Море Осколков — страница 7 из 13

Первогород

Удача

Только боги знают: за время путешествия Бранд разочаровался в столь многих вещах, что из них можно было бы собрать приличную кучу. Все оказалось совсем не так, как в историях, что шепотом рассказывали у очагов, и в песнях, что гордо распевали в Торлбю. А еще он узнал, что в историях и песнях про кучу всего вообще не рассказывают!

Например, никто не рассказывает о топях в устье Запретной! И тучах кровососущих насекомых над ними. Никогда не забыть эти серые утра, когда просыпаешься в луже и весь в блямбах от укусов…

Или вот взять бесконечно тянущиеся берега Золотого моря — про них тоже ни слова! А там они заходили в крохотные нищие деревеньки за низенькими нищими оградами, где отец Ярви торговался на странных языках с пастухами, чьи лица солнце выдубило, подобно кожам. Или о галечных пляжах, где команда выставляла кругом плюющиеся искрами факелы и лежала, не смыкая глаз, дергаясь от каждого звука — не идут ли бандиты, ведь они наверняка таятся прямо за границей света и тьмы…

А еще за ними ползла память о схватке с коневодами, и Бранда во снах преследовало лицо человека, которого он убил, и он слышал удары стали о дерево и просыпался в холодном поту.

— Вам смерть пришла!

Бранд просыпался в душной темноте, но слышал лишь громкий стук собственного сердца и тихий стрекот цикад. О сожалениях и горькой памяти в песнях тоже не пели.

А еще в песнях ни словом не упоминали скуку. Каждый день одно и то же: гребешь и гребешь в виду холмистого берега, и так проходит неделя за неделей. А еще накатывала тоска. Он беспокоился за сестру и до слез скучал по вещам, которые всегда ненавидел. Каждый день Скифр отлаивала команды и гоняла Колючку, а Колючка гоняла по очереди всех членов команды — и Бранда в особенности. А Колл каждый день донимал отца Ярви вопросами про растения, раны, политику, историю и пути Отче Месяца на высоком небе — и отец Ярви отвечал и отвечал. Ссадины, тошнота, солнечные ожоги, жара, мухи, жажда, вонь человеческого тела, стершиеся до дыр на заднице штаны, Сафрит, скупо отмеривающая провизию, зубная боль Доздувоя, бесконечные истории о том, как Фрор заработал шрам, каждый раз разные, тухлая еда, понос, мелкие свары, постоянный страх перед каждым встречным, а самое худшее — понимание, что на пути домой каждую милю пути их ждет ровно то же самое.

Да, его разочарования, горести, обиды и несбывшиеся мечты можно было сложить в высоченную кучу.

Но Первогород… о, Первогород превзошел все его ожидания.

Он раскинулся по обеим сторонам широкого мыса, который далеко, на несколько миль, вдавался в пролив — белокаменный, с гордыми башнями и крутыми скатами крыш, высокими пролетами мостов и крепкими стенами в кольце крепких стен. А надо всем парил Дворец Императрицы — сплошные сверкающие купола твердыни столь огромной, что туда можно было бы засунуть Торлбю, и еще осталось бы место для парочки Ройстоков.

А еще по всему городу горели огни, разноцветные! Красные, желтые и голубые, и они подсвечивали голубые вечерние облака, и отливали нежным розовым, и отражались в мелкой волне, на которой покачивались корабли изо всех стран мира, подобные пчелам в огромном улье.

Может, там, по берегам Священной реки, они видели строения величественней, и они помнили, как плыли мимо жутких руин в потрясенном молчании, — но этот город построили люди! Не эльфы! Первогород стоял и цвел не на развалинах и гробницах ушедшей славы, нет! Это было место, где сбывались самые безумные мечты, и жизнь бурлила в нем. Даже издалека Бранд мог слышать городской шум — город звал его! Едва различимый для слуха и прочих чувств зов нашел его, и Бранд ощутил покалывание в кончиках пальцев. Первогород!

Колл залез на мачту, которую успел за время пути покрыть резьбой до середины, и, оглядевшись, забил руками, как крыльями, и завопил, как безумец. Сафрит схватилась за голову, забормотав:

— Все, я сдаюсь. С меня хватит! Нет, если он хочет, пусть прыгает вниз головой! Мне все равно! А ну слезай оттуда, придурок, кому говорят!

— Ты такое когда-нибудь видела? — прошептал Бранд.

И чуть не зашиб челюсть веслом — так низко она у него отвисла.

— Нет ничего подобного этому городу… — отозвалась Колючка, и на похудевшем и ожесточившемся за время путешествия лице проступила безумная ухмылка.

Через бритую половину головы тянулся бледный шрам, а спутанные волосы на другой украшали кольца из красного золота — она их сделала из монеты, которую ей подарил Варослав. Ничего себе запросы у девушки, проворчал Бранд, золото она в косы заплетает! Но Колючка лишь пожала плечами и ответила, что ей все равно, где деньги хранить, почему бы и не в волосах.

Бранд хранил свой золотой в мешочке на шее. Эта монета обещала новую жизнь для Рин, и он собирался беречь ее как зеницу ока.

— Вот он, Первогород, Ральф! — воскликнул отец Ярви, пробираясь между счастливо улыбающимися гребцами к кормовой надстройке. — У меня хорошее предчувствие…

— У меня тоже, — проговорил кормчий, и лицо его покрылось сеткой морщинок, словно бы трещинки пошли по старой глине.

Скифр мрачно смотрела в небо — там кружили птицы.

— Предчувствие, может, и хорошее, вот только предзнаменования плохие.

Она так и не пришла в хорошее расположение духа после боя на Запретной.

Но отец Ярви не обратил никакого внимания на ее мрачное ворчание.

— Мы предстанем перед Теофорой, Императрицей Юга, и передадим ей дар моей матери и увидим то, что увидим.

И он развернулся к команде, распахнув руки, а оборванный плащ захлопал на ветру.

— Друзья! Позади долгий и опасный путь! Мы прошли полмира, чтобы оказаться здесь! Но впереди — конец пути!

— Конец пути… — пробормотала Колючка, облизывая растрескавшиеся губы словно пьяница, завидевший огромный кувшин с элем.

Команда разразилась восторженными кликами.

Бранда вдруг одолел приступ детского озорства, и он зачерпнул воды и вылил ее на Колючку, и брызги засверкали на солнце, а она обрызгала его и спихнула ногой с рундука. А он пихнул ее кулаком в плечо — все равно что в крепкий щит бить, — а она вцепилась ему в драную рубашку, и они покатились между скамьями хохочущей, рычащей и весьма неароматной кучей.

— Ну будет вам, варвары! — важно заметил Ральф, распихивая их сапогом и растаскивая в стороны. — Вы ж в цивилизованном месте! От нас здесь ожидают цивилизованного поведения!

* * *

В порту царил совершеннейшей хаос.

Люди пихались, толкались и колошматились в кровавом свете факелов, а толпа зверела, подобно учуявшему смерть хищнику: запылали пожары, и над головами замелькали кулаки и даже ножи. Перед воротами выстроились воины в диковинных, похожих на рыбью чешую кольчугах. Они свирепо орали на чернь и мутузили особо ретивых древками копий.

— Вроде как это цивилизованное место, не? — пробормотал Бранд, пока Ральф подводил «Южный Ветер» к причалу.

— Самый цивилизованный город мира, — пробормотал отец Ярви. — Хотя обычно это значит, что люди здесь предпочитают всаживать нож не в грудь, а в спину.

— А то ж нарядную рубашечку попачкаешь, а как же… — заметила Колючка, глядя на горожанина, который как раз на цыпочках бежал по причалу, высоко подобрав шелковые одежды.

Здоровенный пузатый корабль с зелеными от гнили шпангоутами очень неудачно накренился посреди гавани — половина весел над водой, пассажиры в панике. Кстати, люди столпились с одного борта, а корабль явно взял больше груза, чем мог. Пока Бранд затаскивал на борт свое весло, оттуда уже, жалостно размахивая руками, свалилось двое человек — а может, их сбросили в воду. В воздухе стоял густой дым, пахло горелым, и в нос бил смрад паники — воняло хуже, чем прелым сеном, а самое страшное, он был заразный, как чума, и люди от него дурели.

— Опять нас постигла злая удача! — расстроился Доздувой, вылезая на причал следом за Колючкой и Брандом.

— Я, ребята, в удачу не верю, — заявил отец Ярви. — Только в предусмотрительность. Ну и непредусмотрительнось. А также в хитрость и наивность.

И он подошел к седому северянину с заплетенной в две косы бородой. Тот невесело наблюдал за погрузкой корабля, весьма напоминающего обликом «Южный Ветер».

— Хорошего дня… — начала было Служитель.

— Ничего подобного! — рявкнул северянин, перекрикивая общий шум и гам. — Спросите кого угодно — разве это хороший день?

— Мы с «Южного Ветра», — представился Ярви. — Пришли вниз по Запретной из Калейва.

