники Пути, до которых, если верить Пирууси — а в этом вопросе ему, по-видимому, можно было верить, — миль шестьдесят вдоль озера. И опять же они бы все умерли с голоду задолго до того, как дошли. Под конец, охрипнув от споров, Шеф договорился, что финны выделят лыжи, сколько смогут, а в придачу четыре оленьи упряжки с погонщиками. В уплату Шеф отдал второй золотой браслет, еще двадцать серебряных пенни и четыре хороших железных топора. Договор мог бы обойтись отряду еще дороже, если бы не вмешательство Катреда.
— Вы сами работаете с железом? — спросил Шеф, когда они торговались из-за топоров.
Пирууси энергично замотал головой.
— А чем же рубили деревья до того, как пришли норманны? — продолжал Шеф.
— Они рубили вот этим, — вмешался сидящий у костра Катред.
Из-за пазухи своей куртки он достал каменный топор, обколотый кусок кремня, слишком большой даже для огромной лапищи берсерка. Топор, которым мог пользоваться лишь исполин, — судя по всему, подарок Эхегоргуна.
Во взгляде Пирууси мелькнул суеверный ужас при мысли о загадочных силах, с которыми знались эти беспомощные с виду чужеземцы. Он перестал набивать цену, быстро пришел к соглашению. На следующее утро появились лыжи и сани, и Шеф приступил к своему всегдашнему делу, которое с годами легче не стало, — решал, кому что поручить, кто сильнее других, а кто сможет быстрее научиться. Он был достаточно осторожен, чтобы не посадить на сани лишь самых слабых, ведь едущим будет доверена казна, весь запас серебра и золота. Он также не допустил, чтобы финны увидели, сколько богатства у него осталось. Пусть Шеф и Пирууси собутыльники, даже согоршочники, если можно так выразиться; но он был совершенно уверен, что это ничуть не удержало бы Пирууси от соблазна.
Ранний приход зимы был удивительным, но не особенно неприятным для людей Пути, работавших на расположенном в самой глубине шведской Финнмарки руднике. Здесь было с дюжину мужчин и полдюжины женщин, четверо жрецов Пути, их ученики и наемные труженики. У них хватало дел, не дававших скучать. Летом они добывали руду, а зимой выплавляли из нее железные чушки или заготовки для топоров, которые нанизывали на проволоку или сваливали кучей. Свою факторию они построили в таком месте, куда легко было добраться круглый год, даже по реке, когда она не замерзала. А после того как вставал лед, они сгружали металл с судов и на лыжах или санях везли по ровным дорогам. На зиму у них были богатые запасы еды и топлива. Ведь зимой эти люди пережигали на уголь березы и сосны, которые в изобилии можно было найти на спускавшейся к морю равнине.
Когда ученик Стейн первым сообщил, что с запада приближаются чужаки, старший жрец Герьолф был удивлен, но не встревожен. Должно быть, это финны, подумал он. Больше здесь появиться некому. Скоро станет ясно, чего они хотят. Тем временем он приказал прекратить работу и всем без паники вооружиться, в основном арбалетами нового образца, которые год назад были изобретены в Англии. Благодаря шведской стали их с уверенностью можно было считать лучшим оружием в мире. Гораздо лучше, чем те английские образцы, которые друг Хагбарт, жрец Ньёрда, показал ему как новинку.
Люди Герьолфа прикрывали его, по большей части незаметно, когда он вышел понаблюдать за черными точками, пересекающими снега. Нет, все-таки не финны. Некоторые лыжники идут сносно, некоторые на удивление неуклюжи, но даже лучшим из них далеко до непринужденного изящества местных бегунов. Однако сани у них, похоже, финской постройки, и возницы правят упряжками хорошо, хотя и едут крайне медленно, будто везут толпу старух на похороны.
Сомнения Герьолфа сменились изумлением, когда он увидел, как передний лыжник набрал скорость, отделился от других и заскользил в его сторону. Воспаленно-красные от снежного сияния глаза глядели на жреца из-под давно не стриженных косм.
— Здравствуй, Герьолф, — сказало привидение. — Мы встречались. Я Торвин, жрец Тора, как и ты. Показал бы тебе амулет, если бы мог его достать, и белую рубаху, не будь она под верхней одеждой. Но я обращаюсь к тебе как к собрату с просьбой о помощи. Мы сослужили Пути хорошую службу и совершили долгое путешествие, чтобы найти вас.
Когда упряжки и самые медлительные лыжники добрались до них, Герьолф крикнул своим людям, чтобы убрали оружие и помогли путникам. Те с трудом выбирались из саней, с облегчением оглядываясь, доставали мешки. Один из лыжников поторговался с финскими возницами, наконец расплатился с ними и побрел к фактории, а те уехали, пощелкивая кнутами и погоняя оленей с тем разухабистым посвистом, который Шеф запретил им в последние три суматошных дня пути.
— Это Шеф Сигвардссон, — сказал Торвин, представляя одноглазого человека. — Вы, должно быть, немало о нем слышали.
— Действительно, мы слышали о нем. А скажи-ка мне, Торвин, что вы все здесь делаете? И откуда пришли? И чего от меня ждете?
— Мы пришли с побережья Норвегии, — ответил Шеф. — Идем к шведским берегам и хотим взять там корабль до Англии. А может быть, до Дании. Зависит от того, какие новости вы нам сообщите.
