Отец Пабло, как только увидел Антонию, сразу сказал, что надеяться не на что. Судороги длились около часа; но ее мучения были не сильнее тех, что испытывал аббат, слушая, как она стонет. Каждый приступ пронзал его сердце, словно кинжал, и он тысячу раз проклял себя за то, что согласился на эту варварскую затею. Однако час прошел, припадки мало-помалу ослабевали, возбуждение Антонии утихало, но она чувствовала, что конец близок и ничто не спасет ее.
– Достойный Амброзио, – сказала она слабым голосом, припав губами к его руке, – теперь я могу свободно высказать свою сердечную благодарность за вашу доброту и заботу. Еще час, и меня не станет. Поэтому я могу признаться вам прямо, что отказаться от общения с вами было мне тяжело, но такова была воля моей родительницы, и я не смела ослушаться… Я умираю без грусти: лишь немногие оплачут мой уход – и лишь о немногих пожалею я, оставляя их. Среди этих немногих более всего огорчает меня разлука с вами; но мы встретимся, Амброзио! Однажды мы встретимся на небесах, там дружба наша возобновится, и матушка будет смотреть на нас с удовольствием!
Она умолкла. Аббат содрогнулся, когда она упомянула об Эльвире. Антония поняла проявление его эмоций по-своему.
– Вы горюете обо мне, отче? Ах! Не вздыхайте, потеряв меня. Я не совершила никаких преступлений, во всяком случае – сознательно, каяться мне не в чем; и я без страха вручу свою душу тому, кто мне ее даровал. Просьб у меня мало, но я надеюсь, что они будут выполнены. Пусть отслужат мессы за упокой души моей и матушкиной; я уже не сомневаюсь, что она мирно спит в могиле, а меня просто подвел разум; лживость предсказания призрака – достаточная причина, чтобы я признала свою ошибку. Но у каждого человека есть свои недостатки, у матушки они тоже могли быть, хотя я о них и не знаю; потому я хочу, чтобы по ней тоже отслужили мессу, а расходы можно возместить из тех небольших средств, которыми я владею. Что останется, я оставляю тетушке Леонелле. Когда я умру, дайте знать маркизу де лас Ситернас, что несчастная семья брата больше никогда его не побеспокоит… Нет, я зря досадую на него, это несправедливо: мне говорили, что он болен, и если бы мог, обеспечил бы мне защиту. Тогда скажите ему только, отче, что я умерла и от всего сердца простила ему те ошибки, которые он, возможно, допустил. Ну вот, а сверх этого мне лишь хотелось бы знать, что вы молитесь за меня. Если так будет, я расстанусь с жизнью без малейшего огорчения.
Амброзио дал слово, что все исполнит, и приступил к обряду отпущения грехов. Близость смерти становилась все заметнее с каждой минутой. Зрение Антонии помутилось, сердцебиение замедлилось, пальцы утратили гибкость и похолодели. В два часа пополуночи она тихо угасла.
Как только дыхание ее пресеклось, отец Пабло ушел, огорченный печальным событием. А Флора предалась безудержному горю.
У Амброзио были иные заботы. Он поспешил нащупать биение пульса, которое, по указаниям Матильды, должно было доказать, что Антония умерла лишь временно. Он сжал запястье девушки – и ощутил под рукою трепет, и сердце его возликовало. Однако он тщательно скрыл свои чувства, напустил на себя грустный вид и, радуясь мысленно успеху своего плана, стал поучать Флору, что поддаваться бесплодной печали вредно. Но искренне проливаемые слезы мешали служанке вникать в советы аббата, и она никак не могла успокоиться. Перед уходом он пообещал лично распорядиться подготовкой похорон, ссылаясь на то, что следует поторопиться, чтобы Хасинта могла вернуться домой. Флора выслушала его, но вряд ли поняла, что он сказал.
Амброзио поспешил устроить похороны. Он получил у аббатисы разрешение поместить тело в склеп святой Клары, и утром в пятницу, после того как были исполнены все необходимые и достойные ритуалы, тело Антонии опустили в могилу.
В тот же день в Мадрид приехала Леонелла, мечтавшая представить своего молодого мужа Эльвире. Разные обстоятельства вынудили ее перенести поездку с четверга на пятницу, а известить сестру об этом изменении у нее не было возможности. Она всегда глубоко уважала Эльвиру и любила племянницу; их внезапная кончина не только удивила ее, но удручила и опечалила. Амброзио сообщил ей письмом о завещании Антонии и пообещал, что после уплаты незначительных долгов Эльвиры все остальное будет передано ей. Уладив это дело, Леонелле незачем было оставаться в Мадриде, и она скоро вернулась в Кордову.
Глава X
О, если бы предмет, достойный поклоненья,
Из тех, что в яви зрим иль в сновиденьях,
Я мог бы отыскать, то для тебя, Свобода
Священная, алтарь воздвиг под небосводом.
Не грубою рукой сооружен,
Средь аромата трав, в цветах стоял бы он!
