«Устное слово стоит больше, чем написанное, если только можно сравнивать по стоимости то, что не имеет никаких цен».
Глава XIО предсказаниях будущего
Выпады против желания нашего знать будущее. Роль случая, правота иррационального, жребий:
«Я предпочёл бы руководиться в своих делах скорее жребием, бросанием костей, нежели грёзами подобного рода. И в самом деле, во всех республиках жребий пользовался значительным авторитетом. Платон в том идеальном благоустройстве, которое он измышляет по своему желанию, устанавливает решение многих важных дел по жребию; он хочет, между прочим, чтобы по жребию совершались браки между добрыми гражданами, и придаёт такое большое значение этому случайному выбору, что дети, рождённые от таких браков, должны воспитываться внутри страны; а те, которые рождены дурными гражданами, изгоняются; однако, если случится так, что кто-либо из этих изгнанников, подрастая, будет подавать хорошие надежды, он может быть возвращён обратно; равным образом, может быть изгнан тот из оставленных, который в юности будет подавать мало надежд».
Люди, потерпевшие от общественных смут, отбрасывая собственный рассудок, охотно предаются всяческим суевериям. Осуждение пророческой фантастики. Однако: демон Сократа представлял собой слепо действующее побуждение воли, возникавшее в нём без какого-либо сознательного обсуждения; и является правдоподобным, что в душе, столь возвышенной, как у него, и подготовленной непрерывным упражнением в мудрости и добродетели, эти порывы, хотя необдуманные и непереваренные, были всегда значительны и достойны того, чтобы им следовать. Каждый до некоторой степени чувствует в себе возбуждающую силу такого внезапного, резкого и неожиданного мнения; я склонен придать ему известный авторитет, придавая весьма мало авторитета нашему благоразумию; среди этих наитий мне случалось иметь столь же слабые по логическому обоснованию, сколь мощные по способности убеждать или разубеждать, – как это обыкновенно бывало и у Сократа7; когда я позволял им увлечь себя, это приводило к таким удачным и полезным результатам, что в них нельзя не видеть чего-то вроде божественного вдохновения.
Итак: суеверие – это отказ от рассудка и потому заслуживает осуждения. Но одновременно оно является также преувеличением его прав, его претензий и потому также заслуживает осуждения. Переход рассудка в ложную фантастику и разумное содержание истинного наития. Мысль, претерпевшая дальнейшее развитие; но у Монтеня интересна своеобразная историческая форма, когда критика чрезмерных претензий рассудка непосредственно и наивно совпадает с критикой средневекового суеверия. Этого нет и не может быть у просветителей, и только диалектика в конце XVIII и начале XIX столетия путём сложного хода мысли возрождает эту «борьбу на два фронта».
Глава XIIО твёрдости
Эта глава направлена фактически против стоицизма и написана не с точки зрения мудреца-героя, а с точки зрения человека обыкновенного. Однако мудро понятый стоицизм признаётся необходимым дополнением к материальному признанию нашей слабости:
Решительность и твёрдость вовсе не требуют того, чтобы мы не избегали, поскольку это для нас возможно, угрожающих нам зол и неприятностей; а следовательно, мы отнюдь не должны жить под постоянным страхом внезапного наступления бедствий. Наоборот, все честные средства, способные обезопасить нас от зол, не только дозволительны, но и похвальны. И роль твёрдости состоит главным образом в том, чтобы стойко переносить неприятности, от которых нет избавления. Подобным же образом, нет такой телесной изворотливости и таких движений вооружённой руки, которые мы сочли бы дурными, раз они служат для того, чтобы защитить нас от удара, который нам наносят.
Этика Монтеня, направленная против фантастической этики средневекового рыцарства, содержит в себе уже заранее и критику буржуазного кантовского морального стоицизма. В главе XIV за более трудными поступками, требующими большой стойкости, признаётся определённое преимущество. Любопытно, что в примерах преобладают боевые случаи с огнестрельным оружием: пушками и мушкетами.
Глава XIIIЦеремония встречи королей
Довольно старое правило:
Общим правилом для всех собраний является также то, что низшие должны являться первыми, в то время как людям более видным приличествует скорее заставить себя подождать.
Маргарита Наваррская полагала, что дворянину вежливее поджидать короля дома, чем идти к нему навстречу: можно разминуться.
Свободное соблюдение светских правил: Не только каждая страна, но даже каждый город (и каждая профессия) имеют свои особые правила учтивости. Я в детстве был достаточно старательно вышколен в этом и жил в достаточно хорошем обществе, чтобы быть невеждою в правилах нашей французской учтивости, и я мог бы даже обучать им. Я люблю им следовать, но не с такою робостью, чтобы тем самым стеснять свою жизнь: они имеют некоторые стеснительные формы, и если мы опускаем эти последние сознательно, а не по ошибке, от этого любезность наша ничуть не проигрывает. Я часто видал людей, невежливых вследствие чрезмерной вежливости и несносных своей учтивостью. За всем тем, наука о том, как вести себя, – это очень полезная наука. Она, подобно привлекательности и красоте, является первейшим связующим средством в обществе и содружестве, а следовательно, открывает нам возможность поучаться примерами других и самим подавать пример для использования, если только у нас есть что-либо поучительное и достойное подражания.
Глава XIVО том, что вкус добра и зла зависит в значительной мере от того мнения, какое мы о них имеем
Относительность добра и зла. Зло и страдание, нищета – всё это или прямо зависит от нашего мнения, а не от самого себя, или может быть изменено нами, нашим сознанием (что сводится к тому же). Доказательства: мы чувствуем различно, мудрецы и простой народ не боятся смерти.
Однако оставим в стороне этих прославленных мужеством людей. Феодор ответил Лизимаху, угрожавшему его убить: «Это будет знатный удар, ты сравняешься по силе со шпанской мухой». Большинство философов намеренно предваряли или ускоряли свою смерть.
А сколько мы видели людей из народа, которые, когда их вели на смерть, – и не просто на смерть, но на смерть, сопряжённую с позором, а иногда и с тяжкими муками, – обнаруживали, одни из упорства, другие в простоте своего сердца, такую твёрдость, что нельзя было заметить никакой перемены в их обычном поведении? Они устраивали свои домашние дела, давали поручения своим друзьям, пели, обращались к народу с поучениями и разговорами, вставляя даже иногда несколько слов для смеха, пили за здоровье своих близких, не хуже Сократа. Множество примеров великолепного простонародного презрения к смерти и отсутствия боязни перед ужасами религии. Способность выносить страдания зависит от обстоятельств. Мы способны преодолевать даже боль, если свободны от страха смерти. Если мы страдаем, то именно вследствие непривычки находить критерий добра и зла в себе самих. Надо изучить не только наше тело, но и нашу душу, используя нужные уловки. Тело то в большей, то в меньшей степени, но всегда стремится в одну и ту же сторону, имеет одну и ту же склонность; душе свойственно всевозможное разнообразие форм, и в каком бы состоянии она ни находилась, она приспособляет к себе чувствования нашего тела и все другие проявления нашей жизни; поэтому надо её изучить и исследовать, пробуждая скрытые в ней всемогущие силы. Нет такого аргумента, такого предписания или такой силы, какие могли бы противостоять её стремлению и её воле. Из стольких тысяч уловок, находящихся в её распоряжении, дадим ей ту, которая ведёт к нашему сохранению и спокойствию; и тогда мы не только будем укрыты от всякого рода обид, но даже, если она того пожелает, испытывая обиды и страдания, будем чувствовать себя награждёнными и польщёнными.
Она умеет использовать все различия: ошибки, сновидения служат ей, давая надёжные средства обеспечить нам покой и довольство. Легко заметить, что наши страдания и наши желания обостряются вследствие вмешательства разума. У животных, разум которых находится под спудом, телу предоставляется чувствовать свободно и непосредственно, и потому чувства каждого вида животных почти одинаковы, как это показывает сходство их проявлений и производимых ими движений. Если бы мы не нарушали тех правомочий, какими в этом отношении снабжены наши члены, то, надо думать, это было бы для нас всего лучше, ибо природа, конечно, справедливо и в меру оделила их способностью и к наслаждению, и к страданию; да и не может быть несправедливо то, что всем обще и у всех одинаково. Но раз мы уже освобождены от этих правил и отданы на произвол наших необузданных фантазий, то постараемся по меньшей мере направить их в сторону, наиболее приятную.
Итак, первоначальная примитивная мера наслаждения и страдания дана природой. Только развитие нашего сознания производит раскол между «мнением» и реальностью. Жизнь, доставляя нам больше наслажденья, становится для нас ужаснее. Освободившись от природного равенства животных, мы впадаем в гибельную неодинаковость чувств. Нужно найти способ к сближению души и тела, направить нашу фантазию в наиболее выгодную для нас сторону.
Платон8 опасается нашей чрезмерной восприимчивости к страданию и наслаждению, тем более, что она слишком тесно связывает нашу душу с телом; я бы сказал, наоборот, что она слишком разъединяет душу и тело и отдаляет их друг от друга.
Подобно тому, как враг наседает на нас смелее, когда мы обращаемся в бегство, точно так же и болезнь становится дерзновеннее, когда видит, что мы трепещем перед ней. Она ведёт себя гораздо скромнее с тем, кто не поддаётся ей; надо противиться ей и бороться с ней. Отступая перед нею и очищая ей дорогу