… его мать, разумеется, вмешалась, и Арно быстро забрала заявление. Типа недоразумение…
… нам тоже дали понять, что лучше не трепаться. Клевета и все такое. Ну и он был еще несовершеннолетний…
… если хочешь знать мое мнение, никакого недоразумения там не было.
… кажется, в психушку положили. Точно не в курсе. Но с головой у него явно проблемы. Ну, ты же знаешь про деда…
Глава 12
Он уже понимал, что выпил слишком много. Басы, сотрясающие клуб, били по ушам, словно взрывались изнутри и выворачивали наизнанку, перед глазами все прыгало, вдохнуть не получалось. Сквозь вспышки света он видел эту танцующую перед ним девушку в черном чокере, охватывающем тонкую шею. Его тошнило, сознание мутилось, и единственное, что еще держало в реальности, – ее красные туфли. Он цеплялся взглядом за это яркое пятно, отстраненно ощущая, как неудобно ей на таких высоких шпильках в тесном клубе, потом на черном мокром асфальте, когда они шли к такси. Но она их так и не сняла, она дразнила его в машине, уложив ноги в туфлях ему на колени, а в квартире упала на кровать тоже в этих туфлях, и красного вдруг стало больше, красное разрасталось, красного стало так много, что он больше не смог, – навстречу красному из него хлынула неудержимая чернота.
Марк очнулся, только когда девушка натянула на себя испачканную кровью простыню. Он хотел было ее сдернуть, но услышал испуганный шепот Янссенс: «Не трогай меня, я тебя боюсь». Он пытался объяснить, что ей нечего бояться, дернул простыню снова, но Янссенс вцепилась в нее мертвой хваткой. «Ты меня тоже задушишь! Я тебя боюсь!» Он продолжал дергать чертову простыню, его охватило какое-то маниакальное желание добраться до девчонки, достучаться, объяснить, что она не так все поняла. Он все-таки смог. И замер, рассматривая неподвижное застывшее тело с черными пятнами от пальцев на шее.
«Знаешь что? – сказал он ей. – У тебя такая изящная шея, так и хочется ее стиснуть. Раз! И ты уже сломалась. Я не хотел».
Марк резко сел на кровати, в ужасе глядя на свои руки. Они снова ощущались как чужие. Пальцы сжимались и разжимались, он мог стиснуть руку в кулак, мог согнуть в кисти, в локте, но они были… не его. Он обвел взглядом темную комнату, пытаясь заземлиться. Это было давно. Это было давно, и он никого не убил, ни тогда, ни потом…
– Что такое? Опять кошмар? – сонно спросила Алис, прижимаясь к нему.
– Да.
– Как ты меня душишь? Не бойся, милый, это неправда. Меня убил твой сталкер, тогда, в доме у Боумана. Выстрелом в голову, ты что, забыл? Ха-ха-ха!
Он не мог пошевелиться. Он знал, что это сон, сон во сне, что надо проснуться, но не мог ничего, ничего, ничего, он был бессильным трупом в собственной комнате, на собственной постели, и чернота заталкивалась ему в рот, забивала легкие… Проснись!
Марк резко сел на кровати, окончательно очнувшись, и досадливо выругался. Сердце колотилось так, что не получалось вдохнуть. Руки. Он опять пошевелил пальцами, оглядел свою постель – никого рядом. Точно не сон. Это уже не сон, все в порядке.
Надо было заземлиться, надо было найти что-то… Марк вскочил и, спотыкаясь, бросился вниз, в прихожую, где оставил свою куртку. Дрожащими руками вытащил из кармана красную нитку, намотал на палец.
Вышел на кухню, закурил, глядя на изразец с ежиком. Не удержавшись, провел по нему пальцем с намотанной ниткой. Храбрый ежик несет свои виноградины, а потом вдруг становится девушкой в чепце с соседнего изразца.
Самым мучительным в таких кошмарах было то, что потом не получалось отделить их от реальных воспоминаний. Падала ли девушка на кровать в туфлях? Был ли на ней чокер? Ему казалось, что он это помнит, но…
Мать тогда поверила, что он ничего не сделал. Что все это были просто попытки нечестной игры со стороны конкурентов. Вечные склоки в своей же партии. Она была слишком популярной и слишком радикальной, и Жанну Морелль решили просто утопить. Девушка была подставной, она что-то подсыпала ему в алкоголь, впрочем, кажется, он тогда и сам принял пару таблеток. Сандрин Арно хорошо сыграла свою роль, но Жанна заплатила ей еще больше, чтобы замять дело. Мать поверила…
Точнее, она тогда повела себя так, будто поверила. Марк все равно чувствовал в ней диссонанс, этот глубоко запрятанный страх, надлом, который уже ничто не могло исправить.
Черт! Он снова дернул за нитку. Опять не выспался. Едва ли получится снова заснуть, но снотворное пить не хотелось. Как и возвращаться в спальню, в эту кровать. Значит…
Он подошел к окну, вгляделся в темноту. Даже не смотря на часы, он мог сказать, что сейчас где-то половина четвертого утра. Время чудовищ, час быка. Час минотавра, выбивающего рогами запертую дверь в лабиринте и выбегающего навстречу своей жертве…
Это все слова Эвы. Они послужили триггером. И весь этот вечер с вальсом и ликером, и то, что он узнал про Янссенс. Все сложилось одно к одному, и вот ему снова снятся кошмары – красные следы от пальцев на шее.
