Монолог современника — страница 1 из 19

Юрий АГЕЕВ



МОНОЛОГ СОВРЕМЕННИКА


Стихотворения

Баллады

Поэмы

Переводы


2016


1976 — 1979 гг


У МОЛА


Сегодня, завтра, каждый день

гудят шторма у мола,

а где-то волнам биться лень, —

штиль, тишь и море голо.


Я ухожу туда — на край,

на грань земли и моря,

чтобы вдохнуть солёный рай,

крик чаек, шум прибоя.


Пожалуй, только здесь мне жизнь,

приют от неурядиц, —

здесь только я и моря синь,

и мол — угрюмый старец.


И здесь я верю: хватит сил

очистится от фальши

навек, иначе б я не жил

сегодня, завтра, дальше.


1982


СНОВА КНИГИ, СНОВА БРИГАНТИНЫ...


Снова книги, снова бригантины,

шорох слов сквозь шорохи страниц,

заросли томов и паутины

мыслей, откровений - редких птиц.


Снова книги - яблоки Ньютона,

страны, где ты гость и только гость,

хижины, в которых ты как дома,

и друзей проверенная горсть.


Ухожу в страницы, в строчки, в будни

вымыслов и фактов, в глубину

лет, веков далёких, близких, трудных,

чтобы в них найти свою страну.


1982


РУССКАЯ ГОРЯНКА


У родника, нагнувшись над водою,

ловя струю в серебряный кувшин,

стояла дева, строгой красотою

Пленяя взгляды старцев и мужчин.


Белее всех снегов с вершин Кавказа,

зарёю алой тронутое чуть,

лицо её, чуть скрытое от глаза

Платком, светилось, обнажая суть.


Из-под ресниц, синей аквамарина,

пылал огонь, в груди стесняя вдох.

горянку на Руси назвали Ниной, —

там, где Всевышний не Аллах, а Бог.


1976


КАВКАЗ


Собрание скал, где паденье лавины — как выстрел,

а горные кручи, увы, не добры и не злы.

Кавказ, где за каждой вершиною по альпинисту

и, видимо, в Красную Книгу давно улетели орлы.


Но всё ещё горы стоят и вдыхают туманы,

и воздух морозен, и так же прозрачен и свеж,

и люди скупы на слова, но в делах постоянны,

и к Богу поближе, а, значит, есть шанс для надежд.


1977


ТРОПЫ


Случается в жизни решиться на шаг,

отбросив, как хлам, что придумали люди.

Пусть глянец на всём, чую: что-то не так,

и лишь самому докопаться до сути.


А мне говорят: «Светел мир и велик,

где правят расчёты и точные числа.

Живи, как другие, не лезь напрямик.

Что толку в метаньях и поисках смысла?


Хлебнув передряг, ты вернулся назад,

а было б спокойней остаться у дома.

К чему рисковать и блуждать наугад,

и так ли уж плохи одни аксиомы?»


Но всем вопреки путь я выбрал иной,

минуя дороги, прямые, как стропы.

С тех пор простираются передо мной

глухие, кривые, окольные тропы...


1977


НАД ГОРАМИ


Я видел горы свысока,

идя путём вершин.

Мне в мозг впечаталась строка:

«Прекрасен сход лавин...».


Окликни тишь, что спит века,

и всё сойдет с основ...

Но стыли синие снега

на спинах ледников.


Казались пропасти игрой

горячечной мечты,

смыкались там гора с горой

в бескрайние хребты.


Лепились сёла, точно мох,

убоги и тесны,

и реки брали мир врасплох,

срываясь с крутизны.


Наш самолёт бросало в дрожь

над безднами лететь.

И я подумал: вот где ложь

не сможет уцелеть!


1977


КЛЮЧ


В расселине, искромсанной ветрами,

где только мох, а дальше - пики круч,

как раной, укрываемой горами,

вне времени струится чистый ключ.


Он недоступен людям и не тронут

ничьим дыханьем. Свят и одинок.

Лишь камни иногда обвалом стонут,

храня от нас неведомый исток.


1977


ЭДЕЛЬВЕЙС


Где туманы дремлют и поныне,

порожденьем недоступных мест

рос цветок прекрасный на вершине,

нежно называясь: эдельвейс.


С высотой небес устав бороться,

пролетал орёл к исходу дня

там, где эдельвейс тянулся к солнцу,

головы бесстрашно не клоня.


Так и жил бы он, ничьей рукою

не встревожен, так же свеж и чист,

но однажды в этот край покоя

вторгся, страх презревший, альпинист.


Лез по скалам он, как по ступеням,

и вершин без счёта покорил,

чужд был сожаленьям и сомненьям,

и цветистых слов не говорил.


