– Жду вас через двадцать минут, – буркнул Деккер и пошел к себе в кабинет, махнув рукой Кристин.
Алис коротко кивнула, с трудом удержавшись, чтобы тут же не юркнуть в подсобку, прижимая руки к пылающим щекам. Надо вести себя как обычно. Но как можно вести себя как обычно, если ей казалось, что у нее на лбу было написано: «Завела роман с инспектором»? Как можно было вести себя как обычно, если двадцать минут назад она сидела у него на коленях и целовалась, как в последний раз в жизни?
Вернее, в первый. Так она еще никогда не целовалась. И не просто сидела у него на коленях, а… чувствовала его член.
От произнесенного про себя слова – непристойного, бесстыдного, которое она бы не сказала раньше никогда и ни за что в таком контексте применительно к себе, – Алис вспыхнула до ушей, хотя никто не мог знать, о чем она думает. Но…
Самым ужасным было то, что ей даже хотелось, чтобы об этом узнали. Чтобы о них говорили. Все до сих пор казалось каким-то нереальным, выдуманным, приснившимся, и ей хотелось получить подтверждение, что это правда. Ей хотелось, чтобы Кристин выразительно ухмыльнулась, а Себастьян раскрыл от удивления рот. Но Алис понимала, что нельзя. Не только из-за служебного положения – черт, об этом она вообще в тот момент не думала. Из-за расследования. Ее не должны заподозрить в пристрастности. Если слухи дойдут до Анжелики, та просто перестанет ей доверять, а этого допустить было нельзя. И дело было не только в Анжелике, все вообще оказалось слишком сложно, слишком рискованно, Алис это чувствовала. Как будто за ней наблюдал кто-то недобрый. Нет.
Поэтому она быстро кивнула Кристин, которая направлялась с бумагами в кабинет Деккера, перекинулась парой слов с Себастьяном и не торопясь пошла к себе.
Только в подсобке за закрытой дверью можно было наконец дать себе волю. Алис села за стол, глупо улыбаясь, совершенно не глядя в бумаги, не видя ничего, и закрыла лицо руками, вспоминая… Она его целовала. Его, инспектора Деккера. Сидела у него на коленях. Чувствовала, как он возбужден. Как ему приятно, оттого что она двигалась. Внизу живота снова что-то сладко дрогнуло от одной этой мысли. Как он отзывается на ее прикосновения, и сам при этом… Вот что еще отчаянно ее возбуждало: она могла его трогать, не боясь, что он тут же потребует от нее собственного удовлетворения, что станет делать то, что ей не захочется, и еще и выкажет презрение, если поймет, что ей неприятно. Обвинит ее в том, что она ненормальная.
Вместо этого он просто ждал, ждал, когда Алис сама решится. И решиться вдруг оказалось так просто. Может быть, потому, что она впервые в жизни по-настоящему этого хотела, а не пыталась переступить через себя, чтобы быть как все.
Теперь, вспоминая, как он смотрел тогда, после поцелуя у двери в спальню, Алис понимала, что его взгляд не был разочарованным. Он был многообещающим. Деккер… Марк… – так странно было называть его по имени даже про себя! – Марк просто понял, что Алис испугалась, и снова дал ей время. Он знал о ее прошлом и, значит, знал о том, что она… не может вот так сразу. Но тогда, возбужденная, перепуганная и взвинченная, Алис всю ночь не могла уснуть – то умирая от стыда и отчаяния, потому что опять все испортила и точно не была такой женщиной, с которой он хотел бы секса, то горя от возбуждения при мысли, как сильно его хочет.
