— Ты можешь скоро мне понадобиться, — сказал Шеф.
Катред кивнул:
— Государь, я буду на месте, когда понадоблюсь тебе.
— Может быть, тебе стоит выпить вот это. Это… оно подготавливает человека к бою — так мне сказал Хунд.
Катред взял фляжку, открыл и осторожно понюхал. С неожиданным презрением он фыркнул и швырнул фляжку в грязь:
— Я знаю, что это. Это дают мальчишкам, которым не доверяют перед битвой. Предлагать это мне, ратоборцу короля Эллы! Я твой человек. Я убил бы любого другого, предложи он мне такое.
Катред повернулся спиной, сердито отошел в сторону. Шеф посмотрел ему вслед и поднял фляжку, сам понюхал содержимое. Где-то с треть напитка еще оставалось в ней. Это дают мальчишкам перед битвой? Он и был мальчишкой, — по крайней мере, многие называли его именно так. Он вдруг поднял фляжку, выпил и выбросил в лужу. Стоявший в нескольких шагах Карли — он не хотел подходить к Катреду близко — встревоженно наблюдал за ним.
Где-то загудели рожки, из-за сырости звук был низкий и тяжелый. Наступил ли уже рассвет? Трудно сказать. И трудно сказать, проклюнулись ли уже почки на Дубе Королевства. Но жрецы великого храма, по-видимому, решили начинать. Небо постепенно светлело, из распахнутых дверей вышли поющие жрецы и окружили священное дерево. Еще один зов рожков, и медленно раскрылись ворота. Стражи начали выгонять колонну запинающихся людей на промозглый холод. Шеф, сняв свой плащ, бросил его на землю и стоял, тяжело и глубоко дыша. Теперь он был готов действовать. Он только дожидался своей жертвы.
Не слишком далеко оттуда, за низким гребнем, который окаймлял равнину с великим храмом, Бруно строил немецких рыцарей. Он решил для более сильного впечатления не спешивать своих людей. Конечно, под седлом были всего-навсего шведские лошади, не те боевые жеребцы, которых тренировали в германских и франкских землях, но все его люди были искусными наездниками, настоящими риттерами. Они из любого животного сделают строевого скакуна.
— Похоже, они начинают, — сказал Бруно Эркенберту.
Коротыш-дьякон едва мог ездить верхом, но отказался, в отличие от священников миссии, держаться позади. Бруно посадил его на луку собственного седла. Эркенберт дрожал от холода. Бруно не допускал мысли, что эта дрожь могла быть вызвана страхом. Может быть, волнение от предстоящего сражения за веру. Днем раньше Эркенберт прочел им всем легенду о святых подвижниках, об английских святых Уиллебальде и Уинфрите, последний из них принял имя Бонифаций. Они напали на язычников-саксов в их собственном святилище, срубили их священный столб, заслужив вечное спасение на небесах и непреходящую славу на земле. Мученичество, сказал Эркенберт, по сравнению с этим ничто. Ясно было, что маленький англичанин сам рвался в герои. У Бруно намерения были другие, далекие от подвигов за дело веры.
— Они ведут страдальцев навстречу их судьбе. Когда же мы ударим? Двинемся вперед во славу Господню.
Бруно подобрался, привстал на стременах, чтобы отдать приказ, и медленно осел назад.
— Кажется, нас опередили, — с изумлением сказал он.
Когда узников медленно вывели наружу, Шеф понял, что появилось какое-то важное лицо. Рассветало, и стал отчетливо виден плоский серый камень в центре площадки между храмом и Священным Дубом, квадратный валун футов четырех высотой и с десяток в поперечнике. Из группы людей около храма вышел человек с поднятым копьем. Он с неожиданной ловкостью и силой вскочил на камень, опираясь на копье, и высоко поднял руки. Его сторонники ответили дружным выкриком, заглушившим шум толпы.
— Кьяллак! — кричали они. — Король Кьяллак, благословенный богами!
Шеф с копьем в руке начал пробиваться вперед. Он знал, хотя и не оглядывался, что Катред следует за ним. Тело его, кажется, парило в потоках воздуха, как будто что-то внутри поднимало его и каждый его вдох распирал переполненные легкие.
— Кьяллак! — хрипло закричал он. — Ты взял моих людей. Я хочу вернуть их!
Сверху на него смотрел король, воин в расцвете сил, тридцати пяти лет, ветеран многих сражений и поединков.
— Кто ты, человечишка, что шумишь на сходе шведов? — спросил он.
Шеф, подобравшись, швырнул копье ему в ноги. Кьяллак проворно перепрыгнул через него, но, приземлившись на мокрые камни, поскользнулся и упал. Шеф вскочил на валун и встал над королем. Голос его взметнулся и полетел над равниной, выкрикивая слова, которые Шеф отнюдь не собирался говорить:
— Ты не король! Король должен защищать свой народ. А не вешать людей на деревьях ради кучки старых мошенников. Прочь с камня! Я король шведов!
Сзади клацало оружие, но Шеф ничего не замечал. С полдюжины людей Кьяллака кинулись к камню, как только возникла угроза их королю. Троих достали летящие из толпы арбалетные стрелы. Вышедший вперед Катред хладнокровно отрубил ноги одному из оставшихся, замахнувшись на другого, обратил его в бегство.
— Это что, вызов? — крикнул Кьяллак. — Для вызова не время и не место.
Шеф ответил пинком, который скинул поднимавшегося на ноги Кьяллака с камня. Зрители откликнулись стоном. Кьяллак, побледнев, снова встал на ноги.
— Несмотря на время и место, за это я тебя убью, — сказал он. — Я сделаю из тебя хеймнара, и все, что от тебя останется, отдам жрецам. Ты станешь первой сегодняшней жертвой богам. Где твои щит и меч? Как ты собираешься сражаться со мной этим старым свинячьим стрекалом?
Шеф огляделся. Ничего подобного он не задумывал. Только безумие, вызванное зельем Хунда, заставило его сделать то, что он сделал: предстать перед полностью вооруженным прославленным ратоборцем самому, вместо того чтобы выставить своего ратоборца Катреда. Замена невозможна. Он увидел, что день уже полностью вступил в свои права и дождь внезапно прекратился. Все глаза устремились на него, возвышающегося на камне в центре естественного амфитеатра. Жрецы великого храма прервали свое пение и стояли враждебной кучкой рядом с толпой узников. Вокруг него кольцом копий ощетинился великий сход шведского народа. Но шведы не делали попытки вмешаться. Они ждали приговора богов. Лучшего случая не будет. И опьянение отравой все еще играло в нем.
Шеф закинул голову назад и расхохотался, поднял копье и вонзил его острием во влажный дерн. Он возвысил голос так, чтобы он доносился не только до Кьяллака, но и до самых задних рядов зрителей.
— У меня нет щита и меча! — крикнул он. — Но у меня есть вот это! — Он выхватил из-за пояса длинный нож односторонней заточки. — Мы будем драться по-ругаланнски! Бычьей шкуры нам не надо. У нас есть священный камень. Я сражусь с тобой здесь, привяжем запястья друг к другу, и тот, кто останется на камне, будет королем шведов.
В услышавшей это толпе поднялся ропот, а Кьяллак поджал губы. Ему доводилось видеть такие поединки. Опыт в них мог ничего не значить. Но толпа сейчас никого отсюда не выпустит. Он еще не утратил силы и ловкости. Расстегнув перевязь меча, он сбросил ее и услышал, как шведы закричали и забряцали копьями о щиты: они поняли: он принимает вызов.
— Петушок с навозной кучи! — сказал он, понизив голос. — Ты вляпаешься в собственное дерьмо.
Квикка, придерживая за рукав свою сломанную руку, пробормотал избитому и истекающему кровью Торвину:
— Происходит что-то странное. Он никогда такого не замышлял. И ведь его никто в это не втягивал. Все это на него не похоже.
— Может быть, его ведут боги, — ответил Торвин.
— Будем надеяться, они его не оставят, — сказал Хама.
Бруно, по-прежнему наблюдающий за церемонией из своего укрытия, осмотрелся в задумчивости. Все взгляды были устремлены в центр, где ярлы помогали Кьяллаку снять кольчугу, а Шеф стоял уже без рубахи. Появилась веревка, отрезанная от петли палача, ею готовились связать запястья соперников, у каждого из которых теперь появилось по два свидетеля — следить, чтобы поединок был честным. Один из жрецов великого храма настаивал, что нужно спеть гимн Одину, а Герьолф, протолкнувшись через толпу, стал возражать против этого.
— Теперь мы даже не сможем напасть на них, — сказал Бруно. — Толпа сбилась слишком плотно. Так, слушайте, мы сделаем вот что! — И он изложил своим людям план атаки. Пойти вправо, обогнуть храм и загон для жертв, появиться в промежутке между храмом и Священным Дубом, там, где было оставлено место для узников. — Выйти позади них, — продолжал Бруно. — Потом выдвинуться вперед и построиться клином. Тогда мы хотя бы освободим своих людей.
— Что это у них там за знамя? — спросил один из риттеров.
— Это крест! — вскричал подслеповатый Эркенберт. — Бог посылает нам знак.
— Это не крест, — медленно проговорил Бруно. — Это поднятое копье. Похожее на то, что сейчас кинул этот юноша. Копье и поперек него — не разберу что. Я не спорю, может быть, это и впрямь что-то означает.
Глубоко и медленно дыша, Шеф ждал сигнала к началу. На нем остались только штаны, сапоги он скинул, чтобы не скользить на мокром камне. Он понятия не имел, что ему делать. И это казалось неважным. Питье Хунда переполняло его восторгом и яростью. В уголке его сознания, которое сохранилось где-то под спудом дурмана, разум протестовал, твердил ему, что нужно следить за противником, а не упиваться ощущением собственного всемогущества.
Когда гимны соперников смолкли, наступила внезапная тишина, потом запели рожки, и Кьяллак, подобно пантере двигаясь по камню, ударил. Шеф едва не опоздал отпрыгнуть, огненная полоса обожгла ему ребра, откуда-то издалека донесся одобрительный рев. Он начал уклоняться, одной рукой подтягивая веревку, которая связывала его с противником, угрожая ударить другой. Кьяллак не реагировал на его ложные выпады, ждал настоящего удара. Тогда одноглазый вынужден будет подойти ближе. Если он промахнется, Кьяллак снова сможет ударить в живот. Он кружил слева направо, выставляя руку с ножом, вынуждая Шефа разворачиваться, чтобы не подставиться стороной, где у него не было глаза. Каждые несколько секунд он умело и быстро полосовал клинком по незащищенной левой руке Шефа, так чтобы пустить кровь, уносящую силы.