— Я Орнульф, капитан «Матери Солнце».

И он кивком указал на потрепанный непогодой корабль.

— Два года тому мы пришли из Ройстока. С той поры мы торговали по весне с алиуками и собрали товар — всем на зависть товар! И специи, и бутылки, и бусы, и прочие женские сокровища — за них бабы душу бы отдали!

И он горько покачал головой.

— И был у нас склад в городе, и прошлой ночью он сгорел дотла. Все погибло. Был товар — и нет товара.

— Мне очень жаль, — быстро отозвался Служитель. — И все же боги пощадили ваши жизни.

— Потому-то мы и хотим убраться отсюда подальше, а то и их потеряем.

Где-то особенно пронзительно, аж волосы дыбом встали, завизжала женщина. Ярви нахмурился:

— А что, здесь всегда так?

— Вы не слыхали, что ль? — удивился Орнульф. — Императрица Теофора вчера ночью преставилась.

Отец Ярви как-то разом сник и слабым голосом спросил:

— А кто ж сейчас правит?

— Слыхал я, что на трон посадили ее племянницу Виалину семнадцати лет от роду. Ее-то и короновали тридцать пятой Императрицей Юга, — фыркнул Орнульф. — Но я почему-то не получил приглашения на празднество.

— Так кто же правит? — снова спросил Ярви.

Северянин быстро отвел глаза:

— Сейчас — толпа. Пока закон спит, народ сводит друг с другом счеты.

— Я так понимаю, народ здесь любит это дело, — хмыкнул Ральф.

— Еще бы, обиды здесь помнят, от дедов к сынам и внукам память передают. Вот с этого-то пожары и пошли — один купец решил другого купца пожечь, из мести. Клянусь, у них могла бы праматерь Вексен злопамятству поучиться…

— А вот на это я бы не закладывался, — пробормотал отец Ярви.

— Дядя юной Императрицы, герцог Микедас, пытается взять власть в свои руки. В городе полно его солдат. Он говорит — для спокойствия горожан в переходный период, ага…

— В переходный период к чему? К тому, что он станет править?

Орнульф проворчал:

— Я думал, ты здесь в первый раз…

— Куда бы ты ни приехал, — пробормотал служитель, — власть предержащие везде одинаковы…

— Возможно, герцог наведет порядок, — с надеждой проговорил Бранд.

— Ему мечей пятьсот понадобится, чтобы только в порту порядок навести, — тяжело уронила Колючка, глядя на мечущуюся толпу.

— У герцога мечей предостаточно, — отмахнулся Орнульф. — Но северяне ему не по нутру. Если у тебя есть патент от Верховного короля, ты тут как сыр в масле катаешься. А у таких, как я, его нет, и мы отсюда выметаемся, пока налогами не обложили — до штанов же разденут…

Ярви плотно сжал узкие губы:

— С Верховным королем у нас не самые лучшие отношения.

— Тогда отправляйся обратно на север, дружище, не мешкай.

— Отправишься на север — попадешь прямиком в сети к князю Варославу, — сказал Бранд.

— Он что, до сих пор не выпускает корабли? — И Орнульф свирепо дернул себя за обе косы, в которые была заплетена борода. — Да проклянут их боги, этих стервятников, нигде нет спасения! И как тут быть честному вору?

Ярви передал ему что-то, и Бранд разглядел, как блеснуло серебро.

— Если честный вор — человек здравомыслящий, он пойдет к королеве Лайтлин в Гетланде и скажет, что его отправил к ней ее служитель.

Орнульф вытаращился на свою ладонь, потом на сухую руку Ярви, а потом снова на него:

— Ты отец Ярви?

— Да.

И тут строй воинов стал оттирать толпу от ворот, хотя людям некуда было отступать.

— Я приплыл сюда ради аудиенции у Императрицы.

Ральф тяжело вздохнул:

— Ну, ежли только Теофора не услышит тебя сквозь Последнюю дверь, говорить придется с Виалиной.

— Императрица умерла в самый день нашего приезда. — Бранд наклонился поближе, чтобы не повышать голос. — Каково теперь твое мнение об удаче?

Отец Ярви испустил длинный вздох. В это время груженая телега съехала с причала и грохнулась в море, лошадь с оборванной упряжью лягалась, выкатив обезумевшие от страха глаза.

— Удаче? О, удача нам совсем не помешает…

За троном

— Я на шута похожа, — рявкнула Колючка, широко шагая по людной улице следом за отцом Ярви.

— Ничего подобного, — живо возразил он. — Глядя на шутов, люди улыбаются. Не твой случай, милая…

Он заставил ее вымыться, а еще заварил какую-то резко пахнущую траву и облил ей голову — чтобы вывести вшей. И теперь она чувствовала себя в новой необмятой одежде голой и даже ободранной, на манер тех несчастных, что висели в порту Калейва. Сафрит выстригла ей полголовы до аккуратной щетинки, потом долго драла костяным гребнем колтуны на другой половине, потом плюнула и бросила это дело, тем более что у гребня три зубчика вылетело. И она выдала Колючке тунику из какой-то выкрашенной в ярко-красный, прям как кровь, цвет ткани, с вышивкой золотом по воротнику, такой тонкой и мягкой, словно на тебе вовсе ничего не надето, а когда Колючка потребовала свою старую одежду, Сафрит показала на кучу горящих тряпок и поинтересовалась, действительно ли она желает снова надеть это.

Колючка была на голову выше Сафрит, но с той не поспоришь — прям как со Скифр. Ежели что ей в голову втемяшится, пиши пропало. Поэтому пришлось надеть звенящие серебряные браслеты и даже ожерелку из красных стеклянных бусин, причем в несколько рядов. Матушка бы руками всплеснула от радости, но Колючка чувствовала себя, словно на нее рабскую цепь навесили.

— Люди ждут от тебя некоторой… — и Ярви махнул сухой рукой в сторону чернокожих людей в шелковых одеждах, расшитых осколками зеркала — те пускали яркие солнечные зайчики, — …некоторой театральности. В их глазах ты будешь выглядеть феерически страшно. Или страшно феерично. В общем, вид у тебя что надо.

— Угу.

Сама-то Колючка знала, что выглядит как полная дура. Потому что когда она наконец вышла вся такая разряженная и надушенная, Колл захихикал, Скифр шумно выдохнула, а Бранд просто молча уставился на нее, как на ходячего мертвеца. Лицо у нее полыхало от стыда — какое унижение! — и до сих пор не остыло.

Какой-то мужик в высокой шапке вытаращился на нее. Она б с удовольствием погрозилась отцовским мечом, но иноземцам в Первогороде запрещали расхаживать с оружием. Она наклонилась и щелкнула зубами — амм! Сработало даже лучше, чем меч, — мужик пискнул и убежал.

— А почему ты не приоделся? — спросила она, пытаясь не отстать от Ярви.

Он обладал удивительным умением просачиваться в самой густой толпе, а вот ей приходилось толкаться изо всех сил, вызывая громкие нарекания пешеходов.

— Ну почему же… — и служитель оправил свое черной одеяние безо всяких вышивок и украшений. — Среди этой пестрой толпы моя одежда как раз выделяется своей скромностью и простотой, приличествующими слуге Отче Голубей.

— Чего?

— Я сказал, что выгляжу как скромный слуга. Это не значит, что я именно таков.

И отец Ярви неодобрительно покачал головой, когда она отчаянно попыталась в который раз оттянуть узкие штаны — портки немилосердно жали на попе.

— Вот честно, Бранд правду сказал: для тебя любое благословение оборачивается проклятием. Другие были бы благодарны — такая красивая новая одежда! Если б от тебя воняло, как от нищенки, как бы я повел тебя во дворец?

— А зачем ты вообще ведешь меня во дворец?

— Мне что, одному туда нужно было идти?

— Ну так можно было взять кого-то, кто не ляпнет ерунды и не сядет в лужу при первом удобном случае. Сафрит. Ральфа. Да хотя бы Бранда! У него лицо… такое, располагающее к доверию.

— У него лицо, располагающее обвести его вокруг пальца. Я, конечно, не отрицаю, что Сафрит, Ральф и Бранд блестяще могут проявить себя на дипломатическом поприще, но ведь может так случиться, что встреча с девушкой ее возраста растопит сердце Императрицы Виалины?

— Это я-то? Сердце растоплю? Смеешься, что ли…

Колючка припомнила, с каким презрением относились к ней в Торлбю девицы, какими взглядами дарили и как мерзко хихикали вслед. Да, она убила в бою восьмерых человек, но все равно, аж мурашки от одних воспоминаний побежали.

— И уж тем более — девушки моего возраста.

— Сейчас все будет по-другому.

— С чего бы это?

— С того, что ты будешь молчать и миленько улыбаться.

Брови Колючки поползли вверх:

— Я? Молчать и улыбаться? Ты уверен?

