был отмечен и запечатлён.
Завтра все газетные страницы
осветят мой путь со всех сторон.
Стану я добычей журналистов,
власти припаяют мне статью.
Переплюнув славой террористов,
враз переменю судьбу свою.
В родных краях
колымил пастухом.
Забыв про страх,
погнался за быком.
Но здесь не горько —
за тюремною стеной.
Спасибо, Борька,
бык мой племенной!
Мне жужжат: «Вы выбрали свободу?»
«Ваше отношенье к КГБ?»
— Каюсь, — говорю, — не зная броду,
я быком испортил жизнь себе.
Пас бы тихо стадо на пригорке,
а быка списал бы на волков.
Чтобы сдох он, этот самый Борька!
сгинул в чаще на века веков!
Ко мне шустрит
известный адвокат.
Я чист, побрит,
одет и сыт, и рад
здесь на халтуру
посидеть пока, —
у нас бы шкуру
сняли за быка!
В камеру мне носят тонны писем,
камера — почти что, Гранд-отель.
Я живу, здоров и независим,
и недосягаемый отсель.
Плаваю в бассейне, ем бананы,
чифер в кофеварке кипячу,
изучаю мир с телеэкрана,
завтра срок по полной получу.
Такой бывает
игра Судьбы, —
сперва швыряет
в накал борьбы,
потом выводит
из бед тайком,
как вышло, вроде,
с моим быком.
1979
ОПАСНА ЖИЗНЬ ПОДРЫВНИКА...
Опасна жизнь подрывника, —
ему не спится и неймётся.
Он улыбается, пока,
а завтра, может, подорвётся.
Мы спим, глаза на мир закрыв,
а он идёт на поединок.
Не там тыкнёт отверткой — взрыв,
и никаких тебе поминок.
Сегодня выдали аванс
ему за срочную работу.
Вот он сидит и поит нас,
и треплется себе в охоту.
Он куролесит за столом,
всем тыкает, всех угощает.
Простим ему за ремесло,
хотя такого не прощают.
Он соблазняет наших дам, —
ему гарем бы по апломбу! —
и нагло заявляет, хам,
что подорвёт одну секс-бомбу.
Клянётся парень, что в Кремле
он разминировал шесть спален!
Генсек ему, навеселе,
сказал: «Да ты же гениален!..»
Он с каждым маршалом на «ты»
делил последнюю рюмашку,
а вот теперь — игра судьбы! —
он осчастливил нашу бражку.
С враньём он правду спутал сам.
Теперь терпи, пока упьётся.
Он нынче платит по счетам,
а завтра — чёрт с ним! — пусть взорвётся!
1978
Я ЗАЧИТАЛСЯ ФАУСТОМ...
Я зачитался "Фаустом". Притих
окрестный мир на три часа вперёд.
Хронометр прервал свой дробный ход,
но шелестел в губах волшебный стих.
И всё читало Книгу Бытия —
стрижи, сова с трубы и тополя,
чтоб долго не забыть её. И я
читал, по тропам мистики пыля.
Но вечера короткая заря
срывает в сон, и в этом долгом сне
над цепью гор два всадника парят
на белом и на вороном коне.
1979
***
Я в плену у античного мира, —
зачарованный, как Одиссей,
всё плыву по волнам, и незримо
кружат тени из царства теней.
Мои уши открыты для песен,
а глаза видят тайны веков,
только жаль, что прикручены плечи
к мачте времени тросом богов.
1979
***
Тёмной ночью выйду в путь,
паруса наполнит ветер.
Может быть когда-нибудь
курс географы отметят.
Вспенит киль волну, и галс
сменится вослед штурвалу,
вскинет флаг дрожащий марс,
меряясь с девятым валом.
Шар Луны в разрывах туч
не позволит с курса сбиться,
а с утра зелёный луч
опалит огнём ресницы.
1979
***
От долгих лет, от прошлых дней
осталась память нам, —
застывший парус на волне,
наперекор векам.
Когда-то предок наш поплыл
в свой первый трудный путь,
и горизонт его манил
раскрыть земную суть.
А после сотни кораблей
искали край Земли,
страдали, мучались на ней,
но так и не нашли.
На карте белых пятен нет,
и что ещё желать?
Но капитаны свой корвет
не захотят бросать.
И в наших жилах кровь течёт
тех самых моряков, —
не потому ли нас влечёт
стремленье бросить кров?
1979
ВСТРЕЧА С ВЫСОЦКИМ
Тапёр напился. В зале полушумно.
Нет музыки. Звон рюмок, вилок стук.
Официант, как Уллис хитроумный,
отсчитывает сдачу с потных рук.
Нет музыки, убогость общепита
сползает с плохо вытертых столов.