Тот, кому победы мало значат,

сделал на вершину первый шаг

и сорвал цветок, как приз удачи,

а потом впихнул его в рюкзак.


И — назад, свою развеяв скуку,

покоряя дальше белый свет.

но тому, кто поднимает руку

на красу Земли, спасенья нет.


Зашатался камень под рукою,

задрожал и канул свод небес.

Покоритель спит в краю покоя,

рядом с ним увядший эдельвейс.


Что ж, на свете всякое бывает, —

погибают люди там и тут...

Горы боль свою не забывают,

эдельвейсы снова прорастут.


1977


ПРИВАЛ У ВЕРШИНЫ


Наша палатка — спрятаться где бы! —

снежного склона синий цветок.

Вниз — редколесье, вверх — только небо,

запад в закате, в тучах восток.


Ночь на пороге. Греем консервы.

Булькает чайник талой воды.

Что-то такое трогает нервы, —

то-ли надежды, то-ли беды.


Чахлый костёрик — наше богатство.

В рации трески и болтовня.

Так посвящают в горное братство,

волю и веру только ценя.


Утром проснёмся: в инее белом

наша палатка — синий лоскут.

Выйти к вершине — это полдела,

надо вернуться к тем, кто нас ждут.


1978


УРАНОВЫЕ ЛЮДИ


Кому-то выпало — к стене,

кому — сидеть без срока,

и сходят тени в мир теней

без стона и упрёка.


Пусть говорят: "Дорогу в ад

придумали не судьи!",

но где-то в недрах путь торят

урановые люди.


Белеет кровь их день за днём,

а на леченье — вето,

зато спокойно мы уснём,

храня уран в ракетах.


Им жить — пять лет без дураков,

да и пяти не будет,

но тянут срок, как пять веков,

урановые люди.


За круглым карточным столом

сидят злодеи мира, —

им войны стали ремеслом,

а кровь — вином для пира.


Неведомы им страх и стыд,

раскаянье не будит,

когда вгрызаются в гранит

урановые люди.


Но не дай, Бог, задеть рукой

опасной красной кнопки!

Тогда не станет никакой

надежды у потомков.


И ангелами на часах,

где негодяев судят,

их встретят строго в небесах

урановые люди.


1977


ЗА ЧТО ГЕРАСИМ УТОПИЛ МУМУ


Герасим не мыслил себя без Муму,

он мог за неё хоть в партком, хоть в тюрьму,

но злая хозяйка сказала ему,

что эта собачка мешает в дому.


От горя Герасим тут сразу запил,

японский ошейник собачке купил,

купил ей колбаски, сметаны налил.

Вдруг — хвать за кувалду! И тут же убил.


Тут бедный писатель слезу уронил:

невинную душу, шутя, загубил!

Нет, видно Герасим Муму не ценил, —

он подло её, как собаку, убил!


Берётся Тургенев за новый сюжет,

в котором таких происшествиев нет.

Вот снова Герасим плетется в буфет,

Мумуню продав за пятнадцать монет.


И злой живодёр не зарезал Муму, —

такая собака нужна самому.

Тоскует Герасим, обидно ему,

что тихое счастье досталось — кому!


Гуляет Герасим в тоске, одинок,

Мумуню зовет на собачий свисток.

Из трудного детства тебя, мол, щенок,

поднял, вывел в люди и сильно помог.


И грустно Муму в темноте, взаперти,

собачее сердце забилось в груди,

Ей что-то сказало: мол,стоит идти,

что лучшее ждёт нас всегда впереди.


Побег удалсЯ! Из оков во всю прыть

примчалась собачка к Герасиму жить.

Тут снова хозяйка пустилась дурить:

«А где наша жучка? Хочу утопить!»


Герасим с трудом поборол в себе стон,

Муму снял на видеомагнитофон,

надел ей кирпич, как большой медальон,

и ночью закинул в совхозный затон.


С тех пор не слыхали родные края

ни тихого визга, ни лая ея...


1978


Владимиру Буковскому


Поражён коварный Запад

нашей тактикой, ребята!


Пусть оставят недобитки

вредоносные попытки.


Крикуны и диссиденты

не учли опять момента, —


вновь повержены злодеи

нашей ленинской идеей.


Обменяли хулигана

на Луиса Корвалана.


Обменяли скандалиста

на борца и коммуниста.


Мир спасён, притихла пресса,

есть условья для прогресса,


чтоб дожить без пессимизма

до постройки коммунизма,


до того, как мирный атом

станет страшен разным гадам,


до того, как воздух чистый

будет лишь для коммунистов.


1978-79 гг.


ПРО ПАСТУХА, КОТОРЫЙ НАРУШИЛ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ГРАНИЦУ


Крик, стрельба!.. Мой переход через границу