Море Осколков — страница 6 из 13

Священная и Запретная

Урок первый

«Южный Ветер» покачивался на приливной волне и выглядел очень прилично: новые весла, новый парус, свежеокрашенные обводы, да и припасов в достатке. Ни дать ни взять готовая взять след поджарая гончая. На носу и на корме слепили белым оперением голубки Общины. Красавец корабль, к слову. На таком не грех и в легенду вплыть.

К сожалению, про команду сказать такое язык не поворачивался.

— Какие-то они… — матушка Колючки всегда умела подобрать красивое слово для очевидных неприглядностей, но тут даже она растерялась, — …эээ… очень разные. М-да.

— Страшно сказать, как бы я это все назвала, — пробормотала Колючка.

Она бы выдала что-то вроде «отъявленные, отвратительные ублюдки и висельники». А что, вполне подходит для жуткого сброда, что сейчас топал по палубе «Южного Ветра» и по причалу, таская мешки и перекатывая бочки, тягая за канаты. Все эти мужланы пихались, орали, хохотали и ругались, а надо всем этим бдительно надзирал отец Ярви.

Понятно, что людей набирали в дружину, а не шелком вышивать, но все равно — это ж бандиты, а не воины! Морды в шрамах, совести никакой. Одни только бороды чего стоили: и раздвоенные, и плетеные, и узорно подбритые! А волосы? Крашеные! И торчком стоят! А одежка? Все в немыслимых отрепьях, но руки бугрятся мышцами, шеи бычьи, а на мозолистых пальцах — золото и серебро! Эти молодчики явно себя высоко ценят, это ж какая прорва денег в кольца вложена!

Интересно, как до дела дойдет, какой высоты гору трупов эта шобла навалит? Впрочем, Колючку так легко не запугаешь. Особенно если деваться некуда. Она поставила наземь свой рундук. Туда, кстати, уместились все пожитки. Отцовский меч, бережно завернутый в пропитанную маслом тряпицу, лежал сверху. А потом набралась храбрости, подошла к самому здоровенному мужику и постучала ему по ручище:

— Я — Колючка Бату.

— А я — Доздувой.

И она поняла, что не может отвести взгляда — у мужика оказалась чудовищных размеров башка. Казалось, все черты сместились к середине похожего на непропеченный каравай лица, причем зависло оно на такой высоте, что Колючка поначалу решила: мужик явно забрался на ящик.

— Какая нелегкая тебя сюда занесла? — поинтересовался он преувеличенно трагическим голосом.

Эх, жаль, придется правду-матку резать. Колючка отрезала:

— А я с вами плыву.

Глаза мужика сместились еще глубже к середине лица — не иначе как от напряжения мысли.

— Это что ж, значит, по Священной реке, до Калейва и дальше?

Колючка задрала голову и нацелилась подбородком — ей было не привыкать:

— Если корабль от перегруза не потонет — а то ж столько мяса на борту.

— А не перекосит нас? Малявка на одной стороне скамьи, мужик на другой — как быть, а?

Это сообщил мелкий и крепкий, совершенно не похожий на огромного и рыхлого Доздувоя мужичок. Рыжие волосы его торчали задорным хохолком, а в глазах прыгала сумасшедшинка. Таких глаз Колючка еще не видала — ярко-голубые, глубоко посаженные и очень блестящие.

— Меня Оддой звать, и слава моя идет по всему морю Осколков.

— И чем же ты славен?

— А всем понемногу.

И тут он оскалил желтые зубы в волчьей улыбке, и Колючка с ужасом увидела: они подпилены, как у убийц.

— С нами плывешь, значит? Я прям весь в предвкушении, хе-хе…

— Я тоже, — сумела выдавить она, невольно пятясь.

А поскольку Колючка пятилась, то налетела на кого-то, стоявшего сзади. Она посмотрела вверх, оборачиваясь, и бравада разом слетела с нее. Колючка аж съежилась, увидев это лицо. Толстый шрам начинался от уголка глаза с вывернутым розовым веком, тянулся через заросшую щетиной щеку через губы. А самое ужасное, она посмотрела на волосы мужика, длинные и заплетенные в косы, и поняла, что поплывет на одном корабле с ванстерцем.

Он с пугающим равнодушием оглядел ее перекошенное от страха лицо — нет чтоб зарычать, к примеру. И мягко сказал:

— Я Фрор.

Ну что делать? Либо ты пыжишься, либо ты слабак. Колючка решила, что особого выбора нет, так что надулась и храбро гавкнула:

— Как тебя угораздило такой шрам получить?

— А как тебя?

— Меня что?

— Шрам получить. Или тебе боги такую рожу дали? — И с бледной улыбочкой ванстерец пошел сматывать канат.

— Да защитит нас Отче Мир! — пискнула матушка, придвигаясь поближе. — Страшные они какие, вот что я хочу сказать…

— Ничего, скоро они меня будут бояться, — заявила Колючка, не в первый раз желая, чтобы сказанное уверенным тоном непременно сбывалось.

— И что в этом хорошего?

Матушка как раз разглядывала бритого мужика, у которого по всему лицу шли татуировки рунами за все возможные преступления. Тот как раз ржал на пару с сухощавым дядькой с покрытыми подсыхающими язвами руками.

— Что хорошего в том, чтобы люди вроде этих тебя боялись?

— Лучше, чтобы тебя боялись, а не ты боялась.

Так говорил отец, но у матушки, конечно, ответ был наготове:

— И что, в жизни есть только это либо — либо?

— У воина — да.

Вот кто бы ей объяснил, почему так получалось: всякий раз, когда ей случалось сказать матери хотя бы десять слов, Колючка оказывалась припертой к стенке, защищая заведомо проигрышную позицию. Она знала, что ей скажут дальше: «И зачем так упорно сражаться за право быть воином? Если твой единственный приз — чужой страх?» Но матушка почему-то промолчала, и вообще выглядела какой-то бледной и испуганной, что только обострило чувство вины — вдобавок к закипающему внутри гневу. Все как всегда.

— Ну так иди домой, чего ты здесь стоишь? — резко сказала Колючка.

— Я хочу проводить в путь свое единственное дитя! Хоть это ты можешь мне позволить? Отец Ярви говорит, что вы чуть ли не через год вернетесь!

Тут матушкин голос задрожал, и Колючка разозлилась еще больше.

— Если вы вообще вернетесь!..

— Не бойтесь, голубки мои!

И Колючка подскочила, когда кто-то вдруг приобнял ее за плечи. Та самая странная женщина, что наблюдала за их с Брандом поединком пару дней назад, незаметно подкралась сзади и сунула бритую, обросшую седенькой щетиной голову между ней и матерью.

— Ибо отец Ярви в мудрости своей доверил воспитание твоей дочери мне. Знай, что искуснее наставницы тебе не найти.

Колючка ошибочно полагала, что настроение ее испортить нельзя, ибо оно и так уже хуже некуда. Но боги и тут нашли способ объяснить, как она не права.

— Воспитание?..

Женщина заключила их в крепкое объятие, в ноздри ударил смешанный запах пота, ладана, каких-то трав и мочи.

— Воспитание — это когда я говорю, а ты слушаешь и учишься.

— А кто… — матушка одарила закутанную в лохмотья собеседницу нервным взглядом, — …точнее, чем вы занимаетесь?

— До последнего времени — воровством.

Матушкина нервозность переросла в неприкрытую тревогу. Заметив это, ее собеседница просияла и радостно добавила:

— Но я еще и опытный наемный убийца! А также штурман, борец, звездочет, разведчик, историк, поэт, шантажист, пивовар… впрочем, я могла что-нибудь подзабыть. И я уж не говорю о том, что я опытный пророк-любитель!

Тут она подцепила свежий птичий помет со столба, растерла его между пальцами, понюхала и явно собралась попробовать на вкус, потом передумала и обтерла черно-серую какашку о драный плащ.

— Неблагоприятное предзнаменование, — пробормотала она, внимательно следя за полетом чаек. — Добавьте к этому мой несравненный опыт в… — тут она выразительно покрутила бедрами, — альковном искусстве, и вы поймете, голубушка, что нет такой области знания, важной и интересной для современной девушки, в которой бы я не помогла вашей дочери!

В других обстоятельствах Колючка не преминула бы насладиться редким зрелищем — матушка, в кои-то веки не нашедшаяся с ответом! Но, к сожалению, монолог странной дамы и ее вверг в потрясенное молчание, и насладиться у нее, увы, не получилось.

— Колючка Бату! — О, а вот и Ральф через толпу проталкивается. — Ты опоздала! Ну-ка, давай, двигай тощим задом — тебя мешки на причале заждались! Глянь, как твой приятель Бранд их лихо…

Тут он застыл и сглотнул.

— Я и не знал, что у тебя есть сестра!

Колючка скривилась и прошипела в ответ:

— Это мама.

— Не могу поверить!

Ральф принялся судорожно расчесывать бородищу пятерней, буро-седая волосня упрямо не поддавалась и оставалась спутанной, как пакля.

— О, сударыня, если вас не смутит комплимент от старого воина, не знающего слов любви, позвольте сказать: красота ваша освещает эти доки, как лампа, сияющая во… ээээ… тьме.

Он быстро оглядел серебряный ключ на матушкиной груди:

— Ваш муж, должно быть…

Матушку Колючки комплимент не смутил вовсе. Ей очень хотелось услышать много-много слов любви.

— Умер, — быстро объяснила она про мужа. — Восемь лет прошло с тех пор, как снесли мы его на кладбище.

— Как жаль! — Сожаления в голосе Ральфа почему-то не чувствовалось. — Я Ральф, кормчий «Южного Ветра»! Что до команды, то да, выглядят они сущими грубиянами, но я, знаете ли, тихоням не верю. Этих людей я отобрал лично и могу вас заверить — каждый из них знает свое дело. А Колючка будет сидеть на скамье прямо у меня под носом, и я клятвенно обещаю относиться к ней как к собственной дочери — с отеческой теплотой и твердостью!

Колючка закатила глаза, но кто на нее смотрел.

— У вас есть дети? — заинтересовалась матушка.

— Двое сыновей, но прошли годы с тех пор, как я видел их в последний раз! Увы, злая судьбина разлучила меня с моими домашними очень и очень давно.

— А давай судьбина тебя и с моими домашними разлучит, а? — прорычала Колючка.

— Тихо ты, — прошипела матушка, не отрывавшая глаз от Ральфа. Точнее, от толстенной золотой цепи, болтавшейся у него на шее. — О, как утешительно знать, что мужчина ваших достоинств приглядывает за моей ненаглядной доченькой. Нрав у нее вспыльчивый, но Хильд — все, что у меня осталось.

Щеки Ральфа давно покраснели от крепкого морского ветра и не менее крепкого эля, но Колючка с изумлением увидела, как залилось краской выдубленное непогодой лицо.

— Что до многих достоинств, то тут многие с вами не согласятся, моя госпожа, а вот что касается дочки, то тут я вам обещаюсь не подвести и сдержать слово!

Матушка жеманно заулыбалась:

— О, ваше обещание согрело мне сердце!

— Боги… — прошипела Колючка, отворачиваясь.

Она терпеть не могла, когда вокруг нее суетились, но когда ее не замечали, она вовсе не переносила.

Брюньольф Молитвопряд зарезал какое-то несчастное животное и теперь кропил его кровью фигуру голубки на носу «Южного Ветра». Он размахивал красными по самые запястья руками и завывал какие-то песнопения во славу Матери Море, и Той, что прокладывает Курс, и Той, что направляет Стрелу, а также дюжине мелких богов, чьи имена Колючка слышала впервые. Молиться она не умела и не любила, к тому же искренне сомневалась, что погоде есть какое-то дело до этих гимнов.

— Как девушка попала на боевой корабль?

Она обернулась и увидела молоденького парня, который незаметно подкрался со спины. Судя по виду, лет четырнадцати, не больше, худенького, с умными глазами. И немного дерганого. Соломенные волосы лежали копной, а на остром подбородке пробивалась первая щетина.

Колючка нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что мне здесь не место?

— Не я людей отбираю, так что дело не мое.

И он пожал плечами, в голосе не слышалось ни страха, ни пренебрежения.

— Я просто спросил, как у тебя получилось, вот и все.

— Оставь ее в покое!

Невысокая стройная женщина подошла и резво наподдала парнишке по уху.

— Я что сказала? Иди, чем-нибудь полезным займись!

На шейном шнурке у нее болтались бронзовые гирьки. Они позванивали, пока она пихала мальчишку в сторону «Южного Ветра». Раз гирьки — значит, купчиха. Или лавкой владеет. И не обвешивает покупателей.

— Меня зовут Сафрит, — сказала она, уставив руки в боки. — Парень, который тебя вопросами донимал, — мой сын Колл. Он еще не понял, что чем больше учишься, тем больше знаешь, что ничего не знаешь. Он не хотел тебя обидеть.

— Я тоже, — отозвалась Колючка. — Но вокруг меня вечно неприятности случаются, не знаю почему.

Сафрит широко улыбнулась:

— Бывает. Я буду готовить и присматривать за провизией и грузом. Груз не трогать, хорошо?

— А я думала, наша цель — разжиться друзьями… Выходит, у нас и товар на борту есть?

— Меха, древесная смола, моржовый клык и… кое-что еще.

И Сафрит кинула мрачный взгляд на обитый железом сундук, прикованный к мачте.

— Мы отправляемся в путь ради Отче Мира, но… королева Лайтлин оплатила экспедицию.

— Ага! Уж эта женщина, завидев прибыль, мимо не пройдет!

— С чего бы мне проходить мимо?

Колючка резко развернулась и оказалась лицом к лицу с королевой. Их разделяло не более шага. Некоторые люди смотрятся импозантнее издалека, а вот Лайтлин — нет. Она сияла, подобно Матери Солнцу, и взгляд ее был суров, как у Матери Войны, на груди сверкал огромный ключ от сокровищницы, а за спиной теснились и очень неодобрительно поглядывали ее рабы, охранники и слуги.

— Б-боги мои… В смысле, прощения просим. Моя королева…

И Колючка неловко припала на одно колено, щеки ее вспыхнули, она потеряла равновесие и чуть не вцепилась в шелковые юбки Лайтлин, пытаясь не рухнуть наземь.

— Извините, у меня на колени вставать не очень получается…

— А ты потренируйся.

Королева совершенно не походила на Колючкину матушку, хотя возраста они были одинакового: Лайтлин — твердая, испускающая сияние, подобно огненному бриллианту, в речах прямая, как удар кулаком в челюсть. А матушка — мягкая и осмотрительная.

— Для меня большая честь — плыть на корабле, находящемся под вашим покровительством, — выпалила Колючка. — Клянусь, я верой и правдой послужу вашему сыну… то есть отцу Ярви, — ведь он больше не считался ее сыном. — Я сослужу вашему служителю добрую службу…

— Ты — та самая девица, что поклялась дать хорошую трепку этому парню — ровно перед тем, как он хорошенько отделал тебя? — И Золотая Королева насмешливо заломила бровь. — Дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой — делает, что должен, без лишних слов.

Она щелчком пальцев подозвала одного из слуг и что-то тихо проговорила. И пошла прочь, не оглядываясь по сторонам.

Колючка так и осталась бы стоять на коленках, но Сафрит вздернула ее на ноги, подхватив под локоть.

— А ты ей нравишься!

— Как же она разговаривает с теми, кто ей не нравится?

— Молись, чтобы никогда не узнать этого.

И тут Сафрит схватилась за голову, ибо увидела, как сыночек быстро и ловко, как обезьянка, взобрался по мачте, уселся на рее на самой верхотуре и стал проверять крепость узлов на свернутом парусе.

— Черт тебя раздери, Колл, немедленно слезь оттуда!

— А ты сама сказала мне: иди и займись чем-нибудь полезным!

И мальчишечка отпустил рей обеими руками, чтобы экстравагантно пожать плечами и развести ладошки в стороны.

— И какая от тебя будет польза, ежели ты сверзишься вниз, дурачина?

— Я безмерно рад видеть тебя.

Колючка снова обернулась. Это был отец Ярви. Странная лысая старуха стояла рядом с ним.

— Я же поклялась, нет? — процедила она в ответ.

— Сослужить мне любую службу, насколько я помню.

Чернокожая старуха тихонько хихикнула:

— Надо же, какая расплывчатая формулировка…

— А то, — усмехнулся Ярви. — Рад видеть, что ты начала знакомиться с ребятами из команды!

Колючка огляделась по сторонам и недовольно скривилась: матушка с Ральфом вели оживленную беседу и не собирались прерывать ее.

— А как же. Успела переговорить с парой благородных мужей.

— Благородство переоценивают. Вы со Скифр уже познакомились?

— Ты Скифр?! — Колючка вытаращилась на чернокожую так, словно впервые увидела ее. — Та самая воровка? Похитительница эльфийских реликвий? Убийца? Это за тобой охотится праматерь Вексен?

Скифр понюхала пальцы, все еще испачканные пометом, и нахмурилась, словно никак не могла взять в толк, как он мог оказаться у нее на руках.

— Воровка? Ничего подобного. Эти реликвии просто валялись в Строкоме. Вот пусть мне эльфы иск и предъявляют. Что до убийцы… знаешь, в чем разница между убийцей и героем? В том, насколько высокородны были ими убитые. Что же до охоты на меня, то благодаря общительному нраву я сделалась весьма популярна! Отец Ярви нанял меня… словом, для нескольких дел, и среди них — хотя я понятия не имею, зачем ему это сдалось… — и тут она прижала длинный палец к груди Колючки, — …научить тебя драться.

— Я умею драться, — прорычала Колючка, пытаясь расправить плечи.

Ей казалось, что она выглядит очень воинственно. Скифр запрокинула бритую голову и расхохоталась.

— Это как вы в том сарае друг против друга топтались? Нет уж, спасибо, речь не об этом. Отец Ярви платит мне за то, чтобы ты стала смертельно опасной.

Рука Скифр метнулась с ошеломительной скоростью, и Колючка получила затрещину — да такую, что улетела и треснулась спиной о бочку.

— За что? — спросила она, потирая горящую щеку.

— Твой первый урок. Будь всегда наготове. Если я могу ударить тебя, ты заслуживаешь того, чтобы тебя ударили.

— Я так понимаю, что к тебе это тоже относится.

— А как же, — широко улыбнулась Скифр.

Колючка бросилась на нее, но поймала лишь воздух. Она споткнулась, рука вдруг вывернулась за спину, а склизкие доски причала врезались в лицо. Боевой клич превратился в удивленный писк, а потом, когда ей зверски перекрутили мизинец, в долгий стон боли.

— Ты до сих пор считаешь, что мне нечему тебя научить?

— Нет! Нет! — заскулила Колючка, беспомощно извиваясь — пронзительная боль скрутила каждый сустав вывернутой руки. — Я очень хочу учиться!

— Что ты выучила на первом уроке?

— Если тебя бьют, значит, заслужил!

Палец отпустили.

— Боль — лучший учитель, скоро сама увидишь.

Колючке удалось встать на колени. Она затрясла рукой, которая еще дергала болью, подняла взгляд — и увидела, что над ней стоит старый знакомец Бранд, с мешком за плечами и широкой улыбкой на лице.

Скифр тоже осклабилась:

— Что, смешно тебе?

— Немножко, — признался Бранд.

Скифр залепила затрещину и ему. Бранд пошатнулся и налетел спиной на столб, уронил мешок себе на ногу и глупо заморгал.

— Ты что, и меня драться учишь?

— Нет. Но ты тоже должен быть всегда готов к бою, понял?

— Колючка?..

Матушка протянула руку, помогая ей подняться.

— Что случилось?

Колючка демонстративно отказалась на нее опереться.

— А ты бы знала, если бы была рядом со мной, а не кормчего охмуряла.

— Боги мои, Хильд, у тебя сердце есть или нет?

— Отец называл меня Колючка, черт подери!

— Ах, отец, конечно, ему-то ты все простишь!

— Может, потому, что он уже умер?

Глаза матушки налились слезами — ну все как всегда.

— Иногда мне кажется, ты была бы счастлива, если бы я последовала за ним…

— Иногда мне кажется, что да, так и есть!

И Колючка взвалила на плечо рундук. Отцовский меч забрякал внутри, и она потопала на корабль.

— А мне нравится ее строптивый нрав, — услышала она за спиной голос Скифр. — Ничего, скоро мы направим эту злость в нужное русло.

Один за другим все взбирались на борт и ставили на место рундуки. К неудовольствию Колючки, Бранду досталось соседнее заднее весло: поскольку корабль сужался к корме, они сидели чуть ли не на коленях друг у друга.

— Не лезь мне под руку! — прорычала она.

Настроение было отвратное, что уж говорить.

Бранд устало покачал головой.

— Может, мне просто в море броситься, а?

— Отличная идея, валяй.

— Б-боги… — пробормотал Ральф со своего кормового мостика. — Я что, весь путь вверх по Священной буду слушать, как вы перекрикиваетесь, как мартовские коты?

— Очень похоже на то, — ответил за них отец Ярви.

Служитель покосился на небо. Над головой плотным ковром лежали тучи, Матерь Солнце угадывалась за ними бледным пятном.

— Плохая погода для того, чтобы проложить курс…

— Погода хреновая… — застонал Доздувой со своей скамьи где-то в середине корабля. — Хреновей не бывает…

Ральф надул щетинистые щеки и с шумом выпустил воздух:

— Эх, была бы щас рядом Сумаэль…

— И не только сейчас, а вообще… — тяжело вздохнул отец Ярви.

— А кто такой Сумаэль? — пробормотал Бранд.

Колючка пожала плечами:

— А мне, черт побери, откуда знать? Никто ж ничего не рассказывает!

Королева Лайтлин смотрела, как они отчаливают, положив ладонь на беременный живот. Потом она коротко кивнула отцу Ярви, развернулась и пошла обратно к городу, а за ней потянулись рабы, слуги и остальная свита. Команду они набрали из людей, нигде в одном месте подолгу не задерживавшихся, так что на причале вслед им махала лишь жалкая кучка провожающих. Среди них стояла и мать Колючки. По щекам ее текли слезы, и она махала им вслед до тех пор, пока причал не превратился в крохотное пятнышко, а башни Цитадели Торлбю в зазубринки на горизонте, и Гетланд скрылся в сером тумане над серой линией Матери Море.

Кстати. Чтоб вы знали, когда гребешь, смотришь назад. Всегда сидишь и смотришь в прошлое. А не в будущее. И всегда смотришь на то, что ты потерял, а не на то, что в дальнейшем приобретешь.

Колючка, конечно, делала хорошую мину при плохой игре — ну как всегда. Но хорошая мина — она плохо держится на лице, знаете ли. Ральф щурился на горизонт. Бранд равномерно поднимал и опускал весло. И если кто-нибудь из них и заметил, как она тайком утирает слезы, то ничего не сказал и правильно сделал.

Урок второй

Ройсток оказался вонючим и тесным лабиринтом деревянных лавок, которые громоздились одна на другую на крошечном гнилом островке в устье Священной. Кругом толкались и гомонили завывающие попрошайки, нагловатые наемники, грузчики с мозолистыми руками и медоточивые торгоцы. К шатким причалам швартовались десятки иноземных судов, полных иноземцев и иноземных грузов, все они закупали воду и провизию и сбывали товар и рабов.

— Будь я проклят, если щас же не выпью! — рявкнул Одда, когда «Южный Ветер» со скрежетом ударил бортом о причал, а Колл спрыгнул на берег, чтобы ошвартовать его.

— А не составить ли тебе компанию… — протянул Доздувой. — Но уговор — в кости я не играю, хоть режьте. Не везет, и все.

Бранд мог бы поклясться: «Южный Ветер» значительно потерял в осадке, когда этот малый спрыгнул на берег.

— Ты с нами, парень, или как?

Пойти с ними, конечно, хотелось. Такой путь по морю Осколков они осилили — умаялись до смерти, чуть не перегрызлись насмерть и не потопли. По правде говоря, надежды Бранда на удивительное плавание к дальним берегам остались просто надеждами, команда оказалась не дружной семьей, а натуральным гадючьим гнездом, где все с увлечением переплевывались ядом. Можно подумать, плавание — это такое состязание, в котором выигрывает только один…

Потому Бранд облизнулся, припомнив, как сладок был эль у Фридлиф. Затем увидел, как неодобрительно свел брови Ральф — и припомнил, как горек был эль, когда Бранд блевал им в канаве. И решил, что нет, лучше он будет пребывать в свете.

— Не, что-то неохота.

Одда аж сплюнул:

— Да что с тобой станет, с одной-то кружки!

— С одной — ничего, — мрачно заметил Ральф.

— Я как начну пить, так остановиться не могу, — покачал головой Бранд.