Ярви прищурился и красноречиво покосился на нее:

— Еще как. А теперь — подожди.

И тут у Колючки упала челюсть: улицу переходили шесть невиданных чудищ, скованных серебряной цепочкой за шею — и какую! Длиной во взрослого мужчину! Чудища шли, позвякивая и грустно покачивая своими чудищными шеями.

— Как же далеко мы от Гетланда… — пробормотала она, глядя им вслед: звери один за другим скрывались в переулке между белых зданий, таких высоких, что улочка казалась ущельем в горах.

И она припомнила влажные темные скалы родины, утренний туман над серой Матерью Море, пар дыхания в утреннем холоде, как они жались у огня долгими вечерами, а мама тихонько напевала вечернюю молитву… Словно в другой жизни все это было… В другом мире. Колючка и представить не могла, что будет по всему этому скучать…

— Эт точно, — ответил Ярви и быстро пошел вперед.

И даже влажная вонючая жара, нависшая над Первогородом, ему нипочем. Колючка знала, что год идет к концу, но осенью здесь жарче, чем в середине лета в Торлбю…

А еще она подумала: это ж сколько миль они проплыли и прошагали? Сколько месяцев гребли… А потом перли эту махину через Верхние волоки. И степь эта — каждый миг ждешь стрелы… Не говоря уж о страшном князе Варославе…

— И Императрица сможет нам помочь, даже если захочет?..

— Не сталью, так серебром, — уверенно ответил отец Ярви и, бормоча извинения на каком-то незнакомом языке, обогнул стайку женщин в темных покрывалах.

Глаза у них были густо накрашены, и смотрели они на Колючку как на сумасшедшую.

— И все равно, хватит ли его, чтоб одолеть всех врагов?..

И Колючка принялась подсчитывать врагов, загибая мозолистые пальцы:

— Ютмарк — это ж родина Верховного короля, они за него, а еще инглинги, и люди из Нижних земель, ванстерцы, островитяне…

— Как это ни странно, дорогуша, но я уже принял это во внимание.

— А на нашей стороне — только тровенцы!

Ярви фыркнул:

— Ха! Этот союз подобен молоку, оставленному на солнцепеке!

— В смысле?

— Долго не протянет.

— Но король Финн же сказал…

— Король Финн — мешок с требухой, его даже в собственных землях высоко не ставят. Он поддержал нас, ибо его честолюбие было уязвлено, но гнев праматери Вексен быстро его образумит… Впрочем, это поможет нам немного потянуть время…

— Но тогда… тогда мы остались одни.

— Мой дядя Атиль и в одиночку встанет против всего мира. Он всегда считал, что последнее слово — за сталью.

— Ответ, достойный храбреца.

— А то.

— Вот только… мудрости в нем маловато.

Ярви улыбнулся:

— С ума сойти. Я-то думал, что ты обучишься мечному бою, а ты — гляди-ка, стала не только искуснее, но и благоразумней! Но не волнуйся. Я что-нибудь придумаю, вот увидишь.

* * *

Как только перед ними раскрылись высокие бронзовые двери дворца, Колючка поняла, что зря расстраивалась, что одета как принцесса. Имело смысл расстраиваться, что она одета как селянка. Здесь даже рабыни выглядели как королевы, а стражники — как герои легенд. Их приняли в зале, под завязку набитом увешанными драгоценностями придворными, разодетыми и надутыми и тем очень напоминающими павлинов, которые неспешно прогуливались в безупречно разбитых дворцовых садах. И таких же бесполезных, как эти пестрые хвостатые птицы, к гадалке не ходи.

Она бы с удовольствием сделалась невидимой или растаяла и стекла в свои новые сапоги, но, увы, сапоги радовали высокой толстой подошвой, а еще она вытянулась за последние несколько месяцев и теперь стала выше, чем отец Ярви. А тот, надо сказать, мало кому уступал в росте. Так что делать нечего: она развернула плечи, задрала голову и состроила мужественную мину, хотя под маской храбрости она отчаянно трусила и истекала потом в своей идиотской алой тунике.

Герцог Микедас сидел в позолоченном кресле на возвышении — причем сидел в весьма непринужденной позе, перекинув ногу через резную ручку. Доспех на нем поражал воображение искусным золотым узором. Судя по виду, герцог был из тех красавчиков, что считают себя неотразимыми. Темнокожий, с живыми блестящими глазами, темные волосы и бородку едва тронула седина, — ну да, красавчик.

— Приветствую вас, друзья, добро пожаловать в Первогород! — И он показал белые зубы в широкой улыбке, которая сразу показалась Колючке подозрительной — наверняка неискренняя. — Ну как, хорошо я говорю на вашем языке, а?

Отец Ярви низко поклонился, Колючка последовала его примеру. «Я кланяюсь — и ты кланяйся», — сказал он. Похоже, кланяться придется очень и очень часто.

— Безупречно, ваша милость. Мы сердечно обрадованы…

— Напомните-ка, как вас там зовут? У меня просто чудо-о-о-овищная память на имена…

— Он отец Ярви, служитель Гетланда.

Это произнесла высокая, худая и очень бледная женщина с наголо выбритой головой. На покрытых татуировками руках у нее звенели и посверкивали эльфские запястья из древнего железа, и золота, и осколков стекла. Колючка оскалилась, но вовремя вспомнила, что плевать на полированный пол в королевском дворце как-то не принято.

— Мать Скейр, — протянул Ярви. — Всякий раз, когда наши пути пересекаются, мое сердце заново переполняет радость.

Служительница Ванстерланда, советчица Гром-гиль-Горма. Та, кого праматерь Вексен отправила к князю Варославу с предостережением — не выводить корабли в море Осколков…

— Хотела бы я сказать то же самое, — проговорила мать Скейр. — Однако ни одну из трех наших встреч я не могу назвать радостной.

И она обратила взгляд льдисто-голубых глаз на Колючку:

— Кто эта женщина? Я не знаю ее.

— А ведь вы уже встречались в Скегенхаусе. Это Колючка Бату, дочь Сторна Хедланда.

Глаза матери Скейр широко распахнулись от удивления, и Колючка почувствовала себя отмщенной:

— Чем вы ее кормите?

— Огнем и оселком, чем же еще, — усмехнулся с улыбкой Ярви. — У нее прекрасный аппетит. Теперь она воин, испытанный в сражении с ужаками!

— Девушка-воин! Как интересно! — судя по голосу, герцога это совсем не впечатлило, он веселился и не скрывал этого. Придворные угодливо захихикали. — Как насчет поединка с одним из моих гвардейцев?

— Ставьте уж сразу двоих, — гаркнула Колючка — ох ты ж, опять брякнула, не подумав. Голос звучал странно, словно и не принадлежал ей: скрипуче и громко.

И дерзко. И совсем по-дикарски — такому негоже звучать среди изузоренных серебром мраморных стен.

А герцог… расхохотался.

— Пот-ря-сающе! Вот она, самонадеянность юности! Моя племянница очень похожа на нее. Она тоже думает, что можно делать что хочешь — и плевать на традиции, и на чувства других людей, даже на… суровую реальность этого мира.

Ярви снова поклонился:

— Правители и те, что стоят у трона, должны всегда помнить о суровой реальности.

Герцог покачал пальцем:

— А ты мне начинаешь нравиться!

— На самом деле, у нас есть общий друг.

— Вот как?

— Эбдель Арик Шадикширрам.

Глаза герцога широко распахнулись, он даже снял ногу с ручки кресла и сел прямо:

— И… как она?

— Увы, ваша милость, она переступила порог Последней двери.

— Умерла?

— Предательски убита своим же рабом.

— Господи ты боже мой… — и герцог откинулся на спинку кресла. — Какая женщина… Была. Когда-то я просил ее руки, да… ну, я был молод, но… — И он помотал головой: — Вы не поверите, но она отказала мне! Отказала! Мне!

— Воистину, удивительная женщина.

— Время утекает, как вода сквозь пальцы… Казалось бы, мы виделись только вчера…

Герцог испустил длинный вздох, и глаза его разом посерьезнели:

— Но к делу.

— Безусловно, ваша милость.

И отец Ярви снова поклонился. Голова его то опускалась, то поднималась — ни дать ни взять яблоко в ведре с водой.

— Меня прислали королева Лайтлин и король Атиль, государи Гетланда. Я покорно испрашиваю аудиенции у сиятельной Виалины, Императрицы Юга!

— Хмммм…

Герцог поморщился, оперся локтем о ручку кресла и принялся теребить бородку:

— Где там, вы сказали, находится ваш Гутланд?

Колючка до боли стиснула зубы, но отца Ярви отличало просто бездонное терпение:

— Гетланд находится на западном берегу моря Осколков, ваша милость. К северу от столицы Верховного короля Скегенхауса!

— Так много стран! Только ученому мужу под силу запомнить все эти иноземные названия!

Придворные снова закивали, одобрительно пересмеиваясь. Колючке нестерпимо захотелось разбить пару угодливых сытых рыл.