Пришедший под утро сон был таким же путаным и жутким. Она шла рядом с Марком, когда вдруг появилась Одри – уверенная, хохочущая, в красных туфлях и с красной помадой на губах. Алис смотрела на ее красный искривишийся рот, который выплюнул оглушительные слова: «Кого ты думала обмануть?» И эти слова словно лишили опоры, толкнули на землю – Алис упала и не могла подняться, беспомощно глядя вслед ему и ей. Потом почему-то кругом оказался лес, деревья вырастали перед ней, словно стены лабиринта, и Марк снова появился здесь – другой, изменившийся, пугающий, черный и огромный рогатый бык. Алис вскрикнула и бросилась бежать, но оказалась в чьих-то теплых руках, а потом наконец очнулась. В его постели. В его запахе. Измученная, истерзанная этими мыслями. Лежать в его комнате – в старой спальне, явно рассчитанной на счастливых новобрачных, с огромной кроватью, с массивными деревянными панелями в изголовье, со старинной бронзовой лампой на резной прикроватной тумбочке – лежать в его постели было какой-то изощренной пыткой: здесь все было настолько его, пахло им, что казалось, будто он рядом. Он, Марк, рядом, он ее хочет, а Алис… Ее просто уничтожала мысль, что она так никогда и не сможет дать ему то, чего он ждет. Она мучительно представляла, как увидит, что Марк теряет к ней интерес. Как тают его влечение и желание, потому что она ненормальная, неправильная. Все равно все будет, как тогда. Но теперь…
Как она вообще решилась заговорить с ним утром? Как собирала последние силы, как вся дрожала от напряжения, а потом… этот разговор. И то, что после.
Алис улыбнулась, снова вспоминая, как это было, снова ощущая вспыхнувший в ней огонь, уверенность и силу. Женственность? Сексуальность? Неизведанная территория, незнакомые ощущения, которые тут же… захотелось испытать еще раз.
Она очнулась и вглянула на часы. Пора было ехать к Мелати. Выйдя из подсобки, Алис прислушалась, заглянула в общий зал – Кристин яростно клацала по клавиатуре, а Матье, время от времени вздыхая и что-то бормоча себе под нос, осматривал расставленные на столе кактусы.
Деккер в кабинете разговаривал с кем-то по телефону – это было слышно даже через прикрытую дверь.
Алис постучалась, любуясь его силуэтом через мутное стекло, и он, заметив ее, сделал знак войти.
– Нет… послушайте, бога ради… что? Какой крокодил?
Деккер рухнул в кресло и жестом отчаяния закрыл лицо рукой.
– В смысле «египетский»? Да, я в курсе! Что? Мумия? Мумия крокодила? Мадам Дюпон, откуда у вас может быть мумия крокодила?! Где вы ее взяли вообще?!
Продолжая слушать, он вытащил пачку сигарет, выбил одну и сжал в пальцах.
– Нет, я не пришлю к вам свою девочку!.. Потому что она мне самому нужна! Да, прямо сейчас…. не ваше дело, мадам Дюпон! Да сколько угодно, приходите и пишите заявление. Надеюсь, у вас есть документы, подтверждающие, что ценная египетская мумия приобретена законным путем?
Деккер торжествующие осклабился и покивал, слушая, что ему говорят в трубке.
– Ах, вы поищете его в сарае еще разок как следует? Ну, разумеется. Ну что вы… рады служить народу. И вам приятного дня…
Он положил трубку и оглянулся – Алис тряслась от смеха. Деккер наконец сунул в рот сигарету и закурил.
– Мумия крокодила, а! – фыркнул он, выпуская струю дыма. – В сарае! Знаете, я начинаю подозревать, что Боуман был прав, и мадам Дюпон в молодости действительно промышляла контрабандой.
– Я даже не знала, что бывают мумии крокодилов!
– Я тоже. Хотя в детстве мать часто водила меня в Художественный музей в Брюсселе, там есть египетский отдел. Может, именно крокодилов там не было? Только обычные мумии? Вот ведь… не помню! И не успокоюсь теперь, надо нагуглить этих… крокодилов…
– Что вообще случилось?
– Эва обнаружила, что преступник, который держал в сарае газолин, все же похитил одну из жемчужин ее коллекции. Требовала срочно прислать мою девочку с чемоданчиком.