— К тому же у меня найдется для них занятие получше.

Скифр скользнула между Брандом и Колючкой и жестко прихватила обоих за шею:

— К оружию, мои лапульки. Вернемся к нашим урокам.

Бранд застонал. Драться? Сейчас? Нет уж! Особенно не хотелось становиться против Колючки: стоило ему поднять весло, как она пихала его под локоть, да еще насмехалась беспрерывно — видно, очень уж ей не терпелось отыграться. Да уж, команда — гадючье гнездо, а Колючка — самая ядовитая из этих ползучих гадин…

— Чтоб все вернулись к полудню! — проорал Ярви вслед разбредающейся по проулкам Ройстока команде.

Потом тихо сказал Ральфу:

— Если на ночь здесь встанем, обратно наших славных воинов не соберем… Сафрит, проследи, чтоб они там никого не убили. И друг друга не перерезали.

Сафрит как раз пристегивала к поясу кинжал величиной с меч, в красноречиво потрепанных ножнах.

— Человек, склонный к саморазрушению, всегда найдет способ убить или убиться.

— Вот и проследи, чтоб они ни об кого не убились.

— Есть какие-нибудь идеи, как это осуществить на практике?

— Ну ты ж у нас острая на язык как не знаю кто! Дерево уболтаешь, чтоб оно забегало!

Колл, вязавший узел, захихикал.

— А ежели острое словцо не поможет, пырнешь их чем поострее. А то я не знаю, как ты с кинжалом управляешься…

— Ну ладно, хотя ничего обещать не могу.

И Сафрит кивнула Бранду:

— Не давай моему сыночку лезть на мачту, ладно? А то он вокруг Смерти, как вокруг девки, увивается…

Бранд покосился на Колла, тот расплылся в хитрой ухмылке.

— Есть какие-нибудь идеи, как это осуществить на практике?

— Если бы! — фыркнула Сафрит, вздохнула и пошла в город.

А Ральф приказал несчастным, которым выпал жребий остаться на борту, скрести палубу.

Бранд выбрался на причал. После долгого плавания было непривычно и странно ступать по твердым доскам. Довольно постанывая, он потянулся — мышцы затекли от долгого сидения на скамье. Заодно получилось размять и ставшую коробом одежду — с нее обильно посыпалась соль.

Скифр же стояла, уперев руки в боки, и мрачно оглядывала Колючку:

— Ну что, грудь будем перевязывать?

— Чего?

— Если груди болтаются, как два мешка, это мешает в бою. Ну-ка…

Рука Скифр по-змеиному метнулась к груди Колючки, и та ахнуть не успела, как наставница чувствительно прихватила грудь:

— А, тогда ладно. У тебя болтаться нечему.

Колючка смерила ее злобным взглядом:

— Ну спасибо.

— Не благодари, мне платят за то, что я с тобой занимаюсь.

И старуха запрыгнула обратно на борт «Южного Ветра». Бранд и Колючка остались на причале, друг против друга, деревянные мечи наготове. Бранд стоял спиной к городу, Колючка — к морю.

— Ну? Чего стоим, чего ждем? Чтоб орла с приглашением прислали? Деритесь!

— Где? Здесь?

И Колючка мрачно оглядела узкий, шириной в несколько шагов, причал между ними. Внизу поплескивала холодной водой о столбы Матерь Море.

— А где ж еще? Деритесь, говорю!

Зарычав, Колючка бросилась на противника. На причале не развернешься, поэтому вышло только пырнуть. А он, естественно, с легкостью взял удар на щит и пошел на нее, тесня шажок за шажком.

— Чего ты щекочешься? — гаркнула Скифр. — Бей его, бей!

Колючка лихорадочно искала брешь в защите, но Бранд держался настороже — и продвигался, продвигался вперед. Выталкивая ее к краю причала. Она кинулась на него с обычной свирепостью, щиты столкнулись, заскрежетали, но он был наготове: устоял и принялся таранить, налегая всем телом. Она рычала и плевалась, сапоги скребли по поросшим мхом доскам, Колючка колотила мечом, но разве так отобьешься…

В общем, дальше случилось неизбежное: с горестным криком она сверзилась с края причала и плюхнулась в гостеприимные объятия Матери Море. Бранд досадливо сморщился: купание не сделает ее добрее, а им еще год грести в паре…

До Калейва еще плыть и плыть, а после таких упражнений дорога казалась и вовсе нескончаемой…

Команда похохатывала, глядя на поединщиков. Колл, несмотря на материнский запрет, снова забрался на мачту и теперь восторженно улюлюкал со своей верхотуры. Скифр потерла виски большим и указательным пальцами:

— Плохо дело.

Колючка выбросила на доски щит и выбралась по облепленной ракушками лестнице сама. С нее капало, бледное лицо перекосилось от злости.

— Ты, похоже, расстроена, — заметила Скифр. — Считаешь, что с тобой поступили нечестно?

Колючка процедила сквозь зубы:

— Нечестно! Здесь слишком узко!

— Какая молодая и какая умная!

И Скифр снова протянула Колючке деревянный меч:

— Попробуем еще раз?

Во второй заход ее спихнули в море еще быстрей. В третий она рухнула спиной на весла «Южного Ветра» и долго среди них барахталась. В четвертый она треснула по щиту Бранда так сильно, что у меча отвалился кончик. После чего Бранд опять сбросил ее с причала.

А на пристани уже собралась веселая толпа зевак: кто-то из команды «Южного Ветра», кто-то с других кораблей, несколько горожан, подтянувшихся, чтобы посмотреть, как купают в море упрямую девку. Словом, народ веселился и даже делал ставки на исход очередного поединка.

— Хватит! — взмолился Бранд. — Пожалуйста.

Для себя он видел только два выхода: скинуть ее в море снова и разозлить еще сильнее — или сигануть в море самому. Ни то, ни другое Бранду не улыбалось.

— Пожалуйста, говоришь? — взревела Колючка. — Да пошел ты знаешь куда?!

И снова встала в боевую стойку. Без сомнения, эта сумасшедшая продолжила бы драться и шлепаться в море до глубокой ночи, но Скифр не дала ей такой возможности: старуха надавила кончиком пальца на обломанный кончик меча Колючки и опустила его вниз.

— Думаю, ты достаточно повеселила добрых горожан. Ты сильная и крепкая девушка, спору нет.

Колючка гордо выпятила челюсть:

— Да уж посильней многих мужчин.

— Посильнее большинства парней на тренировочной площадке, это точно. Но…

Тут Скифр лениво ткнула в сторону Бранда:

— Какой урок ты извлекла из всего этого?

Ключка сплюнула на доски причала, умудрилась заплевать подбородок, гордо утерлась — и мрачно промолчала.

— Тебе что, так нравится вкус соли, что ты хочешь снова встать против него?

Скифр шагнула к Бранду и приобняла его за плечи:

— Посмотри на его шею. На его плечи. Какой урок ты извлекла из поединка?

— Что он сильнее.

Через борт «Южного Ветра» перевесился Фрор, с тряпкой и бруском, которыми драил палубу, в руках. Надо же, раньше Бранд вообще не слышал, чтобы он разговаривал…

— Именно! — воскликнула Скифр. — И вот что я скажу: этот молчаливый ванстерец — опытный боец! Как ты получил этот шрам, голубчик?

— Это все северный олень, в смысле, олениха. Я ее доил, а она возьми да и ляг на меня сверху. Потом-то, конечно, она обо всем пожалела, а вот шрам остался…

Бранду показалось, что ванстерец подмигнул покалеченным глазом.

— Тоже мне подвиг, — проворчала Колючка, скривив губы.

Фрор лишь пожал плечами:

— Кому-то ж нужно оленей доить.

— Кому-то нужно мой плащ подержать.

И Скифр сорвала с себя лоскутный плащ и бросила его ванстерцу.

Оказалась, что она худая и гибкая, как хлыст, узкая в талии, как оса, и вся перетянута лентами, поясами и ремнями, и повсюду у нее торчат ножи и крючки, болтаются мешочки, отмычки, косточки, палочки, бумажки и штуки, назначения которым Бранд и вовсе не знал.

— Ну что, никогда бабу без плаща не видали? — гаркнула Скифр.

И выхватила из-за плеча топор.

Хороший такой топорик, с топорищем из темного дерева и тонким лезвием с «бородой». Замечательное оружие. По блестящей стали змеились какие-то странные письмена. Она подняла другую руку, подогнув большой палец и сжав остальные.

— Вот мой меч. Песни бы складывать об этом клинке, правда? Так вот, малыш, давай, попробуй столкнуть меня в море.

И Скифр… пришла в движение. Такого Бранд еще не видел: она шаталась, как пьяная, руки у нее болтались, как у куклы, а топор летал вверх-вниз, врезаясь в доски, разбрасывая щепки. Бранд наблюдал за ней поверх щита, пытаясь предугадать следующее движение, но куда там… Но он дождался, когда она широко размахнется топориком, и сделал осторожный выпад.

Как же быстро она двигается! Он промахнулся буквально на волосок, а она бросилась вперед, зацепила край щита лезвием топора, дернула в сторону, скользнула поверх держащей меч руки и резко ткнула ему в грудь сложенными пальцами. Он охнул и попятился.

— Ты убит, — сказала Скифр.

Лезвие топора сверкнуло, Бранд дернул щит вверх — поймать и отбить удар. Но удара не было. Вместо этого он дернулся и скривился — Скифр ткнула его пальцами в мошонку. Он глянул вниз — так и есть, ее рука там, под нижним краем щита! Скифр смотрела вверх и довольно скалилась.

— И снова убит.

Он попытался оттолкнуть ее, но с таким же успехом можно было попытаться оттолкнуть ветер. Она как-то сумела вывернуться, скользнуть мимо и ткнуть его пальцами прямо под ухо. Бок отозвался жуткой болью.

— Убит.

Он попытался развернуться — она долбанула его ребром ладони по почкам.

— Убит.

Он крутанулся, скалясь, целясь мечом ей в шею — но ее уже и след простыл. Его прихватили за щиколотку, боевой клич перешел в хрип, его закружило, повело, и вот он уже валился с причала, как…

…как его прихватило за шею, и он едва не задохнулся.

Но и не упал.

— Убит. Ты самый мертвый парень в Ройстоке, малыш.

Скифр стояла, опираясь на каблук, сильно отклонившись в сторону, чтобы удержать равновесие — еще бы, ведь она подцепила его за воротник бородой топорика. Вот почему он не упал. И сейчас висел, совершенно беспомощный, над холодной водой. Зеваки молчали — наверное, тоже прибалдели от того, что выдала Скифр.

— Сила — не главное! Ты не станешь сильнее, а я — моложе, но победа — возможна! — процедила она, глядя на Колючку. — Двигаться нужно быстрее! Бить быстрее! Стойкость, ум — вот главное! Готовность к атаке! Драться без правил, бессовестно, безжалостно! Вот что главное! Поняла?

Колючка медленно кивнула. Она ненавидела занятия на тренировочной площадке. Ее бесило, что кто-то ее чему-то учит. Но схватывала она на лету.

— И что это здесь творится?

Это Доздувой подошел поближе и остановился, вытаращившись на трепыхающегося над водой Бранда.

— Тренируются! — охотно пояснил Колл с высоты мачты.

Парнишка играл медной монеткой, ловко переворачивая ее между костяшками пальцев.

— А ты чего так быстро вернулся?

— Да в кости продулся…

И гигант печально потер здоровенное предплечье, с которого исчезла пара серебряных запястий.

— Не везет мне, вот чего…

Скифр презрительно процедила:

— Раз в кости не везет — головой нужно думать. Это называется компенсация, да.

И она вывернула запястье, лезвие топора рассекло ворот Брандовой рубашки, и тот обрушился в холодную воду. Настала его очередь вылезать по скользкой лестнице. Его очередь стоять и отбекать под презрительными взглядами толпы.

Оказалось, это гораздо неприятнее, чем смотреть на вылезающую и обтекающую Колючку.

Ванстерец перебросил лоскутный плащ Скифр:

— Впечатляет.

— Прямо это!.. Колдовство какое-то!

И Колл подбросил монетку, но не поймал, и она, кувыркаясь, полетела вниз — в воду.

— Колдовство, говоришь? — Старуха выбросила руку и поймала монетку между большим и указательным пальцами. — Нет, малыш. Это не колдовство, а долгие тренировки, опыт и дисциплина. Возможно, когда-нибудь мне придется применить колдовство. Но будем надеяться, что до этого не дойдет.

И она высоко подбросила медный грошик, а Колл расхохотался, поймав его.

— Колдовство, дружок, слишком дорого обходится. Лучше без нужды к нему не прибегать.

Скифр набросила на себя плащ, хлопнув тканью, как крыльями.

— Стиль боя, которому тебя учили, — сказала она Колючке, — вот этот вот — стоять в строю со щитом, в кольчуге и с тяжелым мечом, в общем, он тебе не подходит. Не для тебя он.

Скифр потянула у нее из рук щит и отбросила к рундукам. Щит с грохотом обрушился на палубу, а она отчеканила:

— Драться будешь на легком оружии. И в доспехе полегче, чем прежний.

— И как мне стоять в щитовом строю без щита?

— Стоять? — У Скифр чуть глаза не вылетели от изумления. — Ты убийца, душа моя! Убийца не стоит — он постоянно в движении, как ветер, как гроза! Либо он мчится навстречу врагу, либо прочь от него, заманивая, навязывая стиль и место боя! Твоя цель — не стоять. Твоя цель — убить. Любой ценой.

— Отец мой был славным воином, и он всегда говорил…

— Где сейчас твой отец?

Колючка застыла с открытым ртом, потом нащупала что-то висевшее под мокрой рубашкой и медленно сомкнула над этой штукой пальцы.

— Убит.

— Ну и как, пригодились ему свои советы?

И Скифр перебросила ей топор. Колючка поймала его в воздухе, взвесила в руке, пару раз взмахнула им — в одну и в другую сторону.

— А что написано на лезвии?

— Там на пяти языках сказано: «В руках воина всякая вещь — оружие». Хороший совет, если хватает мудрости принять его.

Колючка хмуро кивнула:

— Хорошо. Я — гроза.

— Скорее, мелкая морось, — усмехнулась Скифр. — Но мы в самом начале пути, голубка.

Урок третий

Священная река.

Сколько раз Колючка, развесив уши, слушала отца — тот рассказывал о походах вверх по Священной и вниз по ее сестре, Запретной. Как горели его глаза, когда он шептал об отчаянных сражениях против странных народов, о том, как в горнилах кровавых битв выковывалась дружба, о несметных сокровищах, достававшихся храбрецам… И с тех самых пор она мечтала о том, что тоже пойдет в поход, и названия тех далеких мест звучали подобно колдовскому заклинанию, таинственно и завораживающе: Верхние волоки, Калейв, Первогород…

Однако, как ни странно, в мечтах не нашлось места ни для стертых в кровь задницы и рук — а как же, веслом же целый день ворочаешь, — ни для роев кусачей мошкары, ни для тумана, такого густого, что легендарных земель вообще за ним не видать — не говоря уж о коварных топях и густых лесах, которых и в Гетланде, если честно, предостаточно.

— Я что-то надеялась, что будет веселее, — проворчала Колючка.

— Я тоже много на что надеялся, а оно вон как обернулось, — пробормотал в ответ Бранд.

Она, конечно, вовсе не собиралась прощать его — ни за то, как он ее раскатал и унизил в глазах королевы Лайтлин, ни за то, как купал ее в холодной воде Ройстокской гавани. Однако в этот раз она сурово посопела в ответ в знак согласия.

— Ничего, скоро начнется такое веселье, — сообщил Ральф, правя рулевым веслом, — что вы еще взмолитесь, чтоб скучней стало. Ежели живы останетесь, конечно.

Мать Солнце уже опускалась к вершинам деревьев, когда отец Ярви наконец-то приказал становиться на ночлег, а Колючка наконец-то смогла отложить весло — точнее, она просто бросила его Бранду на колени и принялась растирать саднящие ладони.

Сбившись в усталую, спотыкающуюся толпу, они вытянули корабль на берег за носовой конец. Под ногами хлюпало, непонятно было, где заканчивалась река и начиналась суша.

— Веток соберите для костра! — крикнула Сафрит.

— Сухих, небось? — поинтересовался Колл, попинывая гниющие на берегу коряги и прочий вынесенный рекой мусор.

— Сухой, он обычно лучше горит, чтоб ты знал.

— Колючка, а ты куда?

Скифр стояла, картинно опираясь на запасное весло. Лопасть его колыхалась высоко над ее головой.

— Днем ты принадлежишь Ральфу, а вот на рассвете и на закате — мне. Каждый светлый миг, пока не стемнело, мы должны использовать. Для тренировок.

Колючка покосилась на хмурое небо, низко нависшее над хмурой землей.

— Это светлый миг, по-твоему?

— А с чего бы врагам ждать утра? Они прекрасно могут пришить тебя ночью!

— Каким врагам?

Скифр многозначительно прищурилась:

— Для настоящего воина все люди враги.

Вот именно это Колючка обычно пыталась втолковать матери. С высокомерным таким видом. Однако слышать это от другого человека было не так уж весело.

— А когда ж отдыхать?

— В песнях о великих подвигах ты часто слышала, чтоб герои отдыхали?

Колючка как раз увидела, как Сафрит начала раздавать лепешки, и рот моментально наполнился слюной.

— Ну, они там по крайней мере едят!

— Тренировки на полный желудок ни к чему хорошему не ведут.

Даже Колючке уже совсем не хотелось драться — еще бы, за целый день так веслом намашешься… Однако она здраво рассудила: чем раньше они начнут, тем раньше закончат.

— Что мы будем делать?

— Я попытаюсь тебя ударить. А ты попытаешься избежать удара.

— Веслом?!

— А почему бы нет? Суть боевого искусства — это умение наносить удары и избегать их.

— Можно подумать, я без тебя всему этому научиться не смогу… — проворчала Колючка.

Она даже не ахнула, когда Скифр молниеносным движением вытянула руку и залепила ей пощечину. Привыкла, наверное.

— Тебя будут бить, а когда ударят, ты не должна ни споткнуться, ни потерять в темпе. И ты не должна сомневаться. Ты должна стать безжалостной. И бесстрашной.

Скифр опустила весло, лопасть закачалась перед Колючкиной грудью.

— Хотя я бы посоветовала уворачиваться. Если сумеешь.

Она, конечно, попыталась. Колючка уворачивалась, извивалась, отпрыгивала, откатывалась, потом спотыкалась, пошатывалась, оскальзывалась и оступалась. Поначалу она надеялась не только увернуться от весла, но и добраться до Скифр, потом обнаружила, что увернуться куда как непросто, и все силы уходили на убегание и отпрыгивание. Весло настигало ее везде: лупило по голове, по плечам, тыкало в ребра, в живот. Она рычала, охала и орала, а когда Скифр подсекла ей ноги, полетела кувырком.

От запаха приготовленной Сафрит еды урчало в животе, команда сидела у огня, подставляя пальцы теплу, ела и пила в свое удовольствие. Время от времени кто-то приподнимался на локте, чтоб посмотреть и похихикать, кто-то уже принимал ставки на то, как долго она продержится. К тому времени, как солнце окончательно село и на западе растеклось водянистое сияние заката, Колючка вымокла до нитки и перепачкалась в грязи с ног до головы. Синяки и ссадины жутко болели, а дыхание вырывалось из груди с натужным хрипом.

— Хочешь, дам шанс отыграться? Хочешь меня ударить? — спросила Скифр.

Да уж, если браться за весло после целого дня на скамье, то только для того, чтобы от души треснуть Скифр. Колючка с радостью уцепилась за это предложение.

Но у старухи были другие планы:

— Бранд, а принеси-ка мне вот тот прут.

Он выскреб миску, встал, поправил на плечах одеяло и, все еще облизываясь, что-то принес ей. Прут оказался здоровенной дурой кованого железа, длиной с обычный меч, но раз в пять тяжелее.

— Большое спасибо, — с убийственным сарказмом в голосе сказала она.

— А что я могу поделать?

Вот с точно таким же лицом он смотрел на то, как тогда, в Торлбю, на берегу моря Хуннан выставил против нее троих парней. И разбил все ее надежды.

— А ты никогда ничего не можешь поделать.

Возможно, это было нечестно, но ей не хотелось быть честной. Наверное, потому что с ней тоже никто честно не поступал. Никогда.

Тут он наморщил лоб и открыл было рот. А потом вдруг передумал и пошел обратно к костру, сильнее запахнув одеяло на сгорбленных плечах.

— Ну да! — крикнула она вслед. — Отошел и на место сел! Вот так всегда!

Подколка никакая, понятное дело, ведь именно этого она от Бранда и хотела.

Скифр навесила на руку щит:

— Ну так как? Ударь меня.

— Вот этим?

Проклятая палка весила незнамо сколько.

— Я бы лучше веслом…

— Помнишь, что я говорила? Для воина любая вещь — оружие!

И Скифр постучала Колючке по лбу:

— Все что угодно может стать оружием. Земля под ногами. Вода. Вон тот камень. Голова Доздувоя.

— Чего? — прорычал гигант, поднимая взгляд.

— Эт точно, башка у него страшней палицы! — заметил Одда. — Твердая, как камень, и без мозгов!

Кто-то засмеялся, но Колючке было не до смеху. Словно они на каком иноземном языке говорили — до нее ничего не доходило. Она стояла и взвешивала в руке длинную железяку.

— Так что вот. Сейчас это твое оружие. К тому же так ты станешь сильнее.

— Ты ж сказала, что силой мне врага не победить.

— А если будешь слабой, тем более не победить. Будешь двигаться с этим прутом так быстро, что сможешь меня достать, значит, мечом будешь бить вообще молниеносно. Начинай.

И Скифр широко раскрыла глаза и, издевательски подражая голосу Колючки, пропищала:

— Или это нечестное задааание?

Колючка стиснула зубы сильнее, чем обычно. Встала поустойчивее. И с ревом бросилась в атаку. Да уж, ничего красивого в этой схватке не было. Пара замахов — и рука вспыхнула болью, от шеи до кончиков пальцев. Прут тянул ее за собой, ее заносило, как пьяную, и Колючка осыпала беспорядочными ударами землю, взрывая грязь, а однажды даже угодила железкой в костер. Взвилась туча искр, команда испустила согласный вопль — не ожидали.

Скифр танцевала в своей обычной полупьяной манере, легко ускользая от неуклюжих ударов Колючки, ее проносило мимо, время от времени старуха отпихивала железку щитом и выкрикивала команды, которые Колючка не то что не могла исполнить — она даже понимать-то их не всегда понимала:

— Не навязывай оружию свою манеру! Следуй за ним! Задействуй запястье! Локоть подбери! Оружие — одно целое с тобой! Нет, наискось, наискось, вот так! Нет, плечо выше! Ноги шире! Стой на земле! Ногами в нее упирайся! Ты — королева этой грязюки! Она вся твоя! Еще раз! Нет. Еще раз. Нет. Еще раз. Нет, нет, нет, нет. Нет!

Колючка визгнула от злости и отшвырнула железяку, Скифр заорала на нее в ответ, долбанула щитом и повалила на землю.

— Будь всегда наготове! Расслабишься — тут же погибнешь! Поняла?

— Поняла! — прошипела Колючка сквозь стиснутые зубы.

Рот наполнялся кровью.

— Вот и отлично. А теперь посмотрим, может, твоя левая рука работает задорней, чем правая.

К тому времени как Скифр с неохотой объявила перерыв, Отче Месяц уже улыбался с небес, а лягушки завели свою нестройную песню. Кое-то нес стражу, а остальная команда уже дрыхла без задних ног, завернувшись в одеяла, шкуры зверей и овец, а самые удачливые — в мешки из тюленьей кожи. Над лагерем стоял мощный храп, в красном свете угасающих угольев поднимался над спящими пар их дыхания.

Сафрит сидела, скрестив ноги, у огня, Колл спал, положив голову ей на колени. Она поглаживала его по соломенным волосам, у мальчишки подрагивали во сне веки. Сафрит протянула ей миску:

— Вот, оставила тебе.

Колючка опустила лицо, изо всех сил пытаясь не разреветься. Презрению, боли, гневу она могла противостоять, но эта нежданная доброта разоружила ее совершенно. Из горла вырвался жалобный всхлип.

— Все будет хорошо, — сказала Сафрит, похлопав ее по колену. — Вот увидишь.

— Спасибо, — прошептала Колючка, яростно вытирая слезы.

И принялась запихивать холодную похлебку в рот, жадно облизывая пальцы.