— Сейчас столь многие хотят получить аудиенцию… Я бы рад пойти вам навстречу, но… Увы, времена сейчас непростые…

Ярви покивал:

— Конечно, ваша милость.

— Столь многих врагов нужно проучить, столь многих друзей обнадежить… Столь много союзов нужно заключить… увы, некоторые союзы нам важнее, чем… другие. При всем уважении…

Никакого уважения в его голосе не слышалось. Напротив, от герцога за милю несло презрением, как от старого сыра — плесенью.

Ярви поклонился:

— Конечно, ваша милость.

— Императрица Виалина — девушка совсем других статей… Она не такая, как… — и он ткнул пальцем в Колючку, как в беспородную кобылу. — Она… Она очень юна. На нее легко произвести впечатление. Она слишком наивна. Ей еще предстоит многое узнать о том, как на самом деле устроен… мир. Как вы понимаете, я должен быть осторожен. Как вы понимаете, нужно подождать. Терпение и еще раз терпение. Для страны, столь большой, населенной столь многими народами, переправа через бурливую реку, какой является всякая передача власти, может оказаться… непростой. Мы пришлем за вами… во благовремение.

Ярви поклонился:

— Конечно, ваша милость. Могу ли я спросить когда?

Герцог отмахнулся длинными пальцами:

— Во благовремение, отец… как вас там…

— Ярви, — прошипела мать Скейр.

Колючка не была дипломатом, но даже она поняла, что это значит — никогда.

Мать Скейр ждала их в длинной галерее, вдоль стен которой выстроились статуи. За ее спиной маячили двое воинов — хмурый ванстерец и здоровенный парень из Нижних земель с рожей как каменная плита. Настроение располагало к ссоре, и Колючка злобно уставилась на них, но парни, похоже, были сами не промах и глаз не опускали.

Служительница тоже выглядела весьма решительно.

— Не ожидала тебя здесь увидеть, отец Ярви.

— А я вот тебя не ожидал увидеть, мать Скейр.

Хотя по тону сразу стало понятно: ничего неожиданного оба здесь не видят.

— Мы оба прибыли издалека. Я полагал, что ты должна быть рядом со своим королем Гром-гиль-Гормом. Он нуждается в тебе. Кто же еще убедит его идти путем Отче Мира — жаль будет, если Матерь Война увлечет короля к его погибели в Гетланде.

Взгляд матери Скейр стал еще холоднее — хотя куда уж больше, она и так в пол глазами вмораживала.

— И я была бы рядом с ним. Но праматерь Вексен отправила меня с важным поручением.

— Высокая честь.

Уголок губ отца Ярви слегка приподнялся в усмешке: еще бы, оба знали, что это «поручение» — обычная ссылка.

— О, в таком случае ты, должно быть, и впрямь угодила праматери — иначе с чего бы ей тебя сюда отправлять. Говорила ли ты об интересах своей страны? Интересах своего короля и народа — как обязан поступать каждый служитель?

— Я поклялась — и я держу клятву! — рявкнула Скейр. — Верный служитель исполняет волю праматери!

— Верный раб, ты хотела сказать.

— О, ты у нас большой знаток по части рабов. Как, поджили ссадины от ошейника?

Улыбка Ярви стала очень натянутой:

— Вполне.

— Да что ты? — Скейр наклонилась к нему и злобно оскалилась. — Я б на твоем месте быстро собралась и поплыла обратно к морю Осколков. А то, глядишь, новые ссадины заработаешь.

И она решительно двинулась прочь, едва не задев Ярви плечом. Ванстерец с дружком двинулись следом, правда, они с Колючкой успели напоследок обменяться мрачными долгими взглядами.

— Она нам еще подгадит, — прошептала Колючка.

— Да.

— И она в милости у герцога.

— Да.

— И они ее прислали сюда давно.

— Да.

— Значит… значит, праматерь Вексен разгадала твои планы! Опередила тебя!

— Да.

— Чо-то мне кажется, что никакой аудиенции нам не дадут.

Ярви кисло улыбнулся и сказал:

— Видишь? А говорила — я не дипломат, я не дипломат…

Старые друзья

Боги, как же быстро она теперь двигалась! Бранд уже раза в два лучше дрался, чем раньше, и все из-за их тренировочных поединков. Но с каждым днем она совершенствовалась, а он — он безнадежно отставал. Он чувствовал себя неповоротливым хряком, всегда на три шага позади. Один на один он больше не мог ее одолеть, неважно, на земле или на палубе. Даже если рядом двое друзей стояли, все равно казалось, что их слишком мало. Раньше она просто отбивалась, а теперь переходила в нападение и гонялась за ними, как охотник за беспомощной добычей.

— Колл! — крикнул Бранд, быстро приобернувшись. — Заходи слева!

Они рассредоточились по двору ветхого особняка, который приискал им Ярви, пытаясь загнать Колючку в ловушку, — надеялись, что она сунется между ними.

— Доздувой, ты…

Он слишком поздно сообразил, что Колючка заманила гиганта в солнечный угол двора. Доздувой сморщился и пригнулся, когда Матерь Солнце воткнула ему в глаза свои беспощадные лучи.

Колючка налетела на него молниеносно: дотянулась и с размаху долбанула по щиту, да так, что щепки полетели, а потом пырнула его под нижний край в здоровенное брюхо. Гигант зашатался. Хохоча, Колючка успела отскочить, и Бранд лишь глупо располосовал воздух на том месте, где она только что стояла, и, естественно, между ней и Коллом оказалась облупленная колонна, которая поддерживала галерею.

— Б-боги мои, — выдохнул Доздувой.

Он перегнулся пополам, держась за брюхо.

— Неплохо, — заметила Скифр.

Она обходила поединщиков, заложив руки за спину.

— Но не позволяй себе слишком увлечься. Дерись каждый раз, как в последний. Смотри на каждого врага как на злейшего и самого страшного. И не раскрывайся полностью, пусть враг считает тебя неопасной. Даже самый слабый враг.

— С-спасибо на добром слове, — выдавил Бранд, пытаясь отереть мокрую от пота щеку о плечо.

Боги, ну и жара… Чертов город, ни ветерка…

— Отец мой говорил: не возгордись.

Колючка поглядывала то на Колла, то на Бранда — те пытались загнать ее в угол.

— Он говорил: великие воины начинали верить песням о себе, думали, что их может убить только великий герой, — но нет. Великого воина может поразить пустяковая штука!

— Воспалившаяся царапина, — одобрительно покивала Сафрит, наблюдавшая за поединком, уперев руки в боки.

— Истершийся щитовой ремень, — проворчал Бранд.

Он внимательно следил за каждым движением Колючки, вот только ее облипшая от пота рубаха отвлекала — она ж всякое такое тоже облепляла…

— Можно на овечьей какахе поскользнуться! — вставил Колл, подскочил и пырнул Колючку — точнее, попытался, потому что та извернулась, с грохотом врезала ему по щиту и снова выскочила на открытое пространство.

— Слова твоего отца разумны, — сказала Скифр. — Как он умер?

— Убит в поединке с Гром-гиль-Гормом. Судя по всему, он возгордился.

Колючка снова вывернулась: Колл двигался быстро, но она — еще быстрее. Быстрее, чем скорпион. Хотя скорпион добрее и милосердней, чего там… Колючка врезала топором парню по ноге, тот споткнулся и охнул, сделал несколько заплетающихся шагов… Она ударила его мечом в бок, и Колл покатился по дворику с горестным криком.

И Бранд понял — вон он, шанс. Прочь сомнения!

Она еще не выровняла стойку, но все равно сумела отбить его меч — тот с силой ударил ее в плечо. Боги, ну и выдержка, даже не поморщилась. Бранд ударил ее щитом, Колючка зарычала, он припер ее к стенке, с кромки щита так и летела щепка. Они неуклюже сцепились, и на мгновение показалось, что он ее дожмет. Но пока он таранил ее, она каким-то немыслимым образом подцепила его ногу своей, рыкнула, перенесла вес на другую ногу — и он рухнул.

Приземлились они с грохотом, она сверху, он снизу. Боги, какая же она сильная… Бранд был словно Бейл, сражающийся с огромным угрем, вот только этот угорь явно заколотит его хвостярой…

— Ты что делаешь?! Вы в постели, что ль? Убей его! — рявкнула Скифр. — В постели еще успеете наваляться!

Они покатились, сцепившись, и она оказалась сверху, оскалившаяся от натуги, — пыталась придавить его локтем за шею, а он отжимал ее локоть, пытаясь отвести его в сторону, и оба свирепо рычали.

Их лица настолько сблизились, что два ее глаза слились в один. Он мог рассмотреть каждую бисеринку пота на ее лбу. Ее грудь прижималась к его, и он чувствовал каждый ее жаркий, короткий вздох.

И на мгновение помстилось, что они вовсе не дерутся, а… совсем другим занимаются.