Гуляш кислит, бутылка недопита,
и в ней вино почти что не шипит.
Но кто это развязною походкой
идёт к роялю, точно к шлюхе, шаг
соразмеряя с градусами водки,
спасти желая душу и кабак?
Он, плюхнувшись, наотмашь, пятернёю
истому дня сметает с клавиш прочь.
Блатной аккорд, как приговор покою,
и никаким уловкам не помочь.
Он не был самоучкой — тот, кто вышел
под взгляды и сужденья выбить грусть.
И не кривились лица, песню слыша,
и так играть другой рискует пусть.
Фужер с шампанским на краю рояля,
скрипят педали, клавиши бьёт дрожь,
и хрипло рвётся песня. Жаль, едва ли,
я разберу, что ты, певец, поёшь.
1979
ПРАВОЗАЩИТНИК
Вазифу Мейланову
Скрываем мысли от своих
до смертной дрожи.
Кошмары, вроде бы, у них,
а здесь всё то же.
Грань разделила этот век
одной медали.
На площадь вышел человек,
и тут же — взяли.
Его забрали налегке
в гражданском трое,
затем лупили в воронке
менты с гебнёю.
Остригли голову под ноль
ему в кутузке,
дав десять лет за нашу боль
и нашу трусость.
Хоть клевета жила всегда
и зло — не в новость,
но близко к сердцу, — вот беда! —
носил он совесть.
И Гиннес в книгу вносит весть
(в ней каждый винтик):
«Теперь и в Дагестане есть
правозащитник!»
1979
МАТЧ КАРПОВА С КОРЧНЫМ
На первенство по шахматам в Мерано,
иль в Багио, — неважно где, когда! —
поехал побеждать за все соцстраны
король - сторонник мира и труда.
Пусть от твоей игры весь Запад ахнет, —
внушал парторг. — Корону не отдашь!
Чтоб наш Корчной, став Власовым от шахмат,
не заикнулся больше про реванш.
В проходах и у сцены жмутся люди,
дыханье затаивши до поры.
Вот первые ходы. Уже в дебюте
Корчному стало плохо от игры.
Он подал знак лощёным ассистентам.
Сказал, что пешки краплены, — сменить!
Заметил, что здоровье претендента
советским флагом можно загубить.
Пока меняли доски и фигуры,
часы, а флаги прятали в шкафы,
от смеха умирали даже куры,
улыбки устроителей — кривы.
Доигрыванье отложить на завтра
враг предложил в предчувствии беды.
Всё тщетно — ход за ходом наша правда,
и рушатся их хитрые ходы.
Уже пустили в ход гипнотизёра, —
он выпучил глаза и сделал пасс,
но чемпион напрягся до упора
и съел слона за весь рабочий класс.
Победа! Таймс и Цайтунг сдохнут с злости,
теперь несите лавры и цветы.
Бегут по магазинам наши гости,
а ихние в фойе зубрят ходы.
1979
В САМОМ ДАЛЬНЕМ КОСМОСЕ...
В самом дальнем космосе,
между двух сверхновых,
карточными фокусами
развлекал знакомых
тёртый межпланетник
и авантюрист,
он же — проповедник,
он же — аферист.
Карты были краплены
магнитною полоской,
игроки подавленные,
юмор очень плоский.
Сам картан — на станции,
которой тыща лет,
но никакой дистанции
меж дном и верхом нет.
Справа житель Веги,
голубой, как с перепою.
с ним абориген с Омеги,
с щупальцем-ногою.
Слева марсианин
с глазом прямо на руке,
а на заднем плане
проигравшие в тоске.
Сев играть, раскаешься,
спустивши капиталец.
ведь, если проиграешься,
то отрубают палец.
Пальцев не хватало
на ногах и на руках.
Битые каталы
прогорали в пух и прах.
А когда рассеялись
сомнения и споры,
и уже отсеялись
крупные партнеры,
альтаирец трёхголовый
посмотрел на флешь,
матерное слово
пробурчал и — харк на плешь!
Сброду невесёлому
сказал он вещь такую:
— Ставлю третью голову,
что он, подлец, плутует!
Марсианин вперил зенки,
хоть был трус и нытик, —
хвать рукою по коленке.
Глаз тут взял и вытек.
Взвился житель Веги,
почерневший с перепою,
а абориген с Омеги
стал трясти ногою.
Обступили жулика,
хватают за грудки,
а он в ответ культурненько:
— Постойте, мужики!
Я на всю галактику
честнейший человек,
а вы — толпа лунатиков,
мутантов и калек.
Кодла недобитая!..
И, бластер наведя,
в капсуле с орбиты
шасть — куда глаза глядят.
Бог весть где скитается,
кутит и загорает,