Море Осколков — страница 2 из 13

«Южный Ветер»

Дешевле некуда

Ярви сидел на корточках в вонючей тьме, ощупывал ожоги на шее и свежие царапины на обритом черепе. Днем он истекал потом, а ночью содрогался от холода и слушал, как надорванными глотками стонет, хнычет и на дюжине наречий безответно молит богов людское отребье. Как надрывается его собственная глотка, самая громкая из всех.

Наилучший товар кормили и содержали в чистоте наверху — тех, в надраенных ошейниках, ставили вдоль улицы служить заведению вывеской. На задворках лавки не столь мускулистых, умелых или хороших собой приковывали к загородке и били до тех пор, пока те не научатся улыбаться покупателям. А здесь, внизу, в темноте и грязище, держали старых, больных, дурачков и калек — рвать друг у друга объедки, как свиньи.

Здесь, в Вульсгарде, столице Ванстерланда, широко расползся невольничий рынок, здесь каждому знали цену и на бросовый товар не транжирили лишку. Простой итог затрат и прибытка, отшелушенный от бесполезных чувств. Здесь ты узнаешь, чего стоишь на самом деле, и давние подозрения Ярви оправдались.

Его готовы отдать за бесценок.

Первое время его ум закипал от планов, наметок и грез. Он очумел, перебирая миллионы различных способов мести. Но ни один из них не годился здесь и сейчас. Если заорать, что он полноправный король Гетланда, то кто этому поверит? Он едва ли верил и сам. А если он придумает, как убедить, и те поверят? Их ремесло — людьми торговать. За него, конечно же, запросят выкуп. Улыбнется ли от души король Одем, когда вернет под свою ласковую опеку запропавшего племянника? Вне всяких сомнений. Улыбкой ровной и гладкой, как свежевыпавший снег.

Поэтому Ярви сидел на корточках в этой невыносимой, темной дыре и не переставал поражаться, к чему только не способен привыкнуть человек.

На второй день он уже не замечал зловония.

На третий, сбившись в комок, он благодарно прижимался к своим богами проклятым спутникам, лишь бы согреться промозглой ночью.

На четвертый он, не менее рьяно, чем прочие, рылся в грязи, когда во время кормежки им кидали помои.

На пятый он с трудом вспоминал лица самых близких людей. Он путал свою мать и мать Гундринг, предатель-дядя мешался с умершим отцом, Хурик стал неотличим от Кеймдаля, а Исриун истаяла в туманный призрак.

Удивительно, с какой быстротой король способен превратиться в животное. Или, точнее, полукороль в полуживотное. Вероятно, всех тех, кого мы превозносим, отделяет от грязи не такая уж и заоблачная высота.

Вскоре после того, как над этим рукотворным адом в седьмой раз разгорелась заря — сосед-торговец доспехами с мертвецов только начал перекрикивать курлыканье чаек, — Ярви услыхал снаружи разговор.

— Мы ищем мужиков, которые смогут толкать весло, — проговорил твердый, уверенный бас. Голос человека, привыкшего говорить прямо — и не торгуясь.

— Девять пар рук, — мягко добавил голос потоньше. — После лихорадки наши скамьи подопустели.

— Отлично, друзья! — это отозвался хозяин лавки — хозяин Ярви — липким медовым голосом. — Взгляните — перед вами Намев из страны шендов, первый боец своего народа, взят в плен в сражении! Видите, какая у него выправка? Обратите внимание — вот это плечи! Он один вытянет ваш корабль. Такого качества вам не найти…

Первый покупатель хрюкнул, как боров:

— Искали бы мы качество, пошли б на другой конец улицы.

— Оливой тележную ось не смазывают, — прибавил второй.

Над головой загремели шаги, просеялась пыль, и замигал свет в прорехах меж досками. Рядом, не шевелясь, затаив дыхание, прислушивались рабы. Голос хозяина лавки звучал глуховато, и меда в нем было уже чуточку меньше.

— Вот шестеро крепких инглингов. На нашем языке моря они говорят еле-еле, но сказанное хлыстом понимают с первого раза. Прекрасно подходят для тяжелой работы, цена отличная…

— Льняным маслом телегу тоже не мажут, — произнес второй голос.

— Показывай нам смалец и деготь, торговец плотью, — прорычал первый.

Заскрипели сырые петли, и наверху ступеней открылся люк. Все рабы невольно сжались, не выделялся из них и Ярви. Пускай он не привык к рабской доле, но в том, как сжиматься от испуга, у него опыта хоть отбавляй. С помощью щедрой ругани и дубинки торговец плотью вытащил их на середину и под печальный перезвон оков расставил в нестройную, хрипатую шеренгу.

— Чтоб я твоей руки не видел! — зашипел работорговец, и Ярви втиснул кисть в разлохмаченный рукав. Теперь он стремился лишь к одному — только б его купили и забрали к новому хозяину — и вывели из этого смрадного ада на свет Матери Солнца.

Покупатели осторожно сошли по ступеням. У первого, лысоватого здоровяка, на поясе висел свернутый кнут, а колючий взгляд из-под кустистых бровей предостерегал, что дурачить такого встанет себе дороже. Второй был много моложе, долговязый, стройный и симпатичный, с пушком бороды и налетом горечи на губах. На его горле блеснул тусклый луч — ошейник. Выходит, он и сам невольник, хоть, судя по одежде, и в милости у хозяев.

Работорговец поклонился и показал дубинкой на шеренгу.

— Самые дешевые в лавке, — и не стал утруждаться цветистыми фразами. Изысканные слова с этим местом не сочетались.

— Одни негодные отбросы, — сказал долговязый раб, морща нос от запаха.

Его коренастый спутник не отступился. Мускулистой лапой он притянул спутника-невольника к себе и тихо проговорил на галинейском:

— Нам гребцы нужны, а не короли. — На этом языке разговаривали в Сагенмарке да на тамошних островах, но Ярви обучался на служителя и знал большинство языков земель моря Осколков.

— Капитан считать умеет, Тригг, — ответил симпатичный раб, беспокойно потирая ошейник. — А вдруг она сообразит, что мы ее надуваем?

— Скажем, что это лучшее из того, что было. — Впалые глазки Тригга изучали унылое сборище. — А потом ты ей выдашь новую бутылку, и она обо всем забудет. Или тебе серебро не нужно, Анкран?

— Знаешь же, что нужно. — Анкран стряхнул руку Тригга и скривил губы. Не удостаивая их взглядом, он вытаскивал невольников из ряда. — Этот… этот… вот этот…

Его рука проплыла над Ярви и начала отдаляться.

— Я умею грести, сир. — И это была величайшая ложь, произнесенная Ярви за всю свою жизнь. — Я ходил в помощниках у рыбака.

В итоге Анкран отобрал девятерых. Среди них слепой тровенландец, которого отец сменял на корову, старый островитянин с горбатой спиной и хромой ванстерец, которому с трудом давалось не кашлять, хотя бы пока за него не заплатят.

Ах да, еще и Ярви — законный король Гетланда.

Торговля велась лютая, но наконец Тригг с Анкраном добились от барыжника взаимопонимания. Струйка сияющих гривен полилась в руки торговца, несколько капель — обратно в кошелек, а главную долю пустили в карманы закупщиков, то есть, насколько понял Ярви, обворовали капитана.

По его подсчетам, он обошелся дешевле хорошей овцы.

И не жалел о цене.

Одна семья

Пришвартованный к причалу «Южный Ветер» походил на что угодно, только не на теплое и стремительное дуновение.

По сравнению с быстрыми, поджарыми судами Гетланда это был чудовищный увалень: большая осадка, раздутый корпус, две кряжистые мачты и пара дюжин громадных весел по обоим бортам. Нечищеную обшивку облепили водоросли вперемешку с раковинами гребешков. Закругленный нос и корму огибали надстройки с окнами-прорезями.

— В гостях хорошо, а дома лучше, — сказал Тригг, подталкивая Ярви на сходню, между парой мрачных надсмотрщиков.

На шканцах сидела темнокожая девушка и покачивала ногой, глядя, как новые невольники взбираются на судно.

— Получше вам не досталось? — спросила она почти без намека на акцент и изящно спрыгнула вниз. Она сама носила рабский ошейник, но из тонкой плетеной проволоки, а легкая цепь свободно обвивалась вокруг руки, словно украшение. Значит, эта рабыня здесь в еще большей милости, чем Анкран.

Она осмотрела горло кашляющего ванстерца и поцокала языком, ткнула пальцем в скрюченную спину шенда и с отвращением сдула щеки.

— Капитан не придет в восторг от такой бурды.

— А где же сама достославная предводительница? — Анкран как будто бы заранее знал ответ.

— Спит.

— На пьяную голову?

Темнокожая обдумала вопрос, слегка шевеля губами, будто вела подсчет.

— Не на трезвую.

— Ты, Сумаэль, давай курсом заведуй, — буркнул Тригг, проталкивая соузников Ярви вперед. — Гребцы — моя забота.

Сумаэль прищурила черные глаза на Ярви, когда, шаркая, он с ней поравнялся. Ее верхнюю губу насквозь прорезал шрам, и в выемке виднелся треугольничек белого зуба. Он поймал себя на мыслях о том, в каком южном краю она родилась и как попала сюда, старше она его или моложе — по ее коротко подрезанным волосам и не скажешь…

Проворной рукой она схватила и выкрутила его запястье — кисть вывалилась из рукава.

— У этого рука искалечена. — Без насмешки, голый факт — будто приметила в стаде хромую корову. — На ней всего один палец. — Ярви силился высвободиться, но на деле девушка оказалась крепче, чем с виду. — И тот, кажись, нездоровый.

— Хренов барыга! — Анкран растолкал их локтями, сгреб руку Ярви и повертел, изучая. — Ты ж сказал, что грести умеешь!

Ярви только опустил плечи и пробормотал:

— Я же не сказал, что хорошо.

— Да, похоже, верить нельзя никому, — сказала Сумаэль, приподняв черную бровь. — И как ему грести одной рукой?

— Как-нибудь приспособится, — заявил Тригг, подступая к ней. — У нас девять мест и девять рабов. — Он наклонился к Сумаэль, его плоский нос от ее заостренного отделяло не больше пяди. — Или ты жаждешь сама пересесть на скамью?

Она лизнула выемку на губе и осторожно отодвинулась.

— Я пойду проверю курс, ладно?

— Дельная мысль. Калеку прикуйте к веслу Джойда.

Ярви проволокли по горбатому мостку посередине палубы, поперек скамей по обоим бортам, где у огромных весел по трое располагались мужчины — как один налысо бритые, худые, в ошейниках. Каждый из них разглядывал Ярви с разной долей жалости к нему, жалости к себе, презрения и скуки.

Один скорчился на четвереньках, отдраивая палубу, — лицо скрывала целая копна линялых волос и бесцветной бороды — настолько оборван, что самые обносившиеся из гребцов против него казались князьями. Надсмотрщик отвесил ему равнодушный пинок, как приблудной собаке, и тот пополз прочь, волоча за собой тяжеленную цепь. Корабельное оснащение в целом выглядело небогатым, однако нехватку цепей здесь не испытывали.

Ярви, куда грубее необходимого, швырнули между двух невольников — не внушающего доверие вида. На конце весла громила-южанин с буграми и складками мышц там, где полагалось быть шее — запрокинул голову и смотрел, как кружат морские птицы. Возле уключины угрюмый старик — невысокий и коренастый, на его жилистых предплечьях топорщились седые волоски, а на щеках от жизни под открытым небом полопались вены, — ковырял мозоли на широченных ладонях.

— Что ж вы творите, боженьки! — качая головой, забарахтел тот, кто постарше, когда стражники закрепили подле него цепь Ярви. — У нас на весле — калека.

— Ты ж сам молил их о помощи? — заговорил южанин, не поворачивая головы. — Вот она, помощь.

— Я молил о помощи с двумя руками.

— Прими с благодарностью половину того, о чем молишь, — сказал Ярви. — Уж поверь, я не вымаливал ничего подобного.

Уголки губ здоровилы слегка подогнулись кверху, когда тот искоса посмотрел на Ярви.

— Раз надо таскать мешки — не хнычь, а начинай перетаскивать. Я — Джойд. Вон тот брюзгливый — Ральф.

— Меня Йорв зовут, — сказал Ярви, заранее продумав повествование о себе. Храни свою ложь бережно, как зерно на зиму, сказала бы мать Гундринг. — Я поваренком был…

Привычно свернув язык трубочкой и дернув головой, старик сплюнул за борт.

— Теперь ты никто, и все тут. Забудь обо всем, кроме следующего удара весла. Тогда станет чуточку легче.

Джойд тяжело вздохнул.

— От Ральфовых прибауток веселья не жди. Сам-то кислющий как лимон, но мужик что надо, коли выпадет пора прикрывать тебе спину. — Он выдохнул сквозь сомкнутые губы. — Впрочем, стоит признать, этого никогда не случится, раз его приковали сбоку.

Ярви грустно хихикнул, наверно, впервые с тех пор, как стал рабом. Наверно, и впервые, как стал королем. Но смех его надолго не затянулся.

Дверь полуюта с грохотом распахнулась — оттуда вальяжной походкой на свет вышла женщина, картинно воздела обе руки и завопила:

— Я пробудилась!

Очень высокой была она, с ястребиными чертами лица, смуглую щеку пересекал бледный шрам, а нечесаные волосы заколоты в клубок. Ее одежды — в обычаях дюжины народов — кричали крайне непрактичным роскошеством: полоскались рукава шелковой сорочки с обтрепанным кружевом, ветер ерошил серебристый мех полушубка, на одной руке — перчатка без пальцев, на другой — пальцы унизаны кольцами, позолоченный конец ремня с хрустальными бусинами болтался над рукоятью кривого меча, свисавшего до нелепости низко.

Она отпихнула ногой ближайшего гребца, водрузила остроносый сапог на его лавку и ухмыльнулась всему кораблю, сверкнув золотыми зубами.

Тотчас и рабы, и надсмотрщики, и моряки принялись бить в ладоши. Не присоединились ко всем только трое: Сумаэль сидела на шканцах, уперев язык в щеку, брусок нищего оборванца с прежним «хрысь-хрысь» отскребал шкафут, и с ними бывший государь Гетланда, Ярви.

— Сволочная стерва! — выцедил рукоплещущий Ральф сквозь остекленелую улыбку.

— Лучше похлопай, — проурчал Джойд.

Ярви поднял обе руки:

— К этому я приспособлен еще хуже, чем к веслу.

— Ой, детоньки, детоньки! — воскликнула женщина, от переизбытка чувств прижимая к груди кулак. — Вы оказываете мне чересчур много почестей! Впрочем, не бойтесь переборщить. Тем, кто к нам только что присоединился: я Эбдель Арик Шадикширрам, ваш капитан и благодетель. Должно быть, вы обо мне наслышаны — ведь имя мое гремит по всему морю Осколков и за его пределами, о да, до самых врат Первого Града и далее.

До Ярви ее имя прежде как-то недогремело, но, как привыкла повторять мать Гундринг: знающий толк в словах сперва постигает, когда надо безмолвствовать.

— Я бы попотчевала вас невероятными историями о моем красочном прошлом, — продолжала она, поигрывая то с кольцом в ухе, то с перьями шляпы, спадавшими куда ниже плеч. — Рассказами о том, как я возглавляла победоносный флот императрицы в битве при Фулку, о том, как стала возлюбленной самого герцога Микедаса, но отказалась за него выйти, о том, как разметала морскую блокаду Инчима, как правила судном в самый яростный шторм со времен Божьего Разрушения, как ловила кита, и то и се… но смысл?

Она с любовью похлопала по щеке ближайшего раба — достаточно сильно, чтобы ясно прозвучали шлепки.

— Скажем просто: отныне этот корабль — ваш мир, и здесь, на корабле, я — госпожа, а вы — чернь.