И тут послышался стук открываемой двери, и Колючка дернулась и вскочила на ноги, словно вспугнутая кошка.

— Очередная победа? — съязвил отец Ярви.

Он стоял в дверях, а за его плечом маячил хмурый Ральф.

— Естественно, — пожала плечами Колючка, словно ничего такого и не случилось — просто обычный поединок.

В самом деле, а что в нем было необычного?..

И он тоже вскарабкался на ноги и отряхнулся, делая вид, что все в порядке. Вот только лицо у него полыхало. И уши. И вообще все тело горело, от макушки до пяток. Он изо всех сил делал вид, что согнулся пополам просто потому, что ему локтем в ребра заехали, а не потому, что у него… мгм… внизу все встопорщилось. Бранд изо всех сил делал вид, что ничего такого не произошло, все будет по-прежнему. Но нет. Все изменилось в тот день, когда она вошла во дворик в своей новой красивой одежде, и вроде бы она оставалась той же Колючкой, но нет, она внезапно изменилась, и ее щеку приласкал солнечный луч и отразился в глазах, и он смотрел и молчал, потрясенный. И тогда все рухнуло. Или, наоборот, воздвиглось… И он не мог больше смотреть на нее просто как на члена команды, рядом с которым весло ворочаешь. Нет, она, конечно, оставалась членом команды, но вдруг стала кем-то еще, и от этого вдруг стало и радостно, и страшно до ужаса. Что-то изменилось с того мига, как он ее увидел, и теперь, глядя на нее, он смотрел новыми глазами.

Они спали на полу в одной комнате с ободранными стенами. Ну и что, с другой стороны, в одной и в одной, они месяцами вповалку дрыхли. Только теперь он полночи лежал и молча потел в этой духоте и думал — вот, она ведь совсем близко. И прислушивался к шуму ночного города. И к ее медленному сонному дыханию. Думал, как это просто — вот так вот протянуть руку и дотронуться до нее…

И тут он понял, что снова искоса поглядывает на ее задницу, и усилием воли отвел взгляд и уставился в пол.

— Боги, — тихо прошептал он.

По правде говоря, он не знал, к какому конкретно богу следует обращаться с такой проблемой.

— Что ж, я невероятно рад, что хоть кому-нибудь сегодня досталась победа, — еще язвительней проговорил Ярви.

— Что, снова не повезло во дворце? — просипел Бранд, все еще не решаясь распрямиться.

Хоть бы на него внимания не обратили…

— Дворец вообще какое-то злополучное место, — хмуро изрек Ральф и важно кивнул.

— Еще один день коту под хвост, — и Ярви плюхнулся на скамью и горестно сгорбился. — Нам очень повезет, если нас снова обольет помоями герцог Микедас или его племянница…

— Да? Ты же вроде как не верил в удачу? — заметила Колючка.

— На данный момент я надеюсь, что удача в меня еще верит. До чего я дошел, подумать только…

Отец Ярви и впрямь смотрелся неважно, Бранд еще не видел его таким. Даже когда на них напали коневоды, отец Ярви знал, что делать. А теперь Бранд вдруг подумал: а что, если это всего лишь маска? И тут же до него дошло: а ведь отец Ярви всего-то на пару лет старше его, и в его руках — судьба Гетланда. И даже рука-то у него всего одна, потому что вторая — сухая.

— Интересно, как там сейчас в Торлбю? — с тоской в голосе пробормотал Колл, тряся ушибленной ногой.

— Скоро урожай будут убирать… — пробормотал Доздувой, задирая рубаху — собственные синяки осмотреть.

— В полях колосится золотой ячмень… — тихо сказала Скифр.

— На рынки съезжаются торговцы, — и Сафрит принялась играть купцовскими гирьками у себя на шее. — В порту тесно от кораблей… Деньги текут рекой.

— Если только урожай не сожгли ванстерцы, — зло заметил Ярви. — А торговцев не задержала в Скегенхаусе праматерь Вексен. И тогда в полях мы увидим лишь горелую стерню, а порты вымрут. А еще она могла натравить на нас нижнеземельцев. И инглингов. Во главе с Йиллингом Ярким. Тысячи врагов она могла отправить на Гетланд.

Бранд сглотнул, подумав о Рин в хлипкой лачуге в предместье.

— Ты… действительно так думаешь?

— Нет. Пока нет. Но скоро это случится. Время уходит, а я ничего не добился. Однако… на все найдется свой способ.

И служитель уставился в пол, теребя большой палец на сухой руке.

— Полвойны — это война слов. Войны выигрывают словами. Правильными словами, которые говоришь нужным людям. Но у меня нет ни тех, ни других.

— Все будет хорошо, — пробормотал Бранд, отчаянно желая помочь.

Знать бы только как…

— Увы, я не вижу выхода…

И Ярви закрыл бледное лицо руками, и сухая ладонь странно смотрелась рядом со здоровой.

— Нам нужно чудо. Только чертово чудо может нас спасти.

И тут в дверь громко постучали.

Скифр изогнула бровь:

— Мы ждем гостей?

— Мы не слишком обременены друзьями в этом городе, — заметила Колючка.

— Мы вообще не слишком обременены друзьями, — заметил Бранд.

— Может, мать Скейр прислала нам приглашение на праздник? — мрачно предположил Ярви.

— К оружию, — прорычал Ральф.

И бросил Колючке меч. Она поймала его в воздухе.

— Единый Бог, как же я хочу подраться! — обрадовался Доздувой, взвешивая в руке копье. — Только не с ней.

Бранд вытащил из ножен меч, что раньше принадлежал Одде. Сталь казалась до жути легкой после тренировочного меча. От страха, кстати, все проблемы со вздыбленными штанами решились сами собой.

Дверь сотрясалась от ударов, а ведь это была не самая хлипкая дверь.

Колл подкрался к ней и привстал на цыпочки, чтобы заглянуть в глазок.

— Женщина! — свистящим шепотом доложился он. — Судя по виду — богатая!

— Она одна? — спросил Ярви.

— Да, я одна! — глуховато прозвучал из-за двери голос. — И я вам не враг!

— Именно это враг и скажет! — мудро заметила Колючка.

— Друг тоже это скажет! — не менее мудро заметил Бранд.

— Боги знают, как нужен нам друг, — сказал Ральф, мудро накладывая стрелу на тетиву своего черного лука.

— Открывай, — приказал Ярви.

Колл отодвинул засов так быстро, словно тот жег ему пальцы, и отпрыгнул в сторону. В каждой руке он держал наготове по кинжалу. Бранд пригнулся и поднял щит — из-за порога вполне могли полететь стрелы.

Вместо этого дверь медленно, со скрипом приоткрылась, и в щель осторожно просунулась чья-то голова. Действительно, это была женщина. Темнокожая и темноглазая, с черными волосами, небрежно подколотыми усеянными драгоценными камнями шпильками. На верхней губе белел шрам — видно, когда-то давно губу раскроила, и та плохо срослась. Женщина улыбнулась, показывая в выемке белые зубы.

— Тук-тук, — сказала она, проскальзывая внутрь и прихлопывая за собой дверь.

Одета она была и впрямь богато: накидка тонкого белого льна, на шее — золотая цепь, каждое звено в виде раскрытого глаза. Она заломила бровь, увидев, сколько на нее направлено мечей и копий, и медленно подняла руки вверх:

— Сдаюсь-сдаюсь!

Ральф вдруг радостно завопил и отбросил свой лук на пол, кинулся к женщине и сжал ее в медвежьих обьятиях.

— Сумаэль! — воскликнул он. — Боги, как же я по тебе соскучился!

— А я по тебе, Ральф, старый ты хрыч, — засмеялась она, похлопывая его по спине.

И охнула, когда он поднял ее над полом.

— Я сразу что-то такое заподозрила, когда в гавань вошел корабль с именем «Южный Ветер». Остроумно, кстати.

— Чтобы не забывать, откуда мы все вышли, — проговорил Ярви, потирая шею здоровой рукой.

— Отец Ярви, — улыбнулась Сумаэль, высвобождаясь из объятий кормчего. — А я все знаю, хе-хе. Бедняга, ты затерялся в бурном море, и носит тебя по волнам одного-одинешенька, и некому указать верный курс. Правильно?

— Ну хоть что-то в нашей жизни не меняется, — отозвался он. — Я смотрю, у тебя… неплохо дела идут.

— А у тебя хуже некуда.

— Я же говорю — некоторые вещи не меняются.

— Что ж, и не обнимешь меня?

Ярви фыркнул — или всхлипнул:

— Если обниму — боюсь, не смогу выпустить из объятий…

Она подошла, и они обменялись долгими взглядами:

— Ничего, я рискну.

И она положила ему руки на плечи и поднялась на цыпочки, чтобы обнять сильней. Он положил ей голову на плечо, и по исхудалому лицу потекли слезы.