Алис вспыхнула. Он так подчеркнул эти слова и так на нее посмотрел, что внизу живота снова плеснулся сладкий жар.
– Вы действительно думаете, что у нее в сарае могли быть такие ценные вещи?
Деккер покачал головой.
– Не знаю. Скорее всего, она просто надо мной издевается, а сама держит своего контрабандного крокодила в спальне. Под кроватью. Вместе с мечом Роланда и руками Венеры Милосской. Ладно, нам давно пора к Мелати.
Он шагнул к ней, как обычно, глядя сверху вниз, и Алис, тоже не отрывая от него взгляда, облизнула губы. Демонстративно. Ничуть не пытаясь скрыть, чего хочет. Позволив себе хотеть.
Он ухмыльнулся своей волчьей ухмылкой – довольно, предвкушающе и многообещающе, бросил быстрый хищный взгляд на дверь, и Алис уже думала, что сейчас Деккер, несмотря на близкое присутствие Себастьяна и Кристин, запрет кабинет, а потом впечатает ее в стену, прямо как вчера. Но он только коснулся пальцами ее запястья, провел ими нежно, забираясь ей в рукав свитера, так что по коже пробежали мурашки.
– Здесь нельзя, – шепнул он тихо. – Но вот потом…
– Что потом? – Алис невинно взмахнула ресницами.
– Узнаешь.
Заметив, как они подъехали, Мелати Сапутра закрыла закусочную и спустилась к машине. Деккер открыл для нее заднюю дверь, Алис тоже перебралась назад, чтобы сесть рядом.
Выглядела она грустной, и Алис стало неловко за свой легкомысленный настрой, за то, что от них с инспектором буквально разило жизнерадостной игривостью и… совершенно подростковой влюбленностью. Они даже спокойно ехать в машине не могли, Алис все время хотелось гладить его руку, лежащую на рычаге переключения скоростей, а он в итоге не выдержал и быстро сжал ее колено со словами: «Крокодил!» Так что она взвизгнула от неожиданности и расхохоталась.
Нет, надо было наконец настроиться на работу!
– Мелати… – Марк ободряюще улыбнулся, обернувшись с переднего сиденья, и Алис в очередной раз залюбовалась, потому что… ему так шло улыбаться, – расскажи, пожалуйста, нам с Янссенс о том, что произошло с Пати. Это… может оказаться важным. Я пока не могу объяснить всё, но… идет следствие. Нам нужны любые детали. Даже самые незначительные.
– Это не под запись.
– Да, как мы и договаривались.
– Хорошо. Пати… – Мелати глубоко вдохнула, словно собираясь с силами, потом поправила плотно облегающий голову платок, – Пати была беременна.
Алис вздрогнула, но сумела удержаться от того, чтобы сказать что-нибудь вслух.
– Она так и не призналась мне, от кого, – продолжила Мелати. – Но он явно не собирался на ней жениться. Для нас… для нашей веры – это грех. Это позор. – Она повернулась к Алис. – Мы не знали, что делать. Ни я, ни Пати. Аборт – тоже грех, но и родить ребенка вне брака – значит стать изгоем в нашей общине. Мы хотели переехать. В Шарлеруа. К своим. Наконец решились, нам обещали помочь с работой и жильем. И тут вот… неожиданная беременность. Пати много плакала, я тоже, она… у нее вообще с детства предрасположенность к депрессиям, а тут, видимо, из-за гормонов стало совсем плохо. Она просыпалась утром и говорила, что не хочет жить, я пыталась что-то сделать, как-то ее утешить, но все бесполезно. Ей становилось немного легче только ближе к вечеру, говорят, это характерно для депрессии. Не знаю. Идти к врачу она отказывалась. В общем, это были очень страшные дни. Я боялась возвращаться домой после работы. Боялась, что приду, а она… – Мелати всхлипнула и быстро вытерла глаза. – Простите.