Ей показалось, как сверкнули во тьме глаза Бранда, и он отпихнул в сторону Одду — тот мяукнул, как котенок, в беспокойном сне, а потом откатился в сторону. К тому времени Колючка была бы счастлива уснуть даже среди трупов, поэтому она обвалилась на землю, все еще сохранявшую тепло Брандова тела, как была, в сапогах.

И она уже почти уснула, когда Скифр подошла и ласково подоткнула под нее одеяло.

Гнев Божий

Дальше потянулась нескончаемая череда одинаковых дней: весло в руках, скрип обшивки, вода плещется о борта «Южного Ветра», зубы стиснуты, налегаем на весло, Ральф, прищурившись, смотрит на реку, они идут вверх по течению, отец Ярви стоит, заложив руки за спину, покалеченная рука стиснута в здоровой, Колл донимает всех вопросами, Сафрит ругается, у костра травят байки, на покрытых шрамами лицах играют отблески огня, Скифр бормочет, отдавая приказы, звон, ворчание и стук — Колючка тренируется, а он, Бранд, медленно засыпает.

Не сказать, чтоб он стал лучше к ней относиться, нет. Но его восхищало, как она держится. Что дерется, несмотря на то что шансов победить нет, что встает всякий раз после того, как ее укладывают на землю. Это и есть мужество. Вот бы ему такое.

Время от времени они приставали у деревенек, в которых люди жили сами по себе, ни под чьей рукой. Крытые дерном хижины рыбаков в излучинах реки, плетеные шалаши пастухов, ютившихся там со своей скотиной, в тени деревьев молчаливого леса — по сравнению с ними их с Рин халупа казалась натуральным дворцом. Воспоминания вызывали острую тоску по дому, и Бранд стыдился того, что совсем размяк. Отец Ярви выторговывал у местных молоко, эль и живых, мекающих коз, и говорил он на всех языках звериных и человеческих, а вот улыбок он им не выменял. Ибо улыбку — ее не купишь, а их сюда, на берега Священной, как-то не завезли.

Иногда попадались навстречу корабли, идущие на север, и на одних команда смотрела сурово и настороженно, а с других их окликали, обмениваясь осторожными приветствиями. Но всех их Ральф провожал внимательным взглядом и не отпускал глазами до тех пор, пока чужой корабль не скрывался вдали. И не выпускал при этом из руки свой черный снаряженный лук — здоровенную такую штуковину чуть ли не в рост человека величиной, сделанную из острых рогов какого-то зверя, которого Бранд никогда не видел и, признаться, не горел желанием встретить.

— А они вроде с нами по-доброму… — заметил он после того, как они разминулись с кораблем, команда которого не смотрела волком.

— Стрела, выпущенная с улыбкой, убьет тебя так же само, — отрезал Ральф, опуская свой гигантский лук на палубу рядом с рулевым веслом. — Некоторые ладьи возвращаются домой с добычей, а некоторые — пустыми, и им бы очень пригодилось разграбить, к примеру, на обратном пути груженный товаром корабль, а парочку молодых красивых ребят, что сидят на задних веслах, продать в рабство.

Колючка дернула головой в сторону Бранда:

— Они только одного молодого красивого на этом корабле найдут.

— Ты б тож ничего была, если б не хмурилась, — заметил Ральф.

Колючка в ответ нахмурилась и скривилась так, что страшно смотреть стало, — впрочем, того она и добивалась.

— Верно, это из-за служительского знака на носу — боязно им соваться, — сказал Бранд, засовывая свой топор обратно к рундуку.

Колючка фыркнула, вдвигая меч в ножны:

— Думаю, это из-за того, что мы при оружии.

— Точно, — согласился Ральф. — Даже законопослушные люди подчас забывают о своей законопослушности, оказываясь в пустошах, где закона нет. Общину уважают не во всякой земле. А вот сталь — во всякой. А хороший у тебя меч, Колючка.

— Отцовский.

И, подумав с мгновение, она передала меч кормчему.

— Видать, славный был воин.

— Избранный Щит, — сказала Колючка, раздуваясь от гордости. — Это из-за него я в воины пошла.

Ральф одобрительно оглядел клинок, за которым, судя по виду, отлично ухаживали, а потом мрачно глянул на навершие — бесформенный кусок железа, неопрятный и непонятно зачем туда приваренный.

— Это ж не родное навершие, я правильно понимаю?

Колючка отвернулась и долго смотрела на проплывающий за бортом густой лес. На скулах ходили желваки.

— У него получше было, да. Но сейчас оно висит на цепи Гром-гиль-Горма.

Брови Ральфа поползли вверх, повисло неловкое молчание. Потом он отдал меч.

— Ну а у тебя, Бранд, как? Отец тоже воевал?

Бранд отвернулся к другому берегу и долго смотрел на цаплю, которая вышагивала по мелководью.

— Ну, по морде мог дать, ага.

Ральф громко выдохнул и покашлял: понял, мол, проехали.

— Ну, за весла, ребяты!

Колючка сплюнула за борт, налегая на весло:

— Как же меня это задрало… клянусь, вернемся в Торлбю — за весло больше не сяду, хоть режьте меня.

— Один мудрый человек как-то посоветовал мне: один раз — один взмах.

Отец Ярви оказался как раз за их спинами. Сидеть на кормовом весле — дело малоприятное, а самое неприятное — это что никогда не знаешь, кто тебе через плечо заглянет.

— А вы большой знаток этого дела, как я погляжу… — пробормотала Колючка.

— Еще бы! — И Ральф наподдал ногой по ее веслу, и она аж подскочила на скамье. — Молись, чтоб тебе никогда не пришлось стать таким знатоком, как он!

— Да оставь ее в покое, — и отец Ярви улыбнулся, потирая свое иссохшее запястье. — Трудно быть Колючкой Бату. А дальше будет еще труднее.

Священная сузилась, и лес тесно обступил их с обеих сторон. Деревья стали выше и старше, и в медленно текущей воде полоскались извитые корни, а над головами тянулись кривые уродливые ветки. Так что пока Скифр гонялась за Колючкой с веслом, остальные свернули парус и убрали мачту, уложив ее между рундуками на козлы. Коллу не на что стало влезать, поэтому он принялся вырезать на ручке ножа. Бранд ожидал увидеть какие-то детские потуги на художество, но с удивлением обнаружил фигурки зверей, растений и воинов, переплетенные в сложном узоре.

— У твоего сына талант, — сказал он Сафрит, когда та притащила воду.

— И не один, — согласилась она, — но он слишком непостоянен. То одно его занимает, то другое.

— А почему ее назвали Священной? — проворчал Колл, забросив резьбу и уставившись на реку, нож он небрежно крутил между пальцев, тут же позабыв о недавнем занятии. Видать, матушка его знала, о чем говорила. — Ничего особо священного я в ней не вижу.

— Слыхал я, что на ней — особая благодать Единого Бога, — просипел Доздувой.

Одда заломил бровь, обведя рукой чащобу по обоим берегам:

— Это что, по-твоему, похоже на благодатное место?

— Эльфы знали истинные имена этих рек, — уронила Скифр, которая удобно устроилась на наваленных мешках, прямо как в собственной кровати. — Мы называем их Священная и Запретная, но эти неуклюжие человеческие имена не передают истинного значения.

Стоило упомянуть эльфов, как от общего хорошего настроения не осталось ни следа: Доздувой забормотал молитву Единому Богу, а Бранд осенил грудь святым знамением.

А вот Одда особым благочестием не отличался:

— Да ссал я на этих эльфов!

И он спрыгнул со своего рундука, спустил штаны и пустил длинную желтую струю поверх леера. Кто-то заржал, кто-то выругался: некоторых забрызгало.

Одному втемяшилось справить малую нужду — и тут же нашлись последователи. И вот уже Ральф с трудом удерживал корабль на стремнине, потому что команда выстроилась по бортам, выставив на всеобщее обозрение волосатые задницы. Колючка втянула весло — то есть кинула его Бранду на колени — и спустила штаны, открывая длинное, белое, мускулистое бедро. Смотреть было незачем, а не смотреть — невозможно, и в конце концов Бранд изо всех сил скосил глаза. Колючка скользнула вверх и вывесила задницу с борта корабля.

— Поистине, удивительное зрелище! — воскликнул Одда, когда сел обратно.

— Как я ссу, что ли?

— Да нет, что ты сидя! Я, честно говоря, думал, что у тебя точно член между ног.

Кое-кто на скамьях засмеялся.

— Я то же самое думала о тебе, Одда.

Колючка подтянула штаны и застегнула пояс.

— Глянь-ка, мы оба разочарованы.

Вот тут все заржали так заржали. Колл восторженно заулюлюкал, Ральф одобрительно заколотил по кормовой голубке, а Одда хохотал громче всех, закидывая назад голову и показывая подпиленные острые зубищи. Сафрит одобрительно похлопала Колючку по плечу. А та, довольно улыбаясь, шлепнулась обратно на рундук. Тут Бранд подумал: а что, Ральф-то прав. Когда улыбается, она очень даже ничего…

Тут с реки налетел шквал, и Одда с теми, кто сидел рядом, вымокли до нитки. Небо темнело, Та, что Поет Ветер, наслала на корабль холодную песню, и та завихрилась вокруг «Южного Ветра», перебирая рябью спокойную поверхность Священной, бросая волосы на лицо. В воздух поднялась туча мелких белых птиц — тысячи их хлопали крыльями, метались и кувыркались в набухшем фиолетовом небе.

Скифр сунула руку под лоскутный плащ и долго перебирала руны, и амулеты, и прочие талисманы, висевшие у нее на шее.

— Плохое предзнаменование.

— Буря надвигается, — пробормотал Ральф.

— Я видала, как из такой тучи валится град величиной с женскую голову.

— Причаливаем? — спросил отец Ярви.

— Вытаскиваем корабль на берег, переворачиваем и прячемся под него.

Скифр не отрывала глаз от туч, подобно воину, пристально следившему за передовым отрядом врага.

— И побыстрее.

Они вытащили «Южный Ветер» на ближайшую галечную отмель. Бранд морщился — холодный ветер крепчал, капли дождя расплющивало на лице.

Сначала они стащили вниз мачту и парус, потом припасы и рундуки, оружие и щиты. Бранд помог Ральфу снять носовые фигуры — они аккуратно работали колотушкой и клиньями. Потом бережно завернули их в промасленную ткань. А Колл помогал Колючке закрепить весла — чтоб за них, как за ручки, приподнять корабль. Отец Ярви отпер замки на цепях, крепивших к палубе обитый железом сундук, и Доздувой с трудом — аж вены на шее взбухли — взвалил его на плечо. Ральф указал место, тут же прикатили и установили вокруг наваленного снаряжения шесть крепких бочонков, а Одда, справно орудуя лопатой, выкопал две ямы — чтобы туда, как в пазы, вошли нос и корма корабля.

— Поднимаем! — проревел Ральф, и Колючка, счастливо улыбаясь, сиганула через борт.

— Я смотрю, ты прям счастлива, а? — удивился Бранд и тут же охнул, соскользнув в ледяную воду.

— По мне, так лучше корабль, даже десять кораблей, поднять, чем тренироваться со Скифр!

Дождь полил сильнее, так что сразу стало все равно, на суше ты или в воде, все промокли, с бород и волос текла вода, одежда липла к телу, на напряженных лицах выступил пот.

— Не садись на корабль, который не можешь поднять! — гаркнул Ральф. — Взяли! Подняли! Выше! Выше!

Каждой команде отвечал хор ворчания, сопения и стонов. Каждый мужчина и каждая женщина тянули корабль изо всех сил: сухожилия натянулись, как струны, на шее Сафрит, Одда оскалился, как дикий зверь, и даже отец Ярви работал здоровой рукой.

— Переворачиваем! — заревел Ральф, когда они вытащили корабль из воды. — Но нежненько! Как девушку переворачиваем, не как кастрюлю!

— А ежели как девушку меня поцелуют? — выкрикнул Одда.

— Я тя кулаком поцелую, — выдохнула Колючка сквозь стиснутые зубы.

Стало темно, как в сумерках, и Тот, кто Разговаривает Громом, заворчал вдалеке. Они перевернули «Южный Ветер», и нос с кормою глубоко вошли в болотистую землю. И тогда они взялись за борта, и понесли его на берег, меся землю сапогами, превращая ее в скользкую грязь.

— Осторожней! — кричал отец Ярви. — Полегоньку, полегоньку! Немного в сторону, правь на меня! Так! Опускай!

Они опустили корабль на бочки, а Одда заорал и затряс ладонью — прищемил, но обошлось без дальнейших потерь и увечий. «Южный Ветер» лежал килем вверх, прочно закрепленный и неподвижный. Вымокшие, измученные и несчастные, они забрались под корпус корабля и сбились в кучку в темноте.

— Отлично поработали, — сказал Ральф, и голос его отозвался странным эхом. — По мне, так мы еще можем сбить команду из этой толпы дурней и увальней…

И он фыркнул, и смех его подхватили, и вскоре все уже хохотали, хлопали друг друга по плечам и обнимались, потому что знали: поработали и впрямь на славу, плечом к плечу, и общий труд связал их новыми узами.

— Добрый дом из него вышел, — одобрительно похлопал Доздувой по доскам корпуса над головой.

— И я благодарен за этот кров — собачья ж погода, — добавил Одда.

Дождь уже вовсю колотил по доскам, с леера, ставшего стрехой крыши, потоками лилась вода. Гром заурчал совсем рядом, и между бочонками завыл ледяной ветер. Колл прижался теснее, и Бранд положил ему руку на плечи — он так всегда Рин успокаивал, когда они были совсем маленькими и скитались без крыши над головой. Еще он почувствовал, как с другого боку костлявым плечом прижалась Колючка, вон она как дышит тяжело, и он хотел положить руку на плечи и ей, но потом передумал: а ну как и вправду кулаком по роже двинет?..

Может, ему и впрямь надо было не молчать, а сказать правду. Что это он все рассказал отцу Ярви. И что из-за этого потерял место на ладье. Может, она б тогда перестала пихаться веслом. Или хотя бы не лаялась так обидно!

Но, знают боги, он не по этому делу — трудно ему вот так вот взять и что-то сказать. И, знают боги — причем еще лучше, чем про него, что Колючке тоже трудно вот так вот просто взять и сказать что-то. Ну и потом, дело прошлое, а ворошить прошлое — ну его… ну и потом, разве это называется творить добро — вот так вот взять и объявить, что она у него в долгу?

Потому-то он и молчал, и ее плечо упиралось в его плечо, а потом он почувствовал, как она вздрогнула — что-то тяжелое ударило в корпус корабля.

— Град, — прошептала Скифр.

Стук стал громче, потом еще громче, и вот уже по доскам бабахало, как топором по щиту, и все боязливо поглядывали вверх, или прижимались к земле, или закрывали головы руками.

— Вы только гляньте на это.

И Фрор поднял и показал всем каменюку, что закатилась под корабль — здоровенный, торчащий сколами и неровностями кусок льда величиной с кулак. Там, снаружи, совсем смерклось, но Бранд видел, как огромные градины перепахивают влажную землю, подскакивают и катятся в разные стороны.

— Думаешь, боги прогневались на нас? — испугался Колл.

— Это просто замерзший дождь, — объяснил отец Ярви. — Боги ненавидят тех, кто не думает наперед, и помогают тем, у кого есть хорошие друзья, добрые мечи и здравый смысл. Так надо беспокоиться не о том, что могут сделать боги, а о том, что ты можешь сделать сам. Вот такой совет я дам тебе, Колл.

И все равно, вокруг многие стали молиться. Он бы и сам был не прочь, но у него с богами как-то все время не складывалось. Скифр, кстати, подвывала аж на трех языках, причем ни одного из них Бранд не понимал.

— Ты молишься Единому Богу или многим? — спросил он.

— Да всем понемногу. И рыбобогу банья, и древесным духам шендов, и великому восьмирукому Топалу алюков — они считают, что он сожрет мир в конце времен… А что, лишних друзей не бывает, как ты считаешь?

— Ну… да, наверное…

Доздувой выглянул из-под корабля и грустно помотал головой:

— Я стал поклоняться Единому Богу, потому что ее служители сказали: она принесет мне удачу.

— Ну и как, принесла? — спросил Колл.

— Да пока не особо, — ответил здоровяк. — Но, может, это оттого, что я проявил недостаточно рвения.

Одда сплюнул:

— Единому Богу как ни поклонишься — все не подходит, еще ниже надо.

— В этом она весьма схожа с бабушкой Вексен, — пробормотал Ярви.

— А ты кому молишься? — тихонько спросил Колючку Бранд.

Потому что ее губы шевелились, пока она держалась за что-то висевшее на шее.

Он увидел, как блеснули ее глаза, когда она к нему повернулась:

— Я не молюсь.

— А почему?

Она помолчала. Потом ответила:

— Я молилась за моего отца. Каждое утро и каждый вечер, каждому богу, имя которого я знала. Дюжине этих ублюдков. И он все равно погиб.

Она отвернулась и отодвинулась, и между ними образовалась темная пустота.

Снаружи свирепствовала буря.

Всегда готов

— Боги… — прошептал Бранд.

По обоим берегам реки вздымались эльфийские руины: нависали над водой башни, громоздились каменные кубы и плиты, блестело под белесым солнцем эльфийское стекло.

Здесь Священная разливалась настолько широко, что казалась озером, из отмелей торчали, подобные обломанным зубам, развалины, железные балки, как скрюченные пальцы, тянулись к небу. Все затянуло зеленой сетью ползучих растений, среди руин проросли молодые деревья, отовсюду лезли старые, густые кусты ежевики. Птицы молчали, даже насекомые не гудели над гладкой, как черное стекло, водой, только от весел оставалась рябь и круги, и с каждым ударом Колючка ежилась: отчего-то казалось, что за ними следят. Из каждого мертвого окна.

Всю жизнь ей говорили: держись подальше от эльфийских руин. Вот тут даже отец с матерью соглашались. Моряки ежедневно рисковали, идя слишком близко к Гетландскому берегу, — лишь бы обогнуть подальше заколдованный остров Строком, куда Община запретила высаживаться. Ибо там человека поджидают болезнь и смерть, и кое-что похуже смерти, ибо эльфы владели магией настолько сильной, что сумели расколоть Бога и уничтожить мир.

И вот они плывут, сорок человечков на деревянной скорлупке, мутят веслами воду среди эльфийских руин, величественней которых Колючка в жизни не видела.

— Боги, — снова пискнул Бранд, оглядываясь через плечо.

Впереди был мост. Если, конечно, можно назвать такую громадину мостом. Раньше он перекрывал реку одним невозможным, головокружительным в своей длине пролетом — тонкая лента его висела между двумя величественными башнями, рядом с которыми высоченный шпиль цитадели Торлбю казался игрушечным. Но мост обрушился столетия назад, и каменные глыбы величиной с дом повисли на перепутанных металлических тросах. Одна из них тихонько покачивалась и все поскрипывала, поскрипывала, пока они проплывали под ней…

Ральф вцепился в кормовое весло и таращился, раскрыв рот, на нависшую над ним громадину башни. Даже пригнулся немного, словно бы боялся, что она обвалится и погребет под собой крохотный корабль с муравьишками-людьми на борту.

— Да уж, если надо вспомнить, какой ты на самом деле маленький, это то самое место… — пробормотал кормчий.

— Это же город, целый город, — прошептала Колючка.

— Эльфийский город Смолод.

Скифр расположилась на корме, рядом с рулевым веслом. Старуха тщательно рассматривала ногти, словно бы эльфийские развалины, подавляющие размером разум и сердце, не заслуживали ее внимания.

— Во времена до Разрушения Божьего тысячи эльфов жили здесь. Тысячи тысяч. И здесь горело множество огней, зажженных их магией, и воздух полнился пением их машин и дымом из огромных печей и кузниц.

Она горько вздохнула.

— Все погибло. Все кануло в прошлое. И так случается со всем — великим и малым. Смерть — вот единственное, что ждет нас всех без изъятия…

Над водой виднелся погнутый металлический лист на ржавых стойках. Он был весь расписан — какими-то стрелками, словами, выведенными крупными эльфийскими буквами. Краска облупилась, но все равно это выглядело как предупреждение об опасности, хотя какой, Колючка сказать не могла.

Ральф бросил за борт щепку, проследил, как она уплывает: прикидывал, с какой скоростью они идут. Потом сдержанно кивнул. В этот раз ему даже не понадобилось подбадривать — в смысле, материть — команду, все и так гребли резво. Казалось, корабль ожил и заговорил: команда шепотом молилась, ругалась и хваталась за талисманы, и все это на дюжине языков. А вот Скифр, обычно накоротке со всеми богами, не терявшаяся ни в какой ситуации, на этот раз решила оставить небеса в покое и молчала.

— Оставьте ваши молитвы на потом, — заметила она. — Здесь безопасно.

— Безопасно? — охнул Доздувой, хватаясь за священный знак у себя на груди.

И отпустил весло, которое тут же треснулось о весло соседа.

— Я эльфийские руины вдоль и поперек облазила. За это хорошо платили.

— Некоторые сказали бы, что ты еретичка, — заметил отец Ярви, поглядывая исподлобья.

Скифр улыбнулась:

— Ересь и прогресс очень схожи. У нас на юге нет служителей, никто не лезет в такие дела. А богачи охотно раскошеливаются, если привезти им пару эльфийских реликвий. У Императрицы Теофоры, кстати, их приличная коллекция. Но из руин на юге уже все растаскали, подчистую. А вот развалины на берегах моря Осколков — вот тут есть что поискать. Они стоят нетронутые, некоторые — со времен Разрушения Божьего. А уж что там можно отыскать…

И она поглядела на окованный железом сундук, намертво прикованный цепями к мачте. Колючка тут же припомнила шкатулку и то, как та светилась. Наверняка в сундуке что-то, извлеченное из запретных подземелий вот такого мертвого города… И в той штуке заключена магия, страшная, способная уничтожить мир… Колючку аж передернуло от этой мысли.

А Скифр улыбнулась еще шире:

— Если хорошо подготовиться, в эльфийских городах менее опасно, чем в человеческих.

— Говорят, что ты ведьма.

И Колл сдул стружку с дощечки, на которой что-то вырезал, и поднял взгляд.

— Да что ты?

И Скифр так широко распахнула глаза, что вокруг радужки белки показались.

— Знаешь, когда люди «говорят», очень трудно различить правду и ложь, так тесно они сплетаются…

— Ты ж сама говорила, что умеешь колдовать.

— Говорила. И да — я могу причинить много вреда — и гораздо меньше пользы. Вот такое оно, колдовство.

— А можешь что-нибудь показать, а?

Скифр презрительно фыркнула:

— Ты молод и безрассуден и не знаешь, о чем просишь, мой мальчик.

Они шли в тени высоченной стены, основание которой уходило в реку, а обрушенная верхняя часть топорщилась спутанными металлическими прутьями. Вверх уходили ряды окон, похожих на пустые глазницы.

— Те, кто возвел этот город, обратились в прах и ничто. Когда сильно рискуешь, платишь страшную цену. Всегда приходится платить, всегда. Имена скольких богов тебе известны?

— Да всех! — гордо ответил Колл.

— Тогда молись всем им сразу, чтобы никогда не увидеть колдовства.

И Скифр мрачно посмотрела на Колючку:

— Сапоги сними.

Та заморгала:

— С чего бы это?

— Ты долго гребла, заслужила отдых.

Колючка поглядела на Бранда, тот лишь пожал плечами. Они втащили весла внутрь, и Колючка стащила с себя сапоги. Скифр сбросила плащ, свернула его и повесила на рулевое весло. Затем вытащила свой меч. Колючка никогда не видела его обнаженным — а он оказался длинным и тонким, с изящным изгибом, и Матерь Солнце сверкала на его смертоносном лезвии.

— Готова ли ты, моя голубка?

И тут стало понятно, что с этим заслуженным отдыхом что-то не так.

— К чему готова? — тоненько пискнула Колючка.

— Воин всегда готов. Или он погибает.

Видимо, инстинкт подсказал Колючке вскинуть весло — клинок меча Скифр врезался в него ровно между ладонями.

— Ты рехнулась! — визгнула она, пятясь.

— Ты не первая мне это говоришь.

Скифр сделала выпад влево, выпад вправо, Колючке пришлось перепрыгнуть через лежавшую на козлах мачту.

— Я сочту это за комплимент.

И Скифр оскалилась в улыбке и принялась полосовать мечом воздух; гребцы испуганно пригибались.

— Все, что тебе говорят, считай за комплимент, тогда тебя невозможно оскорбить!

Она прыгнула снова, Колючке пришлось нырнуть под мачту, дыхание рвалось из груди, над головой свистнуло, удар, свистнуло, удар — Скифр пару раз рубанула мачту.

— У меня ж там резьба! — заорал Колл.