Бранд посмотрел на Колючку, та пожала плечами:

— Ну, теперь понятно, кто такая Сумаэль…

* * *

— Так, значит, это посольство Гетланда? — и Сумаэль ткнула в кучу плесневелой штукатурки.

Таких куч на пыльном полу громоздилось приличное количество.

— Неплохой особнячок ты себе подобрал.

— Я — сын своей матери, — парировал Ярви. — Хотя она, конечно, больше мне не мать.

В облупившемся зале, где они сели обедать, могло бы уместиться человек сорок, но команда как-то разошлась по своим делам, и теперь в пустой комнате гуляло эхо.

— Что ты здесь делаешь, Сумаэль?

— Встречаюсь со старыми друзьями, — и она с улыбкой откинулась в кресле, положив ногу в заляпанном грязью сапоге — обувь странно не вязалась с роскошным одеянием — на исцарапанную столешницу.

— Я помогла дяде с постройкой корабля для Императрицы Теофоры, и все завертелось. В общем, к неудовольствию некоторых придворных, она назначила меня смотрителем императорского флота.

На лицо упала темная прядка, она оттопырила губу и сдула ее прочь.

— С кораблями ты управлялась отлично. У тебя это хорошо получалось. — Ральф смотрел на нее с улыбкой, как на любимую дочку, которая вдруг приехала навестить родителей. — Это — и людей злить.

— Императорские корабли гнили в гавани Ругоры, чуть дальше отсюда. А именно там, так случайно совпало, воспитывалась племянница Императрицы Виалина.

На лицо Сумаэль снова упала прядка, она снова отдула ее.

— Или содержалась в заключении, это как посмотреть.

— Содержалась в заключении? — удивился Бранд.

— Царственные особы здесь не слишком доверяют друг другу, — пожала плечами Сумаэль. — Но Виалине хотелось узнать побольше о флоте. Побольше обо всем. И мы… подружились. Да. А когда Теофора занемогла и Виалину вызвали обратно в Первогород, она попросила меня поехать с ней и… — Сумаэль поддела пальчиком цепочку с глазками и отпустила. Цепочка тонко зазвенела. — Одним словом, обстоятельства сложились таким волшебным образом, что я теперь — советница при особе Императрицы Юга.

— Талант — он не потонет, — одобрительно покивал Ральф.

— Как говно, ага, — проворчала Колючка.

Сумаэль широко улыбнулась:

— По себе судим?

Бранд заржал, Колючка смерила его злобным взглядом, и тот примолк.

— Значит, ты теперь — правая рука самой могущественной женщины мира? — спросил Ральф, поглаживая лысую голову.

— Ну, я же не одна такая.

Прядка упала снова, Сумаэль недовольно скривилась и принялась перекалывать волосы.

— Есть такой совет двенадцати, и большинство из них преданы герцогу Микедасу. Виалина, конечно, Импертрица, но это пустой титул. Вся власть у Микедаса, и он не собирается ею делиться.

— С нами, во всяком случае, он не поделился ничем, — заметил Ярви.

— Как же, наслышана.

Волосы темной завесой упали ей на лицо, сквозь пряди сверкнул хитрый любопытный глаз.

— Но вы, по крайней мере, вышли из дворца с головами на плечах.

— Думаешь, нам удастся не расстаться с ними, если мы здесь задержимся? — спросил Ярви.

Сумаэль покосилась на Колючку:

— Это зависит от того, насколько вы искушены в дипломатии…

— Я умею быть дипломатичной, — прорычала она.

Сумаэль улыбнулась еще шире. Похоже, на эту женщину не действовали никакие угрозы.

— Ты напоминаешь мне капитана корабля, на котором в свое время плавали мы с Ярви.

Ярви расхохотался, а следом расхохотался Ральф. Колючка нахмурилась:

— Это комплимент или оскорбление?

— И то, и другое.

Ярви наклонился вперед и поставил локти на стол, сцепив здоровую и сухую руки.

— Верховный король готовится к войне, Сумаэль. Кто знает, может, он уже начал войну.

— Кто ваши союзники? — спросила она, отбрасывая волосы обеими руками и завязывая их в узел.

— Их меньше, чем нужно.

— Некоторые вещи никогда не меняются, да, Ярви? — Сумаэль проворно закалывала волосы шпильками. — Герцог, в отличие от Теофоры, не слишком-то ревностен в служении Единому Богу, но он намерен сохранить верность союзу с праматерью Вексен. Он поставит на того, кто сильнее.

— Посмотрим, — сказал Ярви. — Мне нужно поговорить с Императрицей.

Сумаэль попыхтела:

— Ну… я попробую. Попробую сделать так, чтобы она вас выслушала. Но большего обещать не могу.

— Ты ничем мне не обязана.

Она посмотрела ему в глаза и не отводила взгляд, пока не вставила в прическу последнюю шпильку. Драгоценные камни в ее навершии заискрились.

— Дело не в том, кто кому обязан. Во всяком случае, в нашем с тобой случае.

Ярви скривился — то ли засмеяться хотел, то ли заплакал. А потом просто откинулся в кресле и длинно выдохнул.

— Я думал, что никогда больше тебя не увижу.

Сумаэль улыбнулась, губа немного разошлась, показывая белый зуб. И Бранд понял, что эта женщина ему, пожалуй, нравится.

— И что?

— Я рад, что ошибся.

— Я тоже.

Та же самая прядка снова упала на лицо, она мрачно оглядела ее, сведя глаза к переносице, потом отдула.

Надежды

Колючка проталкивалась сквозь толпу, которая втекала в храм, — наступал час молитвы. Толпа расступалась неохотно. Сколько ж здесь храмов, и сколько ж в них молящихся…

— Я смотрю, поклонение Единому Богу кучу времени отнимает, — проворчал Бранд, прокладывая себе путь в давке.

С его широкими плечами продираться выходило с трудом.

— Высокие боги и Малые боги занимаются каждый своим делом. А вот Единый Бог, похоже, просто сует нос в дела всех остальных!

— И колокола эти! — Бранд вздрогнул, когда с вершины белой башни у них над головами донесся очередной гулкий удар. — Зараза, аж уши от них гудят, век бы их не слышать…

И он наклонился поближе и зашептал:

— Ты представляешь, они своих мертвых прям так хоронят. Не сжигают. А вот так берут и прям в землю закапывают. И не сжигают!

Колючка покосилась в сторону заросшего двора за храмом: там из земли торчали камни надгробий, шаткие, как зубы нищего, и под каждым, похоже, лежал и гнил труп. Сотни трупов. Тысячи трупов. Склеп, полный покойников, прямо посреди города.

Ее аж испарина прошибла от одной этой мысли, и она тут же ухватилась за мешочек с костями отца.

— Что за город…

Отец любил рассказывать о Первогороде, но ей он нравился все меньше и меньше. Слишком большой. Такой размер подавляет! И слишком шумный! Как тут люди умудряются соображать в таком шуме, непонятно. И здесь слишком жарко! А еще душно, и воняет днем и ночью. Кругом отбросы, мухи, нищие — от всего этого голова кругом идет. И сколько народу вокруг, и все толкаются и идут мимо, никто друг друга не знает, и хотят все только одногу — деньгу урвать. Словно ее саму закопали, и над ней теперь ходят-бродят тыщи и тыщи воров, и она никого не понимает.

— Домой надо ехать, — пробормотала она.

— Да мы ж только сюда приехали!

— Вот и прекрасно. Как приехали, так и уедем. Ненавижу этот город.

— Да ты все ненавидишь.

— Нет, не все!

И она покосилась и перехватила взгляд Бранда, и в животе защекотало так приятненько — опять он отвернулся.

Оказалось, он умел смотреть удивленно, беспомощно, а еще вот так, как сейчас. Как в последнее время он на нее смотрел. Пристально так, волосы на лицо падают, и глаза из-под них горят. Голодные такие. И… испуганные. В тот день, когда они упали друг на друга и лежали, прижавшись, что-то тогда… что-то тогда произошло между ними. Что-то, от чего кровь приливала к лицу. И не только к лицу. И к кишкам — точно приливала. Ну и это… между ног тоже. Но в голову лезли сомнения, причем в таком же количестве, как эти верные, которые в храм набиваются.

Неужели нельзя просто спросить? Ну да, мы терпеть друг друга не могли, но это ж когда было. А сейчас мне кажется, что ты мне нравишься. А я тебе? Боги, дурь-то какая. Она всю жизнь отталкивала от себя людей, и теперь понятия не имела, как их к себе привлекать. А что, если он смотрит на нее как на сумасшедшую? От таких мыслей у нее прям пропасть бездонная под ногами раскрывалась. И вообще, что значит — нравишься? В смысле, нравишься как нравишься? А может, просто вот так вот подойти — и поцеловать его? Она все думала и думала об этом. На самом деле она только об этом и думала. А что, если в этом взгляде нет ничего особенного? Ну смотрит и смотрит парень, подумаешь. А что, если мать права: какому мужчине занадобится такая странная девушка, да еще с таким плохим, строптивым характером? Уж точно не Бранду — он же красавец, на него все девушки заглядываются, он себе любую может выбрать — только скажи…

И вдруг он обхватил ее и пихнул в дверную нишу. Сердце подскочило и затрепыхалось у самого горла, и она даже пискнула, как благовоспитанная девица, когда он крепко прижал ее к себе. Но все уже отскакивали и прижимались к стенам домов — по переулку рысили конные, качались перья на уздечках, сверкала позолоченная броня, и этим всадникам на высоких конях в высоких шлемах плевать было на жмущуюся по обеим сторонам улицы толпу. Наверняка люди герцога Микедаса, кто же еще.

