Как мне эту девушку заполучить?
Скорей, моя мать, меня научи,
Как мне красавицу заполучить!
В белый доспех его мать облекла,
Снега белее одежду дала,
Слепила коня из воды морской,
Белым рыцарем стал Король-Водяной.
По тропинке к церкви он поскакал,
У двери коня своего привязал.
И вот он входит в церковный придел,
Средь толпы сияя, как жемчуг бел.
Священник воскликнул: – О Белый Лорд,
Поведайте, что вас к нам привело?
А дева вздохнула, глядя на них:
Ах, если бы это был мой жених!
И Водяной устремился к ней:
О милая дева, отрада дней! —
И ближе еще подошел Водяной:
О прекрасная дева, пойдем со мной!
Красавица сердцем его приняла
И руку с улыбкой ему подала.
В горе и в радости, в стужу и зной
По одной дороге пойду с тобой!
Священник венчал их, не видя в том зла,
И жених был прекрасен, и дева светла,
И танцевали они под луной,
Но не знала она, что жених – Водяной.
О, если б кто-нибудь ей объяснил,
Кем ее желанный избранник был!
Пустынна дорога, и ночь темна,
Но с любимым не ведала страха она.
Рука в руке к воде подошли,
На берег песчаный волны легли.
Сядь со мной на коня, здесь неглубоко,
Ветер утих, мы проедем легко.
Поверила дева, не чуя беды,
И конь рванулся, достигнув воды.
О нет, любимый! Остановись!
Мои ноги промокли, на берег вернись!
Не пугайся, родная, здесь неглубоко!
Мы по этой дороге проедем легко!
О нет, любимый! Вернись назад!
По колено вода мне, и волны бурлят!
Не пугайся, родная, здесь неглубоко!
Мы по этой дороге проедем легко!
Боже, спаси! На берег скорей!
Плещет волна у груди моей!
Едва это слово услышал Король,
В волнах исчезли и всадник, и конь.
И ветер взвыл, и шторм начался,
И буря взревела, крик унося.
Напрасно кричала, тщетно звала —
Злая буря в пучину ее увлекла.
А когда перестала беситься вода,
Девица исчезла в ней навсегда.
Невинные девы, песне внемлите!
Незнакомцам любовь свою не дарите!
И не соглашайтесь, коль под луной
Пригласит вас на танец Король-Водяной!
Юноша умолк. Монахини хвалили его за звонкость голоса и искусную манеру игры; но как ни приятны были бы эти отзывы в другое время, Теодор приуныл. Напрасно делал он паузы между куплетами; никто не подхватил напев, и его надежда повторить подвиг Блонделя угасла.
Колокол обители зазвонил, призывая сестер в трапезную. Вынужденные уйти, они наперебой благодарили певца за развлечение и просили назавтра прийти снова. Чтобы поощрить его к этому, монашки обязались впредь обеспечивать его пищей, и у каждой нашелся для него маленький подарочек.
Менестрель получил коробочку леденцов, ладанки с реликвиями, восковые фигурки святых, освященные крестики; другие сестры одарили его образчиками рукоделий, которыми славятся монастыри: вышивками, искусственными цветами, кружевами. Ему советовали все это продать, чтобы обзавестись деньгами, и обнадеживали, что он легко все распродаст: испанцы высоко ценят изделия монахинь. Теодор постарался как можно искреннее выразить свои уважение и благодарность, но заметил, что не сможет унести эти щедрые дары – их некуда сложить. Монашки засуетились, спеша найти подходящую емкость, однако их остановил приход пожилой женщины, которую Теодор раньше не видел. Ее достойная наружность и добродушное лицо сразу понравились мальчику.
– Ага! – сказала привратница. – Вот и мать Урсула с корзинкой!
Монахиня подошла к решетке и подала Теодору корзинку из ивовых прутьев, выложенную синим атласом; с четырех сторон на ткани были нарисованы сцены из жития святой Женевьевы.
– Вот мой подарок, – сказала она. – Добрый мальчик, не побрезгуй им. На вид она неказиста, но у нее найдутся и ценные качества, если присмотреться.
Она сопроводила свои слова выразительным взглядом, которого Теодор не упустил. Принимая подарок, он придвинулся как можно ближе к решетке.
– Агнес! – прошептала она еле слышно.
Теодор, однако, уловил звук и понял, что в корзинке кроется некий секрет. Сердце его затрепетало от предвкушения и радости. Но в этот момент в гостиной снова появилась настоятельница, мрачная и насупленная, с видом еще более грозным, чем обычно.
– Мать Урсула, мне нужно приватно поговорить с вами.
Монахиня побледнела и заметно встревожилась.
– Со мной? – переспросила она дрогнувшим голосом.
Настоятельница кивком велела ей выйти и удалилась. Мать Урсула последовала за нею. Вскоре колокол прозвонил к обеду второй раз, сестры ушли, и никто не помешал Теодору унести свою добычу. Он не шел, а летел ко дворцу Ситернас, чтобы поскорее сообщить новости маркизу.