— А ты вокруг зарубок режь! — гаркнула в ответ Скифр.

Колючка запнулась за цепи, которыми к мачте был прикован сундук, и рухнула к Одде на колени. Тут же выдрала из скобы его щит, держа двумя руками, приняла удар, но Скифр выдрала щит и пинком опрокинула ее на спину.

Колючка нащупала бухту каната и швырнула ее в лицо старухе, дернулась было за мечом Фрора, но тот шлепнул ее по руке:

— Свой бери!

— Он в рундуке у меня! — пискнула она, перекатившись под веслом Доздувоя.

Спряталась ему за спину и осторожно выглянула из-за плеча.

— Спаси боже! — ахнула она, когда Скифр ткнула клинком в волоске от ребер Доздувоя — с одного боку, потом с другого, оставив дырку ему в рубашке. Колючка в отчаянии увернулась раз, другой, но бежать было уже почти что и некуда: резная ограда кормы и отец Ярви, с благосклонной улыбкой наблюдавший за представлением, были уже рукой подать.

— Прекрати! — заорала Колючка, выставив вперед дрожащую руку. — Пожалуйста! Дай мне шанс!

— А что, берсерки Нижних земель прекращают драться, если их просят враги? Остановится ли Яркий Йиллинг, если ты скажешь «пожалуйста»? И много ли шансов дает противникам Гром-гиль-Горм?

Скифр сделала еще один выпад, Колючка отпрыгнула. Пробежала мимо Ярви, замерла на мгновение, раскачиваясь на верхней планке, а потом, в полном отчаянии, сиганула на переднее весло. Оно прогнулось под ее тяжестью, гребец отчаянно пытался держать его ровно. Она неуверенно шагнула на следующее, босые ноги отчаянно цеплялись за скользкую древесину, руки она растопырила, пытаясь удержать равновесие. Засомневаться, задуматься значило умереть. И она прыгала, быстро-быстро, с весла на весло, вода посверкивала внизу, весла скрипели и стучали, а веселые крики команды звенели в ушах.

Она издала торжествующий вопль — как же здорово! Вот так, безрассудно, глотая ветер бежать — как здорово! Про то, как с весла на весло прыгают, рассказывали и пели в песнях, но редко кто решался на такое. Однако недолго она торжествовала. У «Южного Ветра» всего шестнадцать весел по борту, и они, увы, кончались. Вот и последнее, вот Бранд тянет к ней руку, перегнувшись через борт, рука дрожит от напряжения, она, ни на что не надеясь, цапнула, он ухватил ее за рукав…

И тут ей треснули веслом по ребрам, рукав разорвался, и она с брызгами обрушилась в реку. И вынырнула среди пузырьков и пены.

— Неплохо, неплохо! — сообщила Скифр, стоявшая у рулевого весла в обнимку с Ральфом. — А плавание — упражнение получше гребли! Мы остановимся на ночлег в нескольких милях впереди! Увидимся в лагере-ее!

Колючка в ярости ударила по воде:

— В нескольких милях?!

Злостью делу не поможешь — «Южный Ветер» быстро удалялся. Причем явно набирая ход. Бранд беспомощно таращился на нее с кормы, все еще свесив руку. Потом он пожал плечами.

Над водой разнесся голос Скифр:

— Я посторожу твои сапогииии!

Сплевывая воду и проклятия, Колючка поплыла вперед, оставляя за собой молчащие древние руины.

У кого что чешется

Бранд грохнулся наземь, деревянный меч вылетел из руки. Он, охая, перекатился несколько раз вниз по склону и упал на спину с долгим стоном. Сверху орали и смеялись, вопли команды звенели в ушах.

И вот он так лежал и смотрел в темнеющее небо, синяки болели, о чувстве собственного достоинства вообще было лучше не вспоминать, — и вдруг понял: а она ведь его за лодыжку подцепила. Но как? Он же даже заметить ничего не успел!

Колючка воткнула свой деревянный меч в комковатый дерн — они выбрали себе эту полянку для тренировок — и протянула ему руку:

— Это который уже раз? Третий? Или четвертый?

— Пятый, — простонал он. — А то ты не знаешь.

И позволил вздернуть себя на ноги. От излишней гордости он никогда не страдал — а чем ему было гордиться-то? — а уж тренировки с Колючкой угрожали извести и последние ее остатки.

— Боги, ты быстрая какая стала…

И он поморщился, выгибая спину, — она ему хорошо наподдала сапогом.

— Как змея. Только безжалостная.

Колючка заулыбалась еще шире, отерла потек крови под носом — он ее все-таки один раз за пять схваток достал. Вообще-то он это не как комплимент говорил, но она явно сочла его слова таковыми — как Скифр учила.

— Думаю, юному Бранду достаточно на сегодня! — сообщила старуха команде. — Так что же, найдется среди вас, носящих серебряные кольца героев, кто-нибудь, кто желает схватиться с моей ученицей?

Совсем недавно на такое предложение они бы ответили хохотом. У костра ведь сидели мужи, ходившие в походы ко всем берегам моря Осколков, даже самым неприветливым. Мужи, чья жизнь — это меч и вражда, а дом — щитовая стена. Мужи, пролившие столько крови, что по ней боевой корабль бы проплыл. А им предлагают сразиться с кем? С какой-то злоязыкой девкой?

А вот сейчас никто не смеялся.

Неделя за неделей они смотрели, как она тренируется — с дьявольским упорством, в любую погоду. Они видели, как она падает — и как подымается, раз за разом, и им даже стало не по себе от того, что они видят одно и то же, одно и то же. Месяц они ложились спать, слушая стук ее деревянного меча на манер колыбельной, и просыпались на рассвете от ее боевого клича — вместо петушиного. День за днем они смотрели и видели, как она прибавляет в скорости, и в искусности, и в силе. Да уж, смертоносным было ее искусство, и теперь она сражалась одновременно топором и мечом, и научилась этой пошатывающейся походке Скифр, когда никогда не знаешь, откуда ударят.

— Не рекомендую, честно, — сказал Бранд и, поморщившись, уселся у огня.

И осторожно потрогал свежую ссадину на черепе.

Колючка крутила деревянный топор между пальцами, словно какую-то зубочистку.

— Ну что, сдрейфили?

— Да проклянут тебя боги, девушка! — И Одда вскочил со своего места у огня. — Я тебе покажу, как дерутся настоящие мужчины!

И Одда показал. Он показал, как орут настоящие мужчины, когда их бьют деревянным мечом промеж ног, а затем показал лучшую на памяти Бранда попытку настоящего мужчины загрызть собственный щит, а затем он показал ей грязную задницу настоящего мужчины, когда улетел сквозь ежевичные кусты в лужу.

Там он привстал на локтях, отсморкал грязную воду и оглядел себя — с ног до головы его облепляла настоящая густая грязь.

— Ну что, кто еще хочет мне что-то показать?

— Я хочу.

Доздувой медленно наклонился за выпавшим из руки Одды мечом и распрямился — в полный немалый рост. И выпятил широкую грудь. Деревянный меч выглядел сущей щепкой в его кулачище.

Колючка хмуро оглядела его и выпятила челюсть:

— Высокое дерево громче падает.

Она, конечно, заноза в заднице и все такое, но Бранд непроизвольно улыбнулся: надо же, даже когда все против нее, не отступает!

— Это дерево даст тебе сдачи! — И Доздувой встал в боевую стойку, широко расставив сапожищи.

Одда сел, баюкая покрытую синяками руку:

— Да уж, на заточенных клинках дело бы иначе пошло, это точно!

— Вот уж действительно! — отозвался Бранд. — Оно б пошло значительно быстрее. И ты б трупом в конце валялся.

Сафрит как раз занималась делом: стригла своего сына, блестящие ножницы споро щелкали.

— Хватит пререкаться! — резко заметила она. — Давайте, чем быстрее, тем лучше.

— Волосы надо стричь, Колл, — и Бранд положил парнишке руку на плечо. — Слушайся мать.

И он едва не добавил: «Повезло тебе, она у тебя есть», но вовремя сдержался. Про кое-какие вещи лучше молчать.

Сафрит погрозилась ножницами Бранду:

— Я бы тебе бороду подровняла, кстати!

— А от меня держи свои ножницы подальше! — сказал Фрор, щупая одну из своих кос — с той стороны, где у него шрам был.

— Воины! — насмешливо фыркнула Сафрит. — Да вы тщеславнее девиц! Вот эти рожи мир пусть и дальше не видит, но ты-то у нас красавец, негоже такому зарастать бородищей!

Бранд провел пальцами по отросшей бородке.

— Да уж, за несколько недель она погустела… И если честно, чешется она…

Все восторженно заорали: Доздувой высоко вскинул меч, а Колючка поднырнула у него промеж ног, развернулась и крепко наподдала по заднице. Гигант пошатнулся и чуть не упал.

Ральф почесал искусанную комарами шею:

— Да у всех чешется, у кого что, правда…

— Эт точно! В таком путешествии без лишних пассажиров не обходится! — и Одда отчаянно поскреб между ног. — Но они ж тоже просто на юг едут, прям как мы!

— Так они ж боятся войны с Верховным королем вшей, — заметила Сафрит, — и ищут союза с мошками!

И прихлопнула комара на шее.

Ее сын пересыпал в руках соломенные обрезки своих волос — они, кстати, по-прежнему выглядели растрепанными:

— А что, там действительно можно найти союзников?

— Князь Калейвский может созвать под свои знамена столько всадников, что пыль от копыт их коней закрывает солнце, — ответил Одда.

Фрор кивнул:

— А я слыхал, что у Императрицы Юга столько кораблей, что она может навести из них понтонный мост через море.

— Дело ведь не в конях и не в кораблях, — сказал Бранд, осторожно растирая мозоли на ладонях. — Дело в том, что вверх по Священной идут торговые корабли. Туда везут рабов и меха, обратно — серебро и шелк. А войны выигрывают серебром, не только сталью.

И тут он понял, что все взгляды устремлены на него, и умолк, смутившись.

— Так мне Гейден говорила… ну, в кузнице…

Сафрит улыбалась, играя гирьками, висевшими у нее на шее:

— Тихий-тихий, а как скажет чего…

— Да уж, в тихом омуте черти водятся, — заметил Ярви, и пристальный взгляд бледных глаз остановился на Бранде. — Богатство — вот сила. А корень ревности Верховного короля — в богатстве королевы Лайтлин. Он может закрыть море Осколков для наших кораблей. Запретить гетландским купцам торговать на его берегах. А с помощью князя Калейвского и Императрицы Юга — закрыть от нас и Священную. Он в силах удушить нас, не обнажая меча. А если князь и Императрица станут нашими союзниками, поток серебра не иссякнет.

— Богатство — вот сила, — пробормотал Колл про себя, словно бы прислушиваясь к словам — правда это или нет?

Затем поглядел на Фрора:

— А как ты заработал этот шрам?

— Я задавал слишком много вопросов, — улыбнулся в огонь ванстерец.

Сафрит наклонилась к Бранду, осторожно прихватила его бородку и защелкала ножницами. Странное это было чувство — ну, что кто-то сидит к тебе так близко и очень внимательно на тебя смотрит, трогает лицо мягкими пальцами… Он всегда говорил Рин, что помнит мать, но это были всего лишь рассказы, которые он повторял раз за разом, и со временем всякая память из них истерлась, и остались только слова. Это Рин стригла ему волосы, и он дотронулся до кинжала, который она выковала для него, и его вдруг охватила тоска по дому. По хибаре, на которую они с таким трудом заработали, по отблескам огня на лице сестры, и он вдруг сильно забеспокоился — как она там?! И даже вздрогнул от этой мысли, как от укуса.

Сафрит отдернула руку:

— Я тебя порезала?

— Нет, — выдавил из себя Бранд. — Просто по дому соскучился.

— Небось ждут там тебя, а?

— Только семья.

— Да ладно тебе, я ж говорю — ты красивый парень!

В это время Доздувой положил конец Колючкиным прыжкам и уверткам и прихватил ее за торчащую во все стороны шевелюру. А потом и за пояс — другой рукой. А потом поднял, как сноп, и с размаха кинул в канаву.

— А кому-то не везет в любви, — вздохнул Ральф.

Скифр как раз объявила, что схватка окончена, и пошла к канаве, посмотреть, что там да как.

— Я слишком надолго отлучился с фермы, вернулся — а жена снова вышла замуж.

— Может, это тебе не везет в любви, — заметила Сафрит, отбросив пучок Брандовых волос в огонь, — а ей как раз повезло!

— Не везет в любви — это когда ты дал клятву никогда никого не любить, — и отец Ярви горько вздохнул. — И чем старше я становлюсь, тем меньше мне кажется, что нежная забота праматери Вексен стоила этой жертвы…

— У меня была жена, — сообщил Доздувой, опустившись рядом с ними у огня.

И тут же заерзал — отбитые ягодицы давали о себе знать.

— Но она умерла.

— А при чем тут невезение? Ты ж ее просто раздавил! — заметил Одда.

— Ничего смешного, — мрачно отозвался гигант, хотя, судя по хихиканьям и смешкам, команда так не считала.

— Не, женитьба — это не для меня, — заявил Одда. — Не верю я в это дело.

— Думаю, женщины тебе доверием тоже не отвечают, — покивала Сафрит. — Хотя мне и жаль твою руку: бедняжка уже сколько лет твоя единственная любовница!

Одда довольно оскалился, отблески пламени заиграли на заточенных зубах.

— А ты не жалей — рука у меня опытная, и к тому же всегда наготове!

— И, в отличие от остальных, ее не пугает твое зловонное дыхание!

И Сафрит обмела Брандову подровненную бородку от лишних волосков.

— Вот и готово.

— Могу я взять твои ножницы? — поинтересовалась Скифр.

Сафрит скептически оглядела седую щетинку на ее голове:

— А тебе есть чего стричь-то?

— Я не для себя беру.

И старуха кивнула на Колючку, которая как раз выползла из канавы и хромала в их сторону, кривясь и ощупывая ушибленную голову. Растрепанные волосы торчали во все стороны под немыслимыми углами.

— Полагаю, нам нужно постричь еще одну овечку. Доздувой показал, что эта копна — уязвимое место.

— Нет.

Колючка бросила наземь свое побитое деревянное оружие и заправила пару прядок за ухо: странное дело, обычно ей было все равно, как она выглядит.

Брови Скифр поползли вверх:

— У тебя множество недостатков, но среди них я не замечала тщеславия!

— Я дала обещание матери, — сказала Колючка, подхватив лепешку и запихивая в рот сразу половину.

Пальцы у нее были грязные, но кому какое дело. Кстати, Колючка могла не одолеть троих парней в схватке, а вот обожрать — легко. В этом Бранд не сомневался.

— Я и подумать не могла, что ты во всем слушаешься матушку, — заметила Скифр.

— А я и не слушаюсь. И вообще она заноза в заднице, матушка моя. Всегда меня донимала: делай то, а не это, потому что так положено, а так не положено. А мне почему-то всегда хотелось делать так, как не положено.

Колючка рвала лепешку зубами, как волк оленя, жуя и разговаривая одновременно. Крошки летели во все стороны.

— Вечно она нудела: а что люди подумают, что мне за то и за се будет, вдруг обидят, и как ей будет за все это стыдно. Ешь так, говори вот эдак, улыбайся так, ссы вот как…

И пока она говорила, Бранд думал о своей сестре. Как она там? За ней же некому присмотреть… И тут он вдруг разозлился.

— Боги, — прорычал он. — Ты хоть одно благословение можешь не считать проклятием?

Колючка обернулась к нему с полным ртом. И, нахмурившись, спросила:

— Это что значит?

И он выпалил — очень уж она его рассердила:

— У тебя есть мать, которая о тебе заботится! И дом, в котором тебя ждут, где тебе будут рады и где ты будешь в безопасности! А ты еще жалуешься!

Тут повисло очень неловкое молчание. Отец Ярви прищурился, а Колл, наоборот, вытаращился, а у Фрора брови вовсе уползли на лоб от удивления. Колючка медленно прожевала и проглотила кусок. Вид у нее был такой, словно ей пощечину дали, — видать, она тоже не ожидала ничего такого. Впрочем, нет, скорее удивленный, ее же Скифр ежедневно лупцевала по щекам.

— Черт, я людей ненавижу просто, — пробормотала она, выхватив из рук Сафрит еще одну лепешку.

Конечно, нехорошо и неправильно было так говорить, но тут Бранд не сдержался:

— Не волнуйся, — и натянул на плечо одеяло, поворачиваясь к ней спиной. — Они тебе точно тем же отвечают.

Да пошли они

Колючка учуяла запах готовящейся на костре еды, ноздри ее зашевелились, и она заморгала спросонья. И тут же почувствовала: что-то не так. Обычно она пробуждалась от нежного пинка Скифр по ребрам.

А может, старая ведьма сегодня просто сжалилась над ней?..

Ей снилось, что голову с одной стороны лижет собака. Выпутываясь из одеял, она пыталась отделаться от неприятного воспоминания. Может, во снах и впрямь с нами говорят боги, но разрази ее гром, если она понимала, к чему снится собака.

Над ручьем сидел Колл и, ворча, намывал котелки.

— Доброе утро, — сказала она, зверски потягиваясь.

Спину и руки ломило, ну так и что! В первые дни она вообще разогнуться по утрам не могла — а как же, весь день гребешь, а вечером тренируешься. А тело закалилось, мышцы затвердели, и стала она как хлыст и как ветка — твердая и гибкая.

Колл поднял взгляд, и глаза его широко распахнулись:

— Эээ…

— Знаю. Скифр дала мне выспаться.

И Колючка широко улыбнулась, глядя на реку. Священная — а что, и впрямь подходящее имя. Время шло, и Матерь Солнце сияла ярко и пригревала, в лесу перекликались птицы, над водой лениво жужжали насекомые. Над рекой нависали тяжелые от белых цветов ветви деревьев, и Колючка с наслаждением вдохнула напоенный ароматами воздух — а потом счастливо выдохнула:

— Сдается мне, это начало чудесного дня.

И она потрепала Колла по голове, развернулась и чуть не врезалась в Бранда.

Тот вытаращился на нее со своим всегдашним беспомощным выражением на лице:

— Колючка, у тебя…

— Да чтоб ты сдох.

Она полночи пролежала, придумывая, что б такого обидного ему сказать, и вот пришел долгожданный миг, а на ум пришло только это. Она отпихнула его плечом и пошла к костру, вокруг которого собралась команда.

— Ешьте-ешьте, — наставлял всех Ральф. — Может статься, уже сегодня выйдем к волокам. Вам вся сила понадобится, шутка ли, корабль… эээ…

И тут он осекся, вытаращившись на Колючку, которая подошла, ухватила миску и осмотрела ее.

— Ну ты говори, говори, — заметила она.

Они все развернулись и смотрели на нее, и Колючка начала нервничать.

Тут Одда фыркнул, едва не подавившись едой:

— Она подобна щетке, чья щетина наполовину выщипана!

— Агнцу, наполовину остриженному! — добавил Доздувой.

— Иве, чьи ветви наполовину обломаны, — пробормотал Фрор.

— Хорошо сказал, — поддержал Одда. — Поэтично! Ты б почаще рот раскрывал.

— А ты пореже, но штука в том, что я сказал чистую правду.

И тут с реки налетел ветерок, и Колючка почувствовала, что одна половина головы почему-то мерзнет. И она покосилась вниз и увидела, что все плечо засыпано волосами. И она поднесла руку к голове — с опаской. Справа все было как обычно — неумело, кое-как заплетенная косичка. А вот слева… слева торчали отдельные клочки, а так — только щетина прощупывалась. Без волос череп казался странно бугристым, и пальцы ее задрожали.

— Ты спишь на правом боку, — через плечо наклонилась Скифр и ловко подцепила большим и указательным пальцами кусок мяса из котелка. — Я изо всех сил старалась тебя не разбудить. У тебя такое трогательное лицо во сне — прямо как у младенца.

Колючка смерила ее взглядом:

— Ты же сказала, что не заставишь меня остричься!

— А я не заставляю!

И старуха улыбнулась: мол, смотри, какая добрая, разве нет?

Выходит, старая ведьма вовсе не сжалилась над ней. Начало прекрасного дня, говорите… Колючку трясло, она не знала, что делать. Заорать? Расплакаться? Укусить Скифр прямо в рожу? В конце концов из горла ее вырвалось нечленораздельное бульканье, и она, широко шагая, ушла к реке. В ушах все еще звенел хохот команды. Колючка сжимала зубы и шагала, шагала, обхватив руками полуобкорнанную голову.

У матушки было зеркальце в серебряной оправе — она им дорожила как зеницей ока. Колючка часто поддразнивала ее: мол, ты над ним так трясешься, потому что слишком себя любишь, но прекрасно знала истинную причину: это был подарок от отца. Тот привез зеркальце давным-давно, когда ездил в Первогород. Колючка терпеть не могла смотреться в него. Лицо слишком длинное, щеки впалые, нос слишком острый, глаза слишком злые. А сейчас она бы с удовольствием сменяла на то отражение нынешний глядящий из воды ужас.

Она припомнила, как мать, тихонько напевая, расчесывала ей волосы, и как, глядя на них, улыбался отец. Она припомнила смех и теплоту обнимающих ее рук. Свою семью. Свой дом. Она схватилась за мешочек под рубахой и подумала, как жалко выглядит, таская с собой кости отцовских пальцев. Но это все, что у нее осталось. И она смотрела на отражение, на свою изуродованную голову и качала головой. Рядом появилось еще одно — высокое, стройное и бесцветное.

— Зачем ты привез меня сюда? — спросила она, сердито разбивая оба отражения ладонью.

— Чтобы наши враги сделались союзниками, — ответил отец Ярви. — Чтобы привести помощь Гетланду.

— Если ты не заметил, у меня не очень хорошо получается заводить друзей!

— У всех свои недостатки.

— Но я-то зачем тебе понадобилась? Зачем ты нанял Скифр учить меня?

Служитель опустился на корточки рядом с ней:

— Ты доверяешь мне, Колючка?

— Да. Ты спас мне жизнь.

Колючка поглядела в его бледные голубые глаза и вдруг подумала: а стоит ли доверять такому хитрому и коварному человеку?

— И я дала тебе клятву. Разве у меня есть выбор?

— Нет. Поэтому — верь мне.

И он оглядел уродливо обкорнанные волосы.

— Может, это и выглядит непривычно, но я считаю, что тебе идет. С короткой стрижкой ты выглядишь… по-особому. Свирепо так. Не как все.

Она фыркнула:

— Это точно.

— Ну так и что? Я-то, честно говоря, думал, что тебе нравится быть не как все. Что ты от насмешек только расцветаешь — как цветок на навозе!

— Это только так кажется, — пробормотала она. — Держать хорошую мину при плохой игре очень трудно.

— Можешь поверить — я в курсе.

И они долго так сидели над водой и молчали.

— Поможешь мне обрить вторую половину?

— А не хочешь оставить ее так?

— Вот так? А зачем? Что люди скажут?

Ярви оглянулся на команду:

— Они? Да пошли они.

— Да пошли они… — пробормотала Колючка.

А и впрямь… И она зачерпнула воды и пригладила волосы на неостриженной половине. А что? Не такая уж и плохая идея… Оставить все как есть. И ходить вот так — наполовину обритой. Свирепой такой. Чтоб все смотрели и обмирали.

— Да пошли они!

И она коротко рассмеялась.

— Ты не единственная в команде, кто странно выглядит. И потом, — тут Ярви высохшей рукой смахнул ей с плеча отстриженное, — волосы — они отрастают.

* * *

Целый день они с трудом выгребали против течения — Священная становилась все у́же, а берега ее — все обрывистей. Ральф хмурился, осторожно ведя корабль мимо камней, окаймленных белой пеной. В тот вечер, когда над заросшими лесом холмами небо окрасилось закатным красным, они добрались до верхних волоков.

На берегу стояла весьма странная на вид деревня. Разрослась она благодаря торговле с прибывающими кораблями, и в ней все дома были разные — ни одного одинакового: кто-то построился из дерева, кто-то из камня, а кто-то сложил из дерна землянку, похожую на курган древнего героя. Здесь осели люди с берегов моря Осколков, которые плыли на юг, и люди из Калейва и Империи, которые путешествовали на север, и люди из лесных племен и даже из коневодов, которые ехали по своим делам на восток или на запад. Семена, которые ветер принес со всего мира. Семена, которые благодаря странной удаче решили прорасти именно здесь.