— Так кого-то и задавить недолго, — пробормотал Бранд и мрачно посмотрел им вслед.

— Ага, — просипела она. — Эт точно.

А вообще, хватит себя обманывать. Они просто друзья. Рядом на веслах сидят. Вот и все. Зачем портить это все, пытаясь заполучить то, чего у нее попросту не может быть. Чего она не достойна и никогда не получит. И тут она встретилась с ним взглядом, и он снова смотрел на нее — так, и сердце ее бешено забилось, словно бы она милю против течения прогребла. И он быстро отодвинулся от нее, с бледной и смущенной полуулыбочкой, и пошел вперед через толпу, которая быстро заполняла улицу.

Нет, а что, если он чувствует то же, что и она? И хочет спросить, но боится? И вообще не знает, как спросить? Да с ним каждый разговор выходит опасный, как поединок. А спать с ним в одной комнате — это ж невыносимо просто! Ну да, они ж типа рядом на веслах сидели, что в этом такого, и они бросили на пол свои одеяла и стали смеяться: глянь, какую развалину нам Ярви приискал, окон не надо, солнце сквозь крышу светит… Но теперь она только притворялась, что спит, потому что все думала: он лежит так близко… И иногда ей казалось, что он тоже притворяется, вот, лежит с открытыми глазами и смотрит на нее. Но уверенности у нее не было. И от мысли о том, что она спит с ним рядом, ей становилось муторно на душе. И от мысли, что можно не спать с ним рядом, — тоже муторно.

Я тебе нравлюсь?.. В каком смысле? Ну… нравлюсь я тебе?

Зараза, сплошные загадки какие-то на незнакомом языке, как же это все ему сказать…

Бранд выдохнул и отер лоб — он-то наверняка даже не подозревает, какую бурю вызвал.

— Думаю, мы отплывем сразу же, как заключим сделку с Императрицей.

Колючка попыталась взять себя в руки и говорить нормальным голосом — ну, нормально разговаривать, короче.

— Я думаю, этого не случится.

Бранд пожал плечами. Спокойный и надежный. И доверчивый. Как всегда.

— Отец Ярви обязательно что-нибудь придумает.

— Отец Ярви — человек хитрый и коварный, но он не волшебник. Если бы ты был во дворце и видел этого герцога…

— Сумаэль что-нибудь придумает, вот увидишь.

Колючка презрительно фыркнула:

— У этой бабы, что, Матерь Солнце из жопы восходит, что вы все так на нее надеетесь?

— Ты, я смотрю, не надеешься.

— Я ей не доверяю.

— Ты никому не доверяешь.

Она едва не сказала: «Я тебе доверяю», но вовремя спохватилась и просто засопела.

— А Ральф ей верит, — не отставал Бранд. — Он ей жизнь свою готов доверить, он сам мне сказал. Отец Ярви тоже, а он-то не таков, чтоб каждому встречному-поперечному верить на слово…

— Знать бы, что их троих связывает, — сказала Колючка. — У них явно общее бурное прошлое…

— Знаешь, меньше знаешь — спокойней спишь.

— Это ты спокойней спишь. А я нет.

И она поглядела на него и обнаружила, что он смотрит на нее. Этим голодным испуганным взглядом, и в животе снова защекотало, и она снова бы начала бесконечно пререкаться сама с собой, но тут они вышли к рынку.

На один из многочисленных рынков Первогорода, точнее сказать. Здесь шумели десятки базаров, и каждый величиной с Ройсток. Здесь орали и пихались, и лотки, навесы и прилавки тянулись бесконечными рядами, а между ними толклись люди всех цветов кожи. Звякали огромные весы, щелкали абаки, торговцы выкрикивали цены на всех языках, а вокруг ревели ослы, квохтали куры и гоготали гуси. В ноздри бил немыслимый смрад готовящейся еды, тошнотворно сладкий запах специй, вонь свежего навоза и боги знают чего еще. Да чего угодно! Здесь можно было купить все что угодно! Пряжки на пояса и соль. Пурпурные ткани и идолов. Жутких рыбин с грустными глазами. Колючка крепко зажмурилась и храбро открыла их снова, но пестрая круговерть бурлила и вовсе не думала исчезать.

— Просто мясо, — жалостно протянула Колючка, взвешивая на руке кошелек отца Ярви. — Нам нужно просто мясо.

Сафрит даже не сказала какое. Колючка быстро отодвинулась в сторону — мимо шла женщина в грязном фартуке с козлиной головой под мышкой.

— И с чего нам начать?..

— Подожди-ка.

И Бранд остановился у прилавка, где темнокожий купец торговал низками стеклянных бусин. Он поднял одну, и Матерь Солнце засверкала в желтых стекляшках.

— Красивые, правда? Ну, такие, девушкам нравятся. Ну, в подарок получать.

Колючка пожала плечами:

— Ну, я не очень-то знаю, красивые они или нет. И что девушкам нравится — тоже не очень представляю.

— Но ты ж сама девушка, разве нет?

— Так мне мать твердит.

И она сердито добавила:

— Хотя тут наши мнения не совпадают.

Тогда он показал на другое ожерелье — на этот раз синее с зеленым.

— Тебе какое больше бы понравилось? — И он улыбнулся, только улыбка вышла кривоватой. — Ну, в подарок?

В животе у нее опять защекотало, да так, что чуть не стошнило. Ну вот оно, доказательство, чего ж еще хотеть. Подарок. Ей. Конечно, совсем не такой, какой ей бы хотелось получить, но, может, в следующий раз повезет. Если, конечно, она сумеет подобрать правильные слова. Что ж сказать-то? Боги, что сказать? Язык вдруг распух и перестал помещаться во рту.

— Какое мне больше бы понравилось или…

И она смотрела на него и немного склонила голову на сторону. И попыталась говорить нежным голосом. Даже немного капризным. Хотя как говорить капризным голосом, она тоже не знала! В общем, ей и нежным-то приходилось за всю жизнь раза три разговаривать, а уж капризным никогда. В итоге получилось по-дурацки и ворчливо.

— …или какое мне нравится?

Теперь он смотрел удивленно.

— В смысле… какие ты бы захотела, чтоб тебе отсюда привезли? Если б ты была в Торлбю?

Несмотря на липкую влажную жару, ее продрал холодок — от груди до самых кончиков пальцев. Конечно, это не для нее. Это для какой-то девушки в Торлбю. Конечно. А она-то губу раскатала… А Скифр ведь предупреждала!

— Не знаю, — просипела она, пытаясь пожать плечами, как будто все это была сущая ерунда.

Вот только это была совсем не ерунда.

— Мне-то откуда знать?

И она отвернулась. Лицо ее пылало, а Бранд торговался, а она желала лишь, чтоб земля расступилась и проглотила ее. Прямо как есть, несожженной, как южане хоронят своих мертвецов.

Интересно, кто эта девушка? Для которой он бусы покупает?.. В Торлбю девиц ее возраста не так уж и много… Скорее всего, она ее знает. Скорее всего, она смеялась над ней, Колючкой, тыкала пальцем в спину и мерзко хихикала вслед. Одна из этих красавиц, которые ей мать вечно ставила в пример. Одна из тех, кто умела шить, улыбаться и носить на шее ключ.

Она-то думала, что стала крепкой и твердой, как камень. Что ей удары щита, тумаки и пощечины? Ей же они нипочем, так почему же сейчас так больно? Оказалось, в ее броне все же есть дыры. А ведь она даже не подозревала о них. Отец Ярви не дал им раздавить ее камнями, а вот у Бранда получилось раздавить ее низкой стеклянных бус.

Он все еще улыбался, складывая их в карман.

— Мне кажется, ей понравится…

Тут ее перекосило. Ему даже в голову не пришло, что она могла вообразить — это для нее. Даже в голову не пришло, что она может такое о нем подумать. И словно бы мир померк, разом лишившись всех красок. В нее всю жизнь тыкали пальцем, говорили, что она глупая страшная дура, фу, стыдно такой быть. И вот сейчас она себя действительно почувствовала глупой страшной дурой.

— Какая же я идиотка, — прошипела она.

Бранд растерянно поморгал:

— Чего?