Спустя несколько минут он уже стоял у постели Раймонда с корзинкой в руке. Лоренцо находился там же, у изголовья друга. Теодор рассказал о своей затее и об особом подарке матери Урсулы. Маркиз сразу словно ожил, глаза его заблестели, он приподнялся с постели; Лоренцо тоже не смог скрыть мучительное волнение. Раймонд выхватил корзинку из рук пажа, вывалил ее содержимое на одеяло и стал внимательно осматривать каждую вещь. Он надеялся найти на дне письмо, но там ничего не было. Пересмотрел все еще раз – ничего… Наконец Раймонд заметил, что один уголок синей атласной подкладки не пришит к основе; поспешно оторвав его, он вытащил клочок бумаги, не свернутый и не запечатанный. Записка была адресована маркизу де лас Ситернас, и значилось в ней вот что:
«Я узнала вашего пажа и потому рискнула написать вам. Добудьте у кардинала-герцога приказ об аресте, моем и настоятельницы; но не пускайте его в ход до полуночи пятницы. Это канун праздника святой Клары, монахини пойдут процессией при свете факелов, и я буду среди них. Пусть никто не узнает об этом плане. Малейший намек может возбудить подозрения аббатисы, и тогда вы больше обо мне не услышите. Будьте осторожны, если вам дорога память об Агнес и вы хотите покарать ее убийц. От того, что я расскажу, кровь ваша заледенеет.
Прочтя записку, маркиз упал на подушки без чувств. Смерть Агнес подтвердилась, надежда не сбылась, и жить стало незачем.
Лоренцо перенес удар несколько легче, поскольку давно уже считал, что сестра его не умерла, а погибла от чьих-то преступных рук. Когда письмо матери Урсулы это подтвердило, главным его чувством стало желание воздать убийцам по заслугам.
Нелегко было привести маркиза в сознание. Как только речь к нему вернулась, он разразился проклятиями погубителям своей любимой, клялся страшно отомстить им и так разбушевался, так истерзал себя бессильной ненавистью, что силы его организма, подорванные горем и болезнью, исчерпались, и он снова впал в беспамятство.
Удрученный Лоренцо предпочел бы остаться рядом с другом; но у него теперь появились другие заботы. Нужно было получить ордер на арест аббатисы клариссинок. Поручив присмотр за Раймондом лучшим медикам Мадрида, он отправился в резиденцию кардинала-герцога.
Здесь его постигло затруднение: ему сказали, что кардинал отбыл по государственным делам в отдаленную провинцию. До паломничества клариссинок оставалось всего пять дней; Лоренцо, не медля ни минуты, бросился вдогонку. Он мчался галопом сутки напролет – и успел.
Встретившись с кардиналом-герцогом, он изложил ему всю историю, указал на вероятную виновность аббатисы, сообщил о том, до чего это довело дона Раймонда. Последний аргумент оказался особенно весомым. Из всех своих племянников кардинал-герцог был сердечно привязан только к маркизу; с его точки зрения, подвергнув опасности жизнь маркиза, аббатиса полностью себя дискредитировала. Поэтому он немедленно выдал ордер на арест, да еще снабдил Лоренцо письмом к одному из старших чинов инквизиции, которому поручил проследить за исполнением приказа.
Вооруженный этими документами, Медина поспешил вернуться в Мадрид и достиг его уже в пятницу, за несколько часов до темноты. Маркизу стало лучше, хотя от слабости тот мог говорить и двигаться лишь с большим трудом. Пробыв у него около часа, Лоренцо ушел, чтобы поговорить с дядей и передать письма кардинала дону Рамиресу де Мельо.
Дядя просто окаменел от ужаса, когда узнал о судьбе своей несчастной племянницы. Он поддержал намерение Лоренцо наказать убийц и решил сопровождать его ночью в обитель святой Клары. Дон Рамирес пообещал полную поддержку и отрядил команду лучших стрелков на случай беспорядков среди населения.
Пока Лоренцо готовился разоблачить лицемерие одной церковной особы, он не знал, какие беды готовит ему другой церковник, еще более лицемерный. Пользуясь содействием инфернальных слуг Матильды, Амброзио твердо решил погубить Антонию. И вот наступил момент, назначенный им.
Девушка зашла к матери попрощаться перед сном. Целуя ее, Антония вдруг ощутила неиспытанную ранее тяжесть на сердце. Она ушла, но тотчас вернулась, бросилась в объятия матери и залилась слезами. От этого ей легче не стало, в душе нарастало тайное предчувствие, что они больше никогда не свидятся. Эльвира это заметила и попыталась шуткой отвлечь дочку от детского суеверия. Она мягко пожурила ее за то, что поддается беспричинной грусти, и предупредила, что поддерживать такие настроения вредно.
Но на все свои поучения она получала один ответ:
– Матушка! Дорогая матушка! Ох! Хоть бы Бог поскорее прислал утро!
Постоянное беспокойство за дочь препятствовало полному выздоровлению Эльвиры, и она все еще прихварывала. В тот вечер ей было хуже, чем обычно, и она ушла спать пораньше. Антонии не хотелось уходить из спальни матери, и, пока не закрылась дверь, девушка не сводила с ее лица печального взгляда.
Она ушла в свою комнату с чувством глубокой горечи. Ей казалось, что все ее чаяния на будущее разбиты и в мире не осталось ничего хорошего. Она села на стул, опустила голову и долго рассматривала пол пустым взглядом, не пытаясь бороться с мрачными образами, порожденными ее фантазией.