Здешний люд одевался кто во что горазд и обычаев придерживался разных, но знатно поднаторел в одном: как выбивать деньги из путешественников. Однако в жилах отца Ярви не зря текла кровь Золотой Королевы — он тоже внакладе не остался. С каждым он торговался на его собственном наречии, очаровывал барышников улыбками или приводил в замешательство каменным безразличием, и всегда добивался своего: они так и увивались вокруг служителя, предлагая товар по самым низким ценам. А когда он в конце концов сторговал у старостихи селения восемь здоровенных бородатых буйволов, она долго не могла проморгаться и все таращилась на несколько жалких монеток в своей ладони.

— Отца Ярви вокруг пальца не обведешь! — сурово заметил Бранд, когда они завороженно наблюдали за переговорами — волшебство, да и только.

— Хитрее человека я в жизни не встречал, — покивал Ральф.

Вдоль берега здесь тянулось натуральное кладбище кораблей: остатки бревен-ходов и катков, сломанные мачты и весла, даже изогнутый старый киль с обломками шпангоутов — ни дать ни взять скелет корабля, который спустили с холмов в сильно побитом виде и решили разобрать на запасные части. Команда тут же вооружилась топорами и стамесками, и к моменту, как Отец Месяц показался на небе, «Южный Ветер» уже стоял килем на двух хороших бревнах-ходах, а весь груз перетаскали в два нанятых в деревне фургона.

— Тренироваться будем? — спросила Колючка, наблюдая, как команда по своему обыкновению рассаживается у огня и заводит разговоры о том о сем.

Колл как раз начал пересказывать одну из самых неприличных баек Одды, все покатывались с хохоту.

Скифр поглядела на нее, глаз блеснул в свете костра.

— Уже поздно, и завтра тяжелый день. Ты что, действительно хочешь тренироваться?

Колючка отпихнула носком сапога валявшуюся на земле стружку:

— Ну хотя б чуть-чуть…

— Из тебя получится отличный убийца, детка. Берись за оружие.

Ральф, конечно, пинками разбудил всех на рассвете. Все потягивались и ворчали, изо рта шел пар — холодно.

— Подъем, говнюки! Впереди — самый тяжкий день вашей никчемной жизни! Подъем!

Вообще-то у них все дни были тяжелые, прямо начиная с отплытия из Торлбю, однако кормчий не соврал. Волочь корабль через холмы — тяжело. Прямо очень тяжело. Потому что это корабль, и ты его, эту дуру здоровенную, волочешь. На себе.

Они со стоном тянули за канаты, рыча от натуги, налегали грудью на торчавшие весла, плечом толкали корпус, когда ходы застревали или цеплялись за корягу, хватались друг за друга, задыхаясь, истекая по́том, единой вонючей кучей. Упряжка из четырех быков тащила корабль, однако вскоре на всех уже живого места не осталось: синяки от падений, кровавые ссадины от канатов, ветки хлестали, щепки отлетали и тоже ранили…

Сафрит пошла вперед — очистить путь от нападавших веток. Колл то и дело нырял под киль с ведром смолы и свиного жира — смазывать, чтобы корабль скользил ловчее. Отец Ярви понукал возчиков на их собственном языке, а те, правда, не тыкали в быков стрекалом, а только тихонько выговаривали им что-то.

А дорога шла вверх, всегда вверх. Да и какая то была дорога — так, слабый след в траве среди камней и корневищ. Часть команды вооружилась и отправилась дозором в лес, чтоб бандиты врасплох не застали. Разбойники часто поджидали в засаде корабли, чтоб разграбить товар, а людей продать в рабство.

— Продать команду корабля — намного выгодней, чем продавать товар команде, это как пить дать.

И Одда тоскливо вздохнул — видно, что по опыту знал, что к чему.

— Или чем тащить корабль через лес, — прорычал Доздувой.

— Береги силы, скоро подымать его будем, — процедил Ральф сквозь стиснутые от натуги зубы.

Матерь Солнце поднималась все выше и палила безжалостно. Над тяжело ступающими волами и командой зажужжали крупные мухи. С обкорнанной головы Колючки пот лил ручьями, капал с бровей, заливал нижнюю рубаху, просоленная жесткая ткань натирала соски. Многие разделись до пояса, а кое-кто и ниже. Одда и вовсе трудился в одних сапогах, выставляя на всеобщее обозрение чудовищно волосатую задницу — таких даже у зверей, небось, не бывает…

Колючке бы под ноги смотреть, но она то и дело поглядывала в сторону Бранда. Другие ворчали, спотыкались и ругались на чем свет стоит, а он молча упорно шел, глядя строго вперед. Мокрые волосы облепили стиснутые челюсти, мышцы на покрытых каплями пота спине и плечах вздувались от напряжения — но он тянул лямку без единого слова жалобы. Вот это сила. Сила, подобная той, что была у отца. Спокойная, уверенная мощь, как у Отче Тверди. Колючка припомнила, что сказала королева Лайтлин: «Дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой — делает, что должен, без лишних слов». Колючка снова покосилась на Бранда: эх, стать бы хоть немного похожей на него…

— Да-да-да, — одобрительно промурлыкала Сафрит, поднося к потрескавшимся от жажды губам мех с водой — они пили, не выпуская из рук канаты. — Парень что надо…

Колючка тут же отвернулась и чуть не подавилась водой:

— Ты о чем это?

— Да так, ни о чем особенном, — и Сафрит насмешливо поцокала языком. — А ты чего отвернулась, хе-хе?

Однажды они даже разминулись с кораблем, который тянули в противоположном направлении мокрые от пота люди из Нижних земель: кивнули друг другу, привет, мол, но дыхание на приветствия и прочие разговоры тратить не стали. Во всяком случае, Колючка и так еле дышала: в груди словно огонь разожгли и каждая мышца болела. Даже ногти на больших пальцах ног болели!

— Я… грести… не люблю, — прорычала она, — но, сука, лучше грести, чем тащить… корабль… посуху…

Из последних сил они вытащили «Южный Ветер» на какой-то особо крутой взгорок и оказались на ровном месте. Бревна-ходы со скрипом замедлились и остановились.

— Отдых! — провозгласил отец Ярви.

В ответ раздался целый хор благодарных постанываний, все привязывали канаты к деревьям и падали, где стояли, прямо на торчащие из земли корни.

— Благодарение богам, — прошептала Колючка, ощупывая разламывающуюся от боли спину. — Под горку тащить легче. Мне так кажется…

— Подождем — увидим, — отозвался Бранд, прикрывая глаза ладонью.

Здесь-то земля шла под уклон, а дальше в дымке угадывался новый подъем. Лесистый склон за лесистым склоном — оказалось, впереди их ждал отрог повыше того, что они уже преодолели.

Колючка неверяще таращилась вдаль.

— Еще выше! Твою мать, лучше б меня камнями раздавили…

— Это никогда не поздно успеть, — заметил отец Ярви. — Радостей жизни у нас не в избытке, но уж камней мы точно сумеем набрать!

Человек, который сразился с кораблем

Проснулись все злые и усталые, как собаки, — все тело болело после вчерашних трудов, а впереди их ждал такой же тяжкий день. Даже Одда не стал шутить, когда увидел длинный лесистый склон под ногами и слабый блеск воды в туманной дали.

— По крайней мере, дорога под гору, — заметил Бранд.

Одда фыркнул, отворачиваясь:

— Ну-ну…

Бранд скоро понял, что тот имел в виду. «Южный Ветер» трудно было тащить вверх по склону. А на пути под гору корабль норовил все время укатиться вниз, и удержать его было не просто труднее — это оказалось довольно опасной работой. Поскольку волок петлял и не отличался шириною, волов пришлось выпрячь. Вместо них, по шесть с каждой стороны, впряглись люди: руки по локоть обмотали тряпками, спины — одеялами, и вперед, крест-накрест веревки накинули и помаленьку пошли вниз, удерживая корабль на канатах. «Южный Ветер» качался на ухабах и пытался съехать с волока в лес. Колл шагал впереди со своим ведром, смазывая ходы, когда те начинали дымить.

— Держи! — ревел Ральф, подымая ладонь. — Держи его!

— Попробуй удержи его, — хрипел Бранд.

Ему, конечно, выдали канат. А так всегда: если люди знают, что ты можешь таскать тяжести, они тебе всегда эти тяжести вручают. А сами отступают в сторону с виноватой улыбочкой. Вообще-то он был не новичок в работе — сколько всего на хребтине перетаскал, зарабатывая им с Рин на корку хлеба. Однако так, как сейчас, он на работе не ломался: мокрый от пота канат накручен под локтем, через плечо, вперехлест через другое — и режет тело с каждым шагом, ноги дрожат от напряжения, сапоги скользят по мягкой земле, усыпанной палой листвой и хвоей, впереди у Одды из-под ноги летит пылюка, из груди рвется кашель, сзади хрипло ругается Доздувой…

— Когда ж мы до этой сраной реки дойдем? — свирепо прорычал Одда через плечо — они ждали, пока с тропы убирали поваленное дерево.

— С меня рекой льет, можно целый корабль пустить, — и Бранд помотал головой — с мокрых волос полетели во все стороны крупные капли пота.

— Щас Сафрит воды даст, так я вам тоже цельную реку напружу, — заметил за спиной Доздувой. — Фрор, расскажи, как шрам получил, а?

— Брился, вот и обрезался! — отозвался с другой стороны корабля ванстерец, затем подождал немного и добавил: — Никогда не брейтесь топором, ребята!

Колючка шагала сзади — им пятерым поручили тащить мачту. Бранд чувствовал ее острый взгляд между лопаток — наверное, до сих пор злится за то, что он про ее матушку сказал… Ну что ж, она не виновата. Это ж не она уплыла прочь и бросила Рин одну-одинешеньку… Видно, всякий раз, когда ему, Бранду, шлея под хвост попадала, дело было в нем — на себя он злился, вот что. Надо бы извиниться перед ней. Но слова что-то не шли. Не умел он разговаривать, вот что. Днями мог сидеть, придумывать, что и как скажет, а как рот раскрывал — ерунда какая-то изнутри лезла.

Он вздохнул:

— Эх, язык мой — враг мой… Лучше мне рот вообще не раскрывать…

— Эт точно, — услышал он Колючкин голос из-за спины и уже хотел было развернуться, чтобы достойно ответить — и потом огрести за этот ответ, это уж как пить дать, как…

…веревка натянулась и дернулась, и протащила его прямо в кучу прошлогодней листвы, он закачался и едва удержался на ногах…

— Держи! — заорал Доздувой и резко потянул свой канат.

И тут лопнул узел — с резким, как хлыстом стегнули, звуком, и Доздувой с отчаянным воплем опрокинулся на спину.

Одда выдохнул: «Боги!», тут же упал вниз лицом, сшиб идущего следом, тот выпустил свой канат, веревка захлопала, извиваясь, словно змеюка.

С хлопаньем крыльев взлетела птица, «Южный Ветер» клюнул носом, кто-то с другой стороны заорал, когда веревка резанула его по плечам, развернула, раскрутила — и сбил с ног Фрора, а от неожиданного рывка все повалились наземь, как кегли.

И тут Бранд увидел — Колл. Парень лежал под килем со своим ведром и в ужасе смотрел, как вздрогнул и наклонился над ним нос корабля. И пытался на спине выползти из-под скрипящего, ползущего на него корпуса.

Времени думать и прикидывать не осталось. Может, это было благое дело. Отец Бранда всегда говорил, что думать — это не по его части.

Он, рассыпая палые листья, сиганул с тропы и быстро обвязал канатом здоровенное дерево, крепко вцепившееся бугристыми корнями в склон.

Вокруг орали, натужно скрипели доски, что-то щелкало и ломалось, но Бранду было не до этого — он упер один сапог в дерево. Другой. И со стоном вытянул — ноги, потом спину, изо всех сил натягивая обмотавшую плечи веревку, вытягиваясь в струнку, прямо как торчащая из ствола ветка.

Ох, если б он тоже был из дерева… Натянутый до предела канат звенел, как струна арфы, глаза лезли из орбит, веревка скребла по коре дерева, обдирала ладони, резала мышцы. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. И крепче вцепился обмотанными тряпкой руками в канат. Держать. Держать и не отпускать, мертвой хваткой, как Смерть держит умирающих.

Непосильная ноша. Слишком тяжело. Но раз уж взвалил ее на себя, какой прок жаловаться?

В ушах зазвенело сильней — «Южный Ветер» сползал, сползал, и держать стало еще тяжелее, и он тихо, протяжно застонал, но не сдавался: если уступить и ослабить колени, спину, руки, его согнет пополам.

Тут он открыл глаза — на мгновение. Сквозь листву сеялся солнечный свет. Кровь на дрожащих от напряжения запястьях. Дымится обмотанная вкруг ствола веревка. Где-то далеко звучат голоса, гуляет эхо. Он зашипел — веревка дернулась и зазвенела, немного съехала — впиваясь в тело, как пила.

Держаться. Не отпускать. Он не подведет команду. Кости затрещали, канат врезался в плечи, руки, запястья, он же ж на части его порвет, дыхание с сипением вырывалось из груди, он фыркал, как ломовая лошадь с натуги…

Держаться. Не отпускать. Он не подведет свою семью. Все тело дрожало, мышцы полыхали огнем боли.

Мир исчез — есть только он и этот канат. Только усилие, и боль, и тьма.

И тут он услышал тихий голос Рин над ухом:

— Отпусти.

Он помотал головой, вытягиваясь до предела, поскуливая…

— Бранд, отпускай!

По дереву гулко ударил топор — и он упал, и падал, падал, а мир вокруг крутился и крутился. Его подхватили сильные руки, опустили на землю. Сил не было, ноги-руки болтались, как тряпочные.

Над ним стояла Колючка, а за ее спиной сияла Матерь Солнце, золотя щетинку со стриженой стороны ее головы.

— А где Рин? — прошептал он.

Вместо шепота вышло сипение.

— Отпускай.

— Ох.

Оказывается, он так и не разжал кулаки. Понадобилось серьезное усилие, чтобы разжать дрожащие пальцы, и Колючка тут же принялась разматывать канат — тот был влажным от крови.

Она вздрогнула и резко крикнула:

— Отец Ярви!

— Прости, — просипел он.

— Что?

— Я… не надо было мне так говорить… о твоей матушке…

— Заткнись, Бранд.

Тут она замолчала, а вдали вдруг заговорили, а птица высоко на ветке пронзительно засвиристела.

— А самое главное, мне кажется, что это все правда.

— В смысле?

— Не злись, пожалуйста. Это больше не повторится.

Вокруг собирались люди, над ним нависали размытые тени.

— Вы такое когда-нить видели?

— Да он его один держал, один!

— Про такое токо в песнях поют, вот же ж…

— Ага, уже стихи сочиняю, — донесся голос Одды.

— Ты спас мне жизнь, — тихо сказал Колл, и глаза у него были как плошки, и вся щека в смоле.

Сафрит поднесла к губам Бранда мех с водой:

— Его б корабль раздавил…

— И сам бы разбился, — сказал Ральф. — И плакала б тогда наша помощь Гетланду…

— Нам бы самим тогда помощь понадобилась, эт точно…

Даже глотать получалось с трудом:

— Я… каждый б то ж самое сделал…

— Смотрю на тебя и вспоминаю старого друга, — сказал отец Ярви. — Сильная рука. И большое сердце.

— Один взмах — один удар, — проговорил Ральф, почему-то сдавленным, тихим голосом.

Бранд поглядел на то, чем занимался служитель, и его замутило. Канат стер кожу на руках до крови — алые змеи вокруг белых ветвей обвились, ни дать ни взять.

— Болит?

— Так, щиплет…

— Слыхали?! — проорал Одда. — Щиплет! Слышали? А ну, рифму к щиплет кто мне даст?

— Скоро заболит, — тихо сказал отец Ярви. — И шрамы останутся.

— Память о подвиге, — пробормотал Фрор — он-то был докой в том, что касалось шрамов. — Шрамы героя.

Бранд поморщился: Ярви перевязывал руки, и теперь ссадины и порезы дико болели.

— Какой я герой, — пробормотал он.

Колючка помогла ему сесть.

— Я сразился с веревкой и проиграл.

— Нет.

И отец Ярви сколол края повязки булавкой и положил высохшую руку ему на плечо.

— Ты сражался с кораблем. И выиграл. Положи это под язык.

И он сунул Бранду в рот сухой листик.

— Поможет от боли.

— Развязался. Узел развязался, — сказал Доздувой и заморгал: в руке он все так же сжимал разлохмаченный конец своего каната. — Что за злая удача?

— Такая злая удача преследует людей, которые не проверяют, крепко ли завязаны узлы, — зло покосился на него отец Ярви. — Сафрит, подготовь в повозке место для Бранда. Колл, поедешь с ним. Смотри, не давай ему больше геройствовать.

Сафрит быстро соорудила постель из спальных одеял. Бранд попытался было сказать, что он вполне может идти, но все видели — нет, не может.

— Так! А ну ложись! Лежи и сопи в две дырки! — гаркнула она, наставив на него палец.

Ну и как тут возражать? Колл уселся рядом на бочонок, и повозка тронулась под гору, подскакивая на ухабах. Бранд морщился при каждом толчке.

— Ты спас мне жизнь, — пробормотал паренек после недолгого молчания.

— Ты быстрый. Ты бы успел выбраться.

— Нет. Не успел бы. Передо мной уже Последняя дверь открылась. Так что позволь мне, по крайней мере, поблагодарить тебя.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

— Ну хорошо, — наконец сказал Бранд. — Ты меня поблагодарил. И вот я теперь лежу поблагодаренный.

— Как тебе удалось стать таким сильным?

— Ну… я ж работал. В порту. На веслах сидел. В кузне молотом махал.

— Ты кузнечил?

— Я работал в кузнице женщины по имени Гейден. Она унаследовала кузницу от мужа, как овдовела. Оказалось, что кузнец из нее гораздо лучше, чем из покойного…

И Бранду разом припомнились и тяжесть молота в руке, и звон наковальни, и жар от углей. Оказывается, он скучал по всему этому…

— Хорошее это дело — железо ковать. Честное.

— А ты почему от нее ушел?

— Я всегда хотел стать воином. Чтоб в песни попасть. И на ладье в поход отправиться.

И Бранд посмотрел, как ссорятся Одда с Доздувоем, оба согнутые под весом корабля, и как хмурится, глядя на обоих, Фрор. И улыбнулся.

— Я, конечно, надеялся на команду поблагороднее, но что поделать, семью не выбирают.

Боль уменьшилась, а листочек отца Ярви, похоже, развязал ему язык.

— Мать умерла, когда я был маленький. Сказала, что нужно творить добро. А отец не хотел, чтоб я с ним жил.

— А мой отец умер, — сказал Колл. — Давно уж.

— Ну что, теперь у тебя есть отец Ярви. И все эти братья!

И Бранд поймал взгляд Колючки. Она заметила это, нахмурилась и отвернулась к деревьям.

— Ну и Колючка тебе теперь сестра, вот.

Колл ухмыльнулся:

— Сомневаюсь, что это удача.

— А с удачей завсегда так. А Колючка… она, конечно, та еще зараза, но помяни мое слово — она голову сложит за любого из нас.

— Да уж, ей нравится драться.

— Да уж.

Колеса заскрипели, повозку тряхнуло, все заорали друг на друга — держи, тяни, словом, все как обычно. Тогда Колл тихо спросил:

— Выходит, ты… брат мне?

— Ну это… выходит, что да. Если тебе подойдет такой брат-то…

— Да ты на меня посмотри — из меня тоже брат тот еще…

И парнишка пожал плечами — мол, тоже мне, ерунда какая.

Но Бранду почему-то показалось — нет, не ерунда. И что все это очень, очень важно.

* * *

Они дернули в последний раз, и «Южный Ветер» соскользнул в бурные воды Запретной. Все сипло заорали от радости.

— Рехнуться можно, мы сделали это! — крикнул Бранд, не веря глазам своим. — Ведь правда ж дошли, а?!

— Ну да. Можешь потом внукам рассказывать: я протащил корабль через Верхние волоки.

И Ральф обтер пот со лба здоровенной ручищей.

— А теперь — на весла! — заорал он, кладя конец веселью. — Грузимся, и ходу! До заката еще несколько миль пройдем!

— Подымайся, лодырь!

И Доздувой снял Бранда с повозки, как перышко, и поставил на ноги. Ноги держали некрепко.

Отец Ярви поговорил с главным возницей на каком-то странном языке, а потом оба они расхохотались и обнялись.

— Что он сказал? — спросил Бранд.

— Берегитесь коневодов, — ответил отец Ярви, — ибо они дикари, безжалостные и кровожадные.

Колючка покосилась на волов, которых наконец-то распрягли.

— И что смешного?

— А я спросил его, что он говорит коневодам, когда тащит их груз.

— И?

— Берегитесь Людей с Кораблей, ибо они дикари, безжалостные и кровожадные.

— А кто такие Люди с Кораблей? — спросил Колл.

— Это мы, — ответил Бранд и, морщась от боли, полез на борт. — Это мы.

Болела каждая связка, и каждый сустав болел, и он, согнувшись как столетний старик, брел к своему месту на корме. Дойдя, он плюхнулся на рундук — Колючка как раз вовремя подставила его под задницу.

— Ты уверен, что сможешь грести?

— Не боись, не отстану, — пробормотал он в ответ, хотя даже разогнуться стоило героических усилий.

— Да ты и не поломанный-то от меня отставал, — фыркнула она.

— Смотри, как бы тебе не отстать от меня, зуборотая.

За их спинами стоял Ральф.

— Пойдешь на мое место, парень.

— Куда это?

Ральф кивнул на рулевое весло:

— Сегодня у руля постоишь.

Бранд растерянно поморгал:

— Я?

— Ты заслужил, парень.

И Ральф хлопнул его по спине — да так, что Бранда пополам согнуло.

Застонав от боли, Бранд обернулся — одной рукой он придерживал рулевое весло. Все взгляды были обращены на него. Сафрит и Колл сидели рядом с грузом, Одда, Доздувой и Фрор — на веслах, отец Ярви стоял рядом со Скифр у деревянной фигуры голубки на носу, а за бортом широко текла на юг Запретная, а Матерь Солнце щедро заливала воду золотым светом.

Бранд широко улыбнулся:

— Хороший отсюда вид! Мне нравится!

— Смотри мне, а то к хорошему-то быстро привыкают, — усмехнулся Ральф.

И тут все начали бить ладонями, кулаками по веслам — раз, раз, колотить все разом. В знак уважения. В знак уважения к нему, Бранду. Который всю жизнь свою был никем.

— По правде говоря, ты там наверху, конечно, нефиговую штуку отмочил, — и даже Колючка почти улыбалась, а глаза ее блестели, и она тоже колотила по веслу. — Нефиговую, да!

И Бранд почувствовал, что его распирает от гордости. Такого с ним никогда еще не бывало. Сколько ж воды утекло с тех пор, как он остался стоять один-одинешенек на пустом морском берегу у стен Торлбю. Он не принес воинскую присягу, но все равно нашел себе ладью. И команду. Семью. Эх, видела б все это Рин! Он так и представил себе ее лицо, как она на это все смотрит. И тут же в носу захлюпало, и пришлось делать вид, что в глаз соринка попала. Вот теперь он пребывал в свете. Совершенно точно. Никаких сомнений. В свете — и никаких гвоздей.

— Эй вы, ленивые ублюдки, хватит стучать! — проорал он срывающимся от волнения голосом. — Весла в руки — и погребли!

Команда расхохоталась и взялась за весла, и «Южный Ветер» заскользил вниз по быстрой Запретной. Теперь они гребли по течению, а буйволы и возницы остались на берегу — ждать нового груза.

Странные времена

Лес кончился, началась степь. Бескрайняя. Открытая всем ветрам. Абсолютно плоская. Миля за милей тянулась она — целое море высокой, зеленой, волнующейся под ветром травы.

— Почему здесь не пашут? — спросил Колл.

Он оседлал уложенную на козлы мачту и старательно вырезал на ней узоры. Ветер мгновенно выдувал стружку из-под ножа.

— Здесь пасут скот. Коневоды, — ответил Доздувой. — Чужаков они не привечают.

Одда фыркнул:

— Не привечают — это мягко сказано. Они с них кожу живьем сдирают.

— У князя Калейвского научились…

— А тот — в Первогороде, — заметил Фрор, осторожно протирая вывернутый шрамом глаз кончиком пальца.

— А тех — Бейл Строитель надоумил, во время своего первого набега, — сообщил Ярви.

— Так сдирающие кожу сами попадают под нож свежевателя, — задумчиво протянула Скифр, наблюдавшая за тем, как ветер затейливо лохматит траву, — и кровавые уроки возвращаются учителю сторицей…

— Хорошо сказано.

И Ральф оглядел реку — и вверх по течению, и вниз по течению, и степь вокруг он обвел прищуренными глазами. Чувствовалось, что кормчий насторожился.

— Но мы не станем брать у них уроки.

— А с чего нам так беспокоиться? — удивилась Колючка. — Уж сколько дней прошло, а ни одного корабля не видели…

— Вот именно. Куда они подевались?

— Вот они. Целых два.

И отец Ярви показал пальцем куда-то вниз по течению.

У него было острое зрение. А вот Колючка сумела все рассмотреть, только когда они ближе подплыли. Изо всех сил выворачивая шею со своего места, она увидела наконец: вот эти черные кучи на берегу — это и есть корабли. Два обугленных скелета каких-то малых судов в кольце вытоптанной травы. Кострище. Точно такое, какое оставляли они на привалах. Каждую ночь.

— Командам, похоже, не повезло, — пробормотал Бранд — у него прям талант был сказать что-то такое, что все и так поняли.

— Погибли, — быстро сказала Скифр. — Кому-то повезло, и его угнали в рабство. Или не повезло — это как посмотреть. Коневоды — не слишком добрые хозяева.

Одда мрачно смотрел на уходящую к горизонту травяную равнину.

— Думаете, мы еще с ними познакомимся?

— С моей-то удачей? Обязательно, — пробормотал Доздувой.

— Так! Теперь становимся на ночлег только на холме! — проорал Ральф. — И стражу удваиваем! По восемь человек на часах теперь стоим!

И все стали ерзать, и нервно оглядывать степь, и вздрагивать при каждом звуке. И тут показался корабль. Он шел себе на веслах вверх по течению.

По размеру он не уступал «Южному Ветру» — с каждой стороны у него было по шестнадцать, что ли, весел. Судя по фигуре черного волка на носу — тровенцы. Щиты, как Колючка заметила, по бортам висели все побитые и посеченные. Похоже, эти ребята ищут драки. Возможно, даже нарываются на нее.

— Оружие держать наготове! — крикнул Ральф.

Он уже держал в руке свой лук из рогов огромной зверины.

Сафрит нервно заоглядывалась: мужчины хватались то за весла, то за мечи.

— Не открыть ли нам дорогу Отче Миру?..

— Естественно, мы постараемся пойти его путем.

И отец Ярви проверил, легко ли ходит в ножнах меч.

— Но к словам вооруженного человека прислушиваются охотней. Приветствую! — крикнул он, и голос его разнесся далеко по воде.

На носу приближающегося корабля стоял огромный бородатый детина в кольчуге.

— И вам не хворать, друзья! — отозвался он.

И все было бы хорошо, если бы не двое лучников у детины по бокам. Лучники как-то настораживали.

— Наш корабль прозывается «Черный Пес», и мы идем вверх по Запретной из Первогорода!

— А наш — «Южный Ветер», и мы пришли вниз по Священной из Ройстока! — проорал в ответ Ярви.

— Ну и как там на Верхних волоках?

— Тащившим пришлось нелегко!

И Ярви поднял свою покалеченную руку.

— Но я жив остался, как видишь!

Капитан встречного корабля расхохотался:

— Вождь трудится вместе с воинами, но не наравне с ними — иначе кто ж его станет уважать? Можем ли мы подойти ближе?

— Можете! Но знайте, что мы хорошо вооружены!

— В здешних краях надо опасаться тех, кто не вооружен…

И капитан отмахнул команде — команда, кстати, у него была как на подбор: все как один здоровенные, покрытые шрамами бородатые мужики в серебряных браслетах. Они быстренько подогнали «Черного Пса» на стремнину и пристроились рядом с «Южным Ветром», нос к корме.

И тут капитан «Пса» вдруг весело расхохотался:

— А что это за старый ублюдок у тебя там на кормовом весле обретается? Это ж Ральф Поганец, чтоб мне провалиться! Я ж думал, ты помер — и даже обрадовался!

Ральф хрипло расхохотался в ответ:

— Провались — и поглубже, Дженнер Синий! Я ж думал, ты помер, и даже кружечку опрокинул по этому поводу!

— Ральф Поганец?.. — тихо переспросила Колючка.

— Давно это было, — и старый кормчий отмахнулся, опуская огромный лук. — Люди с возрастом меняются, и вот уж и поганец не поганец…

С «Черного Пса» перебросили носовой конец и, несмотря на пару сцепившихся весел и осыпавший их град проклятий, команды сумели подтянуть корабли друг к другу. Дженнер Синий перегнулся через борт и радостно схватил Ральфа за руку. Тот просиял в ответ.

Колючка не улыбалась. Руку она по-прежнему держала на рукояти отцовского меча.

— Нас же Хальстам-молодой в такую задницу загнал! Как ты выбрался? — удивился Ральф.

Дженнер стащил с головы шлем и кинул его своим людям. И поскреб в редких седых волосах:

— Стыдно сказать, но я сиганул в объятия Матушки Море. И выплыл.

— Тебе всегда в бою везло…

— Ну, стрелу в жопу я получил. Какая удача, что парень я худощавый, а задница у меня толстая — рана вышла плевая. Так что я посчитал, что со стрелой мне свезло — иначе ходить бы мне в рабском ошейнике…

Ральф осторожно потрогал шею, и Колючка вдруг заметила у него под бородой шрамы, которых не замечала раньше.

— А мне не повезло. Но благодаря отцу Ярви я теперь снова свободный человек.

— Отец Ярви? — Дженнер вытаращился от удивления. — Служитель Гетланда? Тот, что был сыном Золотой Королевы Лайтлин?

— Он самый, — сказал Ярви.

И он как раз шел к корме, лавируя между рундуками.

— Ну это… это… большая честь для меня! Слыхал я, что вы человек хитрый и коварный, и нет вам в этом равных! — Тут брови Дженнера Синего поползли вверх. — А что, у вас теперь бабы на веслах сидят?

— Если хорошо гребут, то почему бы и нет? — отозвался Ральф.

— А что у тебя с волосами-то, милая?

— Да пошел ты, — прорычала Колючка. — Вот что!

— О, она у нас свирепая! Ты на весло не смотри, она мужика пополам порвать может!

— Причем с удовольствием! — подтвердила весьма польщенная Колючка.

Дженнер оскалил желтые редкие зубы:

— Будь я лет на десять моложе, бросился б в бой, но с возрастом, увы, начинаешь осторожничать…

— Чем меньше у тебя времени осталось, тем меньше хочется этим остатком рисковать, — подтвердил Ральф.

— Чистая правда, — и Дженнер покачал головой. — Надо же, из-за Последней двери вернулся Ральф Поганец, девки на веслах сидят и вообще боги знают что творится! Странные времена настали!

— А какие времена не странные? — усмехнулся отец Ярви.

— И это тоже — чистая правда! — И Дженнер Синий покосился из-под руки на солнце в сероватой дымке. — А дело-то к обеду идет. А может, сойдем на берег да и поговорим о том о сем, новостями обменяемся?

— Новостями обменяемся — это ты так выпить предлагаешь? — засмеялся Ральф.

— О да! Я предлагаю выпить — и не по маленькой!

* * *

И они причалили в излучине реки, встали лагерем на взгорке, который удобно было бы в случае чего защищать, выставили много стражи и разложили большой костер. Пламя все время сдувало степным ветром, над водой летели искры и пепел. Команды притащили по бочонку эля, и все стали петь, и пели много и долго, и чем дальше, тем больше орали дурниной, и рассказывали истории одна невероятней другой, и шумно веселились. И кто-то особо умный налил Коллу пива, и тот его распробовал, а потом долго блевал и упал спать, а матушка его весьма сердилась, а все над ней хохотали.

А вот Колючка не веселилась. Она вообще не любила веселиться, если честно. А тут… все вроде улыбались, но мечи держали под рукой. А еще у костра сидели мужики, которые вообще не смеялись — прям как она. А один, кормчий «Черного Пса», которого звали Гнутым, лысоватый и с седой прядью, и вовсе сидел сыч сычом и всем видом выказывал ненависть к человечеству. А когда чужой кормчий пошел отлить к реке, Колючка приметила, каким внимательным взглядом Гнутый обвел груз «Южного Ветра» и как долго разглядывал окованный железом сундук отца Ярви.

— Не нравится мне его морда, — шепнула она Бранду.

Тот поглядел на нее поверх стакана:

— Тебе вообще ничья морда не нравится.

Вообще-то именно морда Бранда ее полностью устраивала, но она не стала распространяться на эту тему.

— Короче, мне его морда нравится меньше остальных морд, вот что. У таких ничего за душой нет — умеют только злобно зыркать и злобно лаять. И лицо у него, как жопа пнутая…

Он заулыбался в стакан с элем:

— Ненавижу таких людей.

Тут она сама улыбнулась:

— Ну… я, конечно, страшная снаружи, но добрая внутри, не сомневайся.

— Внутрь не насмотришься, — сообщил он, поднимая стакан. — Но я готов рискнуть и заглянуть туда.

— Гляди-ка, какой смелый. Я тебе, между прочим, разрешения ни глядеть, ни руки совать вовнутрь не давала!

Тут он закашлялся, да так, что эль пошел у него носом, и Одде пришлось хлопать его по спине. Кстати, Одда тут же ухватился за возможность продекламировать свои хромые на рифму стихи, прославляющие силу Бранда, в одиночку удержавшего корабль. Понятное дело, с каждым рассказом склон становился все круче, опасность — опаснее, а подвиг — величественнее, а Сафрит с сияющей улыбкой сообщала Бранду: «Ты спас жизнь моему сыну!» И только Бранд мог опровергнуть все эти домыслы, но он сидел и вертелся, как на иголках, и чувствовал себя полным дураком.

— Так как идут дела на берегах моря Осколков? — спросил наконец Дженнер Синий, когда песню допели. — Я уж год как дома не был.

— Да все как обычно, — ответил отец Ярви. — Праматерь Вексен требует все больше и больше от имени Верховного короля. Теперь уже заговорили о налогах.

— Да чтоб его и его Единого Бога гром разразил! — взорвался Дженнер. — Честный человек должен владеть тем, что ему досталось, а не брать это в аренду у другого вора просто потому, что тот сидит в кресле повыше!

— Человек таков, что чем больше он получил, тем больше ему хочется, — сказал отец Ярви, и с обеих сторон костра согласно закивали.

— Как там на Священной?

— Мы прошли спокойно, — сказал Ральф. — А на Запретной?

Дженнер втянул воздух через свои прореженные зубы:

— Чертовы коневоды совсем распустились: налетают на корабли и караваны, усадьбы жгут чуть ли не под самым Калейвом…

— Какое племя? — спросил Ярви. — Ужаки? Бармеки?

Дженнер непонимающе уставился на него:

— А у них что, племена разные есть?

— А то. И у каждого свои обычаи.

— Хм. Ну, стрелы у них одинаковые, и князь Калейвский, насколько я знаю, тоже их особо между собой не различает. Он сыт по горло их набегами и желает преподать им кровавый урок.

— Это завсегда хорошо, — согласился Одда, оскалив подпиленные зубы.

— Единственно, не своими руками хочет он это сделать.

— Князья — они такие, да, — покивал отец Ярви.

— И он перекрыл Запретную цепью и не пропускает ни одну воинскую ладью — пока мы, северяне, не поможем ему отмстить неразумным коневодам.

Ральф расправил широкие плечи и выкатил грудь:

— Он же не посмеет остановить служителя Гетланда!

— Ты не знаешь князя Варослава. Более того, ни один разумный человек не захочет свести с ним знакомство. Мы сумели вырваться только потому, что я наплел ему с три короба: мол, я отправлюсь с вестями и соберу ему воинов со всего моря Осколков. Я бы на вашем месте развернулся и плыл дальше с нами.

— Мы поплывем дальше, — отрезал Ярви.

— В таком случае желаю вам всяческой удачи с погодой. И надеюсь, что вам не понадобится удача в бою, — и Дженнер Синий отхлебнул из своего стакана. — Однако сдается мне, что она вам все-таки понадобится.

— Как и всякому, кто желает пройти через Верхние волоки.

И Скифр легла на спину, заложив руки за голову, и протянула босые ноги к огню.

— Не хочешь испытать свою, пока есть возможность?

— Что у тебя на уме, женщина? — прорычал Гнутый.

— Дружеский поединок на деревянных мечах! — и Скифр широко зевнула. — Ученик мой уделал всех на этом корабле, я бы против него кого-то новенького поставила…

— Твой ученик? И кто же это? — спросил Дженнер, настороженно поглядывая на Доздувоя, который высился в тени подобно горе.

— Не, — отмахнулся гигант. — То не я.

Колючка сжала зубы, приняла решительный вид, поднялась и вышла к огню:

— Это я.

Повисло молчание. Потом Гнутый недоверчиво хихикнул, а вслед за ним послышалось еще несколько смешков.

— Вот эта недостриженная побродяжка?

— Девка? Да она щит не удержит!

— Ей не щит, ей нитку с иголкой держать надо! Пусть мне носок заштопает, хе!

— Тебя самого придется штопать — после того, как она тебя отделает! — рявкнул Одда, и у Колючки потеплело на душе.

Парень где-то на год старше вымолил себе право отмутузить ее в первый раз, и обе команды собрались в шумный круг. Запалили факелы, все орали, кто-то выкрикивал оскорбления, кто-то подбадривал поединщиков, кто-то делал ставки. Парень был высокий, с широкими запястьями и недобрым взглядом. Отец Колючки всегда говорил: «Страх — дело хорошее. Боишься — значит, будешь осторожнее. Боишься — останешься в живых». Ну и хорошо, ну и замечательно. Потому что сердце Колючки колотилось так, что чуть голова не лопалась.

— Это ж я деньги буду ставить на непонятно кого? — проорал Гнутый и рубанул серебряный браслет напополам топориком.

И поставил его, понятное дело, против Колючки.

— С тем же успехом можно было б деньги в реку бросить! Возьмешь вторую половинку?

Но Дженнер Синий только погладил бороду, и его собственные браслеты зазвенели:

— Нет уж, я свои денежки лучше приберегу.

Нервничать она перестала сразу, как скрестились деревянные мечи. Колючка сразу поняла: парню против нее не выстоять. Она увернулась от второго удара, отбила третий — и парень пролетел мимо нее. Он был сильный, но пер вперед слепо и зло, и вес распределять не умел. Она поднырнула под дурацки занесенной рукой, едва не рассмеявшись — это ж надо, какой неуклюжий! — дернула его щит вниз и врезала по лицу — хлестко и сильно. Парень осел в грязь, глупо моргая. Из носа хлестала кровь.

— Ты — буря, — для нее одной тихо сказала Скифр. Вокруг дико орали. — Не жди, когда тебя ударят. Пусть они тебя боятся. Пусть растеряются!

На следующего поединщика она напрыгнула с диким воплем, прямо после того, как Дженнер отмахнул — бой начинается. Вышибла в толпу не ожидавших такого дружков, треснула по животу деревянным мечом и выдала звонкий и четкий удар по кумполу тренировочным топором — аж вмятина на шлеме осталась. Тот пьяно зашатался, ощупывая голову — шлем аж по самые глаза ему насадился, а команда «Южного Ветра» помирала с хохоту.

— Люди, привыкшие сражаться в щитовом строю, обычно не готовы к боковым ударам — только вперед смотрят. Используй эту слабость.

Следующим вышел крепыш-коротышка, осторожный и внимательный. Она позволила ему загнать себя к самому краю площадки — он теснил ее щитом, а команда «Черного Пса» сначала улюлюкала, потом орала от восторга. А потом она как напрыгнула на него, сделала вид, что сейчас ударит слева, а сама ударила справа, поверх щита, он тут же поднял щит, и тогда она подцепила его за щиколотку топором, опрокинула на спину и приставила кончик меча к горлу.

— Вот. Всегда бей оттуда, откуда не ждут. Нападай. Бей первой. И последней.

— Сукины дети, ни на что не годитесь! — взревел Гнутый. — Позор на мою голову!

И он подхватил выпавший из руки предыдущего бойца меч, взял щит с маленькой белой стрелкой и вступил в круг.

Он был коварен, быстр и умен, но она была быстрее, умнее и гораздо, гораздо коварнее — Скифр научила ее таким финтам, что Гнутому и не снились. Она плясала вокруг него, изматывая, осыпая ударами, и так закружила, что он не знал уже, откуда ждать нападения. А напоследок она забежала сзади и выдала ему такой удар плашмя мечом по заднице, что шлепок аж в Калейве слышно было…

— Это нечестно! — прорычал он.

Стоял он ровно, но руку на отсечение можно было дать — битая задница зверски чесалась, но он сдерживался. Похоже, Гнутый решил надуться, но поскольку он дулся все время, Колючка решила, что пусть его.

— Можно подумать, на поле боя честно дерутся, — парировала она.

— На поле боя дерутся сталью.

И он бросил наземь тренировочный меч.

— Будь у меня в руке настоящий клинок, все было б по-другому.

— А то, — покивала Колючка. — Ты сейчас расчесываешь синяки на заднице и носишься с уязвленной гордостью. А если б по-настоящему все было, я б тебе кишки из разрубленной жопы выпустила.

Мужики с «Южного Ветра» заржали, как кони, Дженнер попытался успокоить своего кормчего и предложил накатить еще по одной, но тот зло отмахнулся:

— Дайте мне топор, и я тебе покажу, что к чему, сука драная!

Тут смех стих, как отрубило, а Колючка оскалилась и сплюнула под ноги:

— Неси свой топор, свинья пятнистая, я тебя разделаю!

— Нет, — вдруг сказала Скифр, придерживая Колючку рукой. — Придет время, и ты встретишься лицом к лицу со Смертью. Но не сейчас.

— Ага! — сплюнул Гнутый. — Трусы!

Колючка зарычала, но Скифр оттащила ее прочь. И, прищурившись, сказала:

— Слышь, кормчий! Пустозвон ты, вот ты кто!

Вперед выступил Одда:

— Пустозвон? Был бы пустой, был бы пустозвоном. А в нем говна по макушку!

Колючка с удивлением увидела, что в руке он сжимает поблескивающий в свете костра кинжал.

— Храбрей гребца я не видал, ни среди мужей, ни среди дев. Оскорби ее еще раз — убью, ибо так мне велит долг товарищества.

— Я с тобой встану, — проревел Доздувой, отбрасывая одеяло.

И выпрямился во весь свой немалый рост.

— И я.

И рядом с ней вырос Бранд, и в перевязанной его руке был тот самый красивый кинжал.

Тут руки потянулись к оружию с обеих сторон от костра — эля выпито было много, добавьте к этому уязвленную гордость, да и проиграли многие, когда бились об заклад… Одним словом, все могло обернуться кровавой дракой, а то и смертоубийством. Но тут меж насупленными мужиками прыгнул отец Ярви:

— Разве у нас не достаточно врагов? Зачем делать врагами друзей? Зачем напрасно лить кровь? Давайте разожмем кулак, пусть кулак превратится в ладонь! Почтим Отче Голубок! Вот, смотрите!

И он сунул руку в карман и бросил Гнутому что-то блестящее.

— Что это? — рявкнул кормчий.

— Серебро королевы Лайтлин, — умильно улыбнулся Ярви, — и на каждой монете отчеканен ее профиль!

У служителя было меньше пальцев, чем нужно, однако теми, что имелись, он пользовался с невероятной ловкостью — Ярви принялся разбрасывать сверкающие в свете костра монетки между людьми с «Черного Пса».

— Не нужны нам ваши подачки! — гаркнул Гнутый, хотя многие уже бухнулись на колени — монетки подобрать.

— В таком случае, считайте это платой вперед! — воскликнул Ярви. — За то, что королева выплатит вам, если вы явитесь перед ней в Торлбю! Она и ее супруг король Атиль всегда рады храбрецам и искусным воинам! Особенно тем, кто не слишком любит Верховного короля!

Дженнер Синий тут же поднял чашу:

— Ну! За королеву Лайтлин, за ее щедрость и несказанную красоту!

И все радостно заорали, и налили, и он тут же тихонько добавил:

— И за ее коварного-прековарного служителя…

А потом добавил еще тише и подмигнул Колючке:

— Не говоря уж о той, что сидит на кормовом весле и вообще всех затмевает…

— Что случилось?! — крикнул Колл, выбираясь к костру — заспанный, встрепанный и путающийся в одеяле.

Он все-таки запутался окончательно, рухнул наземь — и опять стошнился. Все чуть животики не надорвали со смеху.

И уже через несколько мгновений все рассказывали друг другу истории, и обнаруживали общих друзей, и спорили, чей кинжал лучше, а Сафрит уволокла сыночка за ухо и макнула в реку головой. Гнутый остался в одиночестве — он так и стоял, руки в боки, и метал убийственные взгляды в сторону Колючки.

— Сдается мне, ты приобрела в его лице врага, — пробормотал Бранд, пряча кинжал в ножны.

— О, врагов я приобретаю с невероятной легкостью. Что там говорит отец Ярви? Враги — это цена успеха.

И она крепко обняла их за плечи, обоих — и Бранда, и Одду, и заметила:

— Удивительно, что у меня еще и друзья появились!

Алый день

— За щиты! — заорал Ральф.

И Бранда так и подкинуло от страха — только что он видел сладкие сны о родном доме, и вдруг раз — и из-под теплого одеяла нужно вылезать в утренний холод, а над головой алеет небо цвета крови.

— За щиты!

Люди суматошно выбирались из постелей, наталкивались друг на друга, носились, как спугнутые овцы, — полуодетые, непроснувшиеся, кто при оружии, кто еще нет. Кто-то наступил на угли кострища, когда несся мимо, вихрем полетели искры. Кто-то отчаянно лез в кольчугу, путаясь в рукавах, и ревел от натуги.

— К оружию!

Колючка подскочила и встала рядом. На нестриженой половине головы волосы свалялись в безобразные колтуны, торчали космами среди наспех заплетенных косичек. А вот оружие в ее руках лоснилось свежей смазкой, и выражение лица было самое решительное. Бранд смотрел на нее и… набирался храбрости. Потому что, боги, храбрость ему сейчас очень была нужна. Он очень хотел набраться храбрости и отлить.

Они разбили лагерь в излучине реки, на единственном на многие мили холме с плоской вершиной. Из склонов торчали осколки камней, из вершины — пара кривоватых деревьев. Бранд побежал к восточному склону, где собиралась команда. И оглядел похожую на океан плоскую равнину, которая тянулась к самому рассветному солнцу. Трясущимися руками он протер заспанные глаза и увидел всадников. Призрачных всадников, скачущих сквозь утреннюю дымку.

— Коневоды? — пискнул он.

— Ужаки, я полагаю, — отец Ярви стоял, прикрывая бледные глаза ладонью от света Матери Солнца. Та как раз вставала кровавым пятном над горизонтом. — Однако они живут по берегам Золотого моря… Не понимаю, что привело их сюда…

— Невероятно сильное желание поубивать нас? — подсказал Одда.

Всадники уже виделись вполне отчетливо: красные отблески солнца на наконечниках копий и кривых мечах, на шлемах в виде звериных голов.

— И сколько их? — пробормотала Колючка — под кожей бритой части головы ходуном ходили мускулы.

— Восемьдесят? — Фрор наблюдал за приближающейся конницей совершенно спокойно — прям как за соседом, пропалывающим грядку. — Девяносто?

Тут он развязал мешочек, плюнул в него и принялся что-то размешивать пальцем.

— Сотня?

— Боги, — прошептал Бранд.

Теперь он слышал топот копыт. Коневоды приближались, над степью разносились их странные, ни на что не похожие вопли. Вокруг тоже рычали и звенели оружием: все спешно готовились к бою и призывали помощь богов. Один всадник подскакал ближе — стало видно, что у него длинные, развевающиеся на ветру волосы — и выстрелил из лука. Бранд съежился, но это был пристрелочный выстрел — так, подразнить. Стрела упала в траву, не долетев до них и половины склона.

— Старый друг как-то сказал мне: чем больше у врага численный перевес, тем слаще победа, — заметил Ральф, пробуя мозолистыми пальцами тетиву.

Та сердито загудела.

Доздувой распеленал из промасленной ткани свой гигантский топор:

— Ага. А смерть ближе.

— Кто хочет встретить Смерть стариком, греющимся у очага? — Одда растянул губы в своей безумной улыбке, на зубах блеснула слюна.

— Не вижу в этом ничего плохого.

Фрор запустил руку в мешочек и вытащил ее всю перемазанную в синей краске. Потом приложил ладонь к лицу — остался здоровенный отпечаток.

— Но я готов.