Теперь он смотрел беспомощно. И ей до жути хотелось вот так вот взять и врезать по этой жалостной роже. Но он же не виноват. Она сама во всем виновата, но какой прок бить по роже себя? Она попыталась сделать хорошую мину при плохой игре, но… не вышло. Сил не осталось. Она просто хотела уйти. Куда угодно. И она уже повернулась и пошла… и остановилась как вкопанная.

Путь ей преграждал мрачный ванстерец, который во дворце маячил за плечом матери Скейр. Правую руку он держал завернутой в полу плаща — клинок прятал, к гадалке не ходи. Рядом с ним стоял какой-то крысомордый коротышка, а еще кто-то заходил слева. Наверняка здоровяк из Нижних земель.

— Мать Скейр желает поговорить с тобой, — сказал ванстерец и оскалил гнилые зубы. — Давай, шагай. И без лишнего шума.

— Шагать будешь ты. Без лишнего шума — своей дорогой. А мы — своей, — сказал Бранд, дергая Колючку за плечо.

Она стряхнула его руку, стыд разом обернулся яростью. Вот этим-то придуркам она сейчас и врежет. Хорошо, что они подвернулись под руку.

То есть ей хорошо. А им — нет. Им — очень даже плохо.

— Я тебе покажу без лишнего шума… — прошипела она и бросила серебряную монетку из кошелька Ярви торговцу за ближайшим прилавком.

Там лежали плотницкие интрументы и доски.

— За что это? — сказал он, поймав монетку.

— За ущерб, — отозвалась Колючка и схватила молот.

Размахнулась она так быстро, что ванстерец ничего не успел заметить. Молот заехал ему по черепу, ванстерец отшатнулся с выражением крайнего удивления на лице.

А она подхватила с другого прилавка тяжелый кувшин и разбила ему об голову — пока противник выпрямиться не успел. В кувшине было вино, и оно залило с ног до головы и ее, и ванстерца. Тот стал падать, но она подхватила его и врезала неровно отбитой ручкой кувшина по морде.

Мимо свистнул кинжал — увернулась она инстинктивно, изогнув спину, широко раскрытыми глазами провожая блеснувшее на солнце лезвие. Крысомордый ударил снова, она извернулась, наклонилась над прилавком, торговец завыл над товаром, а она подхватила ведро со специями и запустила их в крысомордого. Тот тут же окутался сладким оранжевым облаком. Закашлял, заплевался, вслепую бросился на нее. Она закрывалась ведром как щитом, кинжал вонзился в дерево, и она выдрала оружие из руки крысомордого.

Он, дурак, бросился на нее с кулаками, но она шагнула вперед, его кулак задел ей щеку, а потом Колючка со всей силы ударила его коленом в живот, а потом между ног. Крысомордый пискнул, она прихватила его за горло, изогнулась и долбанула лбом прямо в нос. На мгновение у нее самой в глазах потемнело, а вот крысомордому пришлось гораздо хуже. Он упал на четвереньки, изо рта потекла кровь, а она широко размахнулась ногой и врезала ему сапогом под ребра, опрокинула на спину — и опрокинула ближайший прилавок с рыбой. Крысомордого тут же погребла под собой чешуйчатая блестящая лавина.

Колючка обернулась: Бранда второй завалил на прилавок с фруктами и пытался всадить ему в лицо кинжал, парень отжимал руку, высунув язык между зубов, сведенные к переносице глаза не отпускали блестящее острие.

Когда тренируешься и встаешь против тех, с кем гребешь на одном корабле, приходится немного сдерживать руку. А вот теперь Колючке не надо было сдерживать руку. И она схватила телохранителя Скейр за запястье и вывернула ему руку за спину. Он заорал — Колючка прижала другой рукой его локоть. Послышался хруст, рука громилы вывернулась под неестественным уголом, кинжал выпал из обмякшей ладони. Он кричал, пока Колючка не перерубила ему шею ударом, которому ее научила Скифр, и он, дергаясь в агонии, упал на соседний прилавок. С прилавка полетела во все стороны битая посуда.

— Ну! Кто на новенького? — прорычала она, но враги… кончились.

Вокруг стояли только насмерть перепуганные лоточники и зеваки. И женщина, закрывающая дочке глаза ладонью.

— Ну что? Я, пожалуй, пойду без лишнего шума, а?! — завизжала она, занося сапог над головой поверженного врага.

— Не надо! — и Бранд схватил ее за руку и потащил прочь, путаясь ногами в обломках и осколках, а люди боязливо расступались.

Они быстро-быстро, иногда переходя на бег, двигались в сторону ближайшего переулка.

— Ты их убила? — пискнул он.

— Надеюсь, что да! — рявкнула Колючка, выдираясь из его рук. — А что ты спрашиваешь? Ты и им бусики хотел купить, да?

— Что? Нас мясо отправили покупать, а не людей мочить!

Они быстро свернули на другую улочку, прошагали мимо группки встревоженных нищих и нырнули в тень какого-то затхлого проулка. Шум рынка постепенно затихал вдалеке.

— Я не хочу, чтобы из-за нас у отца Ярви были неприятности! Не хочу, чтоб тебя раздавили камнями!

Она прекрасно понимала: он прав. И это больше всего выводило из себя.

— Да ты просто трус! — прошипела она.

Нечестно и несправедливо. Но ей не хотелось быть честной и справедливой. В глазу защекотало, она быстро мазнула рукой — на ладони осталась кровь.

— Ты ранена, — сказал он, протягивая к ней руку, — вот…

— Руки прочь от меня! — рявкнула она и с размаху впечатала его в стену.

А потом впечатала его в стену еще и еще. Он весь сжался, закрылся рукой, а она стояла над ним, сжав кулаки, а он смотрел — растерянно, обиженно и испуганно.

И тут у нее в животе снова защекотало, но не как прежде. Неприятно так защекотало. В его глазах она прочитала, что все ее идиотские надежды лежали растоптанные и растерзанные, как те, кого она убила на рынке, и виновата в этом лишь одна она. Нельзя было надеяться. Потому что надежды — они как сорняки. Чем чаще их выдираешь, тем упорнее они прорастают.

И она в отчаянии зарычала — и быстро зашагала прочь.

Сплошные руины

Он все испортил.

Бранд сидел, прислонившись спиной к осыпающейся стене дворика, между Ральфом и отцом Ярви. И наблюдал, как Колючка мутузит Фрора. С тех пор, как они приплыли в Первогород, он половину своего времени проводил, глядя на нее. Однако сейчас он смотрел с горькой тоской сироты в хлебной лавке — вроде как булки разложены, но тебе ж они никогда не достанутся! Кстати, Бранд прекрасно помнил это ощущение. И искренне надеялся, что больше никогда его не будет испытывать.

А ведь что-то же между ними было. Ну, положим, дружба. Дружба же была? Причем им не так-то просто было подружиться, сколько времени на это ушло!

А он… болван он, вот кто. Взял и испортил все.

Он вернулся и обнаружил, что она забрала вещи из их комнаты. И теперь Колючка спала вместе с Сафрит и Коллом. И не сказала почему! А еще она с ним вообще не разговаривала с самого того дня, когда они на рынок ходили. Наверное, заметила, как он на нее смотрит, догадалась, о чем думает. А он и не особо скрывался, что уж там… И вот теперь, судя по тому, как она на него смотрит, точнее, вообще не смотрит, ей тошно стало от одной мысли об этом. Ну и правильно.

Зачем такой, как она — сильной, быстрой и уверенной, — олух вроде него? Да любой с первого взгляда бы понял: она — ух какая! А он — ничтожество. И всегда будет ничтожеством, как отец ему твердил. Забитый тупица, который в детстве выпрашивал объедки и рылся в отбросах, а потом таскал в порту мешки за жалкие гроши. На большее он не способен.

Непонятно как, но у него отлично получилось подвести всех: команду, семью, себя, Колючку. Все он испортил. Не жизнь, а сплошные руины.

Колл отодвинул засов на двери, и во дворик вошла Сумаэль. Ее сопровождали двое: маленькая служанка в плаще с капюшоном и широкоплечий мужик с очень внимательным и хмурым взглядом и шрамом через седую бровь.

Служанка откинула капюшон и оказалась тоненькой темноволосой девушкой с живыми глазами. Она пристально наблюдала за поединком, не упуская из виду ни одного движения. Хотя, конечно, какой это поединок. Фрор был одним из лучших воинов в команде, но Колючке понадобилась всего-то пара мгновений, чтобы уложить его наземь. А у нее даже дыхание не сбилось.

— С меня хватит, — простонал он, одной рукой придерживая ребра и подняв вверх другую — мол, пощадите!

— Неплохо, совсем неплохо, — сказала Скифр, перехватывая тренировочный топор Колючки — та хотела заехать поверженному врагу по ребрам, несмотря на мольбы о пощаде. — Мне очень нравится, как ты сегодня бьешься, моя голубка. Так и надо драться — безжалостно, бессовестно, безо всяