ВячеславНИКОНОВМолотов. Наше дело правоекнига вторая
Глава перваяНАКАНУНЕ. 1939-1941
Хорошо, что русские цари навоевали нам столько земли.
Пакт
Сказать, что приход Молотова в Народный комиссариат иностранных дел вызвал в мире взрыв, это не сказать ничего. «3 мая 1939 года Вячеслав Михайлович Молотов совершил прыжок в мировую известность, — заметил его английский биограф. — Даже как Председатель Совета народных комиссаров он был относительно мало известен за рубежом. Теперь же, практически мгновенно, он занял еще и место знакомой фигуры Литвинова. Удивление и шок за границей были огромны»[1]. Коллонтай в Стокгольме зафиксировала: «Телефоны не умолкают, заходят взволнованные наши друзья и доброжелатели, осаждают меня журналисты, переполох в советской колонии, и при этом полное недоумение… Лондон намекает на неудачу попытки достичь соглашения между Москвой и бывшими союзниками в войне 1914–1918 годов. Враждебная нам реакционная пресса кричит о “расколе” в рядах нашей партии и в самом правительстве… Газеты гадают, делают глупейшие умозаключения, поют в один голос, что иллюзии о политике Союза в укреплении мира разбиты, рассеяны. Советский Союз вооружается и готов сам вступить на путь агрессии. Берегитесь малые страны “восточного великана”»[2].
Выдвигались и другие версии. Например, что пребывание на посту главы МИДа человека, женатого на англичанке, было сочтено в тот момент легкомысленным. Что Литвинов был евреем, а это исключало даже теоретическую возможность его переговоров с представителями германского руководства. Есть версия, что Сталин помнил, как «еще Г. В. Чичерин в конце 20-х гг. называл В. М. Молотова в качестве своего преемника»[3]. Все эти соображения могли иметь место. Но не это было главным. Тот факт, что Молотов к посту председателя Совнаркома добавил еще и должность наркома иностранных дел, свидетельствовал о выдвижении дипломатии на первый план советской политики. Литвинов никогда не входил в руководство страны, очерчиваемое кандидатами и членами ПБ, руководством СНК и Секретариатом ЦК. Теперь уровень принятия и реализации внешнеполитических решений поднимался на самый верх. Скорость их выработки и выполнения возрастала кратно. Характер переговоров, которые мог вести Молотов, уровень решаемых на них вопросов был более серьезным, чем при Литвинове. Авторитет и возможности внешнеполитического ведомства взмывали на небывалую еще в советской (а может, и во всей отечественной) истории высоту. Дистанция между наркомом иностранных дел и первым лицом сокращалась до минимума.
С точки зрения количества формально занимаемых должностей и отношений со Сталиным именно этот короткий, с мая по август 1939 года, период можно считать пиком служебной карьеры Молотова. При этом объем нагрузки на него заметно вырос, поскольку пост наркома иностранных дел был добавлением ко всем имевшимся должностям, и как председатель Совнаркома и Комитета Обороны он продолжал нести ответственность также за экономику и обороноспособность.
У Молотова появился второй кабинет и второй аппарат, расположенный в Наркоминделе, который тогда размещался на пересечении Сретенки и Кузнецкого Моста. Владимир Ерофеев вспоминал, что «кабинет Молотова, его охрана и секретариат занимали весь третий этаж. Кабинет состоял из трех комнат: зала заседаний весьма казенного вида с длинным столом и рядами стульев, собственно кабинета с письменным столом и еще одним приставленным к нему столиком для переговоров и комнаты отдыха с небольшой ванной, круглым столиком и тахтой. На ней… Вячеслав Михайлович имел привычку полулежать полчасика в течение дня. На круглом столе в комнате отдыха всегда стояли цветы, ваза с фруктами и грецкими орехами, которые любил Вячеслав Михайлович. Кабинет находился в угловой части здания; его окна выходили сразу на две улицы: на улицу Дзержинского и Кузнецкий мост»[4].