А вот Бранд был не готов. Совсем. Он вцепился в щит, на котором Рин нарисовала дракона — когда это было-то, словно вообще в другой жизни… Вцепился, до боли в изодранных веревкой ладонях, в рукоять своего топора. А коневоды носились вокруг, то разделяясь, то съезжаясь вместе, они текли по степи подобно быстрому потоку — и неуклонно приближались. Над рогатым черепом развевалось белое знамя. Он уже мог разглядеть свирепые, перекошенные, злобные лица, вытаращенные глаза. Как же их много…

— Боги, — прошептал он.

И этого он хотел? А между прочим, в кузне у Гейден совершенно скучно, сухо и безопасно, на что он променял ее?!

— Скифр!

Отец Ярви говорил так, что стало понятно — дело неотложное.

Старуха сидела, скрестив ноги, у прогоревшего костра. И таращилась в уголья, словно пытаясь вычитать по ним рецепт спасения.

— Нет, — резко бросила она через плечо.

— Стрелы! — заверещал кто-то, и Бранд увидел их — черные длинные прутики высоко в небе, невесомо летящие с ветром.

Одна упала рядом с ним, трепеща опереньем. Надо же, дунь ветер посильней — и эта штучка из дерева и металла вошла бы ему в грудь. И он бы умер здесь, под этим кровавым небом, и никогда б не увидел сестренку, порт и помойки Торлбю. Казалось бы, что ему до тех помоек, однако из нынешнего его далека даже дерьмо казалось привлекательным и родным до печенок…

— А ну в стенку, уроды ленивые! — заорал Ральф, и Бранд вскарабкался и встал между Оддой и Фрором.

Дерево и металл заскрипели, когда они подняли щиты: левый край под щит, правый — на щит соседа. Тысячу раз они это делали на тренировочной площадке — вот руки и ноги все запомнили и делали все сами по себе, раз уж голова словно глиной забита. Бойцы с копьями и луками встали сзади и хлопали по плечу, подбадривающе ворча. А те, у кого щита не было, стояли наготове: их дело — убивать тех, кто прорвется через стенку. И встать на место того, кого убьют. Потому что сегодня кого-нибудь обязательно убьют. Как пить дать.

— Даже позавтракать не дали, сукины дети! — зло заметил Одда.

— Ежели б я шел кого убивать, я б ему ни за что пожрать не дал! — рассудительно заметил Фрор.

Сердце Бранда билось так, что едва из груди не выпрыгивало, колени дрожали — хотелось припустить подальше отсюда, челюсти сжимались до хруста — хотелось стоять до конца и не опозориться. Он повел плечами — как все плотно-то стоят… Боги, как отлить хочется…

— Как ты получил этот шрам? — прошептал он.

— Тебе сейчас рассказать? — рыкнул Фрор.

— Мы с тобой плечом к плечу стоим, вот умру — как я узнаю, с кем стоял?

— Отлично! — ванстерец оскалил зубы в безумной улыбке, здоровый глаз казался белым посреди вымазанным синим лица. — Вот умрешь — тогда и расскажу.

Отец Ярви, пригибаясь, чтоб из-за стенки особо не вылезать, выкрикивал что-то на языке коневодов — надо же было умягчить дорогу Отче Миру. Но коневоды не отвечали, только шикали и бились о дерево стрелы. Кто-то закричал от боли — стрела попала в ногу.

— Этот день принадлежит Матери Войне, — пробормотал Ярви, вскидывая в руке изогнутый меч. — Покажи им, как надо стрелять, Ральф!

— Стрелы! — проорал кормчий, и Бранд отступил, наклонив щит — чтоб щель для лучника сделать.

Ральф встал у него за спиной, натянул до отказа свой черный лук. В этот раз тетива гудела яростью. Бранд почувствовал на щеке ветерок от выпущенной стрелы, а потом шагнул вперед и сомкнул щиты с Фрором.

Из степи донесся пронзительный вопль — стрела попала в цель. Команда расхохоталась и заулюлюкала, и все показывали языки, и коневоды видели их свирепые, перекошенные, злобные лица. Бранду, впрочем, совсем не хотелось смеяться и улюлюкать. Ему все сильнее хотелось отойти в сторонку и отлить.

Все хорошо знали тактику коневодов: наскочили — откатились, заманили врага в ловушку, измотали обстрелом. Однако щитовую стенку на раз стрелой не пробьешь, да и лук Ральфа оказался в деле даже страшней, чем выглядел. Они стояли на вершине невысокого, но все же холма, так что бил он дальше, чем всадники. И, несмотря на преклонные годы, не промахивался. Одна за другой вниз по зеленому склону свистели его стрелы, а Ральф стоял спокойный, как вода в старице, и терпеливый, как камень. Команда снова разразилась восторженными кликами: кормчий спешил всадника — стрела подбила лошадь, наездник рухнул в траву. Остальные отошли на выстрел и стали собираться в кучку.

— Они не могут нас окружить, потому что позади река.

Между ними протиснулся отец Ярви и поглядел поверх щита Одды.

— Они не могут пустить лошадей по склону, потому что кругом булыжники, к тому же мы на вершине. Моя левая рука выбрала нам хорошее место для лагеря.

— Не первый раз пляшем, — мрачно заметил Ральф, отпуская с тетивы очередную стрелу. — Они спешатся и пойдут на нас, и разобьются о щитовую стенку, как Матерь Море о скалы.

Между прочим, скалы не чувствуют боли. И кровь у них не идет. И еще они не умирают. Бранд приподнялся на цыпочки, чтобы глянуть поверх щитов, и увидел, что ужаки слезают с коней. И готовятся к атаке. Как же их много… Раза в два больше, чем людей на «Южном Ветре»… А может, и в три…

— Чего они хотят? — прошептал Бранд.

Голос его, как выяснилось, дрожал от ужаса, и Бранду стало еще страшнее.

— Есть время спрашивать человека, чего он хочет, — ответил Фрор — а вот в его голосе страха не слышалось вовсе. — И есть время проламывать ему голову. Сейчас время для второго.

— Удерживаем их, ни шагу назад! — проревел Ральф. — По моей команде прем вперед и спихиваем этих ублюдков с холма. Спихиваем, сечем, топчем, никакой пощады, поняли! Стрела.

Они резко развели щиты, Бранд успел заметить — люди бегут. Ральф выстрелил, самый быстрый получил в ребра, согнулся, пополз, завывая, умоляя о чем-то своих друзей — те бежали вверх.

— А теперь — стоим и ни с места! — выкрикнул Ральф, отбрасывая лук и поднимая копье. — Держимся!

Вокруг рычали, плевались и бормотали молитвы Матери Войне, шум дыхания эхом отдавался от дерева щитов. Моросило, на шлемах и краях щитов оседала роса. Очень хотелось отлить. Прямо очень сильно хотелось.

— О истинный Бог наш! — закричал Доздувой.

Снизу уже топотали, и выли, и выкрикивали боевые кличи.

— Всемогущий! Всезнающий Бог наш! Порази этих язычников!

— Да я их сам поражу! Бей ублюдков! — выкрикнул Одда.

И тут на них налетели, и Бранд охнул от удара, и отступил на полшага, а потом налег со всей мочи на щит, и попер вперед, и сапоги скользили на мокрой траве. И билось, и скрежетало, и колотило железо о дерево. Как гроза, как железный ливень. Что-то со звоном врезалось в край щита, он отшатнулся, в лицо полетели щепки, а за щитом вопила кривая рожа дьявола…

Фрор выпучил изуродованный глаз и принялся на пределе легких выкрикивать «Песнь о Бейле».

— Рука из стали! Глава из стали! Сердце из стали!

И он исступленно молотил по чему ни попадя мечом:

— Вам смерть пришла, запела сотня!

— Вам смерть пришла! — рявкнул Доздувой.

Плохое время, чтоб стихи читать, но остальные подхватили клич, и песня вспыхнула у них на губах, в груди, в глазах, красных от гнева.

— Вам смерть пришла!

А чья? Наша или коневодов? Никто же не сказал! А потому что — неважно. Матерь Война распростерла железные крылья над равниной, и тень пала на каждое сердце. И Фрор снова ударил, и задел Бранда — навершием прям над глазом, и голова его зазвенела.

— Вперед! Поднажми! — заорал Ральф.

И Бранд заскрежетал зубами и поднажал, и щит скрипел о щит. Вот кто-то с воплем упал — ударили копьем под щит и разодрали ногу, но Бранд пер вперед. И он слышал голос за щитом, так ясно, что разбирал слова, и враг был рядом, их разделяла лишь доска. И он выпростал руку и ударил топором поверх щита, еще и еще, бульканье, стон, рев, и топор врезался во что-то. Мимо ударило копье, прям поверх щита, и кто-то взвыл. Фрор сцепился с кем-то, чей нос уперся ему прямо в лоб. Все ревели и рычали, били мечом и перли, перли вперед, намертво сцепившись.

— Сдохни, сука, сдохни!

Бранду дали локтем в челюсть, рот наполнился кровью, в лицо полетела грязь, глаз не видел, он пытался проморгаться, и рычал, и ругался, и пихал, и оскальзывался, и сплевывал соль, и снова пихал. И склон был под ними, и они знали, что делали, и медленно, но верно стена пошла вниз, спихивая с холма врагов — прочь, прочь, убирайтесь, откуда пришли.

— Вам смерть пришла, запела сотня!

Бранд видел, как один из гребцов зубами впился в шею ужака. Видел, как Колл добил ножом упавшего. Как Доздувой размахнулся над падающим от удара щита человеком, и как лезвие топора показалось у того из спины. И что-то отскочило от лица Бранда, и он зашипел от неожиданности — стрела, что ли? Оказлось, палец.

— Поднажми, я сказал! Вперед!

И они перли и перли вперед, адски рыча и напрягая каждую мышцу, и стояли они слишком плотно, и топор он вытащить не мог и уронил его, а вместо этого изловчился и просунул руку к ножнам и выдрал кинжал, который сковала для него Рин.

— Рука из стали! Сердце из стали!

И рукоять кинжала легла ему в ладонь, и он вспомнил лицо сестры в свете очага и вспомнил их лачугу. И эти ублюдки — они встали между ним и ей, и ярость взбурлила в нем. И он увидел лицо, грубые железные кольца в косах, и он вздернул щит и ударил в это лицо, и человек запрокинул голову, и он ударил снизу, под нижний край щита, и железо жалостно заскрежетало, и он ударил снова, и рука стала липкой и горячей. Человек упал, и Бранд наступил на тело, снова и снова, он топтал его, и его вздернул вверх Одда и прошипел сквозь зубы:

— Вам смерть пришла!

Сколь раз он, затаив дыхание, слушал эту песню, подпевал, мечтал о том, что когда-то и сам встанет щитом к щиту и прославится? Вот об этом он мечтал, да? А ведь здесь нет никакого искусства, только слепая удача, никаких благородных поединков — только безумие против безумия, нет здесь места коварству, и уму, и даже мужеству — если только под мужеством не понимать ослепление битвы, которая несет тебя потоком, как река топляк. Наверное, это оно и есть…

— Бей их!

Страшный грохот, и звон железа о железо, и стук дерева о дерево, и люди орут на пределе легких осипшими голосами. Бранд не понимал, что слышит. Что значат эти звуки. Последняя дверь распахнулась перед всеми, и каждый пытался уйти в нее не посрамленным.

— Вам смерть пришла!

А дождь лил все сильнее, и сапоги вырывали траву клочьями и месили красную землю, и земля становилась глиной, а он устал, и каждая мышца болела, а конца этому не предвиделось. Боги, как же отлить хочется. Что-то врезалось ему в щит, чуть руку из сустава не вывернуло. Над ухом мелькнул алый клинок, и он увидел — это Колючка.

У нее вся щека была забрызгана кровью. И она улыбалась. Улыбалась, словно ей было хорошо и радостно. Как дома.

Радость битвы

Колючка умела убивать. С этим никто не посмел бы спорить.

Истоптанный пятачок перемешанной с кровищей грязи за щитовой стенкой принадлежал ей. Стенка то сдвигалась вперед, то отходила назад, но всякий, кто вступал на окровавленную траву, встречался с ней. Встречался со смертью.

Щитовая стена медленно сползала вниз по склону — с грохотом, подобным ударам града по корпусу «Южного Ветра». Врага спихивали, рубили, топтали и волокли между щитов — словно разъяренная змея сжирала мышь. Кто-то попытался встать, и она ударила его мечом в спину — отцовским мечом. Перепачканное кровью лицо искажали боль и страх.

Странно, убивать настоящим мечом должно быть труднее, чем тренировочным, ан нет. Сталь — она такая легкая, такая острая. И рука — быстрая, сильная. Топор и меч жили свой жизнью, и у них была одна цель — убивать.

Она умела убивать. Скифр сказала это, и вот доказательство — кровь на телах врагов. Эх, видел бы все это отец! Может, он сейчас призраком стоял у нее за плечом и радовался! Эх, видел бы все это Хуннан! Она б ему кровищей в рожу плеснула — всей, что пролила этим утром. Попробовал бы он отказать ей в месте в королевской дружине! Она б и его убила.

Коневоды не умели сражаться в строю и лезли на щитовую стенку толпой, поодиночке или парами — и их храбрость стала залогом их гибели. Колючка заметила: вот один пытается пырнуть копьем Бранда, сунув оружие между щитами! Она кинулась вперед, прихватила его лезвием топора за спину, заостренная борода глубоко врезалась врагу в плечо, и выволокла его меж щитов прямо к себе в руки.

И они сцепились в тесном объятии, щелкая друг на друга зубами, его длинные волосы лезли ей в рот, и они пихались коленями и локтями, и тогда отец Ярви полоснул его сзади по ногам, и она пронзительно завопила, вывобождая топор, и рубанула его в висок, сдирая шлем. Шлем укатился по истоптанному сапогами склону.

Отец говорил ей о радости битвы. Багряной радости, что Матерь Война посылает возлюбленным своим детям. И она слушала его рассказы, широко раскрыв глаза, с пересохшим ртом, сидела и слушала рядом с пламенем очага. Мать зудела, что нечего, мол, девочке такие страсти слушать, но он лишь наклонялся к самому ее уху, так что она чувствовала теплое его дыхание на щеке, и хрипловатым шепотом рассказывал и рассказывал. Да, она помнила, как он говорил о радости битвы, и теперь сама чувствовала ее.

Вокруг все горело, полыхало, приплясывало, дыхание обжигало горло, и она кинулась к тому концу щитовой стенки, где отступали, где наших отжимали, отпихивали — и вот-вот могли взять в кольцо. Два ужака вскарабкались на булыжники, торчавшие из склона холма, и окружили Доздувоя. Она рубанула одного в бок, тот перегнулся пополам. У второго было копье, но какой же он медленный, как муха в меду, — н-на! И она скользнула, увернулась и подрубила ему ноги, хохоча от радости, и враг укатился прочь.

Мимо свистнула стрела, и Доздувой дернул ее к себе за щит. В нем уже болтались оперением два древка. Стенка прогибалась в середине, люди с перекошенными от натуги лицами едва удерживали щиты. И тут раздался грохот, и один из наших упал. Зубы его полетели во все стороны, и стенка распалась. А в дыру ступил здоровенный ужак в маске из челюсти моржа, и клыки торчали по обе стороны от ухмыляющейся рожи, и он всхрапывал, как бычина, и крутил двумя руками огромную булаву — люди разлетались в стороны, дыра все увеличивалась.

А Колючка ничего не боялась. В ней кипела радость битвы, все сильней, все яростней.

И подскочила к гиганту, и кровь билась в уши, как прибой Матери Море. Коневод посмотрел на нее, и глаза у него были сумасшедшие, и она упала, проехалась на боку между его огромных сапог, перевернулась, рубанула по здоровенной булаве, которая ударила по земле прям рядом с ней, полоснула его сзади по ноге, и кровь запенилась большими черными пятнами, а он оседал, оседал на колени… И Фрор шагнул вперед и рубанул его, еще и еще, и синяя краска у него на лице пошла кровавыми брызгами.

И Колючка увидела, как коневоды разбегаются и несутся вниз по склону — на открытую равнину, к ждущим коням, и она вскинула топор и меч высоко-высоко к солнцу и пронзительно закричала, выплескивая полыхающий в ней — до самых кончиков пальцев горящий! — огонь. А призрак отца подтолкнул ее в спину, и она кинулась за убегающими врагами, как гончая за зайцами.

— Держи ее! — взревел Ральф, и кто-то дернул ее за спину, ругаясь на чем свет стоит, а она вырывалась, и лицо залепили волосы.

А это был Бранд, и его щетина царапала ей щеку, а левая рука под ее рукой крепко держала щит, и этот щит прикрывал ее. Ужаки убегали, но им навстречу уже шагали другие, шагали по мягкой траве, с луками наготове и довольными лицами. И много их шло, и кипящая радость битвы смылась, и накатила волна страха.

— За щиты! — рявкнул Ральф, брызгая слюной.

Люди попятились, стали плотно, становясь на место погибших, и щиты дергались и колотились друг о друга, а на них поблескивал дневной свет. Колючка услышала, как бьются стрелы о липовое дерево, увидела, как одна перелетела через край щита Бранда, свистнула ему над плечом. Одда упал, в боку его торчало древко, и он с руганью полз вверх по склону.

— Назад! Назад! Стоим крепко!

И подхватила Одду под мышки и повокла его вверх, а он стонал и отбивался и выдувал кровавые пузыри. И она упала, а он рухнул сверху, и она едва не обрезалась о собственный топор, но она все равно вскарабкалась на ноги и снова поволокла его, и тут подскочил Колл и помог, и они в четыре руки затащили его на вершину холма, а за ними отступала щитовая стена. Отступала на место, на котором они стояли несколько мгновений назад, страшных мгновений. И за спиной у них текла река, а перед ними простиралась бескрайняя равнина.

И Колючка стояла, оцепенев и с пустой головой, и не знала, сколько людей из команды погибло. Трое? Четверо? Всех зацепило, но кого оцарапало, а у кого-то рана вышла тяжелая. Она и сама не знала, ранена или нет. Не знала, чья на ней кровь. И, посмотрев на стрелу в боку Одды, подумала, что парень не жилец. Впрочем, а кто здесь жилец? Сквозь щели в побитых щитах она видела склон, усеянный телами. Люди на истоптанной траве еще шевелились, стонали, раздирали ногтями раны.

— Протолкнуть вперед или вытащить? — резко спросила Сафрит, становясь на колени подле Одды.

И крепко взяла его за окровавленную руку.

Отец Ярви молча смотрел вниз, только потирал острый подбородок, и пальцы оставляли красные потеки на коже.

И ярость схлынула, будто и не было ее, и полыхавший огонь прогорел до углей. Отец не успел рассказать Колючке, что радость битвы питает заемная сила, и расплачиваешься за нее — вдвойне. Она вцепилась в мешочек с его костями, но не нашла утешения в прикосновении. И она увидела, как из ран течет кровь, и стонущих людей, и резню, что они учинили. Резню, которую она учинила на пару с ними.

Она научилась убивать, и с этим никто не посмел бы спорить.

И она переломилась пополам, словно ей ударили под дых, и закашлялась, и сблевала на траву крохотный комок рвоты, а потом распрямилась, и задрожала, и не могла отвести глаз, и вокруг нее все заливал такой яркий свет, а колени дрожали, дрожали, и навернулись на глаза слезы.

Она научилась убивать. А еще ей хотелось домой к маме.

И она увидела, что Бранд обернулся и смотрит на нее, и лицо у него все ободрано с одной стороны, а по шее течет кровь прямо в воротник рубашки, а в руке кинжал, и болтаются обрывки повязки, а кинжал — красный-красный.

— Ты как? — просипел он.

— Не знаю, — ответила она, и ее снова стошнило, а если б она успела поесть, то блевать бы ей не переблевать.

— Нам нужно вернуться на «Южный Ветер», — послышался чей-то подвизгивающий от страха голос.

Отец Ярви покачал головой:

— Они нас перестреляют с берега.

— Нам нужно чудо, — выдохнул Доздувой, поднимая взгляд к розовому небу.

— Скифр! — крикнул Ярви, и старуха вздрогнула, словно от укуса мухи, и забормотала, и еще сильней сгорбилась. — Скифр, сделай же что-нибудь!

— Они возвращаются! — заорали от щитов — битых, раздолбанных щитов, сколько они выдержат…

— Сколько их? — спросил Ярви.

— Больше, чем в прошлый раз! — крикнул Ральф, накладывая стрелу на тетиву.

— Насколько больше?

— Намного больше!

Колючка попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. И слабость такая накатила, отцовский меч едва в руке держался. Колл понес воды стоявшим со щитами, и люди пили, и ругались, и морщились от боли — все ж раненые.

Фрор прополоскал водой рот и сплюнул.

— Время дорого продать наши жизни! Вам смерть пришла!

— Вам смерть пришла… — пробормотала пара голосов, но вызова в них не слышалось, только одно горькое сожаление.

Колючка слышала, как приближаются коневоды, слышала их боевой клич и быстрые шаги. Слышала, как рычит команда — люди готовились встретить набегающего врага в щиты, и, несмотря на слабость, она сжала зубы и вскинула окровавленные меч и топор. И пошла к щитовой стене. К той самой полоске истоптанной грязи за ней, хотя самая мысль об этом пробуждала в ней что угодно, только не радость.

— Скифр! — взвизгнул отец Ярви.

И с воплем ярости старуха вскочила на ноги и отбросила плащ.

— Да будьте вы прокляты!

И она затянула песнопение, тихо-тихо, но голос ее становился все громче и громче. И она прошла мимо, и Колючка не понимала, что она поет, и никогда не слышала, чтоб люди произносили такие слова. И так она поняла, что то был не язык людей.

Ибо то были эльфьи слова и эльфья магия. Магия, что расколола Бога и разбила мир, и каждый волосок на теле Колючки встопорщился, словно бы задул северный ветер.

Скифр все пела и пела, все громче, быстрее и свирепей, и из-за опутывающих тело лохмотий она выдернула два шипастых и источенных прорезями куска темного металла, и она вдвинула один в другой с громким щелканьем, словно запирала замок.

— Что она делает? — спросил Доздувой, но отец Ярви отодвинул его своей искалеченной рукой.

— То, что должна.

Скифр держала в руке эльфью реликвию. И она вытянула руку, приказав:

— Отойдите!

И колеблющаяся щитовая стена распалась, и Колючка посмотрела в щель. А там… там бежали коневоды, целая толпа их, нет, куча, они ползли, как насекомые, огибали тела своих павших, быстро перепрыгивали, и в глазах у них была смерть.

А потом совсем рядом словно бы громыхнуло громом, и вспыхнул свет, и ближайший ужак опрокинулся назад, словно бы его столкнул вниз по склону гигантский палец. А потом щелкнуло и хлопнуло еще, и команда недоуменно зароптала — потому что вниз укатился еще один человек, укатился подобно детской игрушке, и пламя вспыхнуло у него на плече.

Скифр завывала все громче и пронзительней, из эльфской реликвии вылетали ошметки блестящего железа и падали, дымясь, на траву у ее ног. Люди скулили, смотрели, раскрыв рот, и цеплялись за амулеты — страшное ж колдовство, страшней, чем ужаки! Шесть громовых ударов раскатилось над равниной, и шесть мужей пали мертвыми и искалеченными, а остальные коневоды развернулись и бежали, крича от ужаса.

— Великий Боже, — прошептал Доздувой, осеняя грудь священным знамением.

На холм опустилось молчание. Впервые за долгое время не слышалось ни звука. Только ветер шептался с травой и булькало что-то в горле Одды. И пахло странно, словно бы жженым мясом. Один из ошметков металла подпалил траву, Скифр шагнула вперед и затоптала пламя сапогом.

— Что ты наделала? — прошептал Доздувой.

— Я произнесла имя Божие, — ответила Скифр. — Имя, написанное огненными письменами, открытое лишь знающим эльфьи руны, ибо эльфы запечатлели его до Разрушения Божьего. Я сорвала Смерть с ее места у Последней двери и отправила выполнять мои приказы. Но за такое нужно платить. Всегда нужно платить.

И она подошла к Одде, что сидел, весь бледный, прислонившись к дереву. А Сафрит склонилась над ним, пытаясь вытащить стрелу.

— В имени Божием семь букв, — сказала она, направляя на него смертоносную железную штуку. — Прости.

— Нет! — вскрикнула Сафрит, пытаясь заслонить собой Одду, но тот осторожно отодвинул ее.

— Кто хочет умереть стариком?

И он снова оскалился в безумной своей улыбке, только теперь подпиленные острые зубы блестели красным.

— Смерть ждет каждого.

И следом раздался еще один оглушительный хлопок, и Одда выгнулся, задрожал, а потом упал и не двигался, и из черной дырки в его кольчуге поднимался дымок.

Скифр стояла и смотрела под ноги.

— Я же сказала, что покажу вам настоящее волшебство.