Рядом с Герьолфом появился Хагбарт, жрец Ньёрда. Шеф посмотрел на него со слабым удивлением. Они не встречались с тех пор, как Шеф сбежал из Каупанга. Однако, если Хагбарт мог прибыть по делам Пути в Хедебю, вполне естественно было встретиться с ним в любом другом месте, даже удаленном на сотню миль от берега. Жрецы Ньёрда часто подвизались в качестве переносчиков новостей. Шеф только не понимал, что же случилось с кораблем Хагбарта, с «Орвандилем», на котором они когда-то плыли из Хедебю в Каупанг.
— В новостях недостатка нет, — сказал Хагбарт. — Сдается мне, Шеф, что после твоего появления в Хедебю, а потом в Каупанге началась заваруха, которая до сих пор так и не кончилась. Я только надеюсь, что теперь ты не заваришь кашу еще круче.
— Мы хотим отправиться как можно быстрее, — сказал Шеф. — И припомни, Хагбарт: в Каупанг я попал не по своей воле, заварил я там кашу или не заварил. В Каупанг меня привез ты. Если бы ты послушал меня, то позволил бы отплыть в Англию.
Хагбарт кивнул, признавая правоту Шефа, и слово опять взял Торвин:
— Так, значит, ты приютишь нас ненадолго, Герьолф? Мы все приверженцы Пути, как ты сам убедишься, когда мы войдем в теплое помещение.
Герьолф тоже кивнул:
— Одного-двух из вас я бы опознал при любых обстоятельствах.
Он кивнул на Удда, который, выбравшись из саней, осмотрелся, заметил трубу кузницы и через миг застыл в ее дверях, зачарованно глядя на красные всполохи в самом большом горне из всех, что он видел за свою жизнь.
— Этот самый человек изобрел арбалеты, которые вы носите, — сказал Шеф. — С виду скрелинг, однако некоторые считают, что это он победил короля франков со всеми его копейщиками.
Герьолф взглянул на тщедушное тельце Удда с удивлением и уважением.
— Что ж, добро пожаловать, — сказал он. — Но, глядя на вас, я сомневаюсь, что все вы скоро будете готовы продолжить путешествие. Посмотрите хотя бы на него!
Катред, который неумело, но упорно шел на лыжах последние три дня, пытался стащить с себя шерстяные штаны и гамаши. При этом он раскачивался, удерживаясь от падения одним лишь усилием воли. Подойдя, чтобы помочь, Шеф увидел потеки темной крови, сочащейся сквозь толстую ткань.
— Та самая болезнь, о которой я тебе говорил, — пояснил Хунд, снимая с Катреда штаны, пока Шеф и Торвин держали берсерка. — Видишь, это рана, полученная им от Вигдьярфа. Она зажила как по волшебству, а теперь открылась. Давайте занесем его в дом. Он теперь не сможет идти много дней. А то и вообще никогда, если здесь нет свежей зелени.
Ужасающее состояние, в котором находились люди, сделалось очевидным, как только они попали в помещение и наконец сняли одежду, которую носили уже много недель. Это была болезнь, которую через несколько веков назовут цингой — спутница долгих путешествий и сухой пищи. Ее признаки довольно наглядны. Давно зажившие раны открываются сами по себе, зубы шатаются в деснах, изо рта идет дурной запах, и все это сопровождается общей слабостью, быстрой утомляемостью и угрюмостью. Для любого северянина эта хворь не была чем-то неслыханным, но ее привычно ждать поздней весной, после того как всю долгую полярную ночь питаешься соленой селедкой и зерном. Лечится она с помощью света и солнца, говорили одни. Свежая пища, твердили иные. Обычно и то и другое появляется одновременно. На этот раз, как отметил Хунд, представилась возможность узнать наверняка, поскольку ни на свет, ни на солнце рассчитывать не приходилось, зато под рукой были запасы черемши, лука, чеснока, гороха и бобов. Если пациентам полегчает, значит лекарство — свежая пища. Это неоспоримо докажет, что в некоторых продуктах есть то, чего нет в других. И однажды жрец Пути сможет извлечь это вещество, высушить его и сделать запас.
Но не в этом году, предупредил Герьолф. Возможности продолжить поход не было. Когда Герьолф, Хагбарт, Торвин и Хунд все вместе пришли к Шефу, чтобы поставить его перед фактом, он некоторое время сидел молча. Со дня самой первой встречи с Эхегоргуном он испытывал настоятельную необходимость обернуться, самому напасть на преследователей, действовать, а не противодействовать. Уже много недель он хотел вернуться туда, где крутились главные шестерни истории. Желание только обострилось из-за того видения в шатре шамана, про осадивших Хедебю Рагнарссонов и короля Хрорика, защищающего брешь в частоколе.
И все же было что-то чрезвычайно привлекательное в самой мысли остаться там, где он оказался, — в дикой глуши, но под крышей, в неизвестности, но не затерянным. Жрецы терпеливо растолковали, что ждет путников. Запасы здесь имеются, и их несложно пополнить. Дороги легко преодолимы, кроме случаев самого жестокого ненастья, а еще можно будет передвигаться на санях по реке, когда она достаточно замерзнет. Пахотные земли лежат не так уж далеко, у крестьян найдутся на продажу излишки зерна, мяса и прочей снеди. Никто ничего не заподозри