Море дышит велико — страница 3 из 56

— Чего остановились? Передать открытым тек­стом. Подпись — Терский. И непременно получить «квитанцию». Выполняйте.

Но это было ещё не всё.

— Сигнальщик! Чёрт побери. Пишите на дрифтер-бот: «Не дичай, милый, — тулиться некуда!»

— Как это «дичать»? — решился переспросить тот, хлопая шторками прожектора: точка... тире... ти­ре... точка...

— Разводить панику! — охотно пояснил ком­див. — Он — поймет.

Сочный диалект поморов многое терял при переда­че отрывистой морзянкой, и семафор не смог отрез­вить ошалевшего шкипера. Груженное снарядами про­мысловое судно, выжимая из движка наивозможные обороты, постепенно отрывалось от буксира с баржой. Конвой растянулся. Четыре катера охранения теряли огневое взаимодействие, а связь между ними была до­потопная.

Что толку было ругаться? Кто услышит, если ра­диотелефонной аппаратуры не выделили? Её пока на флоте не хватало, и связь была скорее «потопная». Особенно в сплошном дыму. Конвою теперь угрожал въедливый пульсирующий гул, который нарастал, па­дая сквозь мглу. Так, под сурдинку, ворчали только моторы пикирующих бомбардировщиков. И силы охранения, вырвавшись к кромке дымзавесы, почти одновременно открыли зенитный огонь. Порознь ко­мандиры катеров действовали синхронно. В этом, соб­ственно, и заключалась польза от проведенной накану­не штабной игры.

«Юнкерсы» пёрли сквозь вспышки разрывов. Выра ждал отделения бомб, чтобы в последний момент ускользнуть. Теоретически это просто — маневр на контркурсах, хотя в огне, в грохоте, в нарастающем визге сердце сбивается с ритма, всегда кажется, что поздно спохватился и уже ничто не спасет.

Однако в штабной игре всего не предусмотришь. Новый доклад сигнальщика: «Справа шесть „фоккеров”!» — означал, что, спасаясь от бомб, «охотник» неизбежно попадал под пулеметно-пушечный удар штурмующих истребителей. Выра украдкой взглянул на комдива. Тот раздраженно ткнул перстом вверх, но энергичный жест трудно было понять. И вдруг обе группы атакующих самолетов смешали строй.

— Ха! — опустил Терский свой бинокль. — Весьма кстати. Здоровая реакция на радиокритику...

Флотские самолеты разили в упор. Противник бро­сил на них «мессеры», и всё смешалось растревожен­ным птичьим базаром. Поди разберись, у кого на крыльях красные звезды, у кого чёрные кресты, кто горит, кто стреляет, где бой на виражах, а где опасный прорыв к транспортным судам. Катера ныряли в дым, выскакивали обратно, огрызаясь пушками и пулемета­ми, лавировали меж всплесков, которые замирали на миг заиндевелыми кронами, стеклянно вспыхивающи­ми изнутри.

Когда ухнул в воду ещё один истребитель против­ника, на катере то ли от близкого взрыва, то ли от всеобщего восторга поперхнулись моторы. И лейтенант Выра понял, что этот самолет, как и предыдущий, принят командой на собственный счет. Но можно ли в эдакой завирюхе утверждать это наверняка? И как докажешь? Правда, звездочка с цифрой «два», накра­шенная на ходовой рубке, принесла бы уверенность команде, крайне важную для неё. Но претендентов найдется предостаточно. Впрочем, решающим, как все­гда, будет слово начальства.

Капитан второго ранга Терский ничего по сему по­воду не сказал, хотя успевал следить за перипетиями схватки, отлично различая, кто есть кто, не упускал моменты огневых налетов артиллерии, едко одергивал подчиненных командиров, которые, увлекшись боем, отрывались от охраняемых судов. Дрифтер-бот был по­вреждён прямым попаданием в машину, потерял ход, но остался на плаву.

— Кормщика облаять малым загибом, — распоря­жался комдив. — Вонючей рыбнице заткнуть дыру и взять на буксир.

Кто спорит, разрядка нужна, и смех снимает пере­напряжение. Но Терский казался спесивым, и это зли­ло Выру. Лейтенант подчеркнуто держался официаль­ных рамок, а комдив, наоборот, стал ещё разговорчивее и перешел на «ты».

После отворота конвоя в горловину между Рыбачь­им и Средним, где оба берега были свои, воздушные атаки прекратились. Зато артиллерия, осатанев, швы­ряла залпы вдогон. Сплошная стена чёрных разрывов поднимала грунт на входе в бухту Озерко. Снаряды ложились точно, замыкая единственный фарватер, который шел левее центральной мели, у мыса Литке. Лейтенант Выра был готов лезть на рожон, лишь бы скорей. Ясно, что при этом не избежать потерь, но он никогда ещё не выматывался до такой степени. Попро­буйте простоять семь часов на мостике, в дыму, рабо­тая и за себя, и за отсутствующего помощника коман­дира. Вокруг, кроме боцмана Осотина, не было ни одной знакомой души и никакой уверенности в том, что распоряжения поймут с полуслова, не струсят, не прохлопают. Отсчет шел в долях секунды, а значит, позади лейтенанта Выры осталось не семь часов, а четверть миллиона мгновений, любое из которых могло стать последним.

— Сигнальщик! Пишите на головной катер: «Про­мерить глубины справа у мыса Ларина. Двигаться осто­рожно — толчками. Судовой ход обвеховать».

— Сядет, — усомнился Выра. — На карте наимень­шая глубина — восемь десятых метра...

— Карты у егерей тоже есть, — охотно отозвался Терский. — Потому, как видишь, туда не стреляют...

Полуобняв лейтенанта, комдив объяснил, что тев­тонская пунктуальность не учитывает высоты при­лива.

— Разве они не видят колебаний уровня моря?

— Егеря — не моряки. Видят, конечно, а карта важнее. Раз показана отмель — ахтунг — фарватера нет и нечего тратить снаряды.

Лейтенант только теперь понял, для чего в штабе составили график прилива, вычислив высоту и время наступления самой полной воды. Но на него вдруг пахнуло сложным букетом из одеколона, трубочного табака и мускатного ореха. Сквозь ароматный камуфляж всё равно пробивался другой, более знакомый дух. И говорил комдив замедленно, с присловьем «пн-те» в каждой фразе.

«Когда только успел? — поразился Выра. — Неуж­то из фляжки, прямо на мостике?»

Тут бы ему уточнить неофициальным порядком мнение начальства по поводу того, кто сбил вражеские самолеты, подчеркнув, как важно педагогически при­знать заслуги «невезучего» экипажа. Момент был са­мый подходящий. Удобнее не придумаешь. Но лейте­нант, решительно отстранившись от размякшего собе­седника, доложил, что ветер после поворота стал боко­вым и относит дымовую завесу.

— Ваше решение? — нехорошо усмехнулся Терский.

— Повернуть обратно и добавить дыма, вызывая огонь на себя...

Флагманский катер швартовался последним, когда транспортные средства со вскрытыми грузовыми лю­ками уже рассредоточились у причалов.

Глава 2

Абрам-корга снялась с якоря

За несколько суматошных и беззаботных дней Артём Чеголин вернулся из лета в зиму. Поезда и само­леты везли его к северу. Позади остались олеанд­ры под распахнутыми окнами курсантского кубрика, и дальше всё отступало, как в фильме, который, смеха ради, крутят задом наперед. Киевские каштаны ещё по-весеннему выбросили белые свечи соцветий, а в Ленинграде только лишь обнажилась земля. «Сашкин сад» у Адмиралтейства был закрыт на просушку, н кроны деревьев с едва заметным зеленым дымком ёжились от промозглого дыхания Ладоги. И вот за окном плацкартного вагона уже карельские ели, припудренные поземкой, быстрая Кола в ледяном корыте припая. На муарово-белых её берегах торчала щетин­ка карликовых берез. Кола текла в Баренцево море, и название флота — Северный, — потеряв оттенок ге­ографической абстракции, сразу стало вполне ося­заемым.

Поезд остановился у скалистой террасы. Наверх ве­ли деревянные мостки с перекладинами, присыпанны­ми по наледи песком. Почти корабельные сходни упи­рались в дощатый барак, обитый наискось зеленой ва­гонкой. Чтобы не оставалось сомнений, на бараке име­лась вывеска «Мурманск» и ещё указатель: «Выход в город». Города, собственно, не было. По горбатым сопкам карабкались стандартные домики. На расчи­щенных пепелищах выстроились шеренгами сборно­щитовые двухэтажные бараки.

На голом перроне осталось человек десять. Все в чёрных ещё не обмятых шинелях. Половина лиц Чеголину была незнакома, но у всех оказались одинаковые чемоданы, и по весу, и по синему казенному дермати­ну. Значит, и дальнейший маршрут был один: в отдел кадров офицерского состава, сокращенно — ОКОС. Прибывшие размышляли, как лучше туда добраться, поглядывая на свои чемоданы, которые сковывали ма­невренность.

— Здравствуйте, товарищи лейтенанты!

С подножки мягкого вагона легко соскочил контр-адмирал. И ладони у лейтенантов автомати­чески дернулись к козырькам. Все они тянулись в струнку и напряженно помалкивали.

— По-видимому, нам по пути. Прошу ко мне на катер!

Адмирала сопровождали старшина с саквояжем и дама в пальто с чернобуркой.

— Всегда найдешь заботу, — сердилась спутни­ца. — Пойдем же наконец.

— Впервые в этих краях? — спрашивал контр-ад­мирал, словно не расслышав сварливой реплики. — Первый раз всё кажется сложнее. Беритесь-ка за свое «приданое». Побеседуем в пути.

Такой беседе вначале не хватало непринужден­ности. Особенно после того, как старшина поднял флаг с белой звездой на красном поле и военно-морским флажком «в крыже», то есть в верхнем углу у древка.

Флаг был несоразмерно велик для разъездного катера с застекленным салоном и открытой площадкой — кокпитом, зато свидетельствовал о том, что это был флагманский катер. Ну как можно после этого вос­пользоваться приглашением пройти в салон? Лейте­нанты гораздо лучше чувствовали себя под свежим ве­терком на кокпите. Тем более что «кокпит» в дослов­ном переводе с английского — «петушиная яма». Так образно называли молодёжную часть жилой палубы на старых парусниках.

Тусклая вода асфальтом катилась навстречу. Близ­кие скалы, не спеша, поворачивались вокруг мнимых осей. С левого борта — по часовой стрелке, справа — наоборот. Перламутровые горы сдавили залив до тес­ноты проезжей дороги. Корабли и буксиры двигались встречными потоками или шли на обгон, словно авто­мобили. Артём Чеголин первый раз видел такой за­лив-фиорд и, увлекшись, не заметил, когда симпатич­ный контр-адмирал вышел в кокпит.