О направленности первых шагов Молотова (как и о характере претензий к Литвинову) можно судить по проведенным с его приходом в НКИД перестановкам. «Мне пришлось строго очень поменять почти всю головку»[5], — вспоминал он. Были заменены заведующие отделами кадров, шифровального, дипсвязи, политической охраны, начальник охраны наркомата. «Товарищ Литвинов не обеспечил проведение партийной линии, линии ЦК ВКП(б) в наркомате»[6], — отметил Молотов на партийном собрании наркомата в июле 1939 года. Впрочем, все ценные кадры остались, включая Литвинова, Майского, Сурица и многих других. Молотов привлек на должность своего заместителя знакомого ему еще по революционной деятельности в Казани Соломона Лозовского, много лет возглавлявшего Профинтерн. Но среди заместителей ведущую роль играли поначалу Деканозов и опытный Потемкин. В середине 1940 года Потемкин был отправлен руководить Наркомпросом РСФСР, и обязанности первого заместителя были возложены на Андрея Вышинского. «Вышинский был известен своей грубостью с подчиненными, способностью наводить страх на окружающих, — замечал один из помощников Молотова и переводчик Сталина Владимир Бережков. — Но перед высшим начальством держался подобострастно, угодливо. Даже в приемную наркома он входил как воплощение скромности»[7].
Серьезные перемены произошли в структуре НКИД. Была восстановлена коллегия наркомата, воссоздан Генеральный секретариат. «Более четко был реализован региональный принцип в организации оперативных отделов»[8]. Биограф Вячеслава Михайловича писал: «Несомненно, заслугой Молотова является то, что он выдвинул на руководящую дипломатическую работу большую плеяду молодых, выросших при советской власти работников, которые становились послами в тридцать пять — сорок лет и вынесли основную тяжесть дипломатических битв во время войны и в послевоенный период»[9]. О том, как это происходило, поведал, например, в своих мемуарах будущий министр иностранных дел, а тогда тридцатилетний сотрудник Института экономики Андрей Громыко:
«В начале 1939 года меня пригласили в комиссию ЦК партии, подбиравшую из числа коммунистов новых работников, которые могли бы быть направлены на внешнеполитическую, дипломатическую работу. Вошел и предстал перед членами комиссии. В ее составе сразу узнал В. М. Молотова и Г. М. Маленкова. Мне сказали:
— Речь идет о возможности вашего перевода на работу внешнеполитического характера, скорее всего дипломатическую…
Через несколько дней меня вызвали в Центральный комитет партии. Мне просто объявили:
— Вы из Академии наук переводитесь на дипломатическую работу, если вы согласны».
Отказываться было не принято. Громыко стал заведующим американским отделом НКИД, но менее чем через полгода его дальнейшее кадровое продвижение решалось на более высоком уровне. «Сталин, а затем Молотов поздоровались со мной. Разговор начал Сталин:
— Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника… С такой крупной страной, как Соединенные Штаты Америки, — говорил он, — Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы»[10]. Как видим, внимание к международным делам было предельным, если Сталин лично встречался с кандидатом на должность советника полпредства.
Только что окончившего Московский энергетический институт Павлова в ЦК проэкзаменовали на знание английского и немецкого языков, после чего он был принят В. М. Молотовым. «Он посмотрел мое досье, — вспоминал Павлов, — и сообщил, что я назначаюсь помощником наркома… В коридорах ЦК и в приемной Молотова в Наркоминделе находилось несколько человек чуть старше моего возраста, проходивших отбор на работу в наркомат»[11]. Конечно, эта молодежь не соответствовала высоким профессиональным стандартам дипломатов, кадры нужно было начинать готовить специально. «В связи с этим в 1939 году было решено создать курсы переводчиков при ЦК ВКП(б), а затем и Высшую дипломатическую школу (ВДШ)»[12]. Секретариат нового наркома иностранных дел был укомплектован новыми людьми. Лишь один из его сотрудников, Борис Подцероб, работал в Наркоминделе с 1937 года. «Старшим помощником Молотова, или заведующим секретариата, был А. Е. Богомолов, в прошлом профессор, специалист по марксистско-ленинской философии. Человек он был образованный, знал французский язык, но ему не хватало расторопности и оперативности. Вскоре его заменил С. П. Козырев, работавший до этого в аппарате Совнаркома СССР… Наш рабочий день начинался в 9 часов утра и продолжался до 12 ночи»[13].
Молодая поросль советских дипломатов была нежной и ранимой и требовала от наркома особого подхода. Вспоминал Бережков: «Со своими непосредственными подчиненными Молотов был ровен, холодно вежлив, почти никогда не повышал голоса и не употреблял нецензурных слов, что было тогда обычным в кругу “вождей”. Но он порой мог так отчитать какого-нибудь молодого дипломата, неспособного толково доложить о положении в стране, что тот терял сознание. И тогда Молотов, обрызгав бедолагу холодной водой из графина, вызывал охрану, чтобы вынести его в секретариат, где мы общими усилиями приводили его в чувство. Впрочем, обычно этим все и ограничивалось, и виновник, проведя несколько тревожных дней в Москве, возвращался на свой пост, а в дальнейшем нередко получал и повышение по службе»