У Беатрис соскользнул платок, и все увидели…
Наверное, Эва и рассказала матери про деда. Конечно, она. Не могла не поделиться такой пикантной подробностью. А мать… ведь говорила тогда об этом с отцом? Марк закрыл глаза, пытаясь вспомнить подробности случайно подслушанного разговора, но все, как обычно, было размыто. Кажется, он был тогда еще подростком, который только-только начал интересоваться девочками: угловатым неловким мальчишкой, вдруг сильно вымахавшим так, что ему пока еще трудно было управлять этим непослушным, почти взрослым телом. Ему было неловко, неудобно, тяжело с самим собой, его пугал собственный темперамент, ни с того ни с сего возникающее возбуждение, с которым он не знал еще, как справляться. И испуганный шепот матери: «Это наследственное», – эхом отдавался в ушах, когда он понял, что речь идет не просто о психической нестабильности, а, возможно, о перверсии. Извращении…
Ему снились то ли кошмары, то ли эротические сны о том, как он тоже становится таким неуправляемым чудовищем, как дед, зверем, вышедшим на охоту. Да, должно быть, мать как-то об этом упомянула, иначе откуда взялись эти навязчивые образы? Он ни о чем таком тогда не читал, ничего такого не смотрел. Или читал, но забыл? Полно ведь упоминаний и в литературе, и в кино. Может быть, даже увидел что-то такое в порно… Впрочем, Марк тогда не пытался воплотить эти фантазии в реальности, не то из страха, не то… не то потому, что ни одна из его подружек не возбуждала его настолько, чтобы крышу окончательно снесло. Снесло ли у него крышу от Сандрин? Или дело было в алкоголе и стимуляторах? Почему вдруг с ним это случилось, отчего такое произошло – из-за этих красных туфель, этого чокера на шее, из-за странного, невозможного попадания в образ, которого он так боялся? Или образ и страх перед красными туфлями возникли уже потом, после истории с Сандрин? Марк не помнил.
А может, дело было в том, что тогда он в первый раз дошел до края. В тот год, кажется, все резко стало хуже: образы навязчивее, конкретнее, страшнее, хотя он пытался от этого избавиться, вылечиться, убежать. Говорил об этом с врачом? Или нет? Память ни к черту… Впрочем, неудивительно.
Марк затушил докуренную сигарету в пепельнице и пошел в гостиную. Здесь было проще. Окна выходили на восток, и потому казалось, что небо уже светлеет, хотя до рассвета еще было далеко.
«Первое декабря», – вспомнил он.
Ноябрь кончился. Началась зима.
Марк сел в кресло, то самое, в котором в тот вечер сидела Янссенс. Поглаживая пальцем нитку, попытался дышать спокойно и размеренно. Да, если не спать, значит…
Значит, можно подумать о том, что Жанна приедет сюда совсем скоро, как только Янссенс даст добро на выдачу останков родственникам. Надо вызвать клининг, привести дом в порядок. Найти кейтеринг – наверняка мать захочет устроить поминки. А еще… позвонить с утра Жану. И попросить, чтобы его криминалистка осталась тут еще хотя бы на некоторое время.
– Я договорился с Лораном, он нас ждет, – сказал Марк, протягивая Янссенс кофе.
Черт, руку неприятно дернуло. Видимо, оттого, что все-таки задремал в кресле в гостиной в неудобной позе.
Янссенс тоже выглядела осунувшейся, как будто плохо спала, и он чувствовал ее нервозность. Словно накануне что-то случилось, но она пытается держаться. Ну да, случилось – как раз вчера. Следовало ожидать, что эта история с хамством Анри ее не отпустит за один день, учитывая ее прошлое.
– Нас? – спросила девчонка удивленно.
– Ну да. Или у вас были другие планы?
Она все-таки слабо улыбнулась:
– Нет, я просто… официальное заключение почти готово. Значит…
– Вас уже вызвали обратно?
– Нет.
– Значит, пока все остается как есть.
И все останется как есть. Жертва того стоила. Этот звонок Жану – когда Марка буквально трясло от унижения и отвращения к самому себе – купил ему еще как минимум месяц. Может, и больше, если расследование затянется. Он просто не мог сейчас ее отпустить. В этом было что-то животное, звериное, как будто он чуял – иррационально, необъяснимо – чуял, что ему надо оставить ее здесь. Что только так будет правильно. Здесь, сейчас, рядом. И точка.
Но при этом рациональная часть диктовала совсем другое. Девчонке надо держаться от него подальше. Ему надо держать ее от себя подальше, пока что-нибудь не произошло. Черт… Марк даже подумал позвонить психиатру, снова начать всю эту бодягу с подбором препаратов, хотя уже зарекался снова в это влезать. Вернуться на путь добродетели, подумать только! Из-за Янссенс, смешно…
Девчонка кивнула и пригубила кофе.
– Так вот, сначала Лоран. Надо поговорить с ним про эти увлечения моего деда и ван ден Берга, раз он тоже в этом участвовал. Потом, если вы все еще мне помогаете… – Марк сделал паузу, давая ей возможность возразить, но она промолчала и снова кивнула, – займемся принтерами. Вот список, я сделал вам копию. Мы должны управиться быстро, основное время уйдет на дорогу. Но можно не торопиться. Кофе – это святое.