Будучи полностью поглощен подготовкой мести убийцам сестры, Лоренцо не думал о том, как жестоко обошлась судьба с другим дорогим ему существом. Мы уже упоминали, что он вернулся в Мадрид только к вечеру того дня, когда Антонию похоронили. Те несколько часов, что оставались до полуночи, он потратил на неотложные дела: передал великому инквизитору приказ кардинала-герцога (мера обязательная, когда публичному аресту подлежит служитель церкви), познакомил со своим замыслом дядю и дона Рамиреса, собрал достаточное число слуг, вооружил их, чтобы пресечь возможные беспорядки. Поэтому у него не было времени узнать, что делается у его возлюбленной, и он не подозревал о смерти девушки и ее матери.
Опасность для жизни маркиза еще отнюдь не миновала: лихорадка прошла, но силы его были так истощены, что врачи отказывались делать прогнозы. Сам Раймонд желал только одного: присоединиться к Агнес в могиле. Ничто не привязывало его к миру, и он надеялся, как только узнает, что Агнес отомщена, сразу последовать за нею.
Лоренцо, провожаемый страстными молитвами Раймонда об успехе, появился у ворот монастыря клариссинок за час до срока, назначенного матерью Урсулой. Его сопровождали дядя, дон Рамирес де Мельо и его стрелки. Появление столь многочисленной компании никого не удивило, потому что у входа в обитель уже собралась огромная толпа народу, жаждущего поглазеть на процессию. Естественно, все решили, что Лоренцо и его люди пришли сюда с той же целью. Узнав герцога де Медина, зеваки расступились и дали им всем пройти. Лоренцо занял место у главных ворот, откуда должны были выйти паломницы.
Понимая, что аббатиса от него не скроется, он терпеливо дожидался ее выхода, ожидавшегося ровно в полночь. Монахини были пока заняты ритуалом почитания святой Клары, к которому миряне не допускались. Окна часовни ярко светились. Люди, стоявшие снаружи, внимали грому органа и хору женских голосов, вливающихся в тишину ночи. Потом они стихли, и зазвучал единственный голос: пела девушка, которой предстояло изображать в процессии святую Клару. Для этой роли всегда избирали самую красивую девственницу Мадрида, и она почитала это высшей честью.
Слушая музыку, на расстоянии звучавшую особенно нежно, толпа хранила молчание, и все сердца полнились почтением к религии – все, только не сердце Лоренцо. Зная, что среди тех, кто столь сладко возносит хвалу Господу, есть души, прячущие под покровом благочестия мерзкие грехи, он не мог не возмущаться их лицемерием. Давно уже наблюдал он удрученно и презрительно за тем, как суеверия держат в плену жителей Мадрида. Здравый смысл помог ему распознать хитрые уловки монахов, абсурдность их чудес и поддельных реликвий. Ему было стыдно за соотечественников, которые так легко поддавались смехотворным иллюзиям, он мечтал показать им наглядно, какие жестокости творятся в монастырях повсеместно и как несправедливо народ оказывает уважение любому, кто носит рясу, хотя под благолепной наружностью не всегда кроется добродетельная душа. Теперь возможность сорвать маски с лицемеров ему представилась, и он намерен был не упустить ее.
Служба длилась, пока колокол обители не отбил полночь. Музыка умолкла, голоса затихли, свет в окнах часовни погас. Сердце Лоренцо сильно забилось, когда до исполнения его плана остались считаные минуты. У него имелись силы, чтобы сдержать первый взрыв негодования суеверной толпы горожан, пока он не выскажет им веские аргументы, которые должна была предоставить мать Урсула. Опасался он лишь одного: как бы настоятельница, заподозрив неладное, не запугала монахиню, от чьих показаний все зависело. Если мать Урсула не появится, для обвинения аббатисы останутся лишь подозрения, и это будет плохо; но спокойствие, по-видимому царившее в обители, поддерживало уверенность Лоренцо в успехе.
Аббатство капуцинов отделялось от женской обители только садом и кладбищем. Монахов пригласили поучаствовать в паломничестве, и они прибыли, идя по двое с горящими факелами в руках и распевая гимны в честь святой Клары. Возглавлял их отец Пабло, поскольку аббат под каким-то предлогом остался у себя. Народ раздался в стороны, пропуская святых братьев, и они выстроились рядами слева и справа от ворот. Створки распахнулись, и снова послышался женский хор. Появилась первая группа певчих. Когда они прошли, монахи опять стали попарно и последовали за ними медленным, размеренным шагом. За ними вышли послушницы; они не несли свечей, как посвященные, но глядели в землю и сосредоточенно перебирали четки.
Теперь настал черед молодой и миловидной девушки, изображавшей святую Люсию; в соответствии с легендой, она несла золотую чашу с двумя глазами, ее же глаза были прикрыты бархатной повязкой, и ее вела за руку другая монахиня в костюме ангела. Дальше показалась святая Екатерина, в белом платье, со сверкающим венцом на голове, с пальмовой ветвью в одной руке и с пламенеющим мечом в другой. За нею следовала святая Женевьева, окруженная гурьбой чертенят, которые прыгали вокруг нее, забавно жестикулировали и дергали за платье, пытаясь отвлечь святую от чтения книги, поглотившей все ее внимание. Эти веселые чертенята позабавили зрителей и вызвали взрывы хохота. Аббатиса не ошиблась, поручив эту роль монахине с характером строгим и хладнокровным, – никакие выкрутасы чертенят на нее не подействовали, и святая Женевьева прошествовала дальше, и глазом не моргнув.