Не как в песнях

— Они бегут.

Ветер вскинул волосы и облепил окровавленное лицо. Колючка смотрела вслед ужакам — всадники и лишенные седоков кони уже исчезали среди моря травы.

— И я их очень хорошо понимаю, — пробормотал Бранд, наблюдая за Скифр.

Та снова запахнула плащ, плюхнулась в траву и вцепилась в амулеты на шее. И уставилась неподвижным взглядом в переливающиеся жаром уголья.

— Мы хорошо сражались, — сказал Ральф, но голос его казался безразличным и мертвым.

— Руки из стали, — и Фрор кивнул, отирая мокрой тряпкой краску с лица. — О такой победе только в песнях петь.

— В общем, мы победили.

И отец Ярви поднял кусок металла, что Скифр оставила на траве. И повернул его к солнцу. Металл заблестел. Какая-то штука, пустая внутри, и она все еще дымилась. Как такая может пролететь через равнину и убить человека?

Сафрит мрачно покосилась на Скифр и отерла окровавленные руки:

— Победили. Только с помощью черной магии.

— Мы победили, — отец Ярви пожал плечами. — У битвы есть два исхода, и этот — предпочтительнее. Пусть Отче Мир оплачет наши методы. А Матерь Война обрадуется результатам.

— А что насчет Одды? — пробормотал Бранд.

Ничто не брало этого коротышку, и вот он ушел через Последнюю дверь. Все, шутки кончились…

— Он бы не выжил. Такая рана… — пробормотал Ярви. — Либо он, либо мы — так обстояло дело.

— Безжалостная арифметика, — отозвалась Сафрит и сжала губы в ниточку.

Служитель даже не посмотрел в ее сторону:

— Вот такие уравнения и положено решать начальствующему…

— А вдруг это колдовство навлечет на нас проклятие? — спросил Доздувой. — Вдруг Бог снова расколется? Вдруг…

— Мы — победили.

И голос отца Ярви сделался холодным, как сталь обнаженного меча, и он сжал пальцы своей здоровой руки вокруг круглой штуки из эльфьего металла, и костяшки пальцев побелели.

— Поблагодари же за это бога, в которого ты веришь, если знаешь, как это делать. И помоги остальным похоронить мертвых.

Доздувой захлопнул рот и ушел прочь, качая огромной башкой.

Бранд разжал стертые пальцы и уронил щит. Нарисованного Рин дракона изрубили и покорябали, на краю блестели свежие зарубки, а повязки на руке пропитались кровью. Боги, сколько ж на нем синяков и ссадин, и как же болит все тело. У него сил стоять не осталось, не то что спорить насчет того, что такое хорошо и что такое плохо и что есть благо в данном конкретном случае. К тому же у него шея в одном месте ободралась. Он потрогал — мокро как-то. Царапина небось, только кто заехал, друг или враг, он не знал. А не все ли равно, болит одинаково…

— Положите их как подобает, — говорил тем временем отец Ярви, — срубите эти деревья для погребальных костров.

— Что, и этих ублюдков? — удивился Колл и показал на окровавленные и ободранные трупы коневодов, которые валялись на склоне.

Вокруг них уже ходил кто-то из команды, приглядывался, не забрать ли что ценное.

— И их тоже.

— А их-то зачем на погребальный костер класть?

Ральф взял парнишку за локоть:

— Потому что если мы здесь нищих побили, мы сами нищие. А ежели мы побили славных мужей, мы славней их.

— Ты ранен? — спросила Сафрит.

Бранд поглядел на нее так, словно бы она на иноземном языке с ним говорила:

— Чего?

— Сядь.

Вот это совсем нетрудно было исполнить. Колени так ослабли, что он еле стоял. И сидел и смотрел на исхлестанную ветрами вершину холма, как люди отложили оружие и принялись сволакивать тела в длинные ряды, а остальные взялись рубить деревья — на костер. Сафрит наклонилась над ним и ощупала порез на шее сильными пальцами.

— Неглубокий. Видала я и похуже раны.

— Я человека убил, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Наверное, это звучало как похвальба, но только он не хвалился.

— У него ж, наверное, семья была. И он о чем-то думал, на что-то надеялся…

Ральф присел на корточки рядом с ним и поскреб в бороде.

— Убить человека — непросто, что бы там скальды ни пели. — И он по-отечески обнял Бранда за плечи: — Но сегодня ты поступил правильно. Благое дело совершил.

— Правда? — пробормотал Бранд, потирая свои перевязанные руки. — Я все думаю… кто он был. И почему пришел сюда, и зачем дрался. И лицо его вижу, прям перед собой.

— Есть такое дело. И, может, будешь и дальше его видеть, пока сам за Последнюю дверь не шагнешь. Такова цена того, что стоишь в щитовой стене, Бранд.

И Ральф протянул ему меч. Хороший меч, с окованной серебром рукоятью и битыми старыми ножнами.

— Это меч Одды. Он бы отдал его тебе. У хорошего воина должен быть хороший меч.

Бранд, конечно, всегда мечтал о собственном мече, а вот сейчас посмотрел — и чуть не сблеванул.

— Я не воин.

— Нет. Воин.

— Воин ничего не боится.

— Это дурак ничего не боится. А воин стоит и не бежит, несмотря на страх. Ты стоял и не бежал.

Бранд пощупал штаны — мокрые.

— Я стоял и обоссался.

— Ты не один такой.

— Герой в песнях никогда не ссытся.

— Ну да. — И Ральф пожал ему на прощание плечо и поднялся на ноги. — Вот почему песни — это песни, а жизнь — это жизнь.

Матерь Солнце уже высоко поднялась над степью, когда они пустились в путь. За их спинами медленно поднимался к небу дым погребального костра. И хотя кровь слилась с неба, уступив безмятежной голубизне, она все равно запеклась у Бранда под ногтями, и в его повязках, и на его зудящей шее. И этот красный день еще не кончился. Теперь каждый следующий день тоже будет красным.

У мачты лежали четыре весла, и над равниной уже кружился пепел мужей, что сидели за ними. Скифр скорчилась среди сундуков, погруженная в свои мрачные мысли, нахлобучив капюшон. Гребцы пытались отодвинуться от нее как можно дальше — была бы их воля, они б и с корабля попрыгали, лишь бы с ней не плыть.

Бранд поглядел на Колючку, когда они садились на свою скамью. Она тоже оглянулась, и лицо у нее было белое и безжизненное, как у Одды, когда они обкладывали его поленьями. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались.

Они стояли плечом к плечу. Стояли у самой Последней двери. Стояли лицом к лицу со Смертью, и доброй была их жатва для Матери Воронов. Что бы там ни говорил наставник Хуннан, они оба стали воинами.

Вот только все было совсем не как в песнях. Совсем не так.

Что нужно Гетланду

Калейв расползся вширь и вдаль, мерзкой грязюкой стекая с одного берега Запретной, перекидываясь, подобно парше и заразе, на другой. Дымы бесчисленных костров закрывали небо, кружили хищные птицы.

Княжеские палаты стояли на невысоком холме над рекой. Издалека видать золоченые конские головы на резных балках, а стена вокруг них сложена то ли из камня, то ли из глины, и потому непонятно, обрушилась она или расползлась. А за ней жались один к другому деревянные домишки, забранные в ограду из здоровенных бревен — по ней прохаживались стражники, и солнце блестело на остриях их копий. А вот за оградой начинался полный хаос — уродливый лагерь из палаток, юрт, повозок, шалашей и каких-то жутких халуп тянулся во все стороны, дымя и уродуя открывающийся вид.

— Боги, скоко ж тут народу, — пробормотал Бранд.

— Боги, и это город? — пробормотала Колючка.

— Калейв — он как мочевой пузырь, наполняется постепенно, — сказала Скифр.

Она как раз закончила ковыряться в носу, придирчиво оглядела извлеченное и обтерла пальцы о плечо ближайшего гребца, причем так, что бедняга этого не заметил.

— Весной он наполняется северянами и людьми из Империи, а коневоды из степей приезжают сюда торговать. А летом он переполняется и лопается, и его содержимое выливается в степь. А зимой они все разъезжаются по своим делам, и он усыхает до маленькой фитюльки.

— Воняет, как мочевой пузырь, это точно, — проворчал Ральф, морща нос.

Две здоровенные приземистые башни из толстых бревен торчали по обеим сторонам реки, а между ними висели цепи из черных увесистых звеньев, усеянных шипами. Цепи качались и натягивались в пенной воде, течение сердито ревело и несло на них щепки и мусор, и ни один корабль не мог пройти вниз по Запретной.

— Железная сеть князя Варослава принесла ему хор-роший улов, — пробормотал отец Ярви.

Колючка никогда не видела столько кораблей. Они покачивались на волнах, теснились у причалов, лежали плотными рядами на берегах — все со сложенными мачтами. Здесь можно было увидеть корабли из Гетланда, Вастерланда и Тровенланда. Здесь были корабли из Ютмарка и с Островов. А еще они увидели корабли, которые, наверное, пришли с юга — темные, с толстым брюхом, как такие тащить через Верхние волоки, непонятно. Даже две гигантские галеры прибыли — ох и здоровые, трехпалубные, с тремя рядами весел. «Южный Ветер» казался утлым челноком рядом с ними…

— Ты только посмотри, какие чудища… — пробормотал Бранд.

— Корабли из Южной империи, — пояснил Ральф. — Команды у них по триста человек.

— Вот команды-то ему и нужны, — сказал отец Ярви. — Чтобы устроить этот дурацкий поход против коневодов.

У Колючки мысль о том, что надо будет снова с коневодами драться, не вызвала никакой радости. Застрять на все лето в Калейве тоже не улыбалось. В отцовских историях, кстати, про вонь ни слова не было.

— Думаешь, он захочет нашей помощи?

— Конечно, захочет. Так же как и мы хотим получить помощь от него.

И Ярви мрачно поглядел на княжеский дворец.

— Вопрос в том, потребует ли он ее…

Потому что от многих других он ее именно что потребовал. В гавани толпились люди со всего моря Осколков, и не сказать, что в хорошем расположении духа. Они застряли в Калейве и ждали, когда князь Варослав соизволит убрать перегораживающие реку цепи. Они праздно шатались среди покосившихся палаток, сидели с мрачными мордами под гниющими навесами, резались в кости (утяжеленные свинцом, а как же иначе, честно, что ли, здесь играть), пили прокисший эль и ругались на чем свет стоит. И смотрели на всех крайне неприветливо — особенно на новоприбывших.

— Варославу надо срочно найти врага для этих храбрых мужей, — пробормотал Ярви, когда они спускались по сходням. — А то они найдут с кем подраться прямо тут.

Фрор покивал — он как раз вязал носовой конец.

— Хуже нет, когда воин бездельничает.

— И все они смотрят на нас.

Этим утром Бранд как раз снял повязки и теперь нервно ковырял корочки, покрывавшие оставленные веревкой ссадины.

Колючка пихнула его локтем:

— Может, твоя слава уже опередила тебя, Подниматель Кораблей.

— Скорее, нас опередила слава отца Ярви. Мне слава не нужна.

— А ты притворись, что нужна, — усмехнулась Колючка и состроила свирепую мину.

На них смотрели, она смотрела в ответ, причем нагло. Ну, во всяком случае пыталась: горячий ветер швырял в глаза песок, рубашка липла к потной спине.

— Боги, как же здесь воняет…

Бранд еле дышал — такой стоял смрад. Со скрипучих причалов они сошли на Отче Твердь, и Колючка согласно покивала — вздохнуть полной грудью она не могла. На кривых улицах запекался под безжалостным солнцем навоз, собаки дрались за отбросы, а над воротами торчали шесты с нанизанными на них тушками животных.

— Они их продают? — удивился Бранд.

— Нет, это подношение, — ответил отец Ярви. — Так их боги сразу видят, кто принес жертву, а кто нет.

— А это что?

И Колючка кивнула в сторону мачты, которая одиноко торчала посреди площади. С нее свешивались какие-то ободранные туши. Их тихонько раскачивал ветер, жужжали мухи.

— Дикари, — мрачно процедил Ральф.

Колючка вдруг поняла, что это не туши, а трупы. К горлу тут же подкатила рвота.

Отец Ярви нахмурился и покачал головой:

— Ванстерцы.

— Что?

Боги знали, как не любила Колючка ванстерцев, но по какому праву князь Калейвский содрал с них кожу?!

Ярви ткнул пальцем в деревянную доску, на которой было что-то нацарапано:

— Это люди с корабля, которые ослушались князя Варослава и попытались уплыть. Да будет их пример наукой другим людям с берегов моря Осколков.

— Боги, — прошептал Бранд.

Жужжание мух почти заглушило его голос.

— Неужели Гетланд хочет помощи от человека, творящего эдакие пакости?

— Что мы хотим и что нам нужно — это две разные вещи.

Дюжина вооруженных молодцов прокладывала себе путь сквозь толпу. Может, князь Калейвский и воевал с коневодами, но воины его особо не отличались от ужаков — во всяком случае, на вгляд Колючки. Она точно таких же громил убивала в том бою на берегу Запретной. Среди воинов шла женщина, очень высокая и очень худая. Черные-пречерные волосы прикрывал шелковый платок, расшитый монетками.

Она остановилась перед ними и отвесила изящный поклон. На тонкой шее болталась сумка.

— Я служу Варославу, Великому князю Калейвскому.

— Приветствую! А я…

— А вы — отец Ярви, Служитель Гетланда. Князь поручил мне препроводить вас к себе в палаты.

Ярви и Ральф переглянулись:

— Мне радоваться или бояться?

Женщина поклонилась снова:

— Мой совет — и радоваться, и бояться. А еще — не мешкать.

— Мы проделали долгий путь ради этой встречи, так что медлить я не собираюсь. Ведите нас к князю.

— Я отправлю с тобой кой-кого, — прорычал Ральф, но отец Ярви лишь покачал головой:

— Я возьму с собой Колючку и Бранда. Нужно идти без большой свиты, в сопровождении самых молодых. Это жест доверия.

— Доверия к кому? Варославу? — пробормотала Колючка, когда их окружили воины князя.

— Я притворюсь, что доверяю ему.

— Но он же поймет, что ты притворяешься!

— Естественнно! Но хорошие манеры зиждутся именно на таком странно-хрупком фундаменте.

Колючка поглядела на Бранда, тот ответил таким же беспомощным взглядом.

— Будьте очень осторожны, — прошептала на ухо Скифр. — Люди степи жестоки, но даже они говорят, что Варослав — жестокий человек. Плохо, если вы окажетесь в его власти.

Колючка поглядела на толстые цепи, перегораживающие реку, на свисающие с мачты тела — и пожала плечами:

— Мы уже в его власти, ничего не поделаешь.

* * *

Княжеские палаты внутри оказались даже просторнее, чем снаружи. Крышу поддерживали могучие столпы, вытесанные из цельных стволов деревьев. Корни их уходили в плотно утоптанную землю. Из пробитых высоко под потолком окон били острые, как кинжалы, лучи света. В них плавали пылинки. В длинном очаге горел огонь — но горел еле-еле, поэтому внутри встречала прохлада, отрадная после удушающей жары снаружи.

Варослав, князь Калейвский, оказался гораздо моложе, чем думала Колючка. Может, всего на пару лет старше Ярви. А еще он был лысым. Причем даже не просто лысым, а совершенно безволосым: ни бороды, ни бровей. Голова у него была гладкая, как яйцо. А еще он сидел не на возвышении, а у очага, на обычной скамье. Высоким ростом князь тоже не отличался, одет был просто, безо всяких украшений и драгоценностей. И даже оружия при нем не было. Голое лицо против ожиданий не выражало свирепости — только полное, каменное безразличие. Словом, ничего в нем особо страшного не наблюдалось — нечем напугать рассказчика. И тем не менее князь внушал страх. И чем ближе они подходили к нему, слушая эхо своих шагов под высокими сводами, тем больше Колючка боялась.

А когда они с Брандом подошли и остановились по обе стороны от отца Ярви всего в дюжине шагов от сиденья князя, Колючка боялась Варослава как никого на свете.

— Отец Ярви.

Голос у него шелестел, как старая бумага. По мокрой спине побежали мурашки.

— Служитель Гетланда, твой приезд — честь для нас. Добро пожаловать в Калейв, Перекресток Мира.

И он перевел взгляд с Бранда на Колючку, а потом опять на Ярви, а потом погладил между ушей здоровенную псину, уютно свернувшуюся у ножек скамьи.

— Ты верно рассчитал: когда человек твоего положения приходит ко мне едва ли не в одиночку — это льстит самолюбию…

Колючка и впрямь чувствовала себя жутко одиноко. Псина эта величиной с медведя, стражники повсюду — с луками, и саблями, и длинными копьями, в странном доспехе.

Однако если Ярви и боялся, то ничуточки не выказывал страха.

— Я полагал, что в твоем благом присутствии мне не нужна охрана, великий князь.

— Правильно мыслишь, служитель. Слыхал я, что с тобой приплыла ведьма Скарайои, Знаток Руин.

— Твоя осведомленность поражает воображение, государь. Мы называем ее Скифр, и она прибыла с нами.

— И ты не привел ее сюда.

Варослав рассмеялся — грубо и отрывисто, как собака залаяла.

— Ты и здесь не просчитался, смотри-ка… А кто эти юные боги?

— Это младшие из гребцов, чьи скамьи — последние. Колючка Бату, убившая шесть ужаков в бою на берегу Запретной, и Бранд, что поднял на своих плечах целый корабль, когда мы шли через Верхние волоки.

— Убийца Ужаков и Подниматель Кораблей, вот оно как…

Бранду стало неуютно под взглядом князя, и он заерзал.

— Радостно мне видеть таковую силу, и умение, и храбрость в столь юных воинах. Так и в героев недолго уверовать, правда, отец Ярви?

— И впрямь, великий князь.

Тут Варослав дернул головой в сторону тоненькой служанки с кошелем на шее:

— Вот знак нашей благосклонности к юным и славным.

И она вытащила что-то из кошеля и вложила в ладонь Бранда, а потом и Колючки. Здоровенную монету грубой чеканки, с выбитой фигурой вздыбившейся лошади. Золотую. Монету красного золота. Колючка сглотнула: это ж скоко такая стоит?! И поняла, что никогда раньше не держала такую сумму денег в руке.

— Ты слишком щедр, князь, — прохрипел Бранд, уставившись на золотой выпученными глазами.

— Великие деяния взывают к великой щедрости. Иначе к чему растить и кормить человека?

И Варослав перевел немигающий взгляд на Ярви:

— И ежели таковы младшие гребцы на твоем корабле, то что же мы можем ожидать от сильнейших?

— Осмелюсь сказать, что некоторые из них способны истощить твою казну в мгновение ока, великий князь.

— Но в самой сильной команде есть черные овцы. Не всем быть праведниками, правда, отец Ярви? Особенно тем, что поставлены властвовать.

— Имеющий власть всегда держит одно плечо в тени.

— Так и есть. Как поживает жемчужина севера, твоя мать, королева Лайтлин?

— Она более не мать мне, великий князь, ибо я оставил родство и семью, когда принес присягу Служителя.

— Странные у вас, северян, обычаи, — и князь лениво потрепал пса по загривку. — Я думаю, что узы крови словом не разрубишь.

— Слово истины острей, чем клинок. Слова клятвы — из таких слов, великий князь. Королева ждет ребенка.

— Наследника Черного престола? Такая новость на вес золота в нынешние скверные времена.

— Все пребывают в радости и веселии, великий князь. Королева часто изъявляла желание снова посетить Калейв.

— О, пусть не торопится! Моя казна понесла страшные убытки в ее прошлый приезд, и мы до сих пор не сумели возместить их!

— В таком случае… возможно, нам следует заключить соглашение, которое бы возместило убытки — и более того, наполнило казну доверху?

Повисло молчание. Варослав поглядел на женщину, и та осторожно пошевелилась. Монеты на платке забрякали.

— Так ты за этим приехал, отец Ярви? Ты хочешь наполнить нашу казну доверху?

— Я ищу помощи.

— Вот оно что. Ты тоже ищешь доли великих мужей среди богатств этого мира.

Все снова замолчали. Колючка поняла: это ведь игра. Словесная, но такая же искусная, как финты и уловки на тренировочной площадке. И даже более опасная.

— Что ж, назови то, что ищешь. Если это, конечно, не союз против Верховного короля в Скегенхаусе.

Улыбка отца Ярви не померкла.

— Я должен был сразу понять: от глаз великого князя правды не скроешь, ибо он зрит сразу в корень. Я — и королева Лайтлин, и король Атиль — опасаемся, что Мать Война может все же раскрыть свои крыла над морем Осколков. А ведь мы этого не хотим, совсем не хотим! У Верховного короля множество союзников, и мы ищем, как уравновесить это. Те, что наживают богатства торговлей с теми, кто плавает вверх и вниз по Священной и Запретной, возможно, должны будут выбрать сторону…

— Воистину, я далек от того, чтобы выбирать сторону. Ты же видел — у меня множество дел, множество врагов, и я не смогу помочь тебе — ибо сам нуждаюсь в помощи.

— Могу ли я спросить: а Верховному королю ты сможешь помочь?

Князь прищурился:

— Ты не первый служитель, что прибыл на юг с таким вопросом…

— Не первый?

— Мать Скейр побывала здесь с месяц назад.

Тут отец Ярви замолчал. Потом спросил:

— Служительница Гром-гиль-Горма?

— По поручению праматери Вексен. Она пришла сюда в сопровождении дюжины солдат Верховного короля и сказала, что как бы чего не вышло, ежели я захочу вывести корабли в море Осколков. Я бы даже сказал — угрожала мне!

Лежавшая под скамьей псина подняла голову и грозно заворчала, с длинных клыков ниточкой стекала слюна и шлепалась на пол.

— Здесь. В моих палатах. Мне бы очень хотелось содрать с нее кожу на площади, но… это было бы недипломатично.

И он что-то прошептал, успокаивая собаку.

— Значит, мать Скейр уехала целой и невредимой?

— А что мне было делать? Она путешествовала на корабле со знаком Верховного короля на носу и отбыла в Первогород. И хотя твое обхождение мне нравится больше, чем ее, боюсь, я смогу дать тебе то же самое обещание.

— Какое же?

— Я готов в равной мере помогать всем моим добрым друзьям на берегах моря Осколков.

— То есть не помогать никому.

Князь Калейвский улыбнулся, и Колючку продрал холодок страха.

— Ты известен как муж большой хитрости и коварства, отец Ярви. Уверен, тебе не нужна помощь с тем, чтобы правильно понять мои слова. Ты знаешь, каково мне. Я сижу между коневодами и великими лесами. Между Верховным королем и Императрицей. На перекрестке всех дорог — и посреди неисчислимых опасностей, которые грозят сокрушить меня.

— Таков общий удел — всем грозят опасности.

— Но князь Калейвский должен иметь друзей на востоке, на западе, на севере и на юге. Князь Калейвский желает, чтобы мир находился в равновесии. Это ему на руку. Князь Калейвский желает переступать через каждый порог как добрый гость.

— Сколько ж у тебя ног?

Собака подняла голову и предостерегающе заворчала.

Улыбка Варослава истаяла, как снег по весне.

— Вот что я тебе скажу. Перестань говорить о войне, отец Ярви. Возвращайся в Гетланд и сделай дорогу гладкой для Отче Мира, ведь таков долг мудрого служителя.

— Я и моя команда можем покинуть Калейв, великий князь?

— Разве могу я силой удержать служителя Атиля? Это тоже было бы… недипломатично.

— В таком случае я покорнейше благодарю за оказанное гостеприимство и за данный совет, столь полезный, сколь и утешительный для моего сердца. Но мы не можем вернуться назад. Мы должны со всей поспешностью плыть в Первогород и просить о помощи там.

Колючка покосилась на Бранда: тот сглотнул. Плыть в Первогород! Да это ж на другом конце света! А в ней всколыхнулась радость — здорово! Ну и страшно немного стало, не без этого.

Варослав лишь презрительно фыркнул:

— Ну, желаю удачи. Боюсь, правда, что от Императрицы вы ничего не получите. К старости она стала еще набожнее и не желает иметь дела с теми, кто не поклоняется ее Единому Богу. Все, что ее интересует, — это бормотание ее служителей. И кровь. Свежая кровь, которую она так любит проливать. Да, и еще эльфьи реликвии. Но чтобы заслужить ее благоволение, придется подарить ей нечто невиданное по силе и могуществу.

— О, великий князь, разве могу я отыскать подобную вещь?

И отец Ярви низко поклонился — ни дать ни взять сама невинность и скромность.

Однако Колючка видела его улыбку — и она была полна коварства и хитрости.

Часть III