— Мы господа, — эхом откликнулся Тригг, мрачно обведя взглядом скамьи, — а вы — чернь.

— Сегодня мы неплохо подзаработали, несмотря на печальную потребность заменить нескольких ваших собратьев. — Пряжки капитанских сапог зазвенели, когда та вразвалку прошлась меж скамей. — Вечером каждый наестся хлеба и выпьет вина. — В честь такого впечатляющего проявления щедрости разнеслось ликование. — Так что, хоть всеми вами владею я…

Тригг шумно прокашлялся.

— …и другие пайщики нашего отважного судна…

Тригг с опаской кивнул.

— …мне по нраву считать нас одною семьей! — Капитан распростерла руки, принимая в объятия весь корабль. Ее непомерные рукава поплыли по ветру — будто пыталась взлететь гигантская птица. — Я для вас — терпеливая бабушка, Тригг и его охрана — добрые дядюшки, вы — шалуны-недоростки. Мы вместе сплотились против беспощадной Матери Моря, извечного, заклятого врага мореходов! Вам, детишкам, везет, поскольку я всегда страдала от переизбытка милосердия, жалости и доброты.

В ответ на это Ральф с омерзением харкнул.

— Большинство из вас уразумеет вести себя, как подобает благопристойным отпрыскам, но… вдруг… — и улыбка Шадикширрам увяла, уступив место деланой гримасе боли, — среди вас найдутся смутьяны, которые решат, что им со мной не по пути?

Тригг досадливо зарычал.

— Которые вздумают повернуться спиной к любящему семейству. Покинуть на произвол судьбы своих сестер и братьев. Бросить своих верных товарищей в какой-нибудь гавани. — Капитан провела кончиком пальца по тонкому шраму на щеке и оскалилась. — Или даже поднять подлую руку на тех, кто так заботливо за ними ухаживает.

Тригг с ужасом втянул воздух.

— Если вдруг некий дьявол подкинет вам подобные мысли… — Капитан наклонилась над палубой. — Подумайте о том, кто последним пытался так поступить.

Она выпрямилась, поднимая напоказ тяжелую цепь. А потом резко ее рванула и опрокинула вверх тормашками грязного оттиральщика палубы. Тот только взвизгнул — спутанный ком рук, ног, волос и лохмотьев.

— Не подпускайте это существо к острому железу и близко! — Она наступила на его ничком лежащее тело. — Ни к кухонному ножу, ни к ножницам, ни к крючку на удочке! — Она прошлась по нему, вминая в спину высокие каблуки — и, несмотря на неровность поверхности, ни на миг не потеряла осанку. — Он — никто и ничто! Все меня слышали?

— Сволочная стерва, — опять зашептал Ральф, когда та грациозно спрыгнула с головы оборванца.

Ярви смотрел, как несчастный скребун перекатывается на четвереньки, утирает кровь со рта, тянется к своему бруску и без единого звука отползает работать дальше. Лишь на мгновение он посмотрел капитану в спину: из-под всклокоченных волос выглянули его глаза — яркие, как звезды.

— По местам! — заорала Шадикширрам. Она одним махом взлетела по трапу на шканцы и приостановилась, теребя украшения на пальцах. — Правь на юг! В Торлбю, мои несмышленыши! Нажива ждет! И, Анкран?

— Да, капитан, — ответил Анкран в таком низком поклоне, что едва не подмел палубу.

— Притащи вина, от болтовни у меня разыгралась жажда.

— Все слыхали бабулю?! — проревел Тригг, разматывая кнут.

Загремел топот и раздались голоса, свист канатов и скрип снастей — вольные моряки бросились отдавать швартовы и готовить «Южный Ветер» к выходу из гавани Вульсгарда.

— Что же дальше? — шепнул Ярви.

Ральф лишь озлобленно фыркнул в ответ на такую наивность.

— Дальше? — Джойд поплевал на могучие ладони и примерился к отшлифованным рукоятям весла. — Гребем.

Взяли

Довольно скоро Ярви пожалел, что не остался в подвале работорговца.

— Взяли.

Башмаки Тригга отбивали неумолимый ритм. Старший надсмотрщик вышагивал по мостку со свернутым кнутом в мясистых руках и прочесывал глазами скамьи — кого им надобно воодушевить. Грубый голос грохотал размеренно и безжалостно:

— Взяли.

Не стало сюрпризом, что иссохшая рука Ярви справлялась с рукоятью огромного весла еще хуже, чем со щитом. Увы, мастер Хуннан теперь вспоминался заботливой нянькой по сравнению с Триггом. У этого бич служил первым средством при любых затруднениях, а когда после побоев у Ярви так и не выросли новые пальцы, его левое запястье приторочили к веслу трущими кожу лямками.

— Взяли.

Руки Ярви, его плечи и спину ломило все больней и больней с каждым непосильным рывком. Хоть шкуры, постеленные на банках, износились до мягкости шелка, а рукояти нагладко отшлифовали его предшественники, с каждым ударом весла зад драло все сильнее, а ладони словно свежевали заживо. Рассечения от кнута, синяки от пинков и нехотя заживавшие под грубым железом ошейника ожоги с каждым новым взмахом все злее разъедало морской водой и соленым ветром.

— Взяли.

Это истязание давно перевалило всякий мыслимый предел, до которого Ярви хватило б сил выдержать, — вот только кто бы мог представить, на какие нечеловеческие усилия способен подвигнуть кнут в умелых руках. Скоро, заслышав где угодно его треск или просто скрип башмаков Тригга в их сторону, Ярви вздрагивал, всхлипывал и крепче наваливался на свой участок весла, роняя со стиснутых зубов слюни.

— Этот мальчишка долго не протянет, — рычал Ральф.

— Один раз — один взмах, — тихо шептал Джойд. Сам он толкал весло плавно, размеренно, с нескончаемой силой — будто был сделан из стали и дерева. — Дыши медленно. Дыши вместе с веслом. Раз — вдох.

Ярви не понимал почему, но это немного помогало.

— Взяли.

Вот так стучали уключины и звенели цепи, скрежетали канаты и скрипел настил, а из гребцов — кто стенал, кто ругался, кто молился, кто мрачно безмолвствовал, и «Южный Ветер» понемногу продвигался вперед.

— Один раз — один взмах. — Мягкий голос Джойда вел его сквозь кромешную мглу отчаяния. — Раз — взмах.

Ярви не сумел бы назвать наихудшее из мучений: как жалит бич, или как горит натертая кожа, или как разламываются мышцы, или голод, или холод, или то, что он опустился так низко. И тем не менее неумолчный скрежет пемзы безымянного скоблильщика — вперед по палубе, назад по палубе, затем снова вперед по палубе; то, как мотаются туда-сюда его жидкие волосы; как сквозь рванину просвечивает исполосованная спина; как желтеют зубы за раззявыми, трясущимися губами, — напоминало Ярви о том, что бывает и хуже.

Всегда есть что-то, что еще хуже.

— Взяли.

Время от времени у богов просыпалась жалость над его несчастной долей, и те посылали глоток желанного ветра. Тогда Шадикширрам золотилась улыбкой и с видом терпеливой мамаши, которая не может не потакать неблагодарному отпрыску, приказывала убрать весла и развернуть угловатые паруса из окаймленного кожей сукна — и на весь свет объявляла о том, как ее доброта ее же и губит.

Тогда до слез ей признательный Ярви откидывался на неподвижное весло задней скамьи, смотрел, как над головой волнами колышется парусина, и впитывал вонь более чем сотни потных, разбитых, потерявших надежду людей.

— А когда мы моемся? — спросил Ярви во время одного такого благодатного затишья.

— Когда об этом позаботится Матерь Море, — прорычал Ральф.

Такое бывало нередко. Ледяные валы лупят корабль в борт, расшибаются и рассеиваются каплями брызг — и люди промокают до нитки. Матерь Море окатывает палубу и плещется под ногами, до тех пор пока все кругом не покроет соленая корка.

— Взяли.

Каждая тройка сидела на банке, под общим замком на троих. Ключи хранились только у капитана и Тригга. Каждый вечер прикованные к скамье невольники поедали свой скудный паек. Каждое утро они, прикованные к скамье, садились на корточки над щербатой бадьей. Прикованные к скамье, они засыпали, укрывшись загаженными одеялами и лысыми шкурами — над кораблем разносились их стоны, ропот и храп, и в воздухе клубился пар от дыхания. Раз в неделю, прикованные к скамье, они сидели молча, пока им кое-как грубо обривали головы и подбородки — для защиты от вшей, которая ничуть не избавляла от мелких попутчиков.

Единственный раз, когда Тригг с большой неохотой достал свой ключ и отпер один из замков, случился одним холодным утром — тогда кашляющего ванстерца нашли мертвым. Его одновесельники так и сидели с пустыми лицами, когда мертвеца стащили с банки и вытолкнули за борт.

Единственным, кто почтил словами его уход, был Анкран. Теребя себя за хлипкую бородку, он произнес:

— Нам понадобится замена.

На минуту Ярви приуныл: ведь тем, кто жив, теперь придется трудиться и за покойника. Затем его обнадежило: зато остальным достанется чуточку больше еды. А потом ему стало тошно от самого себя и своего нового образа мыслей.

Но не настолько тошно, чтобы он отказался взять свой кусочек пайка бедного ванстерца.

— Взяли.

Ярви не помнил, сколько ночей он провел обессиленным в забытьи; сколько раз по утрам просыпался, скуля от ломоты после того, как вчера надсаживался до предела — лишь затем, чтобы снова трудиться до потери сознания, да еще с побоями — чтоб не скулил; сколько дней он не думал вообще ни о чем, кроме следующего взмаха весла. И все-таки, наконец, пришел вечер, когда он провалился в сон без сновидений не сразу же после отбоя. Когда его мускулы начали крепнуть, первые мозоли полопались, а бич хлестал спину уже не так часто.

«Южный Ветер» стоял на якоре, плавно покачиваясь. Шел ливень, поэтому паруса опустили и растянули над палубой в виде большого навеса, по широкому полотнищу барабанили крупные капли. Тем, кто умел ими пользоваться, выдали удочки, и сгорбленный Ральф со своей что-то мурлыкал рыбам в темноте возле уключины.

— Для однорукого, — сказал Джойд, и цепь зазвенела, когда южанин упер здоровенную босую ногу в весло, — сегодня ты здорово греб.

— Ага. — Ральф харкнул прямо сквозь уключину, и изменчивый луч Отче Месяца высветил усмешку на его плоском лице. — Мы еще сделаем из тебя полгребца.

И хотя один из них родился от него за многие мили, а другой до него за долгие годы и Ярви ничегошеньки о них не знал, кроме того, что читалось на их лицах, и пускай тянуть весло на купеческой галере невесть какой подвиг для сына короля Атрика Гетландского, Ярви почувствовал, как щеки заливает гордость, а на глаза наворачиваются слезы — так между соратниками по веслу возникают необъяснимые и прочные узы.

Когда ты прикован с кем-то бок о бок, когда делишь с ним еду и невзгоды, бич надсмотрщика и пощечины Матери Моря, когда подстраиваешься под его ритм, толкая один и тот же неподъемный вал, когда вы прижаты друг к другу в ледяной ночи или поодиночке встречаете равнодушный холод — вот тогда ты начинаешь узнавать человека по-настоящему. Его, не спрося, втиснули между Ральфом и Джойдом, а неделю спустя Ярви поневоле задумался: а были ли у него вообще хоть когда-нибудь друзья лучше и ближе этих?

Впрочем, это скорее говорило о его прошлой жизни, чем о теперешних спутниках.

На другой день «Южный Ветер» подошел к Торлбю.

Пока Сумаэль, угрюмо стоя на баке, понуканьями, угрозами и бранью не вывела пузатую галеру к причалу, где кипела суета, Ярви не верилось, что сейчас он живет в том же мире, в котором когда-то был королем. Но он, тем не менее, здесь. Дома.

Знакомые серые постройки охватывали ярусами покатые склоны, становясь величественней и старше по мере того, как Ярви поднимал взгляд — пока, черная на белесом небе, опираясь на прошитый туннелями утес, перед ним не предстала цитадель. Место, где он вырос. Отсюда виднелась шестигранная башня, покои матери Гундринг — там он корпел над ее уроками, там раскрывал ее загадки, наперед наметив счастливую жизнь служителя. Отсюда виднелся сверкающий медью купол Зала Богов — там он обручился с двоюродной сестрой Исриун, там их руки перевязали вместе и ее губы коснулись его губ. Отсюда виднелись холмы и дюны, где стояли курганы предков — там боги и люди услышали, как он поклялся отомстить убийцам своего отца.

Удобно ли сидится на Черном престоле дяде Одему? Поют ли ему здравицы подданные, которые, наконец, получили короля себе по нраву? Конечно.

Пошла ли к нему в служители мать Гундринг? Нашептывает ли у дядиного плеча свои краткие и мудрые советы? Скорее всего.

Взяли ли на место Ярви нового ученика? Протирает ли тот штаны на его стуле, кормит ли его голубей, носит ли каждый вечер дымящийся чай? А как же.

Прольет ли Исриун горькие слезы оттого, что ее увечный нареченный уже не вернется? Она забудет его с той же легкостью, с какой позабыла брата.

Пожалуй, о нем будет тосковать только мать — и то по одной причине: несмотря на все хитроумие, ее стальная хватка на государстве рассыплется в прах без сына-марионетки на черном детском стульчике.

Сожгли ли в его честь корабль, воздвигли ли пустой курган, как утопшему дяде Атилю? Что-то он сомневался.

Пока он думал об этом, его иссохшая кисть свернулась в узловатый, дрожащий кулак.

— Чего ты встревожился? — спросил Джойд.

— Здесь был мой дом.

Ральф устало вздохнул.

— Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: прошлое прошло навеки.

— Я дал клятву, — сказал Ярви. — Клятву, от которой не уплыть, как ни греби.

Ральф снова вздохнул.

— Послушай того, кто знает наверняка, поваренок: никогда ни за что не клянись.

— Но раз ты уже поклялся, — сказал Джойд. — Что теперь?

Ярви помрачнел и до боли стиснул челюсти, глядя на крепость. Может статься, боги послали это испытание в наказание. За то, что он был таким доверчивым, таким самодовольным, таким слабым. Но они оставили его в живых. Ему даровали возможность исполнить клятву. Пустить кровь вероломному дядюшке. Вернуть Черный престол.

Но боги не станут ждать целую вечность. С каждым новым восходом тускнеет память об отце. С каждым новым полднем тает могущество матери. С каждыми новыми сумерками дядина длань, обхватившая Гетланд, сжимается крепче. С каждым заходом солнца надежды Ярви подтачивает тьма.

Ясно одно: ни о каком возмездии и возвращении королевства нет и речи, пока он привязан к веслу и прикован к скамье.

Пора искать путь на свободу.

Инструменты служителя

Взмах неподъемного весла, и снова взмах — и Торлбю, и дом, и прежняя жизнь текли, плавно скользя, в небытие. На юг неспешно продвигался «Южный Ветер» — вот только ветер был плохим помощником гребцам на судне. На юг, мимо Гетландских мысов, шхер и заливов, обнесенных валами поселений, рыбацких лодок на волнах прибоя. Мимо луговин и пастбищ, мимо всхолмий с черными точками овец.

И беспощадная, под скрип зубов и надрывы жил, война Ярви с веслом продолжалась. Нельзя сказать, что он побеждал. Победителей не было. Но его поражения, пожалуй, становились не настолько разгромными.

Сумаэль вела их вплотную к берегу, после того как судно, пройдя устье реки Шлемов, загудело от ропота и молитв. Гребцы со страхом посматривали в сторону моря, где спираль черной тучи взрезала небо. Пусть отсюда не разглядеть, но все знали — там, за горизонтом, таилась ломаная цепь островков, которые венчали обломки эльфийских башен.

— Строком, — прошептал Ярви, вытягиваясь, чтобы лучше видеть, и одновременно страшась туда смотреть. В века былые из разрушенных эльфийских жилищ люди часто приносили дивные вещи — остатки тех времен, но гордились ими недолго, заболевали и вскоре умирали, и Община служителей объявила те места запретными для человека.

— Отче Мир, защити нас, — буркнул Ральф, начертав нетвердой рукой над своим сердцем священные знаки. Рабам не нужен был кнут, чтобы удвоить усилия и оставить тень над морем далеко за кормой.

Самое смешное, что именно этим маршрутом Ярви должен был плыть на свое испытание. В том путешествии принц Ярви, развалившись с книгами на вышитом покрывале, не уделил бы и мысли страданиям невольников на веслах. Теперь, прикованный к банке, он выбрал себе предметом штудий «Южный Ветер». Сам корабль, людей на нем и то, каким образом ими можно воспользоваться, чтобы навсегда от них же освободиться.

Главный инструмент служителя — это люди, часто повторяла мать Гундринг.

Эбдель Арик Шадикширрам, флотоводец, славная подвигами в любви и торговом деле, большую часть времени пила, а почти все оставшееся время спала в пьяной отключке. Порой ее храп доносился с каюты на кормовой надстройке, непостижимым образом отбивая такт ударам весел. Порой, в подавленном состоянии духа, она выходила с полупустой бутылкой на бак, где, уперев руку в бедро, угрюмо вглядывалась вперед — словно подначивала ветер дуть крепче. Порой она бродила по продольному мостку, раскидывая шутки и хлопая рабов по взмыленным спинам, будто давних друзей. Проходя мимо безымянного скоблильщика палубы, она никогда не упускала случая придавить его, пнуть или вылить на голову ночной горшок, после чего отхлебывала вина и ревела во всю глотку: «За наживой!» — а все гребцы были обязаны рукоплескать, и тот, кто ликовал особенно громко, мог и сам отведать капитанского винца, а тот, кто сидел молча, — тригговой плетки.

Тригг — смотритель, главный надзиратель, железная лапа, старший после капитана. Он имел долю в прибыли. Он командовал охраной — примерно парой дюжин стражников, и отвечал за рабов, и следил, чтобы те строго выдерживали именно тот темп, который требовался капитану. Он был жесток, но при этом обладал внушающей страх справедливостью, ибо не знал снисхождения ни к кому. У него не было любимцев. Все получали свой кнут одинаково.

Анкран хранил припасы — представление о справедливости было ему незнакомо. Спал он под верхней палубой, на мешках, и был единственным рабом, кому время от времени дозволялось сходить с корабля. В его задачу входило закупать провиант и одежду, а потом делить и отмерять. И он трудился, проворачивая каждый день тысячу мелких надувательств. Он брал полутухлое мясо, урезал всем пайку, заставлял штопать втридорога купленные лохмотья — и делился прибытком с Триггом.

Когда он проходил мимо, Ральф всегда сплевывал с особенным отвращением.

— На кой этому подлому проныре серебро?

— Есть люди, которым просто нравятся деньги, — спокойно рассуждал Джойд.

— И рабы?

— Рабы хотят того же, что и все. Так они мирятся с тем, чего у них нет.

— Видать, так, — говорил Ральф, задумчиво глядя на Сумаэль.

Их проводник проводила большую часть своего времени на настиле одной из надстроек: сверялась с таблицами и инструментом; хмурилась на солнце либо на звезды и вела подсчет, загибая проворные пальцы; указывала на какую-нибудь скалу или мель, грозовую тучу или зыбкое течение и загодя рявкала, предостерегая команду. Пока «Южный Ветер» был в море, Сумаэль расхаживала по всему судну, но стоило им зайти в порт, как капитан первым делом цепляла ее длинную, изящную цепочку к железному кольцу на юте. Пожалуй, эта рабыня с ее умениями стоила больше всего корабельного груза.

Порой она лазила меж гребцов, не обращая на них внимания, карабкалась через весла, скамьи и людей, чтобы проверить, как закреплены снасти, или промерить глубину у борта отвесом с навернутыми узлами. И всего раз она улыбалась на глазах у Ярви — когда с верхушки мачты изучала побережье в трубу из надраенной меди и ветер рвал ее короткие волосы. Должно быть, так же радостно чувствовал себя Ярви у очага матери Гундринг.

Теперь перед их взором раскинулся Тровенланд. Голодные волны штурмовали тусклые серые утесы, прибой обгладывал отмели вдоль серых песчаных пляжей, тянулись серые города, где на пристанях копейщики в серых кольчугах угрюмо провожали плывущие корабли.

— Мой дом стоял недалеко отсюда, — сказал Ральф, когда они опустили весла в воду одним серым утром. Изморось покрыла все вокруг росистыми капельками. — Два полных дня скакать в глубь страны. У меня было справное хозяйство, справная каменная печь и справная жена, которая принесла мне двух справных сыновей.

— А как ты здесь оказался? — спросил Ярви, бессмысленно теребя лямки на натертом левом запястье.

— Я воевал, сражался. Лучник, моряк, меченосец, а по летней поре — налетчик. — Ральф поскреб массивную челюсть, уже в седых колючках — казалось, его борода вылезает наружу, не прождав и часа после того, как ее сбреют. — Я дюжину лет прослужил у капитана по имени Хальстам, тот был легок на подъем. Я был его кормчим, с нами ходили Хопки Прищемипалец, и Синий Дженнер, и другие хваткие молодцы. Кой-какой успех в набегах нам улыбался, так что я мог позволить себе всю зиму просидеть у огня, попивая добрый эль.

— Эль со мной станет спорить, но жизнь-то, кажись, была неплохая, — проговорил Джойд, безотрывно глядя куда-то вдаль. Наверно, на собственное прошлое.

— Над тем, кому хорошо, боженьки горазды похохотать до отвала. — Ральф, причмокнув, всморкнул харкотину и послал ее в полет через борт. — Как-то зимой, как раз когда с выпивкой было туго, Хальстам свалился с коня и помер, а корабль перешел к его старшему сынку. Юный Хальстам был человек совсем другого склада: болтовни и гордости до хрена, а с умишком туго.

— Иногда сын с отцом ни в чем не схожи, — пробормотал Ярви.

— Хоть рассудок мой и был против, пошел я и к нему в кормчие. Вот не прошло и недели, как мы вышли в море, и он решил напасть на купеческий когг, слишком уж сильный для него. Хопки с Йеннером и много-много других в тот день отправились за Последнюю дверь. А горстку живых со мной вместе взяли в плен да потом продали. Два лета назад это было, и с тех самых пор я толкаю весло для Тригга.

— Горький конец, — сказал Ярви.

— Такой бывает у многих слащавых историй, — сказал Джойд.

Ральф пожал плечами.

— Я не скулю. Мы гуляли с размахом, наловили не меньше пары сотен инглингов и всех продали в рабство. А потом упивались наживой. — Старый разбойник потерся кистью о шершавые волокна весла. — Говорят, какое зерно посеешь, такой урожай и пожнешь. Видать, не врут.

— Ты бы сбежал, если б мог? — тихо пролепетал Ярви, не упуская из виду Тригга.

Джойд прыснул со смеху.

— В селении, где я жил, есть колодец. В этом колодце вода — самая вкусная в целом мире. — Он закрыл глаза и облизал губы — словно отведал той воды. — Я отдал бы все что есть за глоток воды из того колодца. — Он развел руками. — Но отдавать мне нечего. И глянь-ка на того, кто в последний раз решил сбежать.

И он кивнул на скоблильщика, чей брусок бесконечно скреб, и скреб, и скреб палубу, и позвякивала тяжелая цепь, когда тот переставлял сбитые, отекшие колени на своем пути в никуда.

— Расскажите о нем, — попросил Ярви.

— Не знаю, как его звали. Ничто — так мы его все зовем. Когда меня привели на «Южный Ветер», он тянул здесь весло. Однажды ночью, у берегов Гетланда, он попытался уйти. Как-то выпутался из цепей и украл нож. Он убил троих охранников и порезал колено четвертому — так, что тот мужик не сможет ходить никогда. И это он оставил отметину на личике нашего капитана, пока они, вдвоем с Триггом, его не повалили.

Ярви оторопело смотрел на завшивленного скребуна.

— И все это — одним ножом?

— Да и ножик-то небольшой был. Тригг хотел вздернуть бунтаря на мачте, но Шадикширрам решила сохранить ему жизнь, нам всем, стало быть, в назидание.

— Милосердие ее и погубит, — вставил Ральф и безрадостно хохотнул.

— Она зашила порез, — продолжил Джойд, — а на него надела неподъемную цепь, наняла больше охранников и приказала им ни за что не подпускать его к острому железу. С тех самых пор он и драит тут палубу, и с тех самых пор я не слыхал от него ни слова.

— А ты? — спросил Ярви.

Джойд искоса ухмыльнулся.

— Я, когда надо, словечком, бывает, обмолвлюсь.

— Да нет, в смысле, какова твоя история?

— Я пекарем был. — Засвистели канаты, выбирая якорь, и Джойд вздохнул, сомкнул ладони на рукоятках весла, отшлифованных им самим до блеска, и, приноравливаясь, покрутил. — А теперь я тяну весло — вот и вся моя история.

Глупец бьет

Джойд тянул весло, и Ярви тянул вместе с ним, и даже на его левой, увечной руке твердели мозоли. Его лицо огрубело от непогоды, а тело вытянулось, стало упругим и жестким, как Триггов кнут. Под ливень и шквал они обогнули мыс Бейла — нависшая над берегом крепость еле виднелась за завесой струй. Затем судно повернуло к востоку, в более спокойные воды — их бороздили корабли всех народов и всевозможных форм. Стремясь поскорее увидеть Скегенхаус, Ярви весь извертелся у весла.

Само собой, первыми он увидел руины эльфийских сооружений. Огромные отвесные стены, гладкие, как шелк, нетронутые у подножия бессильной яростью Матери Моря, но выше изломанные и покореженные: в трещинах блестел металл, перекрученные балки торчали как кости в распоротых ранах. Наверху стен, где лежал камень новодельной кладки, горделиво развевались флаги Верховного короля.

Надо всем высилась Башня Служителей. Она высилась над всяким сооружением и каждой постройкой вкруг моря Осколков — если не считать развалин Строкома и Ланаганда, куда не отважится ступить ни один ныне живущий. Три четверти ее головокружительной высоты принадлежало работе эльфов: каменные колонны без швов и стыков, идеально квадратные, идеально ровные, иные из огромных окон до сих пор залиты черным эльфийским стеклом.

На высоте, быть может, пятикратной в сравнении с цитаделью Торлбю эльфийская огранка была словно срезана, а после содрана. Когда сокрушали Бога, здесь плавился, а потом твердел громадными, как слезы великана, каплями камень. Впоследствии долгие поколения служителей возводили над ним венец из леса с изразцовыми башенками, помостами, балконами и просевшими крышами. Дымились трубы, и как гирлянды свисали канаты и цепи. Покрывшись пятнами от старости и птичьего помета, гниющее творение человека смотрелось чудно и нелепо в отличие от навеки ледяной безупречности своего основания.

Самые высокие купола по кругу усеивали крапинки. Похоже, голуби, такие, как те, за которыми когда-то ухаживал Ярви. Как тот, что заманил на гибель отца. Небось наперебой курлычат сообщения служителей со всего моря Осколков. А вон там уж не бронзовокрылый ли орел несет ответ на слово Верховного короля?

В этой древней башне Ярви проходил бы свое испытание. Здесь, в случае успеха, он бы поцеловал в щеку праматерь Вексен. Здесь бы окончилась жизнь его — принца и началась бы жизнь его — служителя, а жизнь его — презренного раба так и не стала бы явью.

— Весла вверх! — возвестила Сумаэль.

— Весла вверх! — подхватил рев Тригга: пусть всяк уяснит, что командует тут именно он.

— Весла туда, весла сюда, — буркнул Ральф. — Будто сами ни хрена не знают, куда их девать.

— Скегенхаус. — Ярви почесал покрасневшую кожу на руке. «Южный Ветер» полз к причалу, портовики тянули судно, и Сумаэль, спрыгнув с юта, заорала им поберечься. — Центр мира.

Джойд фыркнул.

— По сравнению с великими городами Каталии — конюшня, и только.

— Мы не в Каталии.

— Нет, не в Каталии. — Здоровяк отяжелело сел и тяжко вздохнул. — К сожалению.

В порту так провоняло застарелой гнилью и соленой тухлятиной, что этот смрад пробивался даже сквозь вонь от Ярви и его спутников. Множество приколов стояли незанятыми. Окна заплесневелых строений зияли темной пустотой. За причалом гнила большая куча зерна, поросшая сорняками. Стражники с эмблемами Верховного короля прохлаждались, бросая кости. По закоулкам сутулились нищие. Возможно, этот город и больше, но жизнь далеко не так бурлила здесь, как в Торлбю — не видать ни торговой суматохи, ни строительства новых домов.

Пускай пережитки эпохи эльфов поражали своим величием, но тот Скегенхаус, что построили люди, определенно разочаровывал. Ярви свернул язык трубочкой и по четкой дуге плюнул за борт.

— Молодец. — Ральф удостоил его кивком. — Хоть гребешь ты по-прежнему так себе, но в делах, по-настоящему важных, успех налицо.

— Поработайте пока без меня, малыши! — Шадикширрам важно прошествовала из каюты на палубу в своих самых цветастых нарядах, нанизывая на пальцы новые украшения. — Меня ждет прием в Башне Служителей!

— Наших денег они там ждут, — грохнул Тригг. — Почем в этом году разрешение?

— Наверно, чуточку дороже, чем в прошлом, — Шадикширрам облизала палец и, наконец, сумела навернуть на него в особенности безвкусный и яркий перстень. — Доходы Верховного короля должны расти.

— Лучше швырнуть деньги Матери Морю, чем шакалам из Общины служителей.

— Я б тебя швырнула Матери Морю, когда б не знала наверняка, что она тут же вышвырнет тебя обратно. — Шадикширрам вытянула руку и полюбовалась блеском украшений. — С разрешением в кармане у нас есть право торговать по всему морю Осколков. А без него… пфу…

И она сдула с кончиков пальцев всю предполагаемую прибыль.

— Верховный король ревностно оберегает свои доходы, — негромко заметил Джойд.

— А как ты думал, — ответил Ральф, пока все смотрели, как капитан лениво пинает в бок Ничто, а потом вышагивает по сходне. Следом, на цепи, семенил Анкран. — Эти доходы и делают из него такого Верховного. Без них он, как и все, рухнул бы на землю.

— И у больших людей — большие враги, — добавил Джойд, — а война — чертовски дорогая игрушка.

— Строить храмы догоняет где-то рядом. — Ральф кивнул на скелет огромадного здания, проступавший поверх ближних крыш. Сооружение облепила такая густая паутина лестниц, лесов и лебедок, что Ярви не угадал бы даже его форму.

— Это храм Верховного короля?

— Не самого — у него появился новый бог. — Ральф опять сплюнул в уключину, промазал и обслюнявил обшивку. — Скорее памятник его непомерному самомнению. Четыре года строят, и не готова и половина.

— Порой мне кажется, что таких существ, как боги, и вовсе нет, — протянул Джойд, задумчиво пощелкивая по губам кончиками пальцев. — А потом я думаю — кто ж тогда сотворил из моей жизни весь этот ад?

— Старый бог, — вмешался Ярви, — а не новый.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ральф.

— Прежде чем эльфы объявили Ей войну, была лишь один Бог. Но их обуяла гордыня, и они использовали магию, настолько сильную, что та вспорола в ткани мира Последнюю дверь, уничтожила их самих и сокрушила Единого Бога, разбив Ее на множество. — Ярви кивнул на невиданный размах строительства. — На юге есть вера, что Единого Бога сокрушить невозможно. Что все множество других богов — лишь грани и воплощения Единого. Судя по всему, Верховный король увидал в их богословии свою пользу. А может, увидала праматерь Вексен.

Он обдумал эту мысль.

— А может, она решила подольститься к императрице Юга тем, что отныне они будут молиться на один манер. — Ярви вспомнил, как голодно сверкали глаза праматери, когда он опустился перед ней на колено. — А может, она считает, что народ, который поклоняется единому Богу, скорее поклонится и единому Верховному королю.

Ральф снова сплюнул.

— Прошлый Верховный король был изрядной мерзостью, зато считал себя только первым из братьев. А этот чем старше, тем больше подгребает под свою власть. Они со своей сволочью-служительницей не успокоятся, пока не залезут выше своего Единого Бога и не опустят весь мир на колени перед своими сморщенными задницами.

— Тому, кто поклоняется Единому Богу, выбор дороги неведом: она даруется ему свыше, — задумчиво продолжал Ярви. — Ему нельзя отказаться от просьбы, но должно подчиняться приказу.

Он вытянул свою цепь и уставился на ее железные звенья.

— Единый Бог протянет невольничьи цепи по всему миру, от Верховного короля, через королей малых, ко всем остальным — каждое звено в надлежащем месте. В рабство обращены все.

Джойд нахмурился исподлобья.

— Ты глубоко мыслишь, Йорв.

Ярви пожал плечами, и цепь упала.

— На весле больше проку от здоровой руки.

— Ну ладно, но как же все-таки один бог справляется со всем на свете? — Ральф обвел рукой затхлый город вместе с его обитателями. — Как один и тот же бог может быть у коровы и рыбы, у моря и неба? Как она может быть одновременно за мир и войну? Чушь дурацкая, да и только.

— Быть может, Единый Бог навроде меня. — Сумаэль развалилась на юте, опираясь на локоть с запрокинутой набок головой, и расслабленно покачивала ногой.

— Такая же лентяйка? — проворчал Джойд.

Девушка усмехнулась.

— Она выбирает курс, но есть много мелких богов — они сидят на цепи и гребут.

— Простите меня, о всемогущая, — произнес Ярви, — но мне вот отсюда видно, что на вас те же оковы, что и на всех.

— Покамест, — ответила она, набрасывая цепь на плечи подобием шарфа.

— Тоже мне, один Бог, — снова раздраженно бросил Ральф, качая головой на недостроенный храм.

— Лучше один, чем никакого, — прорычал, подходя к скамьям, Тригг.

Невольники погрузились в молчание, все знали, что отсюда их курс лежит в страну шендов, которые не знают милости к чужеземцам, не молятся никаким богам, не преклоняют колени ни перед каким королем, каким бы верховным тот ни был.

Однако серьезная опасность сулит серьезную выгоду — так объявила команде Шадикширрам, когда вскочила на борт, держа в руках нацарапанное рунами разрешение на торговлю. У нее так горели глаза, что можно было подумать, этот пергамент ей вручил лично Верховный король.

— От шендов нас эта бумажка не защитит, — заворчал кто-то с задних банок. — Они сдирают с пленных кожу и жрут своих умерших.

Ярви фыркнул со смеху. Он изучал языки и обычаи большинства стран вокруг моря Осколков. Невежество питает страх, говорила мать Гундринг. Знание страх убивает. Когда ты познаешь чужой народ, то в итоге оказывается, что они такие же люди, как все.

— Шенды не любят чужеземцев, потому что мы вечно воровали их и увозили в рабство. А так они не более дикие, чем любой другой народ.

— Поэтому мне уже стало страшно, — негромко вставил Джойд, не спуская глаз с разматывающего кнут Тригга.

После полудня они гребли на восток с новым разрешением торговать и новым грузом на борту, но висели на них все те же старые цепи. Башня Служителей умалялась и таяла за кормой. К закату они укрылись в скалистой бухточке. Перед тем как уйти за пределы мира, Матерь Солнце разбросала золото по воде и разрисовала облака необыкновенными красками.

— Не нравится мне это небо! — Сумаэль забралась на мачту и, обхватив ногами рею, мрачно наблюдала за горизонтом. — Завтра мы должны остаться тут.

Шадикширрам отмахнулась от предостережений, как от мух.

— В этой лужице какие могут быть бури? А у меня чутье на добрую погоду. Идем дальше. — Она вышвырнула в море пустую бутыль и послала Анкрана за новой, не обращая внимания на то, как Сумаэль качает головой, глядя в небо.

Пока «Южный Ветер» покачивался на волнах, а моряки с охраной сгрудились на юте возле жаровни — покидать кости по-маленькой, какой-то раб тонким, ломаным голосом завел непристойную песню. Он забыл половину слов и вместо них мычал околесицу — зато под конец со всех сторон грохнул усталый смех и кулаки заходили по веслам в знак одобрения.

Потом вступил другой, низко и хрипло, но с зажигательной песней про Бейла Строителя, который на самом деле не строил ничего, только возводил горы трупов и в конце концов стал первым Верховным королем, неся огонь, меч и суровое слово всякому несогласному. Жестокие властители выглядят куда лучше, если смотреть на них из будущего, и вот к поющему присоединилось еще несколько голосов. Наконец, Бейл в жаркой битве вошел в Последнюю дверь, как и положено герою, и песня кончилась, как и положено песням, и в честь певца пронесся новый круг стука и топота.

— У кого еще есть песня? — выкрикнул кто-то.

И к удивлению всех и даже его собственному, вышло так, что песня нашлась у Ярви. Это была колыбельная, которую по ночам напевала мать, когда он, еще маленький, боялся спать в темноте. Он сам не знал, почему ему взбрела на ум именно эта песня, но его голос взлетел высоко и свободно, а потом устремился прочь от зловонного корабля, вдаль, к тем вещам, которые все эти люди давным-давно позабыли. Джойд сидел, раскрыв рот, и Ральф таращился во все глаза, и Ярви казалось, что он еще никогда не пел и вполовину так хорошо, как сейчас, сидя беспомощно на цепи, на этой гнилой посудине.

Когда он закончил, опустилась тишина. Лишь еле-еле поскрипывала обшивка, когда под кораблем проплывали неспешные волны, шуршал снастями ветер и вдали курлыкали чайки.

— Давай еще одну, — произнес кто-то.

И Ярви спел им еще одну, а потом еще, и еще одну после. Он пел о потерянной любви и любви обретенной, о высоких подвигах и низком предательстве. Балладу о Фроки, таком хладнокровном и невозмутимом, что уснул прямо посреди сражения. Напев об Ашенлир, такой остроглазой, что могла сосчитать все песчинки на морском берегу. Он пел о Хоральде Путешествующем Далеко, том, кто побил в корабельной гонке черкнокожего короля Дайбы и под конец заплыл так далеко, что упал с края света. Он пел об Ангульфе Копыто, Молоте Ванстера и никому не сказал, что тот был его прадедом.

Каждый раз, как он заканчивал петь, его просили еще — до тех пор, пока Отче Месяц не взошел над холмами и не истаял в ночи последний отзвук сказания о Берреге, о том, кто своей смертью положил начало служителям и защитил мир от колдовства.

— Прямо птичка с одним крылышком. — Ярви обернулся. Сверху вниз на него смотрела Шадикширрам, поправляя заколки в клубке волос. — Мило поет, а, Тригг?

Надсмотрщик сморкнулся и вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Ничего подобного в жизни не слыхал. — Он так расчувствовался — аж задохся.

Мудрые терпеливо ждут своего часа, любила повторять мать Гундринг, но ни за что его не упустят. Поэтому Ярви поклонился и заговорил с Шадикширрам на ее родном наречии. Знал он его далеко не в совершенстве, но хороший служитель к любому сумеет обратиться как подобает.

— Большая честь, — сладкозвучно начал он, думая о том, как бы подсунуть ей в вино корень черного языка, — спеть для такой знаменитой предводительницы.

Она сузила глаза.

— Ты что — мешок с сюрпризами? — И швырнула ему почти пустую, недопитую бутыль, а потом пошла прочь, напевая настолько фальшиво, что Ярви едва узнал балладу о Фроки.

Если бы такое вино ему подали за отцовским столом на пиру, он бы плюнул им в харю рабу-подносильщику — а теперь это был лучший в его жизни вкус: вкус ягод, свободы и солнца. Делиться тем, что плескалось на дне, было мучительно больно, но широкая улыбка Ральфа, после того, как тот сделал глоток, вознаградила Ярви сполна.

Когда они стали укладываться спать, Ярви обнаружил, что другие рабы теперь посматривают на него по-другому. А может, они вообще только сейчас впервые на него посмотрели. Даже Сумаэль уставилась со своего места на шканцах: хмуро и задумчиво, точно он был итогом расчетов, который никак не сходился.

— Почему меня все разглядывают? — шепнул он Джойду.

— Им редко достается что-то хорошее. А ты им кое-что дал.

Ярви улыбнулся и под самый подбородок натянул облезлые шкуры. Ему ни за что не перерезать охрану кухонным ножом, но, возможно, боги вручили ему оружие посерьезнее. Пускай время сочилось сквозь пальцы — своими ему не удержать его в любом случае. Но пока придется терпеть. Стать терпеливым, как зима.

Однажды, в сильном гневе, его ударил отец. После мать отыскала Ярви и увидела, что он плачет. Бьют — глупцы, сказала тогда она. Мудрый человек дарит улыбки, наблюдает и учится.

А потом бьет.

Дикари

В детстве Ярви подарили небольшой кораблик из пробки. Кораблик прожил недолго — брат отобрал его и выбросил в море. Ярви лег тогда на камни на самом краю обрыва и смотрел, как корабликом забавлялись волны — крутили, швыряли, — пока тот не сгинул совсем.

И вот теперь Матерь Море сделала «Южный Ветер» точно такой же игрушкой.

Желудок Ярви подскакивал к кислому от рвоты рту, когда они взбирались на поднимающуюся из пучины водяную гору, а потом вываливался из задницы, когда судно падало на белопенное поле. Корабль трясло, он зарывался носом и рыскал, набирал воду, проваливался после каждого подъема глубже и глубже, пока черные валы не вздыбились до самого неба, и Ярви окончательно убедился в том, что перед ними разверзлись неведомые глубины, и все до одного в них потонут.

Ральф перестал повторять, что с ним бывало и хуже. Правда, Ярви уже и расслышать его не мог. Уже нельзя было различить — где гром с небес, а где ревут волны, трещит и воет деревянный корпус, стонут канаты, стенают люди.

Джойд перестал повторять, что небо светлеет. Больше нельзя было понять, где кончается хлещущее море и начинается хлещущий дождь. Вода и ветер жалили, как единое гневное облако, в котором Ярви едва различал ближнюю мачту — до тех пор, пока мрак бури не озарился вспышкой, в которой и корабль, и распластавшаяся на нем команда на миг застыли четкими черно-белыми изваяниями.

Джойд сражался с веслом, на отвердевшем, точеном лице бугрились мускулы. Ральф, с выпученными глазами, вносил в этот бой собственный вклад. Сумаэль вцепилась в то самое кольцо, к которому ее всегда приковывали на стоянках в порту, и визжала что-то, что из-за визга урагана никому не удавалось расслышать.

Шадикширрам сейчас прислушивалась к ней еще меньше обычного. Капитан стояла на шканцах, обвивая рукой мачту, словно пьяного собутыльника, и, хохоча, грозила небу обнаженным мечом и — когда Ярви сквозь рев разобрал слова — призывала шторм не жалеть и ударить сильнее.

Все равно от приказов сейчас не было никакого толку. Весла — как бешеные быки, и Ярви мотало за лямки на запястье, точно мать тянула его за собой, когда он был маленьким. Его соленые от моря губы стали солеными от крови, когда весло врезало по лицу.

Ни разу в жизни он не был таким беспомощным, ни разу в жизни ему не было так страшно. Ни тогда, когда он прятался от отца по темным закоулкам цитадели. Ни тогда, когда он взглянул в залитое кровью лицо Хурика и Одем произнес: «Убей его». Ни тогда, когда он корчился у ног Гром-гиль-Горма. Те, кто грозил ему, были сильны и могучи, но эти страхи бледнели перед всесокрушающей яростью Матери Моря.

Новая вспышка высветила линию прибоя, где буруны кромсали и грызли изломанный берег, высветила черные деревья и черную скалу, с которой слетали белые брызги.

— Боги, спасите нас, — шептал Ярви, зажмурив глаза. Корабль содрогнулся, он отлетел назад и ударился затылком о весло на той банке. Люди поскальзывались и спотыкались, слетали со скамей, докуда позволяла длина цепи, цеплялись за любую ветошь, только бы их не задушили собственные ошейники. Сильная рука Ральфа схватила Ярви за плечо и крепко вжала в скамью, и тому, как ни странно, стало немного спокойнее от того, что в последнюю минуту жизни он прикасается к другому человеку.

Он молился так отчаянно, как никогда не молился прежде, всем богам, высоким ли, малым, о каких только вспомнил. Он молил не о Черном престоле, не об отмщении вероломному дяде, не об обещанном Исриун поцелуе и даже не о том, чтобы избавиться от ошейника.

Он вымаливал свою жизнь.

Раздался режущий уши удар, от которого задрожала обшивка, и весь корабль зашатался. Весла ломались, как сухие сучки. Огромная волна захлестнула палубу и поволокла Ярви за одежду, и он понял, что умрет той же смертью, что и дядя Атиль, проглоченный безжалостным морем…


Настал рассвет, немилостный и тусклый.

«Южный Ветер» покоился на мели, припав на борт, словно громадный кит, выброшенный на холодную гальку. Ярви — мокрый до нитки, в синяках, но живой — сгорбился и дрожал на вывернутой под острым углом скамье.

Шторм рычал из темноты, вдалеке, на востоке, но в серо-голубой утренней мути поднимался холодный ветер, и дождь неослабно лил на оборванцев на веслах. Большинство ворчало на болячки и ссадины, некоторые же скулили над ранами посерьезнее. Одна скамья сорвалась с пазов и упала в море, не иначе унося трех злополучных гребцов прямиком в Последнюю дверь.

— Повезло, — сказала Сумаэль.

Шадикширрам похлопала ее по спине, чуть не свалив с ног.

— А я говорила, что мне везет с доброй погодой! — У нее, по крайней мере, настроение было замечательным после ее одностороннего поединка против бури. Ярви следил, как они обходят корабль. Сумаэль облизывала выемку на губе, пока разглядывала трещины и простукивала опытными руками обшивку.

— По крайней мере, киль с мачтами уцелели. Раскололось двенадцать весел и поломались три банки.

— Не говоря о том, что пропали трое рабов, — буркнул Тригг, не на шутку раздосадованный затратами. — Двое погибли на цепи, а еще шестеро не могут грести, и хрен его знает, смогут ли вообще!

— Пробоина в корпусе, вот что страшно, — заметил Анкран, — в трюме солнце светит. Если ее не заделать и не замазать хорошенько, не стоит и думать о выходе в море.

— Так, где бы нам найти немного дерева? — Шадикширрам махнула рукой на древний лес, со всех сторон обступавший берег.

— Это шендов лес. — Тригг посматривал на тенистые кроны со много меньшим восторгом. — Они нас найдут и сдерут со всех кожу.

— Тогда начинай быстрее, Тригг. У тебя и с кожей видок еще тот. Если моя удача нас не покинет, мы залатаем пробоины и улизнем, пока шенды ножи наточить не успеют. Эй ты!

Шадикширрам подошла туда, где Ничто сжался в комок на коленях на гальке, и перевернула его, двинув сапогом по ребрам.

— Чего не скоблишь, сволочь?

Ничто следом за цепью заполз на наклонную палубу, и, словно крестьянин, подметающий очаг после того, как сгорел весь дом, принялся за свой обычный мучительный труд.

Анкран и Сумаэль обменялись полными сомнения взглядами, а потом сами приступили к работе. Шадикширрам пошла за своим инструментом. Как оказалось — за вином, которое тут же начала размеренно пить, плюхнувшись на ближайший камень. Тригг, вот так диковина, отпер несколько замков, и гребцов, не покидавших неделями банки, посадили на цепи большей длины, и Анкран выдал им орудия труда. Джойда с Ральфом поставили колоть бревна киянкой и клиньями, а потом Ярви волок доски к прорехе в борту, где Сумаэль, выпятив от сосредоточенности челюсть, обтесывала их топором по размеру.

— Чему ты лыбишься? — спросила его она.

Работая, Ярви ободрал ладони, а голова болела после удара о весло, и сам он был утыкан занозами с ног до головы, но на ее вопрос лишь улыбнулся шире. На длинной цепи все на свете выглядит веселее, и Сумаэль ни в коем разе не была исключением.

— Меня выпустили со скамьи, — ответил он.

— Хе, — приподняла она брови. — Давай-ка не привыкай.

— Там! — донесся истошный крик, словно вопил недорезанный петух. Один охранник с бледным, как привидение, лицом размахивал руками, указывая в глубь побережья.

Там на краю леса стоял человек. Несмотря на холод, он был обнажен по пояс, на теле — полосы белой краски, на голове густая черная шевелюра. Через плечо у него висел лук, у бедра — короткий топорик. Он не делал резких движений, не выкрикивал угроз — просто стоял и смотрел на корабль и суетящихся возле судна рабов, а потом не спеша повернулся и растворился в тени. Но паника, которую он разжег, вряд ли вспыхнула бы сильнее, атакуй их целая армия.

— Спасайте, боги, — зашептал Анкран, хватаясь за ошейник, будто тот не давал ему дышать.

— Работайте шустрее, — забарахтела Шадикширрам, настолько взволнованная, что на миг даже оторвалась от бутылки.

Они удвоили прыть, то и дело озираясь на деревья — нет ли новых незваных гостей.

В море показался чужой корабль, и двое моряков с плеском бросились в прибой, маша руками и взывая о помощи. Крохотная фигурка махнула в ответ, но хода корабль не замедлил.

Ральф вытер пот со лба рукавом.

— Я б на их месте останавливаться не стал.

— Я б тоже, — сказал Джойд. — Придется нам самим себя выручать.

Ярви только кивнул.

— Я бы даже не стал и махать.

И вот тогда из лесной черноты начали бесшумно выскальзывать новые шенды. Трое, потом шестеро, потом двенадцать, все вооруженные до зубов. Каждое появление как Ярви, так и остальные встречали со все возраставшим ужасом. Он-то читал, что шенды — вполне миролюбивый народ, но эти, судя по виду, читали совсем другие книги.

— Работаем дальше! — зарычал Тригг, схватил одного за загривок и толкнул на ствол, с которого тот обдирал кору. — Надо их отогнать. Поразим их внезапностью.

Шадикширрам допила и бросила бутыль на прибрежные камни.

— На любого из тех, кого видно, приходится десяток в засаде. Есть мнение, что внезапностью поразят тебя. Но давай: рвешься — пробуй. А я посмотрю.

— Так что же нам делать? — пролепетал Анкран.

— Лично я постараюсь не оставить им ни капли вина. — Капитан вынула пробку из новой бутылки. — А ты, если в самом деле хочешь их огорчить, сам сдери с себя кожу. — И она захихикала с полным ртом.

Тригг кивнул на Ничто, по-прежнему скребущего палубу, стоя на коленях.

— А еще мы можем дать ему меч.

Смех Шадикширрам как отрезало.

— Ни за что.

Мудрые терпеливо ждут своего часа, но ни за что его не упустят.

— Мой капитан, — произнес Ярви и, отложив доску, смиренно шагнул вперед. — Разрешите кое-что предложить.

— Что, калека, надумал им спеть? — бросил Тригг.

— Поговорить с ними.

Шадикширрам одарила его равнодушным прищуром.

— Ты говоришь по-ихнему?

— Достаточно, чтобы нам уцелеть. Может, даже получится с ними сторговаться.

Надсмотрщик вытянул толстый палец в сторону разрисованных воинов — тех становилось все больше.

— По-твоему, дикари прислушаются к голосу разума?

— Обязательно. — Главное, чтоб и на деле все прошло так же гладко, как получилось у него на словах.

— Безумие! — вставил Анкран.

Шадикширрам перевела блуждающий взгляд на хранителя припасов.

— Жду не дождусь твоих предложений. — Тот молчал, свесив губу, и перебирал руками. Капитан закатила глаза. — Да, в наши дни храбрецы повывелись. Тригг, ты сопроводишь нашего однорукого посланца на переговоры. Анкран, ты прогуляешься с ними.

— Я?

— Я что — вчера купила с десяток трусов по имени Анкран? Ты ведаешь закупками. Ну так иди, торгуй!

— Но с шендами никто не торгует.

— Значит, о вашей сделке сложат легенды. — Шадикширрам встала с валуна. — Всякому что-нибудь да нужно. В этом и прелесть купеческого ремесла. Сумаэль пояснит, в чем нуждаемся мы. — Она наклонилась над Ярви, обдавая винным перегаром, и потрепала его по щеке. — Спой им, мальчишечка. Сладко, как пел другой ночью. Ради своей жизни, спой.

Вот так и вышло, что Ярви медленно брел к деревьям с поднятыми руками. Короткий конец его цепи крепко натягивал в мясистом кулаке Тригг. А сам король Гетланда отчаянно убеждал себя, что серьезная опасность сулит серьезную выгоду. Впереди собирались новые шенды — и наблюдали в безмолвии. Позади по-галинейски бубнил Анкран:

— Если калека сторгуется — делим как обычно?

— Заметано, — ответил Тригг, дергая цепь. Ярви поверить не мог, что у этих двух даже сейчас все мысли о деньгах. Видимо, люди, когда перед ними раскрывается Последняя дверь, уповают только на то, с чем они крепко свыклись. В конце концов он сам полагался на премудрость служителя — и насколько же хрупок щит его учености теперь, когда шенды в боевой раскраске с каждым шагом становятся чуточку ближе.

Они не орали и не потрясали оружием — у них и так получилось нагнать страху. Они просто расступились, дав Триггу провести Ярви на поводке за деревья. Там, на поляне, горел костер — а за костром собралось еще больше шендов. Ярви нервно сглотнул, уяснив на сколько именно больше. Дикари втрое превосходили числом всю команду «Южного Ветра».

Среди них была женщина. Она сидела и выстругивала палочку кинжалом со сверкающим лезвием. У нее на шее, на тугом кожаном ремешке, висела эльфийская скрижаль: на зеленой, с замысловатым золоченым узором, пластинке горели черные самоцветы и пестрели малопонятные знаки.

Первое, чему должен научиться служитель, — распознавать власть. Читать позы и выражения лиц, спонтанные движения и оттенки голоса, которые отличают вожака от ведомых. К чему тратить время на челядь? Поэтому Ярви миновал мужчин, будто те невидимы, не сводя глаз со строгого лица женщины. Воины-дикари развернулись, окружая его, Тригга и Анкрана забором из острой стали.

В последний момент Ярви промедлил. Ненадолго, но радость при виде страха Тригга и Анкрана затмила его собственный страх. На минуту он почувствовал над ними власть — и ему понравилось это чувство.

— Говори! — выдохнул Тригг.

Интересно, промелькнуло в голове, можно ли как-нибудь его погубить? Воспользоваться шендами и получить свободу? Заодно освободить и Ральфа с Джойдом… Но слишком высоки были ставки и слишком ненадежен расклад. Разумный служитель выбирает меньшее зло, наибольшее благо и на всех наречиях торит дорогу для Отче Мира. Итак, Ярви, хлюпнув коленом, приник к здешней заболоченной почве, и, как учила мать Гундринг, прижал к груди иссохшую руку, а здоровую прислонил ко лбу: показать свою искренность.

И начал напропалую врать.

— Мое имя Йорв, — сказал он на наречии шендов, — и я прибыл склонить перед вами колено, и покорно молю вас считать меня вместе со спутниками не чужаками более, а гостями — и отнестись к нам по закону гостеприимства.

Женщина медленно сощурилась на Ярви. Потом оглядела воинов, аккуратно убрала в ножны кинжал и швырнула палочку в костер.

— Ну не зараза?!

— По закону гостеприимства? — пробормотал один из воинов, недоверчиво указывая на корабль на мели. — Эти дикари слыхали о гостеприимстве?

— Наш язык в твоих устах нагоняет тоску, чужеземец, — женщина всплеснула руками. — Но я Свидур из шендов. И я объявляю: встань, Йорв, ибо мы приглашаем тебя к нашему огню и под нашу защиту.

Другой воин в сердцах швырнул на землю топор и сердито проломился в кусты. Свидур проводила его взглядом.

— Мы так надеялись, что перебьем вас и заберем весь груз. Нам не приходится привередничать, ведь по весне сюда нагрянет с войной ваш Верховный король. Этого человека слепили из жадности. Клянусь, я и представить не могу, чем таким ценным для него мы владеем.

Ярви обернулся на Анкрана, который следил за разговором с глубочайшим подозрением на лице.

— Мои печальные наблюдения говорят о том, что есть люди, которым всегда всего мало.

— Такие люди есть. — Она уперла руку в колено и печально положила голову на ладонь. Расположившиеся полукольцом воины с расстройством присаживались на корточки, а один вырвал мох и уже оттирал свою боевую раскраску.

— Этот день мог стать для нас удачным.

— И до сих пор еще может. — Ярви, пошатываясь, поднялся на ноги и стиснул ладони на манер матери, когда та начинала вести торг. — У нас есть груз, и наш капитан была бы рада обменять его…

Маленькие грязные тайны

Каюта Шадикширрам была тесной, и внутри нее рябило в глазах. Три мутных окна-бойницы просеивали пятна тусклого света, кули с мешками, свисавшие с низких балок, отбрасывали пятна тени. Большую часть пола занимала кровать, заваленная простынями, мехами и несвежими подушками. Большую часть остального места — непомерный, окованный железом сундук. По углам валялись пустые бутылки. Пахло смолой, морской водой и жжеными благовониями, застарелым вином и потом. Но по сравнению с привычной жизнью Ярви — если это можно было назвать жизнью — капитан обитала в запредельной роскоши.

— Починка долго не продержится, — объясняла Сумаэль. — Надо возвращаться в Скегенхаус.

— Прелесть моря Осколков в том, что оно круглое. — Шадикширрам обвела в воздухе круг бутылкой. — Мы дойдем до Скегенхауса с другой стороны.

Сумаэль остолбенела.

— Но одно дело — за считаные дни и другое — за месяцы!

— Ты себе знай веди корабль, как обычно. Неужели это так трудно? Злейший враг морехода — это море, но ведь дерево не тонет, правда? Пойдем прежним курсом. — Шадикширрам скосила глаза на Ярви, когда тот пригнулся под притолокой. — Ага, мой посол! Раз наша кожа до сих пор с нами, значит, дела идут успешно?

— Мой капитан, мне надо с вами поговорить, — произнес он, опустив твердый взгляд: так служитель разговаривает со своим государем. — Наедине.

— Хммм. — Она выпятила губу и потренькала по ней пальцами, как музыкант по струнам арфы. — Когда мужчина хочет встретиться со мной наедине, мне всегда любопытно — даже если он слишком юн, искалечен и вообще такой невзрачный, как ты. Сумаэль, возвращайся строгать и заколачивать, мы должны к утру спуститься на воду, поняла?

На скулах Сумаэль заиграли желваки, когда та стиснула зубы.

— Лишь бы не под воду. — И, пихнув плечом Ярви, девушка вышла.

— Ну? — Шадикширрам потянула длинный глоток из бутылки и со стуком поставила ее на пол.

— Я уговорил шендов отнестись к нам по закону гостеприимства, капитан. У них бытует священная традиция не отказывать тому, кто надлежащим образом просит.

— Ловко, — отметила Шадикширрам, собирая в ладонях черные и серебристые пряди.

— Я договорился взять у них то, что нам нужно, и, на мой взгляд, обмен получился просто отличным.

— Крайне ловко, — сказала она, скручивая волосы в свой обычный клубок.

А вот теперь ему и впрямь понадобится вся его ловкость.

— Быть может, именно вы, капитан, не сочтете эту сделку такой уж отличной.

Ее глаза сузились самую малость.

— Это еще как?

— Ваш корабельный кладовщик и старший надсмотрщик запускают руку в вашу прибыль.

Наступило молчание, пока Шадикширрам аккуратно, одну за одной, втыкала в волосы булавки, закрепляя прическу. Она ни капельки не изменилась в лице, но Ярви внезапно ощутил себя на самом краю обрыва.

— Неужели? — произнесла она.

Он ждал чего угодно, но только не холодной отстраненности. Может, она все знала заранее и ей наплевать? И она сейчас просто отправит его обратно на весла? Прознают ли Тригг с Анкраном, что он их выдал? Ярви облизнул губы, понимая, что пошел по крайне тонкому льду. Но выбора не было. Только двигаться дальше, надеясь, что где-то там, впереди, берег.

— Не в первый раз, — просипел он.

— Что?

— В Вульсгарде они брали у вас деньги на сильных, здоровых гребцов, а привели отбросы, самые дешевые, какие только нашли, в том числе и меня. И, полагаю, сдачи вернули не много.

— Жалкие гроши. — Шадикширрам двумя пальцами подняла бутылку и вновь от души отхлебнула. — Но мне начинает казаться, что, купив тебя, я не прогадала.

Ярви переборол необъяснимое желание выложить ей всю правду и заговорил спокойно и убедительно, как подобает служителю:

— Оба раза они договаривались промеж собой на галинейском. Думали — так их никто не поймет. Но я владею и этим языком.

— Небось и поешь на нем песни. Больно ты талантлив для невольника на весле-то.

Не в правилах служителя допускать вопросы без подготовленного заранее ответа, и Ярви уже припас подходящую ложь.

— Моя мать была служительницей.

— А служитель дает обет никогда не расстегивать пояс, знаем. — Шадикширрам причмокнула. — Ох уж мне эти маленькие грязные тайны.

— Жизнь ими полна.

— Так и есть, малыш, так и есть.

— Мать учила меня языкам и числам, свойствам растений и множеству других вещей. Возможно, полезных для вас, капитан.

— Такой ребенок всегда на пользу. В бою нужны обе руки. Но заколоть в спину хватит и одной, верно? Анкра-ан! — протяжно крикнула она в открытую дверь. — Анкран, с тобой желает говорить твой капитан!

Застучали быстрые шаги кладовщика, но еще быстрее стучало сердце у Ярви.

— Я проверял склад, капитан, — оказывается, одного тесака не хватает… — Пригибаясь в проеме, он заметил Ярви, и его лицо исказилось: поначалу от неожиданности, потом от страшной догадки, а под конец от попытки улыбнуться. — Принести вам вина?

— Хватит, доприносился. — Во время недолгого, скверного молчания капитан сверкала глазами и улыбалась, с лица Анкрана сходил цвет, а кровь в висках Ярви грохотала все громче и громче. — От Тригга я ожидала предательства: он свободный человек и заботиться обязан лишь о себе. А ты? Меня грабит моя же собственность?

Шадикширрам осушила бутыль, слизнула с горлышка последние капли и покачала пустой склянкой.

— Это просто уже какой-то позор.

Хранитель припасов скривился.

— Он соврал, капитан!

— Вот только его вранье один в один совпало с моими догадками.

— Это все…

В один миг — Ярви почти ничего не разглядел, лишь только услышал тупой гулкий стук — Шадикширрам хватила Анкрана донышком бутылки по голове. Охнув, тот повалился на доски, с лица потекла кровь. Она шагнула вперед, занесла ногу над его головой и не спеша, сосредоточенно принялась давить его лицо сапогом.

— Объегоривал меня? — шипела она сквозь зубы, пропоров каблуком его щеку.

— Воровал у меня? — сапог свернул Анкрану нос.

— За дуру меня держал?

Ярви отвернулся в угол комнаты и слушал мерзкий хруст, покрываясь мурашками.

— После всего… что я… для тебя!..

Шадикширрам присела на корточки, положила локти на колени и свесила руки. Выставила подбородок и сдула с лица непослушную прядь.

— И вновь убожество рода людского поразило меня прямо в сердце.

— Жена, — прошептал Анкран, притягивая взгляд Ярви к своему обезображенному лицу. На его губах набух и лопнул кровавый пузырь. — Жена… и сын.

— Чего там с ними? — раздраженно бросила Шадикширрам, недовольно покосилась на красное пятнышко на ладони и вытерла его об рубаху Анкрана.

— Работорговец… у кого вы меня купили… в Торлбю, — голос Анкрана проседал. — Йоверфелл. Они у него. — Он закашлял и вытолкнул изо рта кусочек зуба. — Торговец сказал, что им ничего не будет… пока я привожу ему деньги… каждый раз, когда мы приходим туда. А если не заплачу…

У Ярви подкосились колени. Ему показалось, он падает. Теперь стало ясно, для чего Анкрану были нужны эти деньги.

Но Шадикширрам только пожала плечами.

— Мне-то что с того? — И она запустила пальцы в волосы Анкрана и вынула из-за пояса нож.

— Постойте! — вскрикнул Ярви.

Капитан осадила его резким взглядом.

— В самом деле? Точно?

Ярви собрал воедино и отдал все силы, что у него были, чтобы заставить свои губы растечься улыбкой.

— Зачем убивать то, что можно продать?

Она смотрела на него, сидя на корточках, а он гадал — неужели она убьет их обоих? А потом капитан расхохоталась и опустила нож.

— Прямо мои слова. Эх, погубит меня доброе сердце. Тригг!

Надсмотрщик, прежде чем ступить в каюту, замешкался лишь на секунду при виде Анкрана на полу с кровавым месивом на месте лица.

— Выяснилось, что кладовщик меня обворовывал, — произнесла капитан.

Тригг насупленно посмотрел на Анкрана, потом на Шадикширрам и, последним, долго-долго рассматривал Ярви.

— Что за люди пошли — о себе только и думают!

— А я так надеялась, что мы — одна семья. — Капитан встала, отряхивая пыль с коленей. — У нас появился новый хранитель припасов. Найди ему ошейник получше. — Она ногой перекатила Анкрана к двери. — А это брось взамен на весло Джойда.

— Так точно, капитан. — И Тригг выволок Анкрана за руку и пинком затворил за собой дверь.

— Теперь ты понял, насколько я милосердна, — весело сказала Шадикширрам, подкрепляя слова милостивыми жестами окровавленных рук, в одной из которых до сих пор болтался нож. — Милосердие — моя слабость.

— Милосердие — признак величия, — сумел выдавить из себя Ярви.

Шадикширрам просияла.

— А как же! Но… несмотря на мое величие… Анкран, пожалуй, исчерпал запас моей милости на этот год. — Длинной рукой она приобняла Ярви за плечи, подцепила большим пальцем его ошейник и подтянула к себе — ближе, ближе, достаточно близко, чтобы от ее шепота разило вином. — Если другой хранитель припасов предаст мое доверие… — И она погрузилась в тишину, куда более красноречивую, чем любые слова.

— Ни о чем не беспокойтесь, капитан. — Ярви посмотрел в лицо этой женщине, такое близкое, что ее глаза сливались в один. — У меня нет ни жены, ни детей.

Только дядя, которого надо убить, его дочь, на которой надо жениться, и Черный престол Гетланда, который надо себе вернуть.

— Я — ваш человек.

— Едва ли ты дотягиваешь до целого человека, но в остальном — молодец! — Она обтерла нож об рубашку Ярви — сперва одну сторону лезвия, потом другую. — Теперь дуй в трюм, к своим припасам, мой юный однорукий служитель. Разыщи, где Анкран держал мои деньги, и принеси мне вина! И, давай, паренек, веселей!

Шадикширрам стянула с шеи золотую цепочку и повесила ее на столбик кровати. На цепочке качался ключ. Ключ к замкам невольников на веслах.

— Мне по душе, когда мои друзья веселятся, а враги сдохли! — Она раскинула руки, поболтала в воздухе пальцами и рухнула навзничь, на свои меха и подушки.

— Утро начиналось неудачно, — протянула она в потолок. — Но все обернулось как нельзя лучше для всех.

Покидая каюту, Ярви благоразумно не стал напоминать, что Анкран, не говоря о его жене и ребенке, с ней бы не согласился.

Враги и союзники

Неудивительно, что управляться с запасами Ярви оказалось куда сподручней, чем с веслом.

В первый раз он еле вполз в новые сумрачные и скрипучие владения под палубой — все заставлено бочками, ящиками, полными через край сундуками, с крюков в потолке свисали мешки. Но через день-другой он навел там образцовый порядок, как у матери Гундринг на полках — несмотря на то, что свежесбитый горбыль непрерывно пропускал соленую воду. Вычерпывать противную лужу по утрам было занятием не из легких.

Но гораздо лучше, чем возвращаться на банку.

Ярви раздобыл гнутый железный лом и позаколачивал все гвозди, которые хотя бы немного ослабли. И старался поменьше думать о том, с какой сокрушительной силой Матерь Море давит на тонкие пазы грубо тесанной древесины.

«Южный Ветер» ковылял на восток. Невзирая на повреждения и недостаток команды, через несколько дней корабль достиг большого Ройстокского рынка. Там, на болотистом островке в устье Святой реки, теснились сотни различных лавок и заведений. Утлые речные суденышки цеплялись к причалам острова, словно попавшие в паутину мухи, и вместе с ними в паутину попадали и жилистые, загорелые моряки. Тех, кто долгими, трудными неделями греб против течения, кто выбивался из сил, таща ладьи на волоках, начисто избавляли от диковинного груза за пару ночей немудреных удовольствий. Пока Сумаэль ругалась и ставила на обшивке худые заплаты поверх прежних заплат, Ярви высадили на берег, и Тригг повел его на цепи смотреть припасы и рабов на замену тем, кого забрала буря.

На узких рыночных междурядьях, забитых кишащим людом всех сортов и мастей, Ярви занялся торговлей. Раньше он видел, как проворачивает сделки мать. На всем море Осколков не встречали такой остроглазой и скорой на язык, как Лайтлин, Золотая Королева, и оказалось, что сын с ходу перенял ее уловки. Он приценивался и спорил на шести языках, купцы приходили в ужас, когда против них оборачивались их же секретные фразы. Он льстил и грозился, высмеивал цены и стыдил за качество, решительно поворачивался спиной и милостиво позволял уговорить себя вернуться обратно, становился податлив, как масло, а потом вдруг непреклонен как сталь, и повсюду за ним тянулся след утирающих слезы торговцев.

Тригг до того свободно держал его цепь, что Ярви забыл о ней, считай, напрочь. До тех пор, пока — когда с делами было покончено и серебряные гривны со звоном ссыпались обратно в капитанский кошель — его ухо не защекотал злой шепот, от которого встали дыбом все волоски:

— Слушай, калека, выходит, ты у нас ушлый малый?

Ярви немного промедлил, пытаясь собраться с мыслями.

— Ну… кое в чем разбираюсь.

— Кто б спорил. Ясно дело, ты сообразил про меня с Анкраном и поделился соображением с капитаном. А у нее мстительный нрав, ага? Те басни, что она о себе плетет, могут быть от начала и до конца брехней, но, скажу я тебе, правда еще страшнее. Один раз я видел, как она убила человека за то, что тот наступил ей на ногу. А это был здоровый мужик, ох до чего здоровый!

— Видать, поэтому ее ноге и было так больно.

Тригг дернул за цепь, стальной ворот впился в шею, и Ярви вскрикнул.

— На мою доброту, паренек, особо не полагайся.

Да, хрупкая Триггова доброта не выдержит его веса.

— Что мне раздали, тем и играю, — сдавленно каркнул Ярви.

— Правильно, — промурлыкал Тригг. — Все так делают. Анкран сыграл плохо и поплатился. Я не хочу себе того же. Поэтому вот тебе прежнее предложение. Половину того, что ты забираешь у Шадикширрам, будешь отдавать мне.

— А что, если я не беру ничего?

Тригг фыркнул.

— Все, паренек, берут, все. Из того, что ты мне дашь, немножко перепадет и страже, и все будут жить дружно, в ладу и согласии. Не дашь мне ничего — заимеешь на свою шею врагов. Из тех, с кем лучше не ссориться. — Он намотал цепь на толстую ладонь и рывком притянул Ярви ближе. — Главное помни: и глупые, и ушлые ребятишки тонут, в общем-то, одинаково.

Ярви снова сглотнул. Как любила повторять мать Гундринг — хороший служитель не скажет «нет», если можно сказать «посмотрим».

— Капитан следит во все глаза. Я еще не втерся в доверие. Дайте мне немного времени.

Тригг толкнул Ярви в бок, направляя в сторону судна.

— Ты только не забудь про слово «немного».

Ярви это вполне устраивало. Старые друзья в Торлбю не будут ждать вечно, не говоря о старых недругах. Хоть старший надсмотрщик и был очаровательно мил, Ярви очень надеялся в скором времени его покинуть.


От Ройстока они повернули на север.

Они плыли мимо безымянных земель, где топи, покрытые зеркалами бочагов, простирались в нехоженые дали: тысячи осколков неба разметало по этому гиблому порождению суши и моря. Лишь одинокие птичьи крики проплывали над пустошами. Ярви вдыхал полной грудью холодную соль и тосковал по дому.

Он часто думал об Исриун, пытаясь вспомнить, как пахло от нее тогда, когда она стояла так близко, вспомнить касание губ, изгиб улыбки, солнце, вспыхнувшее в ее волосах на пороге Зала Богов. Он тасовал свои скудные воспоминания, пока они не стерлись до дыр, как рубище нищего. Может быть, она уже сосватана за кого-то получше? Улыбается другому мужчине? Целует нового возлюбленного? Ярви стискивал зубы. Ему нужно добраться домой.

Он заполнял планами побега каждую свободную минуту.

В одной из факторий, где стояли срубы из таких шершавых бревен, что можно было на ходу подцепить занозу, Ярви показал Триггу хорошенькую служанку. А сам, пока старший надсмотрщик отвлекся, вместе с солью и травами купил себе кое-что еще. Листья спотыкач-травы — достаточно, чтобы всей корабельной страже отяжелеть и размякнуть, а то и погрузиться в сон, если получится подобрать верную дозу.

— Как там наши деньжата, малый? — прошипел ему Тригг обратной дорогой на «Южный Ветер».

— Я уже кое-что придумал. — И Ярви сдержанно улыбнулся, представляя в этот миг, как скатывает сонного Тригга за борт.

На посту хранителя припасов его куда больше ценили и уважали, чем на королевском престоле, да и пользы от него, честно говоря, было намного больше. Весельным рабам хватало еды, их одежда стала теплее, и на мостках его встречали их ворчливые приветствия. В море, во время плавания, в его распоряжении был весь корабль, но, как бывает со скрягами и пьяницами, такой глоток воли лишь сильнее разжигал его жажду свободы.

Когда, по мнению Ярви, его никто не видел, он ронял возле рук Ничто хлебные корки, и тот быстро запихивал их под свои лохмотья. Однажды их взгляды пересеклись, но Ярви все равно не понял, заслужил ли он у скоблильщика благодарность — в этих ярких, впалых, чуждых глазах вряд ли сохранился проблеск чего-то человеческого.

Но мать Гундринг повторяла не раз: делай доброе дело ради себя самого. И он продолжал ронять корки, когда выпадал случай.

Шадикширрам с огромным удовольствием отметила возросший вес кошелька, и с еще большим — качество вина, ставшее возможным отчасти из-за того, что Ярви стал покупать его весьма солидными партиями.

— Этот урожай явно лучше тех, что приносил Анкран, — заключила она, изучив цвет вина сквозь стекло бутылки.

Ярви поклонился.

— Под стать вехам вашей славы. — Когда он вновь сядет на Черный престол, подумал и решил он под маской улыбки, то поглядит, как ее голову насадят на пику у Воющих Врат, а пепел этой клятой лохани развеют по ветру.

Иногда, с наступлением темноты, она подставляла ему ноги, и пока Ярви стаскивал с них сапоги, заводила то или иное предание о своей минувшей славе, где имена и подробности текли как масло с каждым новым рассказом. Потом она называла его хорошим и умненьким мальчиком, и, если ему в самом деле везло, угощала остатками со стола и жаловалась, что ее погубит собственное милосердие.

Если удавалось сдержаться и не набить объедками рот на месте, он относил их Джойду, а тот передавал Ральфу. Анкран же сидел между ними и угрюмо таращился в никуда. На его бритом черепе подсыхали свежие царапины, а запекшееся лицо после ссоры с сапогом Шадикширрам приняло совсем иную форму.

— Боженьки, — заворчал Ральф. — Уберите с нашего весла эту двурукую придурь и верните нам Йорва!

Вокруг засмеялись невольники, но Анкран сидел недвижно, как деревянный, и Ярви гадал, не перебирает ли тот в голове слова собственной клятвы отмщения. Ярви поднял голову и увидел, как Сумаэль мрачно смотрит на них со шканцев. Она всегда смотрела на него оценивающе, с опаской — словно он был непроверенным курсом движения корабля. Хотя их цепи крепили на ночь к одному и тому же кольцу, он ни разу не слышал от нее ничего, кроме недовольного бурчания.

— Гребем, — отрезал Тригг и, проходя мимо, плечом толкнул Ярви на весло, которое тот недавно ворочал.

Кажется, помимо друзей, он нажил себе еще и врагов.

Но враги, как говорила мать, — цена, которой мы оплачиваем успех.


— Сапоги, Йорв!

Ярви дернулся, как от пощечины. Мысли, как нередко бывало, унесли его в прошлое. На холмы, где боги внимали клятве отмщения над отцовским погребальным кострищем. На крышу башни в Амвенде, где все пропахло дымом и копотью. К невозмутимому, улыбающемуся лицу дяди.

Из тебя бы получился превосходный шут.

— Йорв!

Он выпутался из одеял, подхватил цепь и переступил через Сумаэль: девушка тоже укуталась на ночь, ее темное лицо беззвучно подрагивало во сне. Галера шла на север, становилось все холодней, промозглый ночной ветер наметал крупинки снега, припорашивая шкуры, которыми на банках укрывались рабы. Охрана забросила ночные обходы, и только двое караульщиков сутулились над жаровней у носового люка в трюм, их узкие лица покрывали отсветы оранжевого пламени.

— Эти сапоги стоят дороже тебя, черти бы тебя подрали!

Шадикширрам сидела на кровати, с влажным блеском в глазах, и пыталась ухватить свою ногу, но была такой пьяной, что постоянно промахивалась. Когда Ярви вошел, она откинулась на кровати.

— Руку мне дашь?

— Пока вам не понадобились две — пожалуйста, — ответил Ярви.

Она загоготала.

— Какой умненький сухорукий прощелыжка! Клянусь, тебя послали мне боги. Послали… стаскивать с меня сапоги. — Ее смешки превратились в похрапывание, и к тому времени, как он управился со вторым сапогом и закинул ее ногу обратно на кровать, она уже крепко спала, задрав голову. Черные волосы разметались по лицу и мелко тряслись с каждым храпом.

Ярви застыл как камень. Воротник ее сорочки был распахнут, из-под него вывалилась цепочка. На меховой оторочке, у самой шеи, сверкал ключ ко всем замкам этого корабля.

Он посмотрел на дверь, приоткрыл на щелочку — снаружи кружили снежинки. Потом достал лампу и погасил огонь — комната погрузилась во мрак. Риск был ужасен, но в его положении, когда времени остается так мало, поневоле приходится бросать жребий.

Мудрые терпеливо ждут своего часа, но ни за что его не упустят.

Он осторожно подкрался к постели и, покрывшись мурашками, просунул свою руку с одним пальцем под затылок Шадикширрам.

Тихонечко, осторожно, он приподнимал ей голову, поразившись, до чего увесистой та оказалась. Стараясь двигаться как можно медленней, он стиснул зубы — до чего тяжело. И вздрогнул, когда капитан всхрапнула и заерзала губами, уверенный — сейчас ее глаза распахнутся, а потом каблук расквасит ему лицо, как Анкрану. Потом перевел дух и, поддерживая голову, потянулся за ключом — Отче Месяц плеснул светом сквозь прорезь окна, и металл засиял в полумраке. Мышцы сводило от напряжения… но зудящим пальцам не хватило приблизиться к цели самую малость.

Его горло вдруг сдавило, почти до удушья. Обо что-то зацепилась цепь. Он повернулся, чтобы ее продернуть — и там, в проеме двери, сомкнув челюсти и стискивая его цепь в кулаках, стояла Сумаэль.

На миг оба замерли на месте. Потом она начала подтягивать цепь к себе.

Он выпустил голову Шадикширрам так мягко, как только смог, сам схватил цепь здоровой рукой и попытался дернуть к себе, сопя от натуги. Сумаэль лишь потянула сильнее, железный ворот врезался Ярви в шею, звенья вгрызлись в ладонь, и ему пришлось прикусить губу, только б не вскрикнуть.

Похоже на перетягивание каната, как в Торлбю на песке играли мальчишки — только здесь с двумя руками был лишь один, и, вдобавок, петля на конце захлестывала Ярви горло.

Он изворачивался и упирался, но Сумаэль была намного сильнее и, не проронив ни звука, подтаскивала его ближе и ближе. Его башмаки, проскальзывая по палубе, сбили бутылку, та покатилась. Наконец девушка поймала его за ошейник и, прижимая к себе, выволокла наружу в ночь.

— Придурок! — злобно выпалила она ему в лицо. — Ты что, сдохнуть пытался?

— А тебя что, волнует? — зашипел он в ответ. Ее кулак побледнел, смыкаясь на его ошейнике, а его кулак побледнел, смыкаясь у нее на руке.

— Меня, болван, будет волновать, когда они сменят замки из-за того, что ты спер ключ!

Оба умолкли, и пока они глазели в темноте друг на друга, его посетила лишь мысль: как же близко к ней он стоит. Достаточно близко, чтобы различить гневные морщинки на переносице, заметить зубы, мелькнувшие сквозь выемку на губе, ощутить тепло. Достаточно близко, чтобы почуять ее запах, слегка кисловатый, но от этого не становящийся хуже. Достаточно, почти достаточно, чтобы поцеловать. Должно быть, ей пришло в голову то же самое, потому что она выпустила ошейник, точно он раскаленный, отпихнула и рывком высвободила зажатое Ярви запястье.

Он заново прокрутил в голове ее слова, примеряясь к ним так и этак, и его осенило.

— Смена замков помешает только тому, у кого уже имеется ключ. Вероятно, тому, кто сумел сделать слепок?

Он сел на свое место, потирая здоровой рукой свежую отметину и недозажившие ожоги на шее. Увечную он сунул отогреться под мышку.

— А ключ нужен рабу лишь по одной причине — чтобы сбежать.

— Заткни свою пасть! — Она сползла рядом, и опять наступило молчание. С неба слетал снег и садился ей на волосы и ему на колени.

Лишь после того, как он простился с надеждой услышать от нее хоть слово, девушка заговорила вновь. Так невесомо, что он едва разбирал слова на ветру.

— Раб с ключом мог бы освободить и других рабов. Может быть, даже всех. Кто потом разберется, кто куда ускользнул в суматохе?

— Пролилось бы немало крови, — зашептал Ярви. — В суматохе — и кто знает чьей? Намного спокойнее усыпить стражу. — Сумаэль внимательно на него посмотрела — глаза девушки заблестели, дыхание курилось на холоде. — Раб, который разбирается в травах, разливает охранникам эль и подносит капитану вино, мог бы придумать как. — Рискованно, но с ее помощью многое получится куда проще, а когда времени остается так мало, поневоле приходится бросать жребий. — Пожалуй, вместе два раба смогли бы сделать…

— …то, чего не смог бы один, — договорила за него она. — С корабля лучше всего уходить в порту.

Ярви кивнул.

— Я тоже подумал об этом. — Он круглыми сутками мало думал о чем-либо другом.

— Самый подходящий порт — Скегенхаус. В городе оживленно, но стражники там ленивы, а капитана с Триггом подолгу не бывает на корабле.

— Если только кое у кого нет друзей в каком-то другом месте моря Осколков. — Он оставил наживку болтаться.

Она заглотила ее целиком.

— Друзей, что могли бы приютить пару беглых рабов?

— Вот именно. Скажем… в Торлбю?

— Через месяц-другой «Южный Ветер» снова пройдет через Торлбю. — В ее шепоте послышался огонек возбуждения.

Который не сумел скрыть и он сам:

— И тогда раб с ключом… и раб, который знает толк в травах… могли бы очутиться на свободе.

Они сидели молча, в темноте и холоде, как и много дней перед этим. Но сейчас, при бледном, расплывчатом свете Отче Месяца, Ярви показалось, что в уголке губ Сумаэль появился легкий намек на улыбку.

«Ей идет», — подумал он.

Лишь один друг

Далеко-далеко на север увлекли «Южный Ветер» невольничьи весла — по черной воде, в студеную зиму. Нередко выпадал снег, ложась на крыши корабельных надстроек, на плечи дрожащих гребцов. А те после каждого взмаха отогревали дыханием оцепеневшие пальцы. По ночам стонал пробитый корпус. По утрам команда перевешивалась через борта, чтобы отколоть с израненных боков корабля лед. На закате Шадикширрам выплеталась из каюты, кутаясь в меховую накидку, с покрасневшими глазами от выпитого, и сообщала, что, по ее мнению, на палубе не так уж и холодно.

— Я стараюсь жить с любовью в сердце ко всему, — сказал Джойд, хватая обеими руками миску супа, которую принес ему Ярви. — Но, боги, как же я ненавижу север!

— Зато отсюда, куда ни поверни, севернее уже не заплыть, — ответил Ральф, потирая мочки ушей: берега, куда был устремлен его угрюмый взгляд, сплошь укутывало белое одеяло.

Анкран, как всегда, ничего не добавил.

Море зияло темной пустотой с белыми крапинками льдин, стаи неуклюжих тюленей печально наблюдали за ними с каменистых прибрежных лежбищ. Другие корабли попадались нечасто, а когда попадались, Тригг, кладя руку на меч, сверкал глазами им вслед, пока те не превращались в точки на горизонте. Каким бы могущественным Веховный король себя ни считал — здесь его бумага ничем бы не защитила корабль.

— Большинство купцов побаиваются лезть в здешние воды. — Шадикширрам, не обращая внимания на гребца, уперла сапог ему в ногу. — Но я — не такая, как большинство.

Ярви беззвучно возблагодарил за это богов.

— Баньи, те, что живут в этом ледовом аду, поклоняются мне как богине, ведь это я привожу им котлы, ножи и стальные орудия, которые для них ценнее эльфийских диковин, а взамен прошу лишь меха и янтарь — у них этого добра завались, хоть выкидывай. Бедные варвары ради меня готовы на все. — Она бодро потерла ладони. — Здесь делаются самые большие деньги.

И, разумеется, баньи встречали «Южный Ветер», когда судно, ломая прибрежный лед, подошло к илистой пристани у серого, тусклого мыса. Замотанные в звериные шкуры, они напомнили Ярви не людей, а скорее медведей или волков — по сравнению с этим народом тогдашние шенды казались вершиной цивилизации. Обросшие нечесаными лохмами, баньи протыкали лица точеной костью и осколками янтаря, их луки украшали длинные перья, а в оголовьях дубин торчали зубы. Ярви подумал, уж не человеческие ли, и решил, что люди, которым приходится любой ценой выживать в этом скудном, пустынном краю, не могут себе позволить ничего тратить зря.

— Меня не будет четыре дня. — Шадикширрам перескочила фальшборт и потарабанила по покоробленным доскам пристани. Моряки волокли за ней грубо сколоченные сани с грузом. — Тригг — остаешься за главного!

— Вернетесь, не узнаете судно! — Усмехаясь, крикнул ей вслед надсмотрщик.

— Четыре дня впустую, — сдавленно пробормотал Ярви, ковыряя ошейник пальцем сухой руки, когда последние лучи заката окрасили небо багрянцем. Казалось, с каждой ночью на этом гнилом корыте металлический ворот натирал шею все больше и больше.

— Терпи. — Процедила сквозь зубы Сумаэль. Ее губы в рубцах почти не шевелились, а темные глаза следили за стражей, в особенности за Триггом. — Пройдут считаные недели, и мы попробуем заявиться к твоим друзьям в Торлбю. — Она, как прежде угрюмо, повернулась к нему. — И тебе же лучше, чтоб они там у тебя действительно были!

— Ты обомлеешь, узнав, кто у меня в друзьях. — Ярви зарылся в ворох мехов. — Поверь уж.

Та фыркнула.

— На слово?

Ярви отвернулся. Сумаэль колюча, как еж, зато умна и упорна, и он не променял бы ее ни на кого из команды. Ему требовался не друг, а сообщник, а она лучше других знала, что и когда надо делать.

Теперь он представлял побег как наяву. Представлял, убаюкивая себя каждую ночь. «Южный Ветер» неторопливо покачивается на приколе под стенами Торлбю. Опоенная стража сопит в забытьи за недопитыми бокалами эля. Ключ плавно проворачивается в замке. Они с Сумаэль невидимками сходят с корабля — цепи обмотаны тряпками. Пробираются вверх по темным, крутым, так хорошо знакомым проулкам Торлбю: башмаки печатают след в снеговой каше, белая наледь нависает на крышах. Он улыбнулся и нарисовал перед собой лицо матери в тот миг, когда они встретятся вновь. И улыбнулся шире, рисуя лицо Одема, за миг до того, как Ярви всадит кинжал ему в брюхо…


Ярви ударил ножом, полоснул, ударил снова, руки стали скользкими от теплой крови изменника, а дядя визжал, как недорезанная свинья.

— Истинный государь Гетланда! — пронесся крик, все зашумели, и никто не рукоплескал громче Гром-гиль-Горма, который бил в громадные ладоши с каждым присвистом лезвия, и матери Скейр, которая от радости заверещала вприскочку и превратилась в облако хлопающих крыльями голубей.

Присвист лезвия обернулся причмокиванием, и Ярви поднял глаза на брата, белого и холодного на каменной плите. Над его лицом склонилась Исриун и целовала, целовала.

Сквозь пелену своих волос она улыбнулась, заметив Ярви. Той самой улыбкой.

— Я надеюсь, после победы вы поцелуете меня как следует.

Одем приподнялся на локтях.

— Сколько ты собираешься тянуть?

— Убей его, — произнесла мать. — Хоть кто-то из нас должен быть мужчиной.

— Я мужчина! — зарычал Ярви, коля и коля кинжалом, от напряжения начало сводить руки. — Если только не… полмужчины?

Хурик удивленно приподнял бровь.

— Не слишком ли много?

Нож в руке сделался скользким, и голуби мешали ужасно — все птицы как одна глазели на него, глазели, и посередине их — бронзовоперый орел с посланием от праматери Вексен.

— Ты уже решил вступить в Общину служителей? — проклекотал посланник.

— Я — король! — огрызнулся он и, сгорая от стыда, поскорее спрятал свою бесполезную, скоморошью руку за спину.

— Король восседает между богами и людьми, — сказал Кеймдаль. Из перерезанного горла сочилась кровь.

— Король восседает в одиночестве, — сказал сидящий на Черном престоле отец, подаваясь вперед. Его раны, прежде омытые и сухие, роняли комки и ошметки плоти, склизкая кровь пачкала пол Зала Богов.

Вопли Одема превратились в смешки.

— Из вас получился бы превосходный шут.

— Пошел к черту! — прорычал Ярви, пытаясь бить сильнее, но нож настолько отяжелел, что он с трудом его поднимал.

— Что вы делаете? — спросила мать Гундринг. Голос ее звучал испуганно.

— Заткнись, сука, — бросил Одем, а потом ухватил Ярви за шею и крепко сжал…


Ярви пришел в себя от того, что его встряхнули с неимоверной силой — и увидел руки Тригга на своем горле.

Кругом жестокие усмешки, в свете факелов блестели зубы. Он сдавленно хрипел, изворачивался, но точно муха, влетевшая в мед, был совершенно бессилен освободиться.

— Надо было тебе соглашаться, малой.

— Что вы делаете? — снова спросила Сумаэль. До этой минуты она никогда не говорила испуганным тоном. Но никакой испуг в ее голосе и рядом не стоял с ужасом Ярви.

— Я тебе велел заткнуться! — рявкнул ей в лицо один из стражников. — А не то отправишься с ним!

Девушка съежилась и залезла обратно под одеяла. Она лучше других знала, что и когда надо делать. Пожалуй, в итоге от друга было бы больше толку, чем от сообщника, но сейчас уже поздновато обзаводиться друзьями.

— Я же тебе сказал, что и ушлые, и глупые ребятишки тонут, в общем-то, одинаково. — Тригг всунул ключ в замок и отомкнул его цепь. Свобода, но он рисовал в уме совсем другие картинки. — Давай-ка мы тебя бросим в воду и поглядим, правда ли это.

И Тригг потащил Ярви по палубе как цыпленка, ощипанного и готового к варке. Мимо гребцов, спящих на банках — все же кое-кто из них, со своих облыселых шкур, наблюдал за расправой. Но никто и не встрепенулся, чтобы его спасти. С какой стати? И что они могли сделать?

Ярви колотил каблуками палубу — без малейшего прока. Ярви пихался, пытаясь отцепиться от Тригга, но обе руки, как больная, так и здоровая, оказались одинаково бесполезны. Наверно, сейчас следовало грозить, улещивать, выторговывать спасение, но в его задохшихся легких хватало воздуха только на приглушенный, слюнявый хрип, будто он пускал ветры.

Так вот ему и показали наглядно, что мирные умения служителя годятся далеко не всегда.

— Мы с ребятами делаем ставки, — сказал Тригг, — сколько ты продержишься на воде.

Ярви щипал Тригга за руку, ногтями царапал плечо, но надсмотрщику не было до этого дела. На краю слезящегося глаза промелькнуло, как Сумаэль встает, стряхивая с себя одеяла. Когда Тригг отомкнул цепь Ярви, он выпустил и ее.

Но от нее не приходилось ждать помощи. Не стоило ждать помощи ни от кого.

— Пусть это послужит всем вам уроком! — Тригг ткнул себя в грудь большим пальцем свободной руки. — Это — мой корабль! Перейдете мне дорогу — и вам крышка.

— Отпустите его! — заворчал чей-то голос. — Он никому не сделал плохого. — Это Джойд — рассмотрел Ярви, когда его тащили мимо. Но на здоровяка никто не обратил внимания. Рядом, потирая сломанный нос, на него таращился Анкран — с прежнего места Ярви. С не столь и плохого, как теперь видится, места.

— Надо было тебе соглашаться на сделку, — Тригг тащил Ярви над убранными веслами, точно мешок с тряпьем. — Хорошему певцу, малой, я много чего прощу. Но…

Неожиданно вскрикнув, надсмотрщик взмахнул руками и опрокинулся на палубу. Его хватка ослабла, и Ярви тут же ткнул своим скрюченным пальцем Триггу в глаз, извернулся, лягнул его в грудь и, кувырнувшись, вырвался на свободу.

Тригг зацепился о тяжелую цепь Ничто, которая оказалась внезапно натянута под ногами. Скоблильщик палубы сгорбился в тени, под его обвислыми лохмами в темноте сверкнули глаза.

— Беги, — шепотом выдавил он.

Похоже, одним другом Ярви все-таки обзавелся.

После того, как он протолкнул в себя первый вдох, ужасно кружилась голова. Он вскочил, всхлипывая, пуская сопли, и бросился сквозь ряды скамей, через полусонных гребцов, карабкаясь, поскальзываясь, под веслами и над ними.

Ему что-то кричали, но Ярви не слышал слов — стук крови в ушах гремел, как раскаты свирепой бури.

Содрогаясь, пошатываясь, он увидел носовой люк. Одной рукой схватился за крышку и потянул. Люк распахнулся, и Ярви головою вниз полетел во тьму.

Ждет смерть

Ярви с грохотом свалился, ударился плечом, треснулся головой, перекувырнулся через мешки и растянулся лицом на досках.

Под щекой мокро. Натекло в трюме.

Он не без труда откатился и нырнул во тьму.

Здесь, внизу, темно. Хоть глаза выколи — однако служитель обязан ориентироваться во всем, и он чувствовал путь кончиками пальцев.

В ушах ревет, жжет в груди, и все части тела скованы страхом. Он должен совладать с собой. Мать говорила: на все найдется свой способ.

Слышно, как стражники орут в люк, очень близко, слишком близко. Изгибаясь, он юркнул между клетей и бочонков, продернул за собой цепь. Проблески факелов с палубы, отражаясь от заклепок и обручей, указывали дорогу в глубь корабельных кладовых.

Он скользнул в низкий проем, шлепая по ледяной луже между деревянных полок и коробов — столько натекло за сегодня. Он сжался в комок у стылого борта, с одышливым присвистом втягивая воздух. Света прибавилось — охрана несла с собой в трюм огонь.

— Где он?

Должен быть выход. Скоро они, ясно дело, спустятся с другой стороны, с кормового люка. Он бросил взгляд на ту лестницу.

Должен же быть какой-то способ спастись. Нет времени строить планы, все его планы развеялись как дым. Тригг его ждет. Тригг на него обозлен.

Он крутил головой по сторонам на каждый шорох, на каждый огонек света, отчаянно изыскивая любую возможность бежать, любое укрытие — и ничего не находил. Нужна помощь. Опустив руки, он прижался к дереву, ощутил холодную сырость, услышал, как капает соленая влага. И голос матери Гундринг у очага явился к нему, принося с собой тепло и заботу.

Когда кругом одни враги — делай оружием того из них, кто наихудший враг остальным.

Ярви поднырнул под полку, шаря на ощупь в черноте — и его пальцы сомкнулись на железном ломе, которым он заколачивал гвозди.

«Злейший враг морехода — это море», — не уставала повторять Шадикширрам.

— Ты где, малой?

Сейчас в темноте проступал только контур деревянной заплатки, которой Сумаэль заделала брешь, и он вогнал лом между корпусом и свежими досками и всем телом на него навалился. Он скрежетал зубами и пропихивал железяку в щель, рыча от ярости, от боли и безысходности, кидаясь на нее, словно та была Триггом, Одемом и Гром-гиль-Гормом — вместе и сразу. Он рвал ее, тянул, напрягая все мышцы, упираясь запястьем бесполезной руки. Стонало, выгибаясь, дерево, котелки и коробки с грохотом падали вниз, когда Ярви задевал плечом выступы полок.

Ему было слышно — стражники уже здесь, рядом, свет их ламп заливает трюм, горбатые силуэты пригибаются в проеме, клинки сверкают сталью.

— Сюда иди, калека!

Он закричал и рванул, вкладывая все силы в этот последний, безнадежный рывок. Раздался треск, и обшивка внезапно подалась. Потеряв опору, Ярви взмахнул руками, прянул назад, и, взрываясь шипением, подобно гневному дьяволу, выпущенному на погибель миру из глубин ада, Матерь Море сокрушила доски и хлынула в трюм.

Ярви ухватился за полку, и та сорвалась вместе с ним; мгновенно промокнув в ледяной воде, он перекатился и, поскальзываясь, устремился к кормовому люку. В ушах стоял гвалт криков погони, треска древесины и бурлящего грохота обезумевшего моря.

Уже плескаясь по колено в воде, он добрался до лестницы. Кто-то из охраны, хватаясь в темноте за переборки, поспевал следом. Ярви запустил в стражника ломом, и тот, оступившись, попал под бьющую из борта струю. Вода швырнула его через всю кладовую, как куклу. В обшивке прорезались новые течи, море хлестало под дюжиной углов, окрики стражников совсем затерялись за оглушительным ревом воды.

Волоча ноги, Ярви подтянулся на пару лестничных перекладин, навалился, откинул люк, пролез наружу и, пошатываясь, застыл как вкопанный. Он не верил своим глазам — какое-то колдовство перенесло его на палубу чужого корабля, в самый разгар битвы.

Мосток между банок кишел людьми, сражающимися в сполохах горящего масла, должно быть, на юте разбилась лампа. Отражения языков пламени плясали на черной воде, в черных зрачках обуянных страхом рабов, на обнаженных клинках стражников. Одного из которых сграбастал Джойд и на глазах у Ярви швырнул в море.

Южанин стоял у борта, соскочив со своей скамьи. Рабы были свободны.

Точнее, некоторые из них. Большинство невольников, по-прежнему на цепи, жалось в сторону уключин, страшась бушевавшего насилия. Несколько невезучих истекало кровью на дощатом проходе. Были такие, кто прямо сейчас прыгал за борт, предпочтя испытать удачу с Матерью Морем, а не с Тригговыми людьми, которые кромсали их без пощады. Ярви увидел, как Ральф боднул в лицо стражника, услышал хруст выбитой переносицы и лязг меча, проскользившего по палубе.

Он должен помочь товарищам по веслу. Пальцы здоровой руки судорожно дернулись и сжались. Должен помочь, только как? Последние месяцы лишь укрепили Ярви в давно созревшем мнении, что он никакой не герой. А те безоружны, и их превосходят числом. Он вздрогнул, когда стражник зарубил беззащитного невольника — топор рассек плоть, оставляя зияющую рану. Палуба, уже чувствовалось, начала подниматься. Крен увеличивался по мере того, как море врывалось в трюм и тянуло нос «Южного Ветра» книзу.

Хороший служитель трезво смотрит на мир и спасает, что в его силах. Хороший служитель принимает меньшее зло. Ярви вскарабкался на ближайшую банку: к борту и черной воде за бортом. Пора приготовиться нырнуть.

Он уже почти оттолкнулся от корабля, когда его дернули назад за ошейник. Мир перевернулся перед глазами, и он впечатался в палубу, глотая воздух, как выловленная рыба.

Тригг встал над ним, с цепью Ярви в кулаке.

— Никуда ты не денешься, малый.

Он наклонился и другой ладонью ухватил Ярви за горло, под самым ошейником, так что металл больно впился в челюсть, но в этот раз надсмотрщик сдавливал крепче прежнего. Он вздернул Ярви над палубой — тот, лягаясь, едва скреб башмаками доски — и покрутил его туда-сюда, заставляя рассмотреть охватившее корабль побоище. Вокруг раненые и мертвые, среди них двое стражников палками избивают раба.

— Видишь, в какой блудняк ты меня втравил? — проскрежетал Тригг. Один глаз у него покраснел и слезился от пальца Ярви. Наперебой галдели охранники.

— Где Джойд с подонком Ральфом?

— Выбрались на пристань. Ничего, им там на морозе не выжить.

— О боги, мои пальцы!

— Как они освободились-то?

— Сумаэль.

— У этой сучки был ключ.

— Где она только этот тесак раздобыла?

— Она мои пальцы оттяпала. И где теперь их искать?

— Тебе не все едино? Обратно-то их уже не приставишь!

— Он проломил обшивку! — выдохнул промокший стражник, выползая из носового люка. — Внутри все затоплено!

В подтверждение его слов «Южный Ветер» снова тряхнуло, палуба накренилась так, что Триггу пришлось схватиться за скамью, чтобы устоять.

— Спасите нас боги! — заверещал один из прикованных гребцов, царапая ногтями ошейник.

— Мы тонем? — спросил другой, выкатывая глаза.

— Что же мы скажем Шадикширрам?

— Дери его боги! — заревел Тригг и с размаху саданул макушкой Ярви по круглому торцу весла — в голове бывшего короля вспыхнуло сияние, а рот обожгло кислой желчью. Затем надсмотрщик свирепо бросил его на палубу и без лишних слов принялся душить.

Ярви отбивался, позабыв все на свете, но под тушей главаря стражников не было сил на вдох, и перед глазами померкло все, кроме брызжущего слюной Триггова рта. И тот расплывался, раздвигался, словно устье туннеля, по которому Ярви неудержимо тащило вперед.

Он обманывал Смерть за последние насколько недель с полдюжины раз, но, каким бы сильным иль умным ты ни был, насколько бы ни был добрым твой меч и какая бы добрая погода тебе ни сопутствовала — никому не удастся ее обманывать вечно. Герои, Верховные короли, праматери Общины — все переступают порог ее двери, и она не делает исключений для одноруких мальчишек с длинными языками и мрачным нравом. Черный престол так и останется у Одема, отец — не отомщен, клятва — не исполнена навеки…

А затем, сквозь гул, сквозь стук крови в висках, Ярви услышал голос.

Это был ломаный, шипящий скрежет, шершавый, как брусок пемзы для чистки палубы. Ярви не удивился бы сильней, будь он голосом самой Смерти.

— Вы что, не слыхали Шадикширрам?

Напрягшись, Ярви разлепил мокрые от слез глаза и с трудом скосил взгляд в ту сторону.

Посередине палубы стоял Ничто. Его сальные, облезлые волосы были откинуты назад, и Ярви в первый раз увидел его лицо. Изломанное, скособоченное, кривое, иссеченное, щербатое и перекрученное, и на нем влажным блеском сверкали широко распахнутые глаза.

Скоблильщик намотал на руку много-много оборотов своей неподъемной цепи — с ладони свисал кусок деревянного чурбака, и оттуда до сих пор торчали гвозди. В другой руке он держал меч, тот, что выбил у стражника Ральф.

Ничто улыбался. Ломаной улыбкой, полной поломанных зубов — отражением надломленного разума.

— Она велела не подпускать меня к острому железу.

— Положи меч, быстро! — последнее слово Тригг пролаял, но в его голосе скрипнуло нечто такое, чего Ярви там прежде не слышал.

Страх.

Будто бы там, на палубе, перед ним встала сама Смерть.

— Э-э нет, нет, Тригг. — Улыбка Ничто раздвинулась и стала еще безумнее. Из глаз брызнули слезы и провели светлые дорожки по его изрытым щекам. — Скорее это он тебя положит.

К нему бросился стражник.

Отскребая палубу, Ничто казался старым и до боли медлительным. Хрупкой развалиной. Мешком с костями на нитках. С мечом в руке он стелился, как морская волна, танцевал, как язык пламени. Словно у клинка вдруг объявился собственный разум, скорый и беспощадный, как молния, и Ничто тянуло за ним вослед.

Меч метнулся вперед, его кончик полыхнул промеж лопаток напавшего стражника и пропал. Тот захрипел, закачался, прижимая ладонь к груди. Второй охранник взмахнул топором, Ничто отскользнул в сторону с пути удара, разрубленный угол скамьи выплюнул щепки. Снова взмыл вверх топор — и, с металлическим звоном, рука, что поднимала его, крутясь, исчезла во тьме. Стражник пал на колени, вспучив глаза, а потом распластался от удара босой ноги Ничто.

Третий напал сзади, высоко держа меч. Не глядя, Ничто выпростал свой клинок, проткнул острием противнику горло, тут же рукой, обернутой цепью, выбил дубину у следующего и всадил навершие своего меча в рот ее обладателю. Затем под брызнувшими осколками зубов беззвучно припал к палубе и, словно косой, подсек охраннику ноги, бросая его с подкруткой лицом вниз на доски.

Все это уложилось в промежуток времени, за который Ярви успел бы сделать лишь вдох. Если бы только мог его сделать.

Первый охранник еще стоял, щупая пробитую грудь, пытаясь заговорить — но изо рта выходила лишь красная пена. Ничто мягко, предплечьем, оттолкнул умирающего с пути, его босые подошвы шагали совершенно бесшумно. Он опустил взгляд на пропитанный кровью настил и расстроенно причмокнул.

— Безобразно грязная палуба. — Он поднял голову — все лицо было обсыпано черными точками и красными каплями. — Прикажешь отскрести, Тригг?

Надсмотрщик попятился вместе с Ярви, бесполезно пытавшимся оторвать от себя его руку.

— Подойдешь ближе — и я его убью!

— Так убей. — Ничто пожал плечами. — Любого из нас ждет Смерть.

Стражник с изувеченными ногами скулил, пытаясь подволакивать тело по вздыбленной палубе. Ничто, подходя, заколол его в спину.

— Сегодня она готовится к твоему приходу. Она достает свой ключ. Она отворяет Последнюю дверь.

— Давай все обсудим! — Тригг отступал, выставив перед собой ладонь. Палуба покосилась сильнее, в носовом люке у края плескалась черная вода. — Давай поговорим!

— От разговоров все беды. — Ничто поднял оружие. — Сталь — вот за кем последнее слово.

И он раскрутил меч так, что лезвие отразило пламя и заплясало красным, белым и желтым — всеми цветами пожара.

— Сталь не льстит и плюет на уговоры. Сталь не лжет.

— Дай мне последний шанс! — взмолился Тригг. Вода уже переливалась за борт, затапливая скамьи.

— Зачем?

— У меня есть мечта! У меня есть будущее! У меня…

Сухо щелкнув, меч расколол череп Тригга до самого носа. Еще мгновение его губы складывали слово, но чтобы тому прозвучать вслух, не осталось дыхания. Надсмотрщик повалился навзничь, слабо дернув ногами, и Ярви отлепил от себя его обмякшую руку, открыл рот и зашелся кашлем, пытаясь оттянуть ошейник, чтобы вдохнуть.

— Может, и зря я так, — сказал Ничто, выдирая меч из головы Тригга, — но мне и впрямь стало легче.

Отовсюду неслись вопли. Если из стражи кто и выжил, то явно предпочел море мечу Ничто. Некоторые рабы пытались перебраться назад, на скамьи посуше; другие, изнемогая, тянулись на цепях как могли, пока вода поднималась все выше и выше; у третьих виднелись одни лица — рты жадно всасывали воздух, глаза в ужасе рвались из орбит. И Ярви знал — есть еще одни, те, над кем сомкнулась черная гладь, кто, задержав дыхание на несколько лишних мгновений, безнадежно бьется со своими замками.

Он упал на четвереньки, в тошноте и головокружении, и начал рыться в окровавленном Тригговом платье, чтобы отыскать ключ, стараясь не глядеть в рассеченное лицо мертвеца, но глаз исподволь покосился на искаженные мукой черты, на сизое месиво внутри страшной раны. Подкатила рвота, Ярви сглотнул комок и снова закопался в одежде. Слух застил вой рабов в гибельной западне.

— Брось. — Над ним встал Ничто, куда выше ростом, чем представлялось Ярви, в руке свисал окропленный кровью меч.

Ярви ошарашенно посмотрел на него, потом на палубу, где тонули рабы.

— Но они умрут, — проскрипел его слабый голос.

— Всех нас ждет Смерть.

Ничто поймал Ярви за невольничий ошейник, единым махом поднял его в воздух, за перила над бортом — и Матерь Море вновь приняла его в свои ледяные объятия.

Часть III