Море Осколков — страница 4 из 13

Законный король

Вороны

От ветра Ярви натянул повыше меховой воротник дареного плаща и шмыгнул носом, вдохнув соленый, пряный привкус моря. Вместе с вонью налегавших на весла рабов. Когда он был одним из них, то привык не замечать эту вонь и преспокойно спал, уткнувшись Ральфу в подмышку. От него самого тогда несло крепче некуда. Но от того, что было тогда, сейчас лучше пахнуть не стало.

В общем-то, стало хуже.

— Бедолаги, — Джойд с неодобрением посмотрел через перила высокого юта на надрывавшихся внизу рабов. Для такого крепкого здоровилы он обладал чересчур слабым сердцем.

Ральф поскреб в седовато-каштановых волосах, нависших на уши, несмотря на, как обычно, лысое темя.

— Неплохо было бы их освободить.

— И как мы тогда доберемся до Торлбю? — задал Ярви вопрос. — Кто-то должен грести. Сядешь на весло сам?

Одновесельники пристально уставились на него.

— А ты изменился, — произнес Джойд.

— Не по своей воле. — С этими словами он отвернулся от них и от банок, на которых в свое время пахал до полусмерти. Сумаэль стояла у борта, соленый ветер трепал ее волосы, теперь длинные, цвета воронова крыла, и она улыбалась.

— Кажется, ты довольна, — обрадовался Ярви, видя, что рада она. Видеть такое ему доводилось нечасто.

— Хорошо снова выйти в море. — Раскинув руки, она побултыхала кистями. — Без оков.

Его улыбка увяла — ведь его оковы просто так не разбить. Он их выковал сам, своей клятвой. Сам приковал себя к Черному престолу. И теперь эта цепь тянет его обратно в Торлбю. А девушка, рано или поздно, окажется на квартердеке другого судна. Того, что унесет ее на юг, к Первому Граду. Унесет от него навсегда.

Ее улыбка тоже пожухла, будто сошлись их мысли, и они отвели глаза друг от друга и в неловком молчании смотрели, как мимо уныло тянется Отче Твердь.

Две остервенело враждующие страны — Ванстерланд и Гетланд — выглядели, в общем-то, одинаково. И там и тут бесплодные взморья, леса и торфяники. Людей попадалось немного, да и те, заметив корабль, испуганно спешили в глубь суши. Сощурившись и повернувшись на юг, он увидел небольшой зубец на мысу, над ним белесое небо пачкал дымок из труб.

— Что тут за город? — спросил он у Сумаэль.

— Амвенд, — сообщила она. — Неподалеку граница.

Амвенд, куда он водил набег. То есть без щита плюхнулся с корабля и угодил в западню. Значит, вот она, башня, где погиб Кеймдаль. Где его предал Хурик. Откуда Одем сбросил его вниз, в горькие морские воды, навстречу куда горшему уделу раба.

Ярви только сейчас заметил, что уже до боли вмял сморщенную ладонь в перила. Он отвел глаза от земли — на белопенную воду за кормой. Рябь от ударов весел таяла без следа. Неужели то же самое будет и с ним? Канувшим в никуда и забытым?

Сестра Ауд, подмастерье, которую мать Скейр отправила вместе с ними, рассматривала его не таясь. Хитрым, вороватым взглядом. А потом быстро опустила глаза и что-то вывела угольным стержнем — на ветру трепетала и колыхалась тонкая полоска бумаги.

Ярви подошел к ней не спеша.

— Приглядываешь за мной?

— Сами знаете, что да, — не отрываясь от письма, ответила та. — Для того я и здесь.

— Ты мне не веришь?

— Я всего лишь передаю матери Скейр то, что вижу воочию. Верить вам или нет, решает она.

Служительница была маленькой и круглолицей, одной из тех, чей возраст тяжело угадать. Вместе с тем Ярви полагал, что она не старше его.

— Когда вы прошли свое испытание?

— Два года назад, — ответила та, отгораживая плечом клочок бумаги.

Он бросил попытки подсмотреть ее записи. Так и так служители пишут своими, особыми знаками — вряд ли он их прочитает.

— Каково оно?

— Если подготовиться, то не трудно.

— Меня готовили на совесть, — сказал Ярви, мысленно возвращась в ту ночь, когда из ненастья явился Одем. Он помнил, как отражалось в склянках пламя, помнил ласковые морщинки матери Гундринг, четкие и ясные вопросы и ответы. На него навалилась тоска по той, простой жизни, когда не нужно было ни убивать никаких дядь, ни исполнять никаких клятв, ни совершать такой трудный выбор. Тоска по травам и книгам и тихому слову. Ему стоило сил загнать ее вглубь — сейчас ей предаваться нельзя.

— Но возможности пройти испытание у меня не было.

— Немного и потеряли. Сперва долго дрожишь снаружи, за дверью. Потом на тебя долго пялятся старухи. — Она окончила послание и закатала его в крохотную гранулу. — И в конце праматерь Вексен удостаивает тебя поцелуем.

— И как?

Сестра Ауд пшикнула и глубоко вздохнула.

— Праматерь, неоспоримо, мудрейшая из женщин, но мне бы хотелось принять последний поцелуй от кого помоложе. Видела я и Верховного короля, издали.

— Один раз и я видел. Старый он был, низенький и жадный. На все вечно жаловался и боялся садиться за стол. Но с ним было много могучих воинов.

— Ну, значит, время его не коснулось. Разве только теперь он поклоняется Единому Богу, еще сильнее одержим властью и, по мнению всех, не выдерживает более часа подряд без сна. А число его воинов умножилось.

Она подвернула полог клетки. Сидевшие в клетке птицы не шевельнулись, не встрепенулись от света — лишь пялились на Ярви дюжиной пар немигающих глаз. Птицы черного цвета.

Ярви нахмурился.

— Вороны?

— Ага. — Засучив рукав, сестра Ауд отомкнула дверцу, просунула внутрь белую руку и умело схватила птичье тельце. Затем вытащила птицу наружу — тихую и спокойную, будто вырезанную из угля.

— Мать Скейр уже несколько лет голубей не использует.

— Совсем?

— Пока я ходила в подмастерьях — ни разу. — Она прикрепила послание к вороньей лодыжке и мягко продолжила:

— Ходит слух, что голубь от матери Гундринг попытался выцарапать ей глаза. Она считает голубей ненадежными. — Сестра прильнула к птице и прокурлыкала:

— Мы в дне от Торлбю.

— Торлбю, — произнесла ворона трескучим голосом. Сестра Ауд подкинула ее в воздух. Птица забила крыльями и полетела на север.

— Ворона, — прошептал Ярви, глядя, как та скользит почти по краю белогривых волн.

— Заверяешь своего хозяина в послушании?

Ничто встал рядом с Ярви. Он по-прежнему обнимал свой меч как возлюбленную, хотя теперь у того имелись отличные ножны.

— Гром-гиль-Горм мой союзник, а не хозяин, — ответил Ярви.

— Конечно. Ведь ты больше не раб. — Ничто легонько потер шрамы на задубелой шее. — Я еще не забыл, как с нас сняли ошейники на том гостеприимном хуторе. Перед тем, как Шадикширрам спалила его. Нет, ты не раб. И все-таки тебя припекло встать перед ванстерцами на колени!

— Когда я заключал договор, на коленях стояли мы все, — зарычал Ярви.

— Вот я и хочу выяснить — мы на коленях до сих пор? Немногих друзей ты себе завоюешь, если возьмешь Черный престол с помощью худшего недруга Гетланда.

— Завоюю друзей потом, когда окажусь на престоле. Меня больше волнует, как с него врагов согнать. Что я должен был делать? Позволить ванстерцам отправить нас на костер?

— Умереть от рук Горма — или продать ему нашу родину? Быть может, стоило поискать тропу посередине двух крайностей.

— Давненько таковая не попадалась, — сжав зубы от злости, выдавил Ярви.

— Найти ее непросто, но именно этой тропой следуют короли. Попомни, за сделку еще придется расплачиваться.

— Ты, Ничто, скор на вопросы, да с ответами припоздал. Не ты ли поклялся мне помогать?

Ничто сузил глаза, порыв ветра захлестнул его волосы на изрубленное в боях лицо.

— Я принес клятву, и я исполню ее или умру.

— Отлично, — отворачиваясь, произнес Ярви. — Ловлю на слове.

Внизу галерные невольники, стиснув зубы, проливали пот, порою хрипло кряхтя от усилий — по рядам рыскал надсмотрщик с кнутом, свитым кольцами за спиной. Вылитый Тригг на палубе «Южного Ветра». Ярви прекрасно помнил, как мышцы ломила боль и как удары бича, казалось, ломали спину напополам.

Но чем ближе манил Черный престол, тем тяжелее на плечи давила клятва и тем быстрее у него кончалось терпение.

Кто-то должен грести.

— Прибавь хода, — зарычал он надсмотрщику.

Дом твоего врага

Сумаэль соскочила на пристань и двинулась проталкиваться к столу, за которым, со стражей по бокам, располагалась портовая смотрительница. Ярви вслед за ней, чуточку менее ловко и гораздо менее властно спустился по сходням и ступил на твердую землю. По земле своей по праву державы он шел, надвинув капюшон и пряча глаза. За ним молча шли остальные.

— Меня зовут Шадикширрам, — объявила Сумаэль, небрежно раскрывая бумагу и швыряя ее на стол, — вот мое разрешение на торговлю от Верховного короля, заверенное рунной печатью праматери Вексен.

Перед этим они подождали, пока у стола не окажется младшая из смотрительниц, надеясь, что та отмахнется от них и просто пропустит. Вместо этого женщина, теребя пальцами ключи на шее — один от ее усадьбы, второй от портовых кладовых — внимательно изучала разрешение. Достаточно долго, чтобы все задергались. На Ярви накатила дурнота от тревоги, когда он подметил, что уголок документа побурел от высохшей крови. Разумеется, крови настоящей владелицы, пролитой Ярви собственноручно. Смотрительница пригляделась к Сумаэль и проговорила именно те слова, которых он до жути боялся:

— Вы не Шадикширрам. — Один из стражников слегка сдвинул руку в кольчужной перчатке на древке копья, тут же Ничто подвинул заткнутый за пояс большой палец поближе к мечу, и тревожная дурнота Ярви переросла в ужас. Неужто здесь все и кончится? В грязной стычке у причалов?

— Она не раз сходила на берег, обычно под мухой…

Сумаэль со страшной силой врезала кулаком по столешнице, и смотрительница оторопело отшатнулась, когда ей рявкнули прямо в лицо:

— Ты говоришь о моей доброй матушке, Эбдель Арик Шадикширрам, и в другой раз — выбирай выражения! Она отправилась в Последнюю дверь. Утопла в ледяных северных водах. — Ее голос сломался, и она утерла тыльной стороной ладони сухие глаза. — Свое дело мама передоверила мне, любимой дочери — Сумаэль Шадикширрам. — Она схватила разрешение со стола и опять заорала, обдавая слюной стражу, смотрительницу, а заодно и Ярви: — А я веду дела с королевой Лайтлин!

— Она больше не…

— Ты поняла, о ком я! Где Лайтлин?

— Обычно она у себя в казначействе.

— У меня к ней разговор! — Сумаэль развернулась на каблуках и гордой походкой направилась прочь от пристани.

— Она не рада посетителям… — растерянно пролепетала вслед смотрительница.

Когда Ярви и остальные проходили мимо, сестра Ауд приятельски похлопала по столу.

— Если вас это утешит, она обрадуется встрече не меньше нашего.

— Представление на ура, — произнес Ярви, поравнявшись с Сумаэль. Они шли по рядам, где свисала свежая рыба, валялись сети и рыбаки выкрикивали цену на утренний улов. — Что бы без тебя с нами было?

— Сама едва не обоссалась, — шикнула она в ответ. — Кто-нибудь за нами идет?

— Даже не смотрит. — Портовая смотрительница уже вовсю срывала расстройство на новых прибывших, и скоро они потеряди ее из вида.

Наконец-то он дома. Однако Ярви чувствовал себя чужестранцем. По сравнению с прошлым все помельчало, нет того оживления, пустые причалы и стойла, брошенные дома. Сердце подскакивало всякий раз, когда объявлялось знакомое лицо. Точно вор, навещающий место своего преступления, он глубже втискивался под капюшон, и какая б ни стояла холодрыга, спина чесалась от пота.

Если его узнают, об этом скоро услышит государь Одем и не мешкая поспешит закончить то, что начал на крыше Амвендской башни.

— Так вот они — курганы твоих предков?

Ничто сквозь спутанную шевелюру таращил глаза на север, вдоль длинного изгиба безлюдного побережья с травянистыми холмиками, высившимися по краю. Самый ближний, крутобокий, пестрел зеленью не дольше нескольких месяцев.

— Моего убитого отца Атрика. — Ярви подвигал челюстью. — И утонувшего дяди Атиля, и прочих королей, что правили Гетландом во тьме веков.

Ничто поскреб обросшую, грязную щеку.

— Свою клятву ты принес перед ними.

— Так же, как ты предо мною — свою.

— Не страшись. — Ничто ухмыльнулся, пока они пробирались сквозь толчею у ворот внешних городских стен. Той сумасшедшей, яркоглазой ухмылкой, которая только нагоняла на Ярви страху. — Плоть забывчива, но сталь — никогда.

Похоже, сестра Ауд знала дороги Торлбю лучше Ярви — уроженца и сына этого края. Его повелителя. Служительница вела их узкими улочками, зигзагами взбегавшими в гору, высокие и узкие дома мостились между скалистых выступов — сквозь кожу города проступали серые кости Гетской земли. Сестра вела их через мостки над полноводными протоками, где рабы наполняли кувшины для богачей. В конце концов она привела их на вытянутый, зауженный двор в тени угрюмой цитадели. Крепости, в которой Ярви родился и рос; беспрестанно унижался; учился, чтобы стать служителем; и однажды узнал, что стал королем.

— Вот и дом, — сказала сестра Ауд. Дом стоял у всех на виду. В прошлом Ярви часто здесь проходил.

— Для чего служителю Горма держать дом в Торлбю?

— Мать Скейр говорит, что мудрый служитель знает жилище врага лучше собственного.

Ярви хрюкнул:

— Мать Скейр не меньше матери Гундринг любит меткие поговорки.

Ауд повернула ключ.

— Они в ходу у всей Общины.

— Возьми Джойда. — Ярви потянул Сумаэль в сторонку и негромко добавил: — Ступайте в казначейство и найдите мою мать. — Если им улыбнется счастье, то Хурик будет на боевой площадке.

— И что я скажу? — спросила Сумаэль. — Что ее кличет мертвый сын?

— И что он, наконец, научился застегивать плащ. Приведи ее сюда.

— А если она мне не поверит?

Ярви представил себе лицо матери таким, как бывало, когда она опускала на него свой суровый взгляд. Весьма вероятно, что она усомнится.

— Тогда мы придумаем что-нибудь другое.

— А если она не поверит и прикажет меня казнить за нанесенное оскорбление?

Ярви помолчал.

— Тогда я придумаю что-нибудь другое.

— Кому средь вас была ниспослана недобрая погода и дурное оружие в схватке? — раскатился по площади звонкий голос. Перед величественным, недавно возведенным зданием с беломраморными колоннами собралась толпа. Перед толпой в рубище из мешковины стоял жрец. Раскинув руки, он воплями доносил до народа свое послание. — Чьи молитвы многим богам остались безответны?

— Мои молитвы всегда были настолько безответны, что я и молиться перестал, — проворчал Ральф.

— И нету в том удивления! — возвестил жрец. — Ибо нет на свете многих богов, но Бог едина! Никакие чары искусных эльфов не смогли сокрушить Ее! Объятья Единого Бога и врата Ее храма распахнуты настежь перед каждым из вас!

— Храма? — Ярви нахмурился. — Мать строила здесь монетный двор. Она собиралась чеканить монеты, все до одной равного веса. — Теперь же над входом парило солнце о семи лучах — солнце Единого Бога, бога Верховного короля.

— Она дарует вам свой кров, свою милость и свое пристанище! — горланил жрец. — Требуя взамен лишь одно: возлюбите Ее так, как она любит вас!

Ничто сплюнул на камни.

— Что с этой любовью станут делать боги?

— Здесь многое поменялось, — промолвил Ярви. — Окинув глазами площадь, он еще чуточку ниже натянул капюшон.

— Новый король, — Сумаэль облизнула шрам на губе, — новые порядки.

Небывалые ставки

Все услыхали, как отворилась дверь, и Ярви оцепенел. Все услыхали стук сапог в коридоре, и Ярви через силу сглотнул. Дверь в покои раскрылась, и Ярви сделал шаг навстречу — и замер, не в состоянии дохнуть…

Пригибаясь, вошли два раба — ладони на мечах. Два здоровенных инглинга в серебряных ошейниках. Ничто ощерился, сверкнула сталь — он потянул клинок из ножен.

— Нет! — выпалил Ярви. Этих двух он знал. Рабы его матери. А вот, в сопровождении Сумаэль, в комнату влетела та, кому они принадлежали.

И она не изменилась.

Статная и суровая, умащенные золотые волосы уложены сияющими завитками. На ней были драгоценности, но из тех, что поскромней. Великий ключ королевы, ключ от казны Гетланда, исчез с цепочки, ему на место пришел ключ поменьше, инкрустированный черными рубинами, похожими на капли пролитой крови.

Это Ярви тяжело было убедить спутников в своем королевском титуле, достоинство же и величие его матери само собой озарило комнату до самых углов.

— Боженьки, — прохрипел Ральф и, морщась, преклонил колени. А за ним поспешно опустились сестра Ауд, и Джойд с Сумаэль, и два раба. Ничто стал на колени последним, уперев глаза, как и кончик меча, в пол, так что на ногах остались только Ярви и его мать.

Она не отдала должное их порыву. Она безотрывно смотрела на Ярви, а тот на нее, словно никого больше не было рядом. Она двинулась к нему, не улыбаясь и не хмурясь, и остановилась немного поодаль — такая красивая, что глазам было больно смотреть, и он почувствовал, как их обожгло слезами.

— Мой сын, — прошептала она — и обхватила его, и прижала к себе. — Сынок. — И обняла так крепко, что ему стало даже немножко больно, и его лоб увлажнился от ее слез, а ее плечо — от его.

Ярви вернулся домой.

Прошло какое-то время, прежде чем мать отпустила его, продолжая держать за плечи и осторожно утирать его слезы со щек. До него дошло, что теперь он глядит ей в лицо, не поднимая головы. Значит, он вырос. Вырос во многих смыслах.

— Видимо, твоя подруга сказала правду, — проговорила она.

Ярви медленно кивнул:

— Я живой.

— И научился застегивать плащ, — добавила она, потянув застежку и убеждаясь, что плащ затянут туго.

Она слушала его рассказ молча.

Молча выслушала о набеге и сожжении Амвенда. О предательстве Одема и о том, как Ярви падал в соленые морские воды.

Неужто Гетланду достанется полкороля?

Молча она слушала и о том, как его обратили в раба и как раба продали. Лишь глаза ее то и дело возвращались к отметинам на его шее.

Одни негодные отбросы.

Под ее молчание он сбежал с корабля, сносил долгие муки во льдах, бился за жизнь среди эльфийских развалин — и Ярви, не переставая, думал о том, какая прекрасная из этого получилась бы песня. Ему бы только дожить до поры, когда слова положат на музыку.

Сами знаете, в хорошей песне не все герои доживают до конца.

И когда повествование дошло до гибели Анкрана, а затем до смерти Шадикширрам, Ярви вспомнил багряный нож в руке, вспомнил, как хрипел он, и хрипела она, и у него перехватило горло. И он закрыл глаза, не в силах говорить дальше.

В бою нужны обе руки. Но заколоть в спину хватит и одной.

А потом на его ладонь легла ладонь матери.

— Я горжусь тобой. И отец бы гордился. Важно только одно — ты вернулся ко мне.

— За это благодари вот этих четверых, — вымолвил Ярви, сглотнув кислые слюни.

Мать окинула его спутников внимательным взглядом.

— Я благодарна всем вам.

— Да ничего такого, — буркнул Ничто, не поднимая глаз и пряча лицо за копною спутанных волос.

— Приму с честью, — сказал Джойд, склоняя голову.

— Без него и мы не добрались бы, — промычал Ральф.

— Он с каждой милей раздражал, как болячка в заднице, — сказала Сумаэль. — В следующий раз я точно оставлю его в море.

— И где ты тогда сыщешь корабль, который повезет тебя домой? — ухмыльнулся Ярви.

— О, я придумаю что-нибудь другое, — съязвила она в ответ.

Мать не присоединилась к их смеху. Она подметила каждую черточку во взглядах, которыми они обменялись, и глаза ее сузились.

— Что мой сын для тебя, девочка?

Сумаэль растерянно моргнула, и ее смуглые щеки покрылись краской.

— Я… — Ярви впервые видел, как ей не хватило слов.

— Она — мой друг, — ответил он. — Она рисковала своей жизнью ради моей. Она — мой одновесельник. — Он промедлил мгновение. — Она — входит в мою семью.

— В самом деле? — Мать по-прежнему не спускала с Сумаэль пронзительных глаз, а та вдруг заинтересовалась узором на полу. — Значит, должна входить и в мою.

По правде говоря, Ярви был далеко не уверен, что они такое друг для друга, и меньше всего хотел вываливать свои отношения на суд матери.

— А тут все переменилось. — Он кивнул за окно. Снаружи жрец Единого Бога продолжал бубниво увещевать свою паству.

— Тут все пошло прахом. — Взгляд матери вернулся к нему, исполненный гнева. — Я едва успела относить по тебе траур, как к матери Гундринг прибыл орел. Меня пригласили в Скегенхаус на свадьбу Верховного короля.

— Съездила?

Она фыркнула.

— И тогда и сейчас мне их мероприятие не по сердцу.

— Почему?

— Потому что праматерь Вексен приглашает меня в качестве невесты.

Ярви вытаращил глаза:

— Ого!

— То-то и оно, что ого! Они решили повесить мне на шею ключ этого высохшего скелета, чтоб я крутилась, превращая их солому в золото. Тем временем этот змей, твой дядюшка, со своей подколодной дочкой препятствуют мне на каждом шагу. От всей черной души стараются разрушить все, что построила я.

— Исриун? — пробормотал Ярви, слегка поперхнувшись. «Моя нареченная» едва не добавил он, но, бросив взгляд на Сумаэль, решил промолчать.

— Знаю я ее имечко, — зарычала мать. — И произносить не желаю. Они разорвали договоренности, над которыми мы трудились годами. Добытых неимоверной ценою друзей превратили во врагов в одночасье. Отобрали товары у заграничных купцов и прогнали их с рынков. Если их цель — пустить Гетланд по миру, то поработали они на славу! Мой монетный двор отдали под храм ложному богу Верховного короля, видали?

— Похоже на то.

— Единый Бог стоит надо всеми богами, как один Верховный король восседает над прочими! — Она безрадостно расхохоталась, так внезапно, что Ярви подскочил. — Я воюю с ними, но меня теснят. Я знаю поле боя до тонкостей, но в их руках Черный престол. И у них — ключ от казны. И все равно я сражаюсь изо дня в день, не брезгуя любой тактикой и любым оружием.

— Кроме меча, — буркнул Ничто, не поднимая глаз.

Мать устремила кинжальный взор на него.

— Дойдет и до этого. Но Одем не относится к своей безопасности спустя рукава. И за его плечами — все воины Гетланда. А у меня в усадьбе наберется только четыре десятка. И еще Хурик.

— Нет, — перебил Ярви. — Хурик — человек Одема. Это он пытался меня убить.

Глаза матери поползли.

— Хурик — мой Избранный Щит. Он ни за что меня не предаст.

— Меня он предал, не моргнув глазом. — Ярви вспомнил, как кровь Кеймдаля брызнула ему на лицо. — Поверь. Мне не скоро забыть ту минуту.

Она оскалила зубы и пристукнула дрожащим кулаком по столу.

— Я утоплю его в болоте. Но чтобы одолеть Одема, нам нужно войско.

Ярви облизал губы.

— Есть у меня одно — и оно уже приближается.

— Неужели вместо сына ко мне возвратился волшебник? Откуда оно взялось?

— Из Ванстерланда, — ответил Ничто.

Настала каменная тишина.

— Ясно, — пылающий взор матери обратился к сестре Ауд, которая изобразила примирительную улыбку, а потом прочистила горло и потупилась в пол. Немногие смотрели куда-то еще в присутствии матери. — Ты заключил союз с Гром-гиль-Гормом? С тем, кто убил твоего отца, а тебя продал в рабство?

— Он не убивал отца, я в этом уверен. — На три четверти уверен, если точнее. — Одем убил твоего мужа и сына, своего брата и племянника. А нам приходится хватать любых союзников, каких бы ни принесло ветром.

— И какую цену запросил Горм?

Ярви поводил языком по пересохшему небу. Ему бы стоило догадаться, что Золотая Королева не упустит подробности сделки.

— Я склоню перед ним колени и стану его вассалом.

В углу покоев разъяренно зарычал Ничто.

Зрачки матери сжались в точки.

— Наш король на коленях перед самым ненавистным врагом? Что скажет о такой сделке с дьяволом наш народ?

— Когда тело Одема утопят в трясине, пусть говорят, что хотят. Лучше королем на коленях, чем во весь рост гордым нищим. Встану позже, ничего страшного.

Уголок ее губ тронула улыбка.

— Ты куда более мой сын, чем отца.

— И этим горд.

— Однако же. Ты впустишь этого мясника в Торлбю? Устроишь из нашего города скотобойню?

— Он лишь наживка для городских ратников, — начал объяснять Ярви. — Горм выманит их из цитадели. А мы проберемся подскальными туннелями, запечатаем намертво Воющие Врата и захватим Одема без охраны. Сможешь отыскать нам бойцов, готовых на это?

— Вероятно. Думаю, да. Но дядя твой не дурак. Что, если он не сунется в вашу ловушку? Что, если он оставит своих людей в цитадели, укроется и переждет?

— И прослывет трусом под насмешки Крушителя Мечей у самого порога? — Ярви придвинулся к матери, глядя ей прямо в глаза. — Ни за что. Я сидел там, где сидит он, и мне его мысли знакомы. Одем пока не обжился на Черном престоле. Никто не славит его великих побед, потому что их нет. А есть память об отце, и ходят предания о дяде Атиле — ему придется с ними соперничать. — И Ярви осклабился, потому как знал, каково это — прозябать в тени брата.

— Одем не откажется от золотой возможности сделать то, что не удавалось братьям. Разгромить Гром-гиль-Горма и объявить себя могучим военачальником.

Улыбка расплылась на лице матери, и Ярви стало интересно: смотрела ли она на него с восхищением прежде хотя бы раз?

— Твоему брату досталось многое, помимо здоровой руки, но весь разум боги приберегли для тебя. Ты сделался очень проницательным, Ярви.

Похоже, правильно примененный дар сопереживания — убийственное оружие.

— Годы подготовки ко вступлению в Общину не прошли даром. Однако ж помощь от кого-нибудь, близкого к Одему, подпитает шансы на успех. Надо сходить к матери Гундринг.

— Нет. Она — служитель Одема.

— Она — мой служитель.

Мать покачала головой.

— В лучшем случае ее верность расколется надвое. Кто знает, что она посчитает наибольшим благом? И без этого столько всего может пойти не так.

— Но на кону так много. Небывалые ставки означают неслыханный риск.

— Означают. — Она встала, отряхнула юбки и задумчиво на него посмотрела. — Когда же любимый мой сын заделался таким игроком?

— Когда дядюшка швырнул меня в море и отобрал мои наследные права.

— Он тебя недооценил, Ярви. Как, впрочем, и я. Правда, я с радостью готова учиться на ошибках. — Ее улыбка угасла, а голос принял мертвенный оттенок. — А его ждет кровавая расплата. Отсылай птицу Гром-гиль-Горму, сестричка. Передай — мы ждем его с нетерпением.

Сестра Ауд низко поклонилась.

— Слушаюсь, о королева, но… стоит отослать — и обратной дороги не будет.

Мать Ярви разразилась лающим смехом.

— Спроси у своей госпожи, сестра. Я не из тех, кто отступает на полпути. — Потянувшись через стол, она положила сильную руку на слабую руку Ярви. — Не из тех и мой сын.

Во тьме

— Опасно же до черта, — прошептал Ральф, и тьма поглотила его слова.

— Жить вообще опасно, — ответил Ничто. — Все дни, начиная с рождения.

— Все равно — можно с криком и голой задницей броситься в Последнюю дверь, а можно осторожно двинуться в другую сторону.

— Смерть проведет нас туда, в какую сторону ни двинься, — промолвил Ничто. — Я встречаю ее в лицо по доброй воле.

— Тогда в следующий раз я по доброй воле свалю от тебя подальше, ладно?

— Хватит балаболить! — зашипел Ярви. — Вы как старые шавки над последней костью.

— Не всем же вести себя по-королевски, — пробормотал Ральф, не слишком тая усмешку. Пожалуй, коль человек каждый день на твоих глазах гадил в ведро, принять то, что он восседает между богами и людьми, — непросто.

Взвизгнули шкворни, покрытые многолетней ржавчиной, и в облаке пыли ворота раскрылись. Один из инглингов матери протиснулся в узкий сводчатый проход и хмуро оглядел остальных.

— Тебя заметили?

Невольник покачал головой, повернулся и тяжело затопал по лестнице, поднимаясь до низкого потолка. Ярви задумался, стоит ли ему доверять. Мать считала, что стоит. Вот только и Хурику она доверяла. Ярви перерос детское предубеждение, будто родители знают все.

За прошедшие месяцы он перерос все разновидности предубеждений, какие есть.

Лестница выходила в огромную пещеру. Шероховатый, с выбоинами свод затянуло коркой натеков, на кончиках их зубьев в свете факелов искрились капельки.

— Мы под крепостью? — спросил Ральф, встревоженно вылупившись наверх, на невообразимую тяжесть камня над головой.

— Скала источена ходами, — сказал Ярви. — Древними туннелями эльфов и подвалами людских поселений. Потайными дверями и глазками. Некоторым королям и всем служителям нравится передвигаться скрытно. Но так, как мне, эти пути никому не известны. Я прожил в темноте полдетства. Прятался то от отца, то от брата. Скитался из одного места в другое. Наблюдал незримо и представлял, будто участвую в том, что вижу. Сочинял себе жизнь, в которой бы не был изгоем.

— Какая грустная история, — прошелестел Ничто.

— Жалкая. — Ярви задумался о себе помоложе, о том, как хныкал в темноте, как отчаянно желал, чтобы кто-нибудь на него набрел, понимая, однако, — никому до него дела нет; и с отвращением к прежнему бессилию встряхнул головой. — Но она пока что способна неплохо закончиться.

— Способна. — Ничто огладил стену. Облицована эльфийским камнем без стыков. Прошли тысячи лет, а он гладок, будто выложен только вчера. — Тут люди твоей матери смогут проникнуть в цитадель незаметно.

— Пока ряды ратников Одема выходят над нами на бой с Гром-гиль-Гормом.

Инглинг поднял руку и оборвал их разговор.

Коридор оканчивался округлым стволом колодца. Высоко вверху — кружок света, далеко внизу мерцает вода. Вкруг шахты колодца вилась лестница. Ступеньки до того узкие, что Ярви прижимался к стене, скребя лопатками гладкий эльфийский камень, а носки сапог скользили по краю. На лбу выступил пот. На половине подъема к ним с высоты устремился какой-то вихрь и Ярви отдернулся, когда нечто внезапно мелькнуло перед носом, — и упал бы, не подхвати его за руку Ральф.

— Не хотелось бы, чтобы ведро оборвало твое недолгое царствование.

Ведро плеснуло где-то далеко под ними, и Ярви глубоко вздохнул. Не хватало ему еще заново окунаться в ледяную воду.

Вокруг них необычайно громко зазвенело эхо женских голосов.

— …нее до сих пор слышно одно лишь нет.

— А вам захотелось бы замуж за старого сморчка после мужчины навроде Атрика?

— Ее хотение побоку. Если король восседает между богами и людьми, то Верховный король восседает между богами и королями. Никто, во веки веков, не отказывал…

Подъем продолжался. Новые ступеньки, новые тени, новые постыдные воспоминания. Стена из грубого камня, на вид куда древнее той, что внизу, но на деле на тысячи лет моложе. Солнечный свет играл, проникая через решетки под потолком.

— Скольких бойцов наняла королева?

— Тридцадь трех, — бросил через плечо инглинг. — Пока что.

— Людей опытных?

— Людей. — Инглинг пожал плечами. — А убивать им или умирать — это как повезет.

— О скольких то же самое сказал бы Одем? — спросил Ничто.

— О многих, — ответил инглинг.

— Здесь не меньше их четверти. — Ярви приподнялся на цыпочках к забранному решеткой отверстию.

Сегодня боевую площадку расчертили во дворе цитадели. Один из углов отмечал старый кедр. Воины упражнялись со щитами, строились клиньями и заслонами и по команде рассыпались поодиночке. Сталь поблескивала под жиденьким солнцем, грохотала о дерево. Отовсюду шорох переступающих ног. Приказы мастера Хуннана хрустели на морозце: сомкнуть щиты, держаться соплечника, низкий выпад, — вот так же он гавкал и на Ярви, с поразительно малым успехом.

— Великое множество мужей, — проговорил Ничто, вечно склонный к преуменьшениям.

— Хорошо обученных и закаленных в боях, на их собственном ратном поле, — добавил Ральф.

— На моем поле, — процедил сквозь зубы Ярви. Он повел друзей дальше, узнавая каждую ступеньку и каждый камушек. — Гляди. — Он привлек к себе Ральфа и придвинул его к новой решетке — сквозь нее просматривался вход в крепость. Клепаные дубовые двери настежь раскрыты, по бокам стоит стража, но сверху, в тени свода, мерцала полоска начищенной меди.

— Воющие Врата, — прошептал он.

— Отчего их так нарекли? — поинтересовался Ральф. — Оттого, что мы завоем, когда дело пойдет не так?

— Плюнь ты на имя. Они рушатся с высоты и перекрывают вход в цитадель. Механизм собирали шестеро служителей. На весу их держит один серебряный костыль. Они всегда под охраной, но в надвратный каземат ведет потайная лестница. Когда наступит наш день, мы с Ничто берем дюжину воинов и захватываем его. Ральф, ты выводишь лучников на крышу, будьте наготове сделать из дядиной стражи подушечки для булавок.

— Узорчики из них выйдут красивее некуда.

— В нужное время мы мигом вытащим штырь. Ворота рухнут, и Одем замурован в ловушке. — Перед Ярви встала картина ужаса на лице дяди после падения врат, и ему не в первый раз очень захотелось, чтобы на деле все прошло так же гладко, как на словах.

— Одем в западне… — во тьме сверкнули глаза Ничто. — Вместе с нами.

Во дворе радостно зашумели в честь окончания последнего упражнения. Одна половина выиграла, другая — лежала ничком.

Ярви кивнул безмолвному инглингу.

— Раб покажет вам дорогу. Выучите весь путь.

— А ты куда собрался? — спросил Ральф и неуверенно прибавил: — Государь?

— Я еще кое-что должен сделать.

Затаив дыхание, чтоб не выдать себя малейшим звуком, Ярви прокрался сквозь душную тьму к тайной дверце между ног Отче Мира, прижался к смотровой щели и уставился на Зал Богов.

Полдень еще не настал, и король Гетланда находился где и полагалось — на Черном престоле. Трон стоял к Ярви спинкой, поэтому Одемова лица тот не видел — лишь контур плеч да отсверк венца в волосах. Справа от него сидела мать Гундринг, рука служительницы подрагивала под тяжестью прямо стоящего посоха.

Ниже тронного возвышения, в едином море залитых тусклым светом лиц, стоял цвет знати Гетланда. Великие и благородные — а также чахлые и захудалые. Блестели шлифовкой ключи и искусные пряжки, на губах — угодливые улыбки. Когда над отцом насыпали курган, те же самые мужчины и женщины проливали слезы и с тоской вопрошали: кто теперь сыщется подобный ему? Уж наверняка не искалеченный шут, его младший сын.

И, не сгибая прямую спину, на нижних ступенях стояла мать. Позади нее громадой нависал Хурик.

Лица Одема не видать, зато голос лжекороля раскатывался по всему священному залу. Спокойный и уравновешенный, как и прежде. Терпеливый, словно зима, и Ярви пробрало зимней стужей, когда он его услыхал.

— Разрешит ли уважаемая сестра осведомиться, когда она намерена совершить путешествие в Скегенхаус?

— Как только позволят обстоятельства, государь, — отвечала мать. — Неотложные нужды хозяйства страны пока не…

— Теперь я ношу ключ от казны.

Ярви скосил глаз в прорези и по другую сторону Черного престола увидел сидящую Исриун. Его невесту. Вдобавок невесту брата. Ключ от казны висел у нее на шее и, судя по всему, тяготил не столь ужасно, как она некогда опасалась.

— Я готова уладить ваши дела, Лайтлин.

Ее тон слабо напоминал ломкий голосок боязливой девчушки, с трудом пропевшей обеты в этом самом чертоге. Он сравнил блеск в ее зрачках тогда, когда она в первый раз прикоснулась к Черному престолу, с тем, как они горят сейчас, при виде сидящего на троне отца.

С тех пор, как Ярви отбыл в Амвенд, не только он изменился.

— Не затягивай с решением, — прозвучал голос Одема.

— Вы гордо восстанете над всеми нами — Верховной королевой, — добавила мать Гундринг. На миг блеснул отлив темного эльфийского металла — служительница качнула посохом.

— Или склонюсь перед праматерью Вексен — ее счетоводом, — отрезала мать.

После некоторого молчания Одем мягко произнес:

— Бывают ведь судьбы и горше, сестра. Мы обязаны делать то, что должно. Наш долг — поступать во благо Гетланда. Позаботься от этом.

— Государь, — поклонившись, выдавила она сквозь зубы, и хоть Ярви не раз об этом мечтал, в нем вспыхнула злость при виде ее унижения.

— Теперь оставьте меня наедине с богами, — произнес Одем, мановением руки отсылая челядь. Двери раскрылись, благородные мужи и жены, выразив поклонами безмерное почтение, потекли вереницей на свет. Среди них шла и мать Ярви в сопровождении Хурика; следом поспевала мать Гундринг, и, наконец, Исриун просияла улыбкой у порога — точно так же, как некогда улыбалась Ярви.

Гулко стукнули двери, и воцарилась звенящая тишина. Одем с мучительным стоном сорвался с Черного престола, словно сиденье раскалилось. Он повернулся, и у Ярви в груди замерло дыхание.

Дядино лицо было совершенно таким же, как ему помнилось. Сильным, с твердыми скулами и сединой в бороде. Очень похожим на лицо отца, только даже родной сын навряд ли бы разглядел в чертах короля Атрика заботу и нежность.

Сейчас пора нахлынуть ненависти. Ненависти, которая сметет все страхи и утопит неотвязные сомнения в том, что вырвать Черный престол из дядиных рук стоит той кровавой цены, уплатить которую наверняка придется.

Но вместо этого при виде лица врага, убийцы родных и похитителя королевства, сердце Ярви не выдержало и потрясло изгнанника нежданным приливом любви. К единственному в семье человеку, кто дарил ему свою доброту. К единственному, у кого он чувствовал искреннюю приязнь. К единственному, с кем он чувствовал себя достойным этой приязни. А потом Ярви потрясло скорбью от потери того единственного человека, и на глаза навернулись слезы, и он давил костяшки кулаков о холодный камень, проклиная себя за слабость и безволие.

— Хватит на меня глазеть!

Ярви отшатнулся от прорези, но взгляд Одема был устремлен вверх. Стук его неторопливых шагов отражался эхом в бархатной полутьме необъятного чертога.

— Вы меня бросили? — выкрикнул он. — Так же, как я бросил вас?

Он разговаривал с янтарными изваяниями под куполом. Он обращался к богам, и никому не пришло бы в голову назвать спокойным его хриплый голос. Вот дядя снял королевский венец, что когда-то носил и Ярви, и, гримасничая, почесал отметину, которую обруч оставил на лбу.

— Что я мог сделать? — прошептал он. Так тихо, что Ярви с трудом разобрал слова. — Все мы кому-то служим. За все платим свою цену.

И Ярви припомнил последние слова Одема — словно острые ножи, пронзившие его память.

Из вас получился бы превосходный шут. Но неужели моей дочери и в самом деле придется выйти за однорукого недомерка? Куклу-калеку, на веревочке у матери?

И вот теперь в нем вскипела ненависть. Горячо и обнадеживающе. Не он ли давал клятву? Ради отца. Ради матери.

Ради себя.

Тоненько звякнув, острие меча Шадикширрам покинуло ножны, и Ярви прижал шишку левой руки к потайной дверце. Толкнуть как следует — и она распахнется. Один раз толкнуть, три шага вперед и выпад — и всему этому настанет конец. Он облизал губы и провернул в руке рукоять. Расправил поудобнее плечи — в висках шумела кровь.

— Довольно! — взревел Одем, гулом зашлось эхо, и Ярви снова застыл. Дядя рывком опять нахлобучил на себя королевский венец. — Что сделано, то сделано! — Он погрозил кулаком потолку. — Если вам хотелось иного, что ж вы не остановили меня? — И он развернулся на каблуках и твердой походкой вышел из зала.

— Они послали меня, — прошептал Ярви, вдевая меч Шадикширрам обратно в ножны. Не пора. Еще нет. Не настолько просто. Но все его сомнения выжгло напрочь.

Даже если придется утопить Торлбю в крови.

Одем умрет.

В бой за друга

Ярви налег на весло изо всех сил, сознавая, что бич уже занесен. Он тянул и рычал, напрягая все мышцы, вплоть до обрубка пальца на бесполезной руке, но в одиночку его ни за что было не сдвинуть.

Матерь Море с ревом крушила доски в трюме «Южного Ветра», и Ярви неуклюже, отчаянно хватался за лестницу и смотрел, как гребцы натягивают цепи, тужатся вдохнуть последний глоток воздуха перед тем, как над их головами сомкнется вода.

— Ушлые и глупые ребятишки тонут, в общем-то, одинаково, — заявил Тригг, с ровнехонько расколотого черепа сбегала кровь.

Ярви сделал еще один заплетающийся шаг в безжалостную метель, поскальзываясь, шатаясь на горячем, гладком, как стекло, камне. Как бы ни старался он поднажать, по пятам зубами клацали псы.

Гром-гиль-Горм скалил алые зубы, лицо великана испещрили кровавые капли, и пальцы Ярви перебирали его ожерелье.

— Я иду-у, — пропел он, словно ударил в колокол. — И Матерь Война шествует со мною!

— Ну как, готов встать на колени? — вопросила мать Скейр, сверкая эльфийскими запястьями на руках, а на ее плечах хохотали и хохотали вороны.

— Он уже и так на коленях, — обронил Одем, упираясь в подлокотники Черного престола.

— Всю жизнь простоял, — улыбалась и улыбалась Исриун.

— Мы все кому-нибудь служим, — сказала праматерь Вексен, с голодным блеском в глазах.

— Хватит, — просипел Ярви. — Довольно!

И вышиб потайную дверь, и хлестнул изогнутым мечом наотмашь. Анкран вспучил глаза, когда клинок вошел в него.

— Последнее слово скажет сталь, — проскрипел он.

Шадикширрам хрипела и молотила локтями, пока Ярви наносил удар за ударом. Поддаваясь металлу, чавкала плоть. Повернув голову, женщина улыбнулась.

— Идет, — прошептала она. — Он уже близко.

Ярви пробудился, мокрый от пота, опутанный одеялами, он колошматил перину.

Дьявольская рожа, из тени и пламени, смердя дымом, нависла над ним. Он дернулся в сторону, а затем, с облегчением охнув, понял, что это Ральф в темноте держит факел.

— Гром-гиль-Горм выступил, — сообщил он.

Ярви раскидал одеяла. Гул, искаженный гам пробивался сквозь ставни. Грохот. Крики. Колокольный звон.

— Он перешел границу во главе более чем тысячного войска. Возможно, стотысячного, смотря каким слухам верить.

Ярви никак не мог проморгаться ото сна.

— Уже?

— Он движется стремительно, как огонь, и сеет такой же хаос повсюду. Гонцы с трудом опережают его. Он всего лишь в трех днях от города. В Торлбю переполох.

Внизу сквозь ставни едва сочилась предрассветная серость, высвечивая бледные лица. Едва обоняемый запашок дыма щекотал ноздри. Запах дыма и страха. Еле слышно отсюда жрец надломленным голосом скликал народ поклониться Единому Богу и тем спастись.

Поклониться Верховному королю и стать рабами.

— Твои вороны не мешкают, сестра Ауд, — сказал Ярви.

— Как я и говорила вам, государь. — Ярви вздрогнул от этого слова. Оно по-прежнему звучало издевкой. Так издевкой и будет, пока не умрет Одем.

Он посмотрел на одновесельников. Сумаэль и Джойд нянчились с собственными тревогами. Ничто не прятал в ножнах ни алчной улыбки, ни начищенного клинка.

— Это мое сражение, — проговорил Ярви. — Если кто-нибудь из вас откажется, я не стану его винить.

— Я и мой меч присягнули дойти до конца. — Ничто большим пальцем стер с лезвия пятнышко. — Лишь одна дверь преградит мой путь — Последняя.

Ярви кивнул и здоровой рукой стиснул его предплечье.

— Притворяться не буду, мне не понять твою преданность, но я тебе за нее благодарен.

Остальные не столь безоглядно ринулись в бой.

— Не хочу врать, говоря, что меня не волнует соотношение сил, — высказался Ральф.

— Оно волновало тебя и в приграничье, — возразил Ничто, — а в итоге мы положили всех врагов в погребальный костер.

— И друга. И попали в плен к озлобленным ванстерцам. Озлобленные ванстерцы снова здесь, и, случись нашему замыслу пойти вкривь, навряд ли мы уболтаем отпустить нас восвояси, каким бы языкастым ни был наш юный король.

Ярви опустил скрюченную кисть на эфес меча Шадикширрам.

— Тогда вместо нас заговорит наша сталь.

— Легко сказать, пока она в ножнах. — Сумаэль насупленно покосилась на Джойда. — Нам, пока мечи не завели беседу, наверно, лучше убраться на юг.

Джойд переводил взгляд с Ярви на Сумаэль и обратно, и его плечища обмякли. Мудрые терпеливо ждут своего часа, но ни за что его не упустят.

— Если уйдете, я вас благословляю, только я был бы рад, останься вы со мною, — промолвил Ярви. — Вместе мы встречали невзгоды на «Южном Ветре». Вместе мы оттуда сбежали. Вместе мы противостояли холоду и преодолели льды. Точно так же мы преодолеем и это. Все вместе. Только взмахнем веслом еще раз, бок о бок.

Сумаэль растерянно повернулась к Джойду:

— Ты не воин и не король. Ты пекарь.

Джойд искоса поглядел на Ярви и вздохнул.

— И гребец.

— Поневоле.

— Не так и много важных событий случается в жизни по нашей воле. Что за гребец, который бросает товарища?

— Этот бой — не наш! — с нажимом прошипела Сумаэль.

Джойд пожал плечами.

— Бой моего друга — мой бой.

— А как же самая вкусная на свете вода?

— Она останется столь же вкусной и после. А может, и вкуснее. — И Джойд вымученно улыбнулся Ярви. — Раз надо таскать мешки — не хнычь, а начинай перетаскивать.

— Под конец, того и гляди, захнычем мы все. — Сумаэль шагнула к Ярви, пронзая темными глазами до дна. Вытянула руку, и у него занялся дух. — Прошу тебя, Йорв…

— Меня зовут Ярви. — И, хоть и было больно, он встретил ее взгляд с каменной, под стать матери, твердостью. Он бы с удовольствием взял ее за руку. Сжал бы ее в ладони, как прежде, в снегах, и пусть эта рука поведет его к Первому Граду. С удовольствием бы снова стал Йорвом и ко всем чертям послал Черный престол.

Он принял бы ее руку с любовью — но своей слабости потакать он не мог. Ни за что на свете. Он дал клятву, и одновесельники нужны ему здесь, при себе. Необходим Джойд. Необходима она.

— Ну а ты, Ральф? — спросил он.

Ральф причмокнул, аккуратно свернул язык трубочкой и метко харкнул в окно.

— Раз пекарь идет сражаться, куда деваться воину? — Его широкое лицо переломила ухмылка. — Мой лук — твой.

Сумаэль уронила руку и уставилась на пол, скривив губы.

— Под властью Матери Войны что остается делать мне?

— Ничего, — без лишних слов проронил Ничто.

Уговор с Матерью Войной

Голубятня все так же громоздилась наверху одной из высочайших башен цитадели. Все так же изнутри и снаружи она была изгажена вековым птичьим пометом. Все так же сквозь ее многочисленные окна дул промозглый сквозняк.

Но прежде настолько промозглым он не был.

— Боги побрали б такую холодину, — пробубнил Ярви.

Сумаэль — жесткие контуры рта на суровом лице — не отняла от глаз подзорной трубы.

— То есть до этого сильней ты не мерз?

— Сама знаешь, мерз. — Они мерзли оба, там, среди трескучих льдов. Вот только тогда между ними пылала искорка, которая его согревала. Теперь он погасил ее окончательно.

— Извини, — добавил он, а получилось — обиженно буркнул. Она хранила молчание, а он продолжал плести свое, сам того не желая: — За то, что сказала мать… за то, что я упросил Джойда остаться… за то, что не…

У нее задвигались скулы.

— Королю, несомненно, не за что извиняться.

Он вздрогнул при этих словах.

— Я тот же самый человек, кто ночевал с тобою на «Южном Ветре». Тот самый, кто брел с тобою в снегах. Все тот же.

— Да ну? — Она, наконец, на него посмотрела, но взгляд ее ничуть не смягчился. — Вон над тем холмом. — Она передала подзорную трубу. — Дым.

— Дым, — хрипло каркнул голубь. — Дым.

Сумаэль с опаской его оглядела, в ответ другие птицы из клеток вдоль стены повернули к ней немигающие глаза. Все, кроме бронзовокрылого орла, огромного и величавого. Должно быть, он прибыл от праматери Вексен с очередным предложением, а то и приказом матери Ярви выйти замуж. Орел горделиво чистил перья и даже свысока не удостоил людей вниманием.

— Дым, дым, дым…

— Можешь сделать так, чтоб они прекратили? — попросила Сумаэль.

— Птицы, как эхо, повторяют обрывки посланий, которым их обучают, — пояснил Ярви. — Не бойся. Им невдомек их смысл. — Вот только дюжины пар птичьих глаз повернулись к нему, как одна, а головы подались вперед, вопросительно внемля — и вновь заставляя Ярви задуматься: может, в отличие от них, это ему невдомек? Он отвернулся к окну, прижал трубу к глазу и увидел в небе извилистую дымную стежку.

— В той стороне усадьба. — Ее владетель шествовал среди тех, кто скорбел и заламывал руки, когда отца положили в курган. Ярви попытался не думать, был ли хозяин на своем подворье, когда нагрянул Гром-гиль-Горм. А если не был, то кто оставался там приветствовать гостей из Ванстерланда и что теперь с ними стало…

Мудрый служитель отмеряет наибольшее благо, говорила мать Гундринг, и отыскивает наименьшее зло. Неужели мудрому королю тоже не дано ничего другого?

Он отвел трубу от горящего хутора, изучая зубчатый, холмистый горизонт — и на мгновение уловил блеск стали на солнце.

— Ратники. — Изливаясь из распадка меж холмами, они спускались по северному тракту. Едва ползли, как древесная смола зимой — так казалось отсюда, и Ярви, невольно закусив губу, поторапливал их про себя.

— Королю Гетланда, — пробормотал он под нос, — не терпится, чтобы воинство ванстерцев напало на Торлбю.

— Какую только похлебку не заварят боги, — заметила Сумаэль.

Ярви поднял глаза на купол свода — там отшелушивалась краска, которой были нарисованы боги в обличьях птиц. Тот, Кто Приносит Вести. Та, Что Колышет Ветви. Та, Что Изрекла Первое Слово И Изречет Последнее. И по центру купола, с багровыми крылами, кроваво улыбалась Матерь Война.

— Признаю, тебе я редко возносил молитвы, — зашептал ее образу Ярви. — Отче Мир мне всегда был нужнее. Но в день сей ниспошли мне победу. Верни мне Черный престол. Ты испытала меня — и я выдержал испытание. Я — готов. Я не тот, прежний дурачок, не дитя и не трус. Я — король Гетланда по праву.

Какой-то голубь выбрал эту минуту, чтобы сбросить на пол, невдалеке от него, сгустки помета. Матерь Война ответила?

Ярви заскрежетал зубами.

— Коли судила ты мне королем не бывать… коль суждена мне нынче Последняя дверь… позволь хоть сдержать мою клятву. — Он сжал кулаки, какие ни есть, добела. — Отдай мне жизнь Одема. Дай мне отмщение. Ниспошли мне лишь это, и я упокоюсь.

Не молитва о взращивании, из тех, каким учат служителей. Не молитва о даровании иль созидании. Дарование и созидание для Матери Войны — ничто. Она — похитительница, сокрушительница, вдов породительница. Все, что волнует ее, — кровь.

— Король умрет, — выдохнул он.

— Король умрет! — надтреснуто закричал орел. Вытянувшись в клетке, он расправил крылья, и казалось, весь чертог заволокло тьмой. — Король умрет!

— Пора, — произнес Ярви.

— Превосходно, — произнес Ничто. Голос его звенел металлом сквозь длинную прорезь закрывавшего лицо шлема.

— Превосходно, — произнесли сразу оба инглинга. Один из них раскрутил могучую секиру — игрушку в его кулачищах.

— Превосходно, — негромко прошептал Джойд с видом, далеким от счастья. В чужом боевом облачении ему неуютно, а глядеть на соратников, присевших на корточки в тени эльфийского туннеля, — неуютно вдвойне.

Положа руку на сердце, они и в Ярви не вселяли уверенности. То был отряд страхолюдин, вставший под его начало с помощью материного золота. Каждая страна вкруг моря Осколков и несколько более отдаленных краин поделились парой своих худших сынов. Тут были висельники и налетчики, морские разбойники и колодники, на лбах иных выколоты их преступления. У одного, с вечно слезящимся глазом, все лицо синело такими наколками. Мужи без государя и чести. Мужи без правил и совести. Не говоря о трех женщинах-шендках, увешанных острыми клинками и мускулистых, как каменотесы. Эти развлекались, скаля заостренные напильником зубы на любого, кто бы на них ни взглянул.

— Такому народцу я б с бухты-барахты жизнь свою не доверил, — осторожно отвернувшись, шепнул Ральф.

— Что можно сказать о нашем деле, — негромко добавил Джойд, — когда все достойные люди собрались на стороне противника?

— Достойных людей созывают для многих дел. — Ничто, тщательно прилаживая, покрутил туда-сюда шлем. — Убийство короля в их число не входит.

— Это не убийство, — рыкнул Ярви. — А Одем — не настоящий король.

— Шшш, — Сумаэль подняла глаза к потолку.

Сквозь камень просочился неясный гомон. Крики, быть может, лязг оружия. Едва различимый отголосок поднятой тревоги.

— Там прознали о подходе наших друзей.

Ярви сглотнул нервный ком в горле.

— По местам.

Все действия были не раз отработаны. Ральф взял с собой дюжину умелых лучников. Каждый инглинг повел свою дюжину прятаться в укромных местах, поблизости от внутреннего двора. Оставшаяся дюжина тихо потянулась вверх по витой лестнице, вслед за Ничто и Ярви. К цепному каземату над единственным входом в крепость. К Воющим Вратам.

— Поосторожнее, — прошептал Ярви, останавливаясь у потайной дверцы. Слова едва проталкивались сквозь стянутое горло. — Эти люди, внутри, нам не враги.

— На сегодня за врагов сойдут и они, — ответил Ничто. — А Матерь Война не терпит осторожности. — Он со всего маху пнул дверцу и нырнул внутрь.

— Гадство! — буркнул Ярви, поспешно шаркая следом.

Скупой свет лился из окон-прорезей в полумглу каземата. На нижних галереях грохотали сапоги, эхо усиливало их топот. За столом сидели двое мужчин. Один повернулся, и улыбка на его губах осеклась при виде обнаженного меча.

— Кто вы та…

Пересекая полоску света, вспыхнула сталь, и его голова, влажно чпокнув, отлетела и покатилась в угол. Чудаковатая нелепость, потешная сценка на весенней ярмарке — но здесь не звучал детский смех. Ничто прошел мимо осевшего тела, схватил другого за руку — тот уже вставал — и всадил меч ему в грудь. Стражник оторопело охнул и потянулся к боевому топору на столе.

Ничто аккуратно оттолкнул стол сапогом за пределы досягаемости, вытянул меч обратно и мягко усадил стражника к стене. Тот беззвучно содрогался, по мере того как Смерть приоткрывала перед ним Последнюю дверь.

— Цепной каземат в наших руках. — Ничто через проем всмотрелся в темноту у дальней стены, затем захлопнул дверь и опустил засов.

Ярви опустился на колени рядом с умирающим. Он его знает. Вернее, знал. Ульвдем, так его звали. Не друг, но и не худшая сволочь. Однажды он даже подарил Ярви радость — улыбнулся шутке, которую тот произнес.

— Обязательно было их убивать?

— Да нет. — Ничто бережно вытер насухо меч. — Пускай Одем королевствует себе и дальше.

Наемные разбрелись по надвратной, косясь на главную, центральную часть комнаты и всего замысла — Воющие Врата. Их подошва была притоплена в пол, а верх уходил в потолок — неярко переливалась стена начищенной меди, выгравированная на ней сотня лиц рычала, голосила, стонала в страхе и боли, и лики перетекали один в другой, точно отражения в пруду.

Сумаэль осмотрела это чудо, уперев руки в боки.

— Кажется, начинаю догадываться, почему их прозвали Воющими Вратами.

— Воистину, чудовищная поделка — а мы на нее уповаем, — промолвил Джойд.

Ярви скользнул кончиками пальцев по металлу, холодному и пугающе твердому.

— Спору нет, чудовищная — если свалится тебе на голову.

Возле исполинской махины, на постаменте с именами пятнадцати богов, располагалась мешанина сцепленных шестерней, встроенных колесиков, витых цепей и обводов — даже натасканный глаз служителя был бессилен разобраться в их работе. Из середины торчала серебряная спица.

— Вот здесь основной механизм.

Джойд придвинулся и потянулся туда.

— Всего-то и надо — вытащить этот палец?

Ярви шлепком отбросил его руку.

— В нужный момент! В самый последний. Чем больше бойцов Одема выйдет против Гром-гиль-Горма, тем вернее мы добьемся успеха.

— Твой дядя вышел с речью, — позвал Ничто, стоя у одного из зауженных окон.

Ярви высвободил ставни другого и всмотрелся во двор. Знакомая зеленая поляна меж высоких серых стен, на том конце раскинул ветви древний кедр. Там собирались дружинники, кто-то впопыхах вооружался, кто-то уже строился идти на бой. Уяснив их количество, Ярви вытаращил глаза. Навскидку, сотни три, а снаружи цитадели наверняка готовятся выступить куда больше. Над ними, на мраморных ступенях Зала Богов, в мехах и посеребренной кольчуге, надвинув на бровь королевский венец, стоял дядя Одем.

— Кто подступил к стенам Торлбю? — проревел он собравшимся воинам. — Гром-гиль-Горм, Крушитель Мечей!

Дружина притопнула и извергла целый шторм проклятий, с ушатами оскорблений вперемешку.

— Тот, кто убил Атрика — вашего короля и моего брата!

В ответ на это прозвучал вопль гнева, и Ярви одернул себя, чтоб не вторить ему от такой бессовестной лжи.

— Но исполнясь бахвальства, он привел с собой малое войско! — вскричал Одем. — За нас — правда, за нас — родная земля, у нас больше людей и лучше выучка! Позволим ли мы этой армии отребья простоять подле курганов моих братьев Атрика и Атиля, подле кургана моего деда Ангульфа Копыто, Молота Ванстерланда, еще хотя бы минуту?

Дружина заколотила оружием по щитам и щитами по доспехам и проревела, что нет, не позволим.

Одем протянул руки, его оруженосец, склонив колено, вручил королю меч, и тот вытянул клинок из ножен и воздел над головой. Сталь, выйдя из тени на солнце, сверкнула так ослепительно, что Ярви на миг пришлось отвести взгляд.

— Итак, почтим же Матерь Войну и устроим в ее честь багряный день! Оставим стены за спиной и гордо выйдем в поле и допрежь заката на этих же стенах увидим головы Гром-гиль-Горма и его псов-ванстерцев!

— Посмотрим, чью голову к вечеру посадят на стену, — проговорил Ярви, и эти слова утонули в хвалебном вопле гетландских воинов.

Тех воинов, которые должны были восхвалять его.

— Они выходят сражаться, — сказал Ничто, когда дружинники стали покидать двор, строясь звеньями стены щитов — каждый знал свое место и за соплечника был готов умереть. — Ты верно разгадал настрой своего дяди.

— И гадать было нечего, — сказал Ярви.

— Твоя мать права. — Глаза Ничто блеснули во тьме прорези шлема. — Ты сделался очень проницательным.

Первыми шли самые молодые бойцы, некоторые моложе, чем Ярви. Постарше, взматеревшие в битвах, двигались следом. Войско топало, проходя под Воющими Вратами, лязг доспехов гремел в цепном каземате. Тени ползли по изрытым рожам разбойников, когда те нагибались над смотровыми щелями в полу, чтобы получше разглядеть шествующих. И с каждым воином в проходе под ними радость Ярви росла, ведь соотношение сил улучшалось, но рос и страх — ибо тот самый миг был уже совсем близок.

Миг возмездия. Или мгновение гибели.

— Король выступает, — сказала Сумаэль, укрывшись в тени у другого окна. Одем шагал к воротам сквозь ряды своих закаленных бойцов, с оруженосцем, щитоносцем и хоругвеносцами за спиной, на ходу хлопая ратников по плечам.

— Наше время еще не подоспело, — буркнул Ничто.

— Сам вижу, — шикнул Ярви. Сапоги топали и топали, люди вытекали из цитадели, но на внутреннем дворике их оставалось еще очень много. Неужели он столько вынес, столько выстрадал, стольким пожертвовал для того, чтобы в последний момент Одем извернулся и соскочил с крючка? Ярви бестолково шерудил своим обрубком — пот покрывал даже пальцы.

— Я тяну спицу? — откликнулся Джойд.

— Еще нет! — пискнул Ярви, костенея от ужаса, что их услышат через щели в полу. — Рано!

Одем шагал вперед, скоро он скроется из вида под аркой прохода. Ярви поднял руку, готовый махнуть Джойду и вместе с ладонью обрушить вниз всю тяжесть Воющих Врат.

Даже если этим выносил всем своим приговор.

— Государь! — На ступенях Зала Богов стояла мать Ярви. За ее плечом горою высился Хурик, за другим — мать Гундринг горбилась над посохом. — Брат!

Дядя остновился и нахмуренно обернулся.

— Одем, прошу, одно слово!

Ярви едва отваживался дышать, боясь хоть чем-то нарушить хрупкое равновесие этой минуты. Время замедлило ход, когда Одем сперва посмотрел на ворота, потом на мать, а потом, чертыхаясь, быстро двинулся к ней вместе с ближайшей свитой.

— Погоди! — выдохнул Ярви, и Джойд с широченными глазами разомкнул стиснувшие спицу пальцы.

Ярви едва не вылез в окно, холодный ветер целовал залитые потом щеки, но расслышать, что было сказано на ступенях Зала Богов, так и не удалось. Мать припала к ногам Одема, прижала ладони к его груди, покаянно склонила голову. Вероятно, смиренно оправдывалась за упрямство, за непокорство воле брата и Верховного короля. Вероятно, клялась в послушании и вымаливала прощение. Затем она взяла руку Одема своими двумя и прикоснулась к ней губами — и Ярви покрылся мурашками.

Дядя посмотрел на мать Гундринг и едва-едва кивнул. Его служительница ответила взглядом и едва-едва пожала плечами. После этого Одем прикоснулся к щеке бывшей королевы и пошел прочь, к вратам, в окружении бойкой стайки слуг и ближней дружины.

Последний ручеек воинов, спешащих к своим братьям, утекал из цитадели. Во дворе осталось не больше трех дюжин. Мать сцепила руки и подняла голову к надвратной башне. Ярви вообразил, что она, быть может, заметила его взгляд.

— Благодарю тебя, о Матерь, — прошептал он. И снова поднял сухую руку, готовясь махнуть Джойду. Снова смотрел, как Одем приближается к воротам. Но взамен прежнего, когда ему показалось, что боги разнесли в пух и прах его планы, на этот раз он видел — они предоставляют ему шанс.

— Погоди, — прошептал он, и от жара произнесенного слова защекотало губы.

— Погоди. — Настал тот день. Настал тот час.

— Погоди. — Настал тот миг. — Давай!

Он рубанул искалеченной рукой, и, сколь ни была слабой, она, благодаря изобретательности шестерых искусников прошлого, обрушилась с весом могучей горы. Джойд выдернул штырь, и шестерни закрутились вихрем, и цепь рванула зубцы, и причина, по которой так нарекли врата, стала ошеломляюще ясной. С визгом и воем всея мертвых в преисподней, с порывом урагана, что сорвал с Ярви шлем, а самого откинул к стене, Воющие Врата ухнули в пол.

Их столкновение с камнем привратного туннеля со страшным грохотом потрясло цитадель до самих источенных эльфами корней и намертво запечатало вход стеной металла. Такого веса, что для того, чтобы ее поднять, пришлось бы напрячься и самому Отче Тверди.

Пол закружился, закачался, и на миг Ярви показалось, что от удара обрушится и надвратная башня. Он нетвердо подковылял к смотровой расщелине, пытаясь стряхнуть головокружение и звон в ушах. Скальный проход под ними был полон приближенных Одема. Некоторые шатались, обхватив руками головы. Иные непослушными пальцами тянулись к оружию. Кто-то толпился у врат и беззвучно кричал, беззвучно, бездумно, бесполезно колотил застывшие в воплях лики. Посреди всего замешательства стоял лжекороль, пристально разглядывая потолок. Его глаза встретились с глазами Ярви, и лицо его залила бледность, словно перед ним предстал демон, когтями продравшийся через Последнюю дверь обратно.

И Ярви улыбнулся.

А потом кто-то схватил его за плечо.

Ничто тряс его, тащил и орал в лицо, губы шевелились в прорези шлема, но с них слетал лишь неразличимый лепет.

Ярви перебирал непослушными ногами. Пол успокоился, выровнялся. Вниз по витым ступеням, наскакивая на стены, за спиной пихают, подгоняют бойцы. Ничто плечом толкает створку. Дверь раскрывается настежь. Темноту озаряет яркий свет из прохода во двор, и заговорщики вырываются на свежий воздух.

Последняя дверь

Во внутреннем дворе крепости властвовал хаос.

Мелькало, взмывая, оружие, и разлетались обломки, сталь сталкивалась со сталью, и рычание кривило лица, проносились стрелы и падали тела — беззвучно, словно во сне.

По его задумке, нанятые матерью рубаки высыпали из потайных укрытий и ударили закаленным воинам Одема в спину. Многих посекли на месте, других погнали по двору — тут и там валялись их кровавые трупы. Но те, кто пережил первое потрясение, взялись за оружие и давали яростный отпор. Бой рассыпался на одиночные схватки. В полнейшей тишине Ярви смотрел, как давешняя шендка пыряет ножом мужчину, в то время как тот краем щита вспарывает и надсекает ее лицо.

По его задумке, Ральф со своими лучниками отправили в полет охапку стрел. Беззвучно стрелы поднялись в воздух, беззвучно обрушились вниз, впиваясь в щиты Одемовой ближней дружины, плотно сгрудившейся вокруг своего короля. Кому-то чиркнуло по лицу оперенным древком. Тот едва ли обратил внимание, по-прежнему указывая мечом на Зал Богов и ревя беззвучные команды. Другой опустился наземь со стрелой в боку и цеплялся за ногу воина рядом, который пинком откинул от себя его руку и продолжал пятиться.

Битва всех превращает в животных, говорил прежде отец.

На глазах Ярви оскалившийся головорез, с клеймом «овцекрад» на щеке, зарубил безоружного раба, из рук того выпал кувшин с водой и разбился о стену.

По его ли замыслу все это шло? Об этом ли он молился? Он широко распахнул дверь и выклянчил у Матери Войны согласие зайти в гости. И теперь у него не хватит сил прекратить бойню. Ни у кого сил не хватит. Просто выжить — задача уже не из легких.

На его глазах Ничто подсек одному воину ноги, другого, повернувшегося убегать, полоснул по спине, третьего так двинул щитом, что тот врезался в низкую стенку колодца и перевалился туда, исчезая из вида.

В глухом оцепенении он вынул из ножен меч Шадикширрам. Вроде бы так полагается в битве мужчинам? Боги, каким же он оказался тяжелым. Ярви толкали, пробегая мимо, стремясь поскорей присоединиться к безумству, но его ноги вросли в землю намертво.

На его глазах отворились двери Зала Богов. Стража Одема сплотилась, прикрывая проход щитами, утыканными стрелами, как ель иголками. Лжекороля уводили прятаться в тень.

Ярви указал на них мечом и прокричал:

— Туда!

Глухота спадала. Вполне, чтобы хватило расслышать за спиной тяжелый топот и вовремя обернуться.

Но ни на что другое.

Сталь ударила в сталь, и меч перекрутило в ладони, почти выбило из руки. Перед ним промелькнуло загрубелое лицо Хурика, долетел обрывок его утробного рыка, и щит врезался Ярви в грудь, приподнял над травой и отбросил на пару шагов. Ярви ударился лопатками о землю и застонал.

Хурик рыскнул глазами, изогнулся, принимая на щит взмах секиры — от силы удара в воздухе завертелись щепки. Джойд напал с диким ревом и рубил наотмашь, как обезумевший дровосек неподатливое бревно. Хурик подался, отступил, отразил второй удар, а третий оказался неровным, и опытный воин, изготовившись в стойке, зацепил и отвел тяжелое лезвие в сторону. Разминувшись с его плечом на ладонь, оно чавкнуло, впиваясь в дерн. Воин кромкой щита хватил Джойда по голове, когда тот покачнулся вслед за секирой — а затем, накоротко рубанув мечом, вырвал у Джойда оружие.

Видимо, с Избранным Щитом королевы пекарю не сравниться, насколько б хорошим человеком тот ни был.

В черной бороде Хурика забелели оскаленные зубы. Молниеносный укол мечом, и клинок погрузился под ребра Джойда по рукоять.

— Нет, — выхаркнул Ярви, силясь встать, но одного желания не всегда бывает достаточно.

Джойд повалился на колени, лицо смяло болью. Хурик водрузил сапог ему на плечо и высвободил меч, а потом пинком распластал на траве. И повернулся к Ярви.

— Давай-ка закончим то, что в Амвенде начали.

Он шагнул вперед, алый меч занесен. Хотелось бы Ярви встретить смерть с улыбкой — только немногим, пусть и королям, достает отваги перед распахнутым зевом Последней двери. Может статься, королям — меньше других. Он отодвигался ползком, выставив перед собой сухую руку, словно она могла оградить от клинка.

Хурик скривил губы.

— Да, из тебя такой король, что…

— Это мы увидим какой.

Подбородок Хурика резко дернулся, и под прядями седеющей бороды сверкнул металл. Кинжал, заточенный до ледяного блеска. Возле него, со сведенной от злобы челюстью и суженными глазами, выросло лицо матери.

— Бросай меч, Хурик.

На миг тот замешкался, она же наклонилась к его уху и прошептала:

— Ты меня знаешь. Куда лучше многих. Неужто и впрямь… — и она начала проворачивать лезвие, пока по толстой шее телохранителя не побежала кровь, — …ты усомнился в моей решимости?

Хурик сглотнул и вздрогнул, когда загрубелый кадык проскреб по острой стали. Меч стукнулся оземь.

Ярви вскарабкался на ноги, крепко сжимая меч Шадикширрам — острие клинка нацелилось в грудь Хурику.

— Постой, — сказала мать. — Сперва мне ответь. Ты пробыл моим Избранным Щитом девятнадцать лет. Отчего ты преступил клятву?

Хурик сместил взгляд на Ярви. Полный грусти и безысходности.

— Одем объявил, что мальчишка должен умереть — иначе умрешь ты.

— Почему ж ты не убил его не сходя с места?

— Потому, что так повелел Верховный король! — прошипел Хурик. — А слову Верховного короля не отказывают. Я клялся защищать тебя, Лайтлин. — Он отвел назад плечи и медленно прикрыл глаза. — А не твоего сына-калеку.

— Тогда ты свободен от клятвы.

Кинжал сдвинулся самую малость — и Ярви потерял равновесие, когда его щеки оросила кровь. Хурик упал, лицом пропахав дерн, а Ярви стоял с безвольно висящим мечом и пялился на темную лужу, ползущую сквозь траву.

Жар охватил его кожу. В горле застрял вдох. В глазах плясал свет, руки не поднять, пульсировали отбитые ребра. Ему хотелось одного — присесть. Сесть в темноте и плакать.

Убитые и раненые, посеченные клинками и пронзенные стрелами устилали теперь травяную площадку, место детских игр Ярви. Взлелеянные мужами мечи и щиты, наследные реликвии знатных домов, валялись сломанные, замаранные в крови, выпавшие из безжизненных пальцев. Двери Зала Богов стояли заперты, возле них собрались люди Ярви — те, кто еще был на ногах. С ними Ральф — лицо в красных натеках, в волосах багровеет рана. Двое громадин-инглингов гулко били топорами, но массивная древесина держалась прочно.

И прислонившись к стволу раскидистого кедра — того, на который Ярви со страху и не пытался залезть, за что брат его нещадно высмеивал, — недвижно сидел Джойд. Его голова была запрокинута, а руки покоились на окровавленной пояснице.

Рядом на коленях стояла Сумаэль. Свесив голову, она выпячивала губы, обнажая клыки. В горсти она сжимала комок кровавой рубахи Джойда, будто пыталась его поднять. Будто пыталась унести в безопасное тепло, как однажды он ее нес. Но теперь нести его было некуда, даже найди она в себе силы.

Некуда, кроме как в Последнюю дверь.

И понял Ярви, что Смерть не сгибается в поклоне пред каждым, пришедшим к ней; не указывает путь, почтительно вздымая руку; не произносит исполненных глубины слов; не отмыкает засовов. Ей не нужен ключ на груди — ибо Последняя дверь вечно отворена. И Смерть, нетерпеливо прикрикивая, гонит туда стадо мертвых, с небрежением к их роду, званию или славе. Гонит очередью, которая все длинней и длинней. Неистощимой, сплошной вереницей.

— Что я наделал? — прошептал Ярви и, колеблясь, шагнул в сторону Джойда и Сумаэль.

— То, что должно. — Хватка материнской ладони на плече оказалась тверже железа. — Не время скорби, сын мой. Мой государь.

Половина ее лица бледнее белого, другая в красных крапинах — самой Матерью Войной выглядела она сейчас.

— За Одемом. — Она сдавила сильнее. — Убей его и верни Черный престол.

И Ярви стиснул зубы и кивнул. Дороги обратно быть уже не могло.

— Хватит! — окликнул он инглингов. — Есть другой путь.

Они опустили топоры и сумрачно уставились на него.

— Матушка, останься с ними. Сторожите дверь, и пусть ни один не уйдет.

— Ни один, покуда жив Одем, — ответила она.

— Ничто, Ральф — соберите дюжину бойцов, и за мной.

Ральф, тяжело дыша, оглядел бойню во дворе цитадели. Раненые и при смерти, хромающие и окровавленные. И Джойд, храбрый Джойд, тот, кто вступился за своего одновесельника, теперь сидел спиной к стволу кедра — ни весла, чтобы толкать, ни мешка, чтобы таскать, ни ободряющих слов больше не будет.

— Найдется ли пригодная дюжина? — прошептал старик.

Ярви отвернулся и двинулся прочь.

— Бери тех, что есть.

Сиденье для одного

— Готовы? — шепнул Ярви.

— Всегда, — отозвался Ничто.

Ральф потянул шею в одну сторону, потом в другую. Кровь чернела на его лице в полумраке.

— Кажись, готовее мне уже не стать.

Ярви втянул полную грудь воздуха, затем надавил увечной ладонью на скрытую щеколду, плечом налегая на дверцу, и вывалился под священные своды Зала Богов.

Сразу перед ним, на тронном помосте, стоял Черный престол — на глазах, лучистых самоцветах, у Высоких богов. Над головой, вокруг купола, янтарные изваяния богов малых взирали на жалкие человечьи делишки безучастно, бесстрастно и без малейшего интереса.

При Одеме остался лишь десяток бойцов, да и те в плачевном состоянии. Они собрались на том конце, у дверей, чьи створки слегка покачивались от ударов снаружи. Двое пытались подпереть двери копьями. Двое других смахнули со старинного стола святые дары и волокли его баррикадировать выход. Остальные, опешив, сидели на полу или в замешательстве стояли, не понимая, как могла ватага разбойников захватить врасплох их короля в сердце его собственного бастиона. Неподалеку от Одема мать Гундринг склонилась над раненой рукой хоругвеносца.

— Воины, к королю! — взвизгнул тот, увидев в зале Ярви, и люди Одема тут же построились вокруг повелителя, выставили перед ним щиты и подняли оружие. Кольчужник со стрелой, пробившей лицо, отломил ее не глядя — из щеки остался торчать окровавленный кусок древка. Только что он в полубеспамятстве опирался на меч, теперь же наставил его вихляющий кончик на Ярви.

Ничто вырвался из прохода и подскочил к его левому плечу, Ральф — к правому, те рабы и наемники, в ком оставались силы драться, рассыпались вокруг, ощетинившись острой сталью.

Они обходили Черный престол, спускались по ступеням помоста, брызжа слюной и ругаясь на полудюжине языков. Одем тоже отправил своих людей вперед, пространство меж отрядами сузилось до десяти шагов по каменному полу, затем до восьми, до шести — грядущее кровопролитие нависло тяжелой, грозовой тучей в недвижном воздухе Зала Богов.

А потом мать Гундринг присмотрелась к Ярви и вытаращила глаза.

— Стойте! — вскричала она, колотя эльфийским посохом по плитам, звонкое эхо ударов отражалось от высоких сводов. — Стойте!

На минуту воины остановились, переглядываясь, рыча, поглаживая клинки, и Ярви обеими ногами прыгнул в узкую щелочку той возможности, что старая служительница для него приоткрыла.

— Мужи Гетланда! — воскликнул он. — Вам известно, кто я! Я — Ярви, сын Атрика! — И единственным пальцем на левой ладони он указал на Одема. — Вон то предательское существо попыталось отнять у меня Черный престол, но боги не потерпят на нем самозванца! — Он ткнул себя в грудь. — Государь Гетланда, ваш законный король вернулся!

— Бабья кукла? — плюнул в его сторону Одем. — Половинка короля? Владыка всех убогих калек?

Прежде чем Ярви успел что-нибудь крикнуть в ответ, его схватила за плечо и отодвинула в сторону сильная рука. Ничто шагнул мимо него, отстегивая ремешок шлема.

— Нет, — сказал он. — Законный король. — И снял шлем с головы и швырнул на пол, и тот, звонко гремя, покатился по Залу Богов.

Ничто обрезал свои косматые лохмы до короткой седоватой поросли, начисто сбрил кустистую бороду. Взгляду открылись резкие, безжалостные черты угловатого лица — поломанного и сросшегося тверже прежнего, огрубелого от труда и непогоды, в отметинах и шрамах от боев и побоев. Оборванец, кожа да кости, исчез, и на его месте стоял воин из железа и дуба. Только глаза, голубые и глубоко засевшие в глазницах, были все те же.

В них по-прежнему горел тот самый огонь, на грани безумия. Полыхал как никогда жарко.

И Ярви вдруг потерял уверенность, что за человек сейчас перед ним — тот, с кем он дрался, с кем путешествовал, с кем ночевал. Перестал понимать, что же такое он привел с собой в Гетландскую цитадель, прямо к Черному престолу.

Охваченный внезапным сомнением, Ярви растерянно оглядел зал. Молодые гетландские бойцы по-прежнему непокорно роптали. Но с людьми постарше при виде лица Ничто произошла необъяснимая перемена.

Отвисли челюсти, задрожали клинки, глаза расширились, и на некоторых проступили слезинки. Божба слетала с перекошенных губ. Одем побледнел еще сильней, чем при первом взгляде на Ярви. Смертной бледностью человека, который зрит гибель сотворенного мироздания.

— Что за колдовство? — прошептал Ральф, но у Ярви не имелось ответа.

Посох эльфийского металла выскользнул из поникших пальцев матери Гундринг и стукнулся об пол. Эхо от удара гасло, перетекая в удушливую тишину.

— Атиль, — негромко ахнула она.

— Да. — И Ничто обратил безумную улыбку к Одему. — Удачно встретились, братец.

И стоило этому имени прозвучать, как до Ярви дошло, насколько эти двое мужчин похожи, и мороз пробрал его до кончиков пальцев.

Его дядя Атиль, чье несравненное умение до сих пор с восторгом поминали воины на боевых упражнениях. Чье тело утопленника так и не выбросили соленые воды. Чей курган так и высился пустым над бичуемыми ветром дюнами.

Дядя Атиль стоял за него все эти месяцы.

Дядя Атиль встал сейчас перед ним.

— Это расплата, — сказал Ничто. Сказал Атиль. И сделал шаг вперед с мечом в руке.

— В Зале Богов нельзя проливать кровь! — заголосила мать Гундринг.

Атиль лишь улыбнулся.

— О моя служительница, ничто не любо богам так, как кровь. Где же еще проливать ее, как не здесь?

— Убейте его! — заверещал Одем, всякое спокойствие в его голосе исчезло — вот только никто не бросился выполнять приказ. Никто не проронил даже слова. — Я — ваш король!

Но власть — вещица хрупкая. Медленно, осторожно, словно по воле единого разума, воины одновременно попятились и встали полукругом.

— На Черном престоле сидят в одиночку, — промолвил Атиль, зыркнув на пустое кресло на помосте.

У Одема задергались скулы, когда он обвел взглядом мрачные лица обступивших его: своей стражи и головорезов-наемников, матери Гундринг и Ярви, и, наконец, Атиля, столь схожее с его лицом, но пережившее двадцать лет нескончаемых ужасов. Он презрительно фыркнул и сплюнул под ноги брату на священные плиты.

— Значит, так тому и быть. — И Одем, в сердцах оттолкнув оруженосца, выхватил у него свой щит — золоченый, с искристыми драгоценными камнями по краю.

Ральф подал свой щит, но Ничто покачал головой.

— В свой черед пригодится и дерево, но теперь слово за сталью. — И взмахнул клинком — тем самым, обыкновенным, который пронес через просторы и глушь. Отточенная сталь просияла морозным блеском.

— Тебя долго не было, брат. — Одем поднял свой меч, выкованный для отца Ярви, с золотой рукоятью и навершием слоновой кости. По зеркально-гладкому клинку сбегали приносящие удачу руны. — Давай-ка обнимемся.

Он метнулся вперед с таким скорпионьим проворством, что Ярви успел только охнуть и отшатнуться назад, уклоняясь от стремительных движений дяди. Одем хлестнул мечом в выпаде, затем снова, вверх, вниз, с придыханием нанося удары, способные разрубить человека надвое. Но каким бы быстрым и смертоносным он ни был, брат был быстрее. Как дымок в бешеный шквал, Атиль порхал, крутился, изворачивался — и светлая сталь кромсала воздух, не наградив его ни одним поцелуем.

— А помнишь, как мы в последний раз попрощались? — спросил Атиль, оттанцовывая в сторону. — В бурю, на носу отцовского корабля? Как я насмехался над штормом, с верными братьями за спиной?

— Тебя никогда не заботило ничего, кроме своего смеха! — Одем снова напал, рубя слева и справа. Его охрана, стоя настороже, вовремя отступила. Но Атиль откатился невредим, даже не подняв меча.

— За это вы с Атриком и бросили меня в соленые волны? Или ему захотелось отнять мое первородство? Чтоб тебе потом отнять уже у него?

— Черный престол — мой! — Меч Одема превратился в сверкающую дугу над его головой. Но Атиль поймал его своим, и раздался оглушительный звон. Он ухватился за Одемов щит, и на миг дядья Ярви оказались сцеплены вместе, под скрежет клинков. А потом Атиль наклонил плечо и дернул щит кверху — окованный край треснул Одема в челюсть. Атиль крутанул другим плечом и отбросил Одема прочь — стукнув каблуками по камню, тот повалился на стоявших сзади бойцов.

Его оттолкнули, и Одем нырнул за щит, но Атиль просто стоял в центре круга.

— Но я не утонул, хоть мой пустой курган и высится над дюнами. Работорговцы подобрали меня в море и сделали бойцом в невольничьих ямах. И за все эти годы во тьме, на потеху пьяным от крови животным, я убил девяносто девять человек. — Атиль прислонил к уху палец и на мгновение опять превратился в Ничто. — Иногда я слышу их шепот. А ты слышишь их шепот, Одем?

— Ты спятил! — сплюнул кровавыми губами Одем.

Но Атиль лишь ухмыльнулся шире.

— А иначе-то как? За сотую победу мне посулили свободу, но обманули и продали снова. — Одем обходил его кругом, припав в охотничью стойку, щит поднят, от веса посеребренной кольчуги на лбу выступил пот. Атиль стоял прямо, ничуть не запыхавшись, меч вольготно покачивался в руке. — Я стал рабом-воином, потом рабом-гребцом, а потом… ничем. Дюжину горестных лет я простоял на коленях. Удобное место, чтобы как следует поразмыслить.

— Вот о чем поразмысли! — Одем, отплевываясь кровью, снова напал, вскинулся в ложном выпаде и со свистом рубанул под углом. Но Атиль размашисто отразил его меч, и взмах клинка обрушился на каменный пол, высекая искры. Зал Богов наполнило эхо, от которого раскалывались уши.

Одем выдохнул, оступился, сотрясенный силой удара, и Атиль шагнул вбок и с ужасающей точностью полоснул его по руке — над щитом, чуть выше инкрустированной гранатами кромки.

Одем взвыл, роскошный деревянный круг соскользнул с поникшей левой руки, и кровь уже закапала на него с обвислых пальцев. Король поднял на Атиля выпученные глаза. — Среди нас троих я был лучшим! Я должен был стать королем! В Атрике не было ничего, кроме жестокости, в тебе — ничего, кроме гордыни!

— Твоя правда. — Атиль посмурнел, бережно обтерев обе стороны меча об рукав. — И за это боги сурово меня наказали. Знал бы ты, Одем, какие они мне преподали уроки! А теперь они послали меня преподать кое-что и тебе. Боги возводят в короли не того, кто лучше. А того, кто родился первым. — Он кивнул на Ярви. — И наш племянник был прав по поводу одной вещи. Они не потерпят самозванца на Черном престоле.

Атиль показал зубы и громко прошипел:

— Он — мой.

Он прыгнул вперед, и Одем встретил его рычанием. Клинки схлестнулись — раз, другой, быстрее, чем Ярви мог уследить. Третий удар Атиль направил вскользь, понизу и зацепил ногу брата, когда тот отскакивал назад. Одем снова взревел. Морщась, он обхватил колено и не падал лишь потому, что опирался мечом, как клюкой.

— Перед тобой открывается Последняя дверь, — объявил Атиль.

Одем обрел равновесие, грудь тяжело вздымалась, и Ярви увидел, что серебристая кольчуга на бедре покраснела. Быстро текущая кровь проложила русло от сапога по стыкам между камнями пола.

— Я знаю. — Одем вскинул голову. Из уголка его глаза выкатилась слеза, оставив след на щеке. — Последняя дверь не запиралась за моим плечом все эти годы. — И, полувсхрапнув-полувсхлипнув, он со звоном отбросил меч в темноту. — С того самого дня, с того шторма.

Кровь заложила Ярви уши, когда Атиль высоко поднял меч. Лезвие отразило свет, и острый край клинка засиял холодом.

— Скажи мне только одно… — тихо произнес Одем, не отводя глаз от своей смерти.

На секунду Атиль промедлил. Меч колыхнулся, поплыл вниз. Вопросительно изогнулась бровь.

— Слушаю, брат.

И Ярви увидел, как ладонь Одема сдвинулась, тихонько поползла по спине, пальцы потянулись к рукояти кинжала за поясом. Длинного кинжала с черным эфесом. Того самого, который дядя извлек на крыше башни в Амвенде.

Наш долг — поступать во благо Гетланда.

Ярви одним скачком слетел со ступеней.

Может, он и не показывал чудес выучки на боевой площадке, но как заколоть человека, знал. Он попал Одему под руку, и изогнутое лезвие меча Шадикширрам прошло сквозь кольчугу почти что беззвучно.

— Все, что тебе хочется знать, — прошелестел Ярви у него над ухом, — напоследок объяснит моя сталь! — И, выдернув клинок, отступил.

Одем издал клокочущий полустон. Один пьяный шаг, и он упал на колени. Медленно повернул голову и на мгновение его неверящий взгляд столкнулся со взглядом Ярви.

Потом он опрокинулся набок. И неподвижно замер на священных камнях, у подножия помоста, на глазах у богов, в центре круга воинов, а Ярви и Атиль остались стоять, уставившись друг на друга над его телом.

— Похоже, между нами, племянник, дело не кончено, — сказал его единственный выживший дядя, до сих пор не опуская бровь. — Оставим последнее слово за сталью и в этом вопросе?

Ярви покосился на Черный престол, безмолвно стоящий над ними.

Твердо его сиденье, но тверже ли скамей на «Южном Ветре»? Холоден его металл, но холодней ли снегов на северном краю мира? Больше трон не пугал. Но впрямь ли он столь желанен? Ярви вспомнил отца, как тот сидел на нем — высокий, угрюмый. Мозолистая, в шрамах, рука всегда невдалеке от меча. Верный и любящий сын Матери Войны — таким и нужно быть королю Гетланда. Таков и Атиль.

Изваяния высоких богов пристально следили за ним, словно подталкивая сделать выбор. Ярви переводил глаза с одного каменного лица на другое, а потом глубоко вздохнул. Мать Гундринг без конца повторяла, что Отче Мир прикоснулся к нему, и стало ясно — она была права.

По-настоящему он никогда не хотел владеть Черным престолом. Так стоит ли за него драться? Стоит ли за него умирать? Ради того, чтобы у Гетланда появилось полкороля?

Ярви разомкнул кулак и выпустил меч Шадикширрам из пальцев. Клинок громыхнул о камень.

— С меня достаточно мести, — сказал он. — Черный престол — твой.

И, склонив голову, медленно опустился перед Атилем на колени:

— Государь.

Виновен

Гром-гиль-Горм, король Ванстерланда, алчущий крови сын Матери Войны, прошествовал в Зал Богов со своей служительницей и десятью воинами из числа наиболее закаленных в боях. Его громадная ладонь расслабленно покачивалась на рукояти громадного меча.

На его плечах, отметил Ярви, лежала новая накидка белого меха, на здоровенном указательном пальце — новый камень, а трижды обернутая цепь на шее удлинилась на пару звеньев-наверший. Поскольку по приглашению Ярви он совершил кровавую прогулку по Гетланду — видимо, он забрал эти вещи у ни в чем не повинных людей, не иначе как вместе с жизнями.

Но когда сквозь щербатые двери он вошел в дом своего врага, стало ясно — его улыбка превосходит по размерам все прочее. Улыбка завоевателя, чьи замыслы взошли урожаем, все противники прижаты к ногтю, а кости легли вверх нужными гранями. Улыбка первого любимца богов.

А потом он увидел Ярви, стоящего между матерью Гундринг и своей матерью на ступенях престольного помоста — и его улыбка погнулась. А потом он увидел того, кто сидел на самом Черном престоле — и та осыпалась совсем.

Дойдя до середины просторного чертога, до места, где в стыках гладких камней до сих пор бурела кровь Одема, Горм приостановился под сердитыми взглядами гетландской знати.

Потом он почесал макушку и молвил:

— Это не тот король, которого мы ждали.

— Здесь многие с вами согласны, — ответил Ярви. — Тем не менее это — законный король. Король Атиль, мой дядя, наконец возвратился.

— Атиль. — Мать Скейр прошипела сквозь зубы. — Гордый уроженец Гетланда. То-то мне показалось, что я помню это лицо.

— Надо было сообщить мне. — Горм нахмуренно оглядел собравшихся воинов и благородных жен, и тяжело, через силу, вздохнул. — У меня невеселое предчувствие, что ты не встанешь передо мной на колени, как верный вассал.

— Я настоялся на коленях довольно. — Атиль поднялся, как прежде баюкая меч. Все тот же обыкновенный меч, который подобрал на накренившейся палубе «Южного Ветра» и драил, пока клинок не засиял как луна над студеным северным морем. — Если кому и пристало кланяться, так это тебе. Ты стоишь на моей земле, перед моим сиденьем.

Горм качнулся на пятках и уставился на носы сапог.

— Казалось бы — так. Но у меня вечно отекают суставы. Вынужден отказаться.

— Жалко. Ну, может статься, я разработаю их своим мечом, когда заеду летом погостить в Вульсгард.

Лицо Горма посуровело.

— О, заверяю, любого гетландца, перешедшего границу, ждет теплая встреча.

— Так чего ж дожидаться лета? — Атиль одну за одной пересчитал ступени и встал на нижнюю — с нее он примерно на равной высоте смотрел в глаза Гром-гиль-Горму. — Сразись со мной прямо сейчас.

От внезапной судороги, зародившейся в уголке глаза, щека Горма затрепетала. Ярви заметил, как побелели костяшки заскорузлых пальцев на рукояти. Воины-ванстерцы быстро прочесали глазами зал. Угрюмые лица гетландских мужей отвердели.

— Тебе стоило б знать, что Матерь Война дохнула на меня в колыбели, — зарычал король Ванстерланда. — Предсказано, что меня не убить ни одному мужу.

— Тогда сразись со мной, псина! — заревел Атиль, зычный голос ударил в стены чертога, и каждый в нем затаил дыхание, словно оно грозило стать последним. Интересно, увидят ли они, как в Зале Богов умирает второй король за день? Он не отважился бы биться об заклад, который из этих двух.

Затем мать Скейр мягко положила свою тонкую ладонь на Гормов кулак.

— Боги берегут тех, кто бережет себя сам, — прошептала она.

Король Ванстерланда сделал глубокий-глубокий вдох. Его плечи расслабились, он убрал пальцы с оружия и не спеша пропустил их сквозь бороду, как бы расчесываясь.

— А этот новый король — просто грубиян, — сказал он.

— Ага, — сказала мать Скейр. — Вы что, не учили его вежеству, мать Гундринг?

Старая служительница ответила твердым взглядом со своего места подле престола.

— Учила. К тем, кто его заслуживает.

— По-моему, она сказала, что мы — не заслуживаем, — заметил Горм.

— Склоняюсь к тому, что вы правы, — добавила мать Скейр. — Выходит, она и сама грубиянка.

— Вот, значит, как ты выполняешь условия сделки, принц Ярви?

Весь этот зал, полный великих и знатных, некогда выстраивался гуськом, чтобы поцеловать Ярви руку. Теперь, судя по виду, они охотно встанут в очередь, чтобы разорвать ему глотку. Он пожал плечами.

— Я больше не принц, и что я мог — то исполнил. Никто не предвидел такого поворота событий.

— С событиями вечно так, — проговорила мать Скейр. — Не хотят они плыть по каналу, который ты им вырыл.

— Значит, со мной ты биться не будешь? — спросил Атиль.

— Откуда такая кровожадность? — Горм оттопырил губу. — Тебе эта работа покамест в новинку, но со временем ты узнаешь, что король — нечто большее, нежели простой душегуб. Так давайте же нынче весной почтим Отче Мира, пребудем в воле Верховного короля в Скегенхаусе и разомкнем сжатые кулаки. Летом, что ж — на моей вотчине, попробуй испытать окутавшее меня дыхание Матери Войны.

Он повернулся и со свитой из служительницы и воинов прошествовал к дверям.

— Благодарю за обезоруживающее гостеприимство, гетландцы! Будет день, будет беседа! — На мгновение он застыл на пороге, исполинской горой черноты на ярком солнечном свете. — И в оный день я заговорю с вами языком грозы и бури.

Двери Зала Богов захлопнулись.

— Быть может, настанет время, и мы пожалеем, что сегодня его не убили, — промурлыкала мать.

— У каждого свой черед, — проговорил Атиль, по-прежнему баюкая меч, пока усаживался обратно на Черный престол. Он садился на трон по-особому нескладно и просто — у Ярви ни за что б так не вышло. — А нам предстоит заняться другими заботами.

Глаза короля плавно сдвинулись к Ярви, сияя, как в день первой их встречи на «Южном Ветре».

— Мой племянник. Некогда принц, некогда король, теперь же…

— Ничто, — вскинул подбородок Ярви.

В ответ на это Атиль невесело приулыбнулся. Мелькнул мимолетный проблеск того человека, с кем Ярви упорно брел сквозь метель, с кем делился последней коркой, вместе с кем вставал лицом к лицу со смертью. Лишь проблеск — а потом черты короля вновь стали остры, как меч, и тверды, как лезвие топора.

— Ты заключил договор с Гром-гиль-Гормом, — произнес он, и гневный ропот пробежал по залу. Мудрый король всегда найдет виноватого, поговаривала мать Гундринг. — Ты призвал в Гетланд нашего злейшего недруга, призвал пожары и смерть.

Ярви не стал отрицать обвинение, даже если бы отрицанием смог перебороть растущую в Зале Богов ярость.

— Честные люди погибли. Чем же, мать Гундринг, велит за это расплачиваться закон?

Служительница перевела взгляд с нового короля на старого ученика, и на локте Ярви крепко сжалась ладонь матери — потому как ответ знали обе.

— Смерть, государь, — хрипло выдавила мать Гундринг, казалось, без сил повиснув на посохе. — Либо, на крайний случай, изгнание.

— Смерть! — заверещал женский голос откуда-то из полутьмы. Визгливое эхо, заметавшись, угасло в каменной, могильной тиши.

Ярви бывал близок к смерти и прежде. Уже не раз она приоткрывала перед ним щелочку Последней двери — а он до сих пор отбрасывал тень. Разумеется, под ее хладным взором никому не уютно. Но, как и во многом другом, привычка и практика решали дело. По крайней мере, на этот раз, хоть бухало сердце и горчило во рту, он встречал ее стоя, и чисто звенел его голос.

— Я совершил ошибку! — объявил Ярви. — И не одну. Признаю это. Но я принес клятву! Принес обет пред богами. Клятву Солнцу и клятву Луне. И я не знал иного пути исполнить ее. Отмстить за отца и за брата. Прогнать с Черного престола изменника Одема. И, несмотря на мою скорбь по пролитой крови, я благодарен богам за их милость…

Ярви вскинул голову на богов, затем униженно потупился в пол и покаянно взмахнул руками.

— Ибо законный государь возвратился!

Атиль угрюмо взирал на свою ладонь на матовом металле престола. Небольшое напоминание, что им он обязан замыслу Ярви — не повредит. Гневный ропот собравшихся вновь всколыхнулся и рос, разбухал до тех пор, пока Атиль не поднял руку, наводя тишину.

— Это правда, что Одем толкнул тебя на этот путь, — сказал он. — Его преступления куда весомее твоих, и ты уже воздал ему справедливую кару. У твоих поступков имелись серьезные причины, и, сдается мне, хватит здесь смертей. В твоей — правосудия не было б.

Ярви, не поднимая головы, сглотнул с облегчением. Вопреки бедам и горестям последних месяцев, ему нравилось жить. Нравилось больше прежнего.

— Но расплаты не миновать. — И, кажется, глаза Атиля затуманились грустью. — Мне жаль, вправду жаль. Но приговором тебе должно стать изгнание, ибо человек, однажды сидевший на Черном престоле, непременно восхочет завладеть им вновь.

— По мне, он чересчур неудобен. — Ярви поднялся на ступень выше. Он знал, что делать. Знал с тех самых пор, как Одем бездыханным вытянулся на полу и над ним в луче света проступило лицо статуи Отче Мира. В изгнании есть своя прелесть. Быть кем угодно. Никому не обязанным. Но он проскитался очень уж долго. Его дом — здесь, и идти было некуда.

— Мне никогда не хотелось сидеть на Черном престоле. И думать не думалось, что все-таки сяду. — Ярви поднял левую руку и помахал перед всеми единственным пальцем. — Я — не король: ни в чьих глазах, а меньше всего — в своих собственных.

В тишине он склонил колено.

— Я предлагаю иное решение.

Атиль сузил глаза, и Ярви взмолился Отче Миру о том, чтобы дядя сейчас искал способ простить его.

— Тогда говори.

— Позвольте мне поступить на благо Гетланда. Позвольте мне навеки отвергнуть притязания на ваш трон. Позвольте мне пройти испытание на служителя, каким и было мое намерение до смерти отца. Позвольте мне отказаться от семьи и наследных прав. Мое место здесь, в Зале Богов. Не на Черном престоле, но подле него. Явите величие в милосердии, государь, и позвольте мне искупить вину верной службой вам и стране.

Атиль медленно и хмуро выпрямился. А тишина все тянулась. Наконец король наклонился к служительнице.

— А вы как думаете, мать Гундринг?

— Отче Мир просияет при этом решении, — тихо ответила она. — Я всегда считала, что из Ярви получится превосходный служитель. И считаю по-прежнему. Он проявил себя проницательным, как никто.

— С этим не спорю. — Тем не менее Атиль мешкал и, потирая острый подбородок, обдумывал приговор.

И тут мать выпустила руку Ярви и порхнула к Черному престолу. Шлейф красного платья стелился на ступенях, когда она преклонила колени у ног Атиля.

— Великий король милостив, — прошептала она. — Умоляю, государь. Оставьте мне единственного сына.

Атиль покачнулся и распахнул уста, но не промолвил ни слова. При всем своем бесстрашии перед лицом Гром-гиль-Горма, глядя на мать Ярви, он дрогнул.

— Однажды нас с вами обещали друг другу, — сказала она. Сейчас в Зале Богов чье-либо дыхание раскатилось бы громом, но все в этот миг боялись дышать. — Вас сочли мертвым… но боги вернули вас на законное место.

Она тихонько положила руку на его покрытую шрамами ладонь — на подлокотнике Черного престола, — и глаза Атиля приковало к ее лицу.

— Моя сокровенная мечта — исполнить обещанное.

Мать Гундринг придвинулась и приглушенно произнесла:

— Верховный король неоднократно предлагал Лайтлин замужество. Он воспримет это крайне неодобри…

Атиль не взглянул на нее. Его голос грубо проскрежетал:

— Наша помолвка опередила сватовство Верховного короля на двадцать лет.

— Но только сегодня праматерь Вексен прислала нового орла, чтобы…

— Кто сидит на Черном престоле — я или праматерь Вексен? — Атиль, наконец, обратил горящий взор на служительницу.

— Вы, — свой взор мать Гундринг устремила к полу. Мудрый служитель убеждает, льстит, советует, спорит — и подчиняется.

— Тогда отошлите птицу праматери Вексен назад с приглашением на нашу свадьбу! — Атиль перевернул кисть и теперь держал руку матери в своей мозолистой ладони, стесавшейся по форме скоблильного бруска. — Ты наденешь ключ от моей казны, Лайтлин, и станешь управлять делами, к которым проявила столько способностей.

— С радостью, — ответила мать. — А мой сын?

Король Атиль долго глядел на Ярви. А потом кивнул.

— Он снова станет учеником матери Гундринг, как прежде. — Так король единым махом показал себя перед всеми одновременно и милостивым, и непреклонным.

Ярви только сейчас выдохнул.

— У Гетланда появился достойный гордости государь, — произнес он. — Я поблагодарю Матерь Море за то, что извергла вас из пучины.

И он встал и проследовал к дверям дорогой Гром-гиль-Горма. В ответ на оскорбления, ропот и глум он улыбался и вместо того, чтобы по-старому прятать высохшую руку в рукаве, горделиво ею помахивал. По сравнению с рабскими загонами Вульсгарда, секущим кнутом Тригга, холодом и голодом нетореных льдов сносить придурочные издевки оказалось не так уж и трудно.

С некоторой помощью обеих матерей, вне всякого сомнения имевшей свои причины, Ярви вышел из Зала Богов живым. Снова калекой-изгоем, обреченным на Общину служителей. Там его и место.

Он завершил полный круг. Но уходя, был мальчишкой, а возвратился назад мужчиной.

Мертвые лежали на холодных плитах в холодном подскальном подвале. Ярви не хотелось их считать. Хватает. Вот каким было их число. Урожай его заботливо взращенных планов. Итог опрометчиво данной клятвы. Лиц нет, лишь бугрятся саваны на носах, подбородках, ступнях. Нанятых матерью головорезов никак не отличить от благородных гетландских воинов. Пожалуй, там, за Последней дверью, разницы и не было.

Однако тело Джойда Ярви признал. Тело друга. Одновесельника. Человека, пробивавшего перед ним тропы в снегу. Чей мягкий голос успокаивал и повторял: «один раз — один взмах», когда Ярви скулил, повиснув на весле. Того, кто принял бой друга как свой, хоть и не был бойцом. Признал, поскольку именно тут стояла Сумаэль и опиралась о плиту стиснутыми кулаками. Трепетное пламя единственной свечи озаряло сбоку ее смуглое лицо.

— Твоя мать подыскала мне место на судне, — сказала она, не поднимая глаз, с непривычной для себя мягкостью.

— Хорошие штурманы всегда при деле, — ответил Ярви. Ведали боги, ему не помешал бы кто-то, указывавший верный путь.

— С первой зорькой мы уходим в Скегенхаус, а потом — дальше.

— Домой? — спросил он.

Сумаэль закрыла глаза и кивнула, слегка улыбнувшись уголочком щербатого рта.

— Домой.

В их первую встречу девушка не показалась ему миловидной, но сейчас — она была истинно прекрасной. Красива настолько, что не было сил отвернуться.

— Послушай, а ты не думала… остаться? — Ярви возненавидел себя за один лишь вопрос. За то, что заставляет отказаться ее саму. Ведь он все равно принадлежит Общине. Ему нечего ей дать. И тело Джойда лежало меж ними — преграда, которую не пересечь.

— Мне надо отсюда уехать, — вымолвила она. — Я даже не помню, кем была.

Он мог бы сказать о себе то же самое.

— На самом деле важно одно — кто ты сейчас.

— И кто я сейчас, едва ли я знаю. К тому же Джойд вынес меня из снегов. — Ее рука судорожно дернулась к савану, но, к большому облегчению Ярви, она не стала снимать покров. — Самое малое, что я могу сделать, — унести его прах отсюда. В его родную деревню. Быть может, даже испить из того колодца. За нас обоих. — Она сглотнула, и по непонятной причине Ярви почувствовал, как внутри него нарастает холодная злость. — С чего б не попробовать самой вкусной воды на всем…

— Он решил остаться сам, — перебил Ярви.

Не поднимая глаз, Сумаэль кивнула.

— Все сами решили.

— Я его не заставлял.

— Нет.

— Ты могла уйти и его забрать, если б сопротивлялась сильнее.

Вот теперь она подняла глаза, но вместо заслуженного гнева в них застыла лишь доля ее собственной вины за случившееся.

— Правда твоя. Мне придется нести этот груз.

Ярви отвел взор, и внезапно его глаза налились слезами. Ряд совершенных поступков и принятых решений, в котором каждое порознь казалось наименьшим злом, каким-то образом загнал его сюда. Станет ли содеянное наибольшим благом хоть для кого-нибудь?

— Ты не возненавидела меня? — прошептал он.

— Я потеряла одного друга и не собираюсь отталкивать от себя другого. — И мягко положила ладонь на его плечо. — Мне не шибко с руки заводить новых друзей.

Он прижал свою ладонь поверх ее, не желая отпускать. Странно, что обычно невдомек, насколько ты в чем-то нуждаешься, пока ты этого не лишился.

— Ты меня не винишь? — прошептал он.

— С чего бы? — Она стиснула его еще раз, на прощание, а потом отпустила. — Ты уж лучше как-нибудь сам.

Под защитой

— Здорово, что ты пришел, — сказал Ярви. — У меня стремительно кончаются друзья.

— С удовольствием во всем поучаствую, — сказал Ральф. — Ради тебя и Анкрана. Я крепко не любил тощагу, пока тот заведовал припасами. А вот под конец, да, подоттаял. — Он ухмыльнулся, изогнулся длинный шов над бровью. — К некоторым привязаться — раз плюнуть, но те, с кем долго сходишься, дольше всех с тобой и останутся. Пойдем прикупим рабов?

И ропот, и хрип, и звон оков звучали со всех сторон, пока товар поднимали на ноги для осмотра. В каждой паре глаз читалась своя смесь стыда и страха, надежды и безнадежности, и Ярви нет-нет, а потирал шрамики на горле, где прежде сидел его собственный ошейник. Смрадная вонь заведения обволакивала его воспоминаниями, которые стоило б забыть навсегда. Невероятно, насколько быстро он снова привык к вольному воздуху.

— Принц Ярви! — Из темноты задворок к ним семенил содержатель лавки — крупный мужчина с бледным, опухшим лицом, смутно знакомым. Один из вереницы скорбящих, тех, кто стелился перед Ярви, когда отца клали в курган. Сейчас ему снова выпадет возможность попресмыкаться.

— Я больше не принц, — ответил Ярви, — а в остальном вы правы. Вы ведь Йоверфелл?

Торгаш живым товаром раздулся от гордости — его узнают!

— Вестимо, я, и для меня большая честь вас принять! Могу ли поинтересоваться, какого рода рабов изволите…

— Для вас имя Анкран что-нибудь значит?

Глазки торговца мелькнули на Ральфа, тот сурово и недвижно стоял, сунув большие пальцы за перевязь меча с серебряной пряжкой.

— Анкран?

— Давайте я проясню вам память, как вонь вашей лавки прочистила мою. Вы продали человека по имени Анкран, а после вымогали из него деньги за неприкосновенность его жены и дитя.

Йоверфелл прокашлялся.

— Законов я не нарушал…

— Как и я, призывая вас к оплате долга.

Лицо торговца совсем обесцветилось.

— Я ничего вам не должен…

Ярви расхохотался.

— О нет, не мне. Но моя мать, Лайтлин, вскоре опять станет Золотой Королевой Гетланда и хранителем казны… Я так понимаю, ей вы задолжали…

Кадык на морщинистой шее торговца вспучился, пока тот судорожно сглатывал.

— Я ничтожнейший из слуг королевы…

— Я б назвал вас ее рабом. Если продать все, чем вы владеете, это и близко не покроет ваших обязательств перед ней.

— Тогда да, я ее раб, как иначе? — Йоверфелл горько усмехнулся. — Поскольку вы коснулись моих дел, то знайте — именно ради выплат по вкладам вашей матери мне пришлось выжимать поборы из Анкрана. Сам я вовсе этого не хотел.

— Но пренебрегли своими желаниями, — добавил Ярви. — Как благородно.

— Чего вы хотите?

— Для начала — женщину и ребенка.

— Пожалуйста. — Не поднимая глаз от земли, торговец ушаркал назад, в темноту. Ярви посмотрел на Ральфа — старый воин вскинул брови. Вокруг молча хлопали глазами рабы. Один, показалось Ярви, даже улыбнулся.

Он сам не знал, что рассчитывал увидеть. Несравненную красоту или сногсшибательную грацию, или что-то иное, разящее в сердце и наповал. Но семейство Анкрана оказалось самым обычным. Как, разумеется, и большинство людей — для тех, кто с ними не знаком. Мать была невысокой и тоненькой и держала голову с непокорством. Сын, с волосами песчаного цвета, как у отца, все время глядел только вниз.

Йоверфелл подвел их ближе — взволнованный, он нервно щипал свои пальцы.

— В полном здравии, обихоженные, как и обещано. Само собой, вам в подарок, с моим огромным восхищеним.

— Восхищение можете у себя оставить, — произнес Ярви. — А теперь собирайтесь и перевозите свое заведение в Вульсгард.

— Вульсгард?

— Ага. Там работорговцев полно, будете с ними как дома.

— Но почему?!

— Там вы станете приглядывать за тем, как идут дела у Гром-гиль-Горма. Знай дом врага лучше собственного, вроде бы так говорится.

Ральф в подтверждение зарычал, немного выпятил грудь и сдвинул пальцы на перевязи.

— Будет так, — произнес Ярви, — либо вас продадут в вашей же лавке. Как считаете, почем вас возьмут?

Йоверфелл прочистил горло.

— Начну готовиться к отъезду.

— Да побыстрее, — добавил Ярви и, уходя прочь от здешнего смрада, приостановился и закрыл глаза на ветру.

— Вы… будете наш новый хозяин?

Жена Анкрана стояла рядом, просунув под ошейник палец.

— Нет. Меня зовут Ярви, а это Ральф.

— Мы были друзьями твоего мужа, — сказал Ральф, встопорщив малышу волосы, отчего тот заметно вздрогнул.

— Где? — спросила она. — Где Анкран?

Ярви замялся, соображая, как сообщить ей печальную весть, какие слова подобрать…

— Мертв, — просто рубанул Ральф.

— Прости, — добавил Ярви. — Он погиб, спасая мне жизнь, и, даже как по мне, прогадал с этим обменом. Но вы свободны.

— Свободны? — пробормотала она.

— Да.

— А я не хочу свободу. Я хочу быть под защитой.

Ярви растерянно замигал, а потом его рот перекосило печальной улыбкой. Он и сам никогда не хотел большего.

— Что ж, полагаю, служанка мне не помешает, коли ты готова к такой работе.

— Всегда только ею и занималась, — ответила та.

Ярви остановился у кузнечной лавки и подкинул на козлы, где был выложен инструмент корабельщика, монету. Одну из первых монет нового сорта — ровный кружок с выбитым на одной стороне суровым ликом его матери.

— Раскуйте им ошейники, — велел он.

Семейство Анкрана не благодарило его за свободу, но звон молота по зубилу был для Ярви достаточной благодарностью. Ральф наблюдал за работой, поставив ногу на низкую оградку и сложив на колене руки.

— Слабовато разбираюсь я в вопросах добродетели.

— Кто бы в них разбирался.

— Но это, по-моему, добрый поступок.

— Никому не рассказывай, а то меня уважать перестанут. — Какая-то старуха на том конце площади сверлила Ярви ненавидящим взглядом. Он помахал в ответ и улыбнулся — и та торопливо поковыляла прочь, бормоча под нос. — Кажись, я стал нашим местным злодеем.

— Если жизнь меня чему и научила, так это тому, что злодеев нет. Есть только люди, старающиеся сделать как лучше.

— Мое как лучше навлекло одни беды.

— Все могло выйти гораздо хуже, — Ральф свернул трубочкой язык и сплюнул. — Вдобавок ты молод. Старайся еще. Глядишь, по новой получится поприличнее.

Ярви с интересом сощурился на старого воина:

— Где это ты понабрался мудрости?

— А я всегда был необычайно зорким, просто тебя слепило сияние собственного ума.

— Порок всех королей. Надеюсь, я вполне молод, чтобы успеть научиться и скромности.

— Кому-то из нас скромность не повредит.

— А ты чему посвятишь свои преклонные годы? — спросил Ярви.

— Намедни, по случаю, великий владыка Атиль предложил мне местечко в своей личной страже.

— Потянуло запашком почестей! Ну ты как, согласился?

— Я сказал ему — нет.

— Да ладно?

— Почести — приманка для дураков. А во мне зудит чувство, что Атиль из тех хозяев, чьи слуги постоянно будут идти в расход.

— Ты на глазах все мудрее и мудрее.

— Еще недавно мне казалось, что моя жизнь кончена, но раз она началась опять, нет смысла стремиться ее укорачивать. — Ярви покосился на него и увидел, как Ральф косится в ответ. — И я подумал, вдруг да пригожусь своему одновесельнику?

— Мне?

— Разве однорукий служитель и разбойник, на пятнадцать лет переживший золотые годы, не добьются вместе всего, чего пожелают?

С последним ударом ошейник распался надвое, и сынишка Анкрана встал, растерянно потирая шею. Его мать подняла его на руки и поцеловала в волосенки.

— Я не остался один, — прошептал Ярви.

Ральф прижал его к себе и стиснул в сокрушительном объятии.

— Пока я жив — не останешься, одновесельник.

Мероприятие проводили с размахом.

Многие владетельные дома Гетланда придут в ярость от того, что новости о возвращении короля Атиля доберутся до них уже после того, как отгремит его свадьба, и им не удастся блеснуть величием на событии, которое поселится в людской памяти надолго.

Несомненно, и всемогущий Верховный король на троне в Скегенхаусе, и праматерь Вексен у него под боком не возликуют от таких новостей — что не преминула отметить мать Гундринг.

Но мать Ярви отмела мановением руки все возражения и сказала:

— Их гнев для меня — пыль. — Лайтлин вновь стала Золотой Королевой. Раз она сказала — значит, дело, почитай, сделано.

И вот изваяния в Зале Богов украсили гирляндами из весенних первоцветов, к Черному престолу навалили целую кучу роскошных свадебных подарков, и народу под куполом набилось, что овец в хлеву на зимовке, — пространство подернулось сизым туманом их дыхания.

Благословенная чета пропела обеты друг другу пред ликами богов и людей, лучи солнца с потолка высекали пламя на глянце доспехов короля и вгоняющих в оторопь драгоценностях королевы — и все гости рукоплескали, несмотря на то что, по мнению Ярви, голос Атиля никуда не годился, да и материн был не намного приятнее.

Потом Брюньольф прогудел самое замысловатое благопожелание, кое только слыхали стены этого святого места, пока мать Гундринг, как никогда нетерпеливо, приваливалась на посох. И, наконец, все городские колокола исторгли из себя веселый лязг.

О, день женитьбы — день веселья!

Да и как Атилю не быть довольным? Ему достался Черный престол, да впридачу женщина, желанная для любого мужчины, — сам Верховный король положил на нее глаз. Как Лайтлин не быть в восторге? На ее цепочке снова висел ключ от казны всего Гетланда, и всех жрецов Единого Бога выволокли с ее монетного двора и, хворостинами прогнав через Торлбю, вышвырнули в море. Как не ликовать жителям земли Гетской? У них теперь есть король из железа и королева из золота — властители, которым можно верить, которыми можно гордиться. Властители, пускай и без певческого дара, зато, по крайней мере, с обеими руками.

Наперекор всеобщему счастью, хотя отчасти и по его причине, Ярви наслаждался свадьбой матери едва ли больше, чем отцовскими похоронами. На том событии ему приходилось присутствовать поневоле. А если кто-нибудь и заметил, как он украдкой покинул его, то наверняка не огорчился. Погода, стоявшая снаружи, скорее соответствовала его настрою, нежели аромат бутонов внутри теплого храма. Сегодня над серыми морскими водами бушевал ветер-искатель. Он стенал в крепостных бойницах и сек лицо солеными брызгами, пока Ярви брел по стертым ступеням и вдоль подвесных мостков.

Он увидел ее издалека, на крыше Зала Богов, тонюсенькое платье под дождем липло к телу, ветер хлестал разметавшимися волосами. Он заметил ее вовремя. И мог бы пройти мимо и поискать другое место, откуда вдосталь нагляделся бы на хмурое небо. Но ноги сами понесли его к ней.

— Принц Ярви, — бросила она, когда он приблизился, зубами выковыривая из-под ногтя откушенный заусенец и сплевывая его на ветер. — Вот так честь.

Ярви вздохнул. За последние дни он уже утомился отвечать одно и то же.

— Я не принц, больше не принц, Исриун.

— Не принц? Ваша мать опять королева, верно? На ее цепи ключ от казны Гетланда, так? — Ее побелевшая рука, блуждая, потянулась к груди, где уже не висело ни ключа, ни цепи — ничего больше не было. — Если сын королевы не принц, то кто он тогда?

— Калека-дурачок? — пробормотал он.

— Таким вы были, когда нас помолвили, таким навсегда и останетесь. Про дитя изменника и упоминать не стоит.

— Выходит, у нас с тобой полно общего, — огрызнулся Ярви и тут же пожалел об этом, видя, как побледнело ее лицо. Сложись все чуточку иначе, и это их пару, во славе и блеске, превозносили бы сейчас там, внизу. Он — на Черном престоле, она — рядышком, на сиденье королевы, и в сиянии глаз она бы нежно прикоснулась к его иссохшей руке, а потом крепкий поцелуй соединил бы их — ведь она просила его по возвращении из набега поцеловать как следует…

Но случилось то, что случилось. Сегодня не придется ждать поцелуев. Ни сегодня, ни потом, никогда. Он повернулся к наливающемуся тяжестью морю, уперев кулаки в каменный парапет.

— Я пришел сюда не ради ссоры.

— Ради чего ж вы пришли?

— Наверно, мне надо тебе сказать, раз мы… — Он скрипнул зубами и опустил взгляд на увечную руку, белую на мокром камне. Раз мы — что? Были помолвлены? Когда-то что-то значили друг для друга? Он не смог произнести это вслух. — Я уезжаю в Скегенхаус. В Общину, проходить испытание. У меня не будет ни семьи, ни наследных прав, ни… жены.

Ветер унес ее смех.

— У нас точно полно общего. У меня нет ни друзей, ни приданого, ни отца. — С этими словами она обернулась к нему, и от ненависти, бурлящей в ее глазах, у него подкосились ноги. — Его тело утопили в болоте.

Наверно, Ярви полагалось обрадоваться. Он долго об этом молил, видел во снах и всю свою волю направлял к этой лишь цели. Ради нее сломал все, что мог, принес в жертву и друга, и дружбу. Но глядя на красные, запавшие глаза на измученном лице Исриун, он не почувствовал вкуса победы.

— Я сожалею, поверь. Не о нем — о тебе.

Ее рот презрительно скривился:

— И что, по-твоему, мне с твоей жалости?

— Ничего, но мне и правда жаль. — И он убрал руки с парапета, повернулся спиной к своей нареченной и поплелся к ступеням.

— Я дала клятву!

Ярви застыл. Ему страшно хотелось покинуть эту злополучную крышу и никогда сюда не возвращаться, но сейчас у него встали дыбом волосы на загривке, и, вопреки желанию, он обернулся.

— Э-э?

— Я поклялась пред луною и солнцем. — Глаза Исриун на бескровно-белом лице засверкали, и ветер хлестнул прядью ее мокрых волос. — Поклялась перед Той, Кто Рассудит, и Тем, Кто Запомнит, и Той, Кто Затягивает Узлы. Я призвала в свидетели предков, покоящихся у моря. Призвала Того, Кто Узрит, и Ту, Кто Записывает. И призываю в свидетели тебя, Ярви. И клятва станет на мне — оковами, во мне — стрекалом. Я отомщу убийцам моего отца. Такова моя клятва!

Потом она перекошенно улыбнулась. Злой насмешкой над той, прежней улыбкой — которая осияла его в день их помолвки на пороге Зала Богов.

— Как видишь, женщина способна на ту же клятву, что и мужчина.

— Способна, если она такая же дура, — бросил Ярви, отвернувшись и ступая прочь.

Меньшее зло

Матерь Солнце улыбалась, даже закатившись в подмирье, в тот вечер, когда брат Ярви вернулся домой.

Этот день гетландцы объявили первым днем лета: коты нежились на теплых крышах Торлбю, морские птицы лениво перекликались друг с другом, легкий ветерок разносил привкус соли по крутым городским улочкам, свободно проходя сквозь открытые окна.

А также сквозь дверь покоев матери Гундринг, когда увечная рука Ярви наконец справилась с неподатливой защелкой.

— Встречайте блудного скитальца, — проговорила старая служительница и отложила книгу, вздув облачко пыли.

— Мать Гундринг, — Ярви отвесил низкий поклон, протягивая ей чашку.

— И ты опять приносишь мне чай. — Она закрыла глаза и вдохнула ароматный пар, пригубила, глотнула. Морщинистое лицо прорезала улыбка, при виде которой Ярви всегда исполнялся заслуженной гордости. — Без тебя многое шло не так.

— По крайней мере, вам больше не придется страдать без чая.

— Значит, испытание пройдено?

— Разве вы сомневались?

— Кто-кто, но не я, брат Ярви, не я. Однако при тебе меч. — Она насупленно уставилась на клинок Шадикширрам в ножнах, пристегнутых у бедра. — Большинство ударов подвластно отразить доброму слову.

— Я держу его для оставшихся. Он напоминает мне, через что я прошел. Служитель — Отче Миру родня, но и Матери Войне — знакомец.

— Ха-ха! Верно, верно. — Мать Гундринг указала на стул по другую сторону очага. Тот самый, на котором Ярви так долго просиживал: увлеченно внимал рассказам матери Гундринг, изучал чужеземные языки, учился истории, свойствам растений и надлежащему обхождению с королями. Неужто и в самом деле прошли лишь считаные месяцы с тех пор, как он в последний раз тут сидел? Казалось, все это было в каком-то совершенно ином мире. Во сне.

И теперь он проснулся.

— Я так рада твоему возвращению, — сказала мать Гундринг, — и не из-за одного только чая. Нас с тобой в Торлбю ждет большая работа.

— По-моему, нашим гетландцам я не по нраву.

Мать Гундринг отмела это пожатием плеч.

— Да они уже все забыли. У народа короткая память.

— Долг служителя — помнить.

— А также врачевать, давать советы, говорить правду и ведать тайные пути; стремиться к меньшему злу и выбирать наибольшее благо; на всех наречиях торить дорогу для Отче Мира; поведывать старинные сказания.

— Разрешите мне поведать вам одно сказание?

— О чем же твое сказание, брат Ярви?

— Мой рассказ о крови и об обмане, о золоте и убийстве, о власти и об измене.

Мать Гундринг расхохоталась и снова глотнула из чашки.

— Вот такие предания мне по душе. А эльфы там будут? Драконы? Тролли?

Ярви покачал головой.

— Для воплощения в жизнь любого зла хватает и просто людей.

— И снова верно. Ты услыхал эту историю в Скегенхаусе?

— Отчасти. Я начал трудиться над ней довольно давно. С той самой ночи, когда умер отец. И, на мой взгляд, она готова от начала и до конца.

— Зная твои таланты, сказание наверняка получилось захватывающим.

— Оно проберет вас до дрожи, мать Гундринг.

— Начинай же!

Ярви придвинулся ближе и поглядел на языки пламени, потирая скрюченную кисть большим пальцем. Он разыгрывал свой рассказ в уме раз за разом сразу после того, как прошел испытание, отказался наследовать своему дому и был принят в Общину. Сразу, как только поцеловал в щеку праматерь Вексен, посмотрел ей в глаза — горевшие ярче и голоднее прежнего — и понял всю правду.

— Вот только я не знаю, с чего начать.

— Пусть сказание строится постепенно. Давай начнем с подоплеки.

— Добрый совет, — заметил Ярви. — Впрочем, иных я от вас и не слышал. Итак… жил-был Верховный король, старый-престарый, вместе с праматерью Общины служителей, тоже далече от юной поры. Они ревностно держались за власть, как часто бывает с людьми могущественными, и из своего Скегенхауса частенько поглядывали на север. И там они видели угрозу своему владычеству. Угрозу не от великого мужа, орудующего железом и сталью, но от не менее великой женщины, в чьих руках спорилось серебро и золото. От Золотой Королевы, которая замыслила чеканку единовесных монет, чтобы ее лик стал обеспечением каждой торговой сделки на всем море Осколков.

Мать Гундринг откинулась в кресле, морщины на лбу углубились, пока она обдумывала услышанное.

— В этом сказании есть отголосок правды.

— Таковы лучшие из легенд. Вы меня этому научили. — Теперь, когда он уже начал, слова потекли сами собой. — Верховный король и его служитель увидели, что купцы покидают его причалы ради пристаней северной королевы, и доходы их съеживаются от месяца к месяцу, и вместе с ними увядает их власть. Им пришлось действовать. Но стоит ли убивать женщину, извлекающую золото из воздуха? Ни в коем случае. Ее муж чересчур горд и гневлив, чтобы вести с ним дела. Так убить его, сбросить королеву с высокого насеста и пригреть под своим крылом — пускай добывает золото уже для нас. Таков был их план.

— Убить короля? — пробормотала мать Гундринг, пристально изучая Ярви поверх ободка чашки.

Он пожал плечами.

— Подобные предания часто начинаются с этого места.

— Но короли осторожны и под надежной охраной.

— А этот в особенности. Им понадобилась помощь кого-то, кому бы он доверял. — Ярви снова придвинулся, на лицо пахнуло теплом очага. — И вот они втолковали бронзовокрылому орлу послание. Король умрет. И отправили его служителю этого короля.

Мать Гундринг сморгнула и осторожно проглотила чай.

— Непросто решиться дать служительнице такое задание — убить человека, которому та присягнула на верность.

— А не присягала ли та на верность заодно и Верховному королю со своею праматерью?

— Все мы давали такой обет, — прошептала мать Гундринг. — И ты — среди нас, брат Ярви.

— Ох, я-то и шагу не ступлю, не затронув той или иной клятвы: понятия уже не имею, какую из них предпочесть. Эта служительница столкнулась с той же бедой. Но хоть король и восседает между богами и людьми — Верховный-то король сидит между богами и королями. А попозже, если получится, усядется и повыше. Она знала — тот не примет отказа. И вот служительница подготовила план. Поменять короля на куда более разумного братца. Убрать наследника, с которым одни хлопоты. Обвинить во всем давнего недруга с крайнего севера, куда люди цивилизованные не забредают и мысленно. Сообщить, что от другого служителя прилетел голубь с предложением мира, и завлечь своего вспыльчивого государя в ловушку…

— Возможно, то было меньшим злом, — возразила мать Гундринг. — Возможно, будь по-иному, и Матерь Война распростерла бы кровавые крыла по всему морю Осколков.

— Меньшее зло и большее благо. — Ярви сделал долгий вдох — глубоко в груди, кажется, кольнуло, и он подумал о черных птицах, что пялились из клетки сестры Ауд. — Только у того служителя, который якобы виновен во всем, не бывает голубей на посылках. Только вороны.

Мать Гундринг замерла, не донеся до рта чашку с чаем.

— Вороны?

— Очень часто из-за ничтожного упущения великий замысел целиком рассыпается в прах.

— Беда с этими мелочами. — Зрачок матери Гундринг дрогнул, когда она опустила глаза на чай и сделала длинный глоток. Потом они какое-то время сидели молча, лишь уютно потрескивало пламя да порой из очага вырывалась редкая искорка.

— Не сомневалась я, что в свое время ты распутаешь этот узел, — проговорила она. — Но не настолько скоро.

Ярви усмехнулся.

— Не до того, как погибну в Амвенде.

— Не по моей воле, — сказала старая служительница. Та, что всегда была ему вместо матери. — Ты должен был отправиться на испытание, отказаться от наследования и в свое время занять мое место, как было нами обговорено. Но Одем мне не верил. Он слишком решительно взялся за дело. И я не смогла помешать твоей матери возвести тебя на Черный престол.

Она горько вздохнула.

— И праматерь Вексен непременно была бы довольна подобным исходом.

— И вы позволили мне ступить прямо в Одемов капкан.

— Сожалея всем сердцем. Я рассудила, что так причиню наименьшее зло. — Она отставила от себя пустую чашку. — Так чем же заканчивается сказание, брат Ярви?

— Оно уже окончено. Сожалею всем сердцем. — Он посмотрел сквозь пламя прямо в ее глаза. — Увы, отныне — отец Ярви.

Старая служительница нахмурилась — сперва на него, потом на чашку, которую он ей поднес.

— Корень черного языка?

— Я дал клятву, мать Гундринг. Клятву отмщения убийцам отца. Пускай я и полумужчина, но клятву я исполню целиком.

Тут огненные завитки в очаге мигнули и встрепенулись, озаряя оранжевыми бликами пузырьки и склянки на полках.

— Твой отец и твой брат, — натянуто проскрипела мать Гундринг. — Одем и его люди. И так много прочих. А теперь Последняя дверь открывается предо мной. И все… из-за каких-то монет.

Она открыла рот и покачнулась, заваливаясь на очаг. Ярви вскочил и осторожно поддержал ее под руку своей левой, а правой пододвинул подушку и бережно усадил обратно в кресло.

— Похоже, монеты — самое убийственное оружие.

— Мне так жаль, — прошептала мать Гундринг. Ее дыхание становилось прерывистым.

— И мне. Никому не жаль так, как мне, — обойдите весь Гетланд.

— Лукавишь. — Она едва улыбнулась, слабея. — Из тебя, отец Ярви, выйдет отличный служитель.

— Буду стараться, — промолвил он.

Она не ответила.

Ярви с трудом втянул воздух, и прикрыл ей веки, и сложил ее иссохшие руки, и в тошноте, в измождении обмяк на своем стуле. Так он и сидел, когда с грохотом распахнулась дверь и фигура входящего запнулась о порог, задевая охапки сухих растений, закачавшихся, словно висельники.

Один из юных воинов, новичок в дружине, сам едва закончивший испытания. Еще моложе, чем Ярви, — свет очага полз по его безбородому лицу, когда тот, медля, ступил в покои.

— Король Атиль просит своего служителя прибыть на аудиенцию, — сказал он.

— Неужто просит? — Ярви сомкнул пальцы здоровой руки на посохе матери Гундринг. На своем посохе: эльфийский металл приятно холодил кожу.

Он встал и выпрямился.

— Передайте государю, что я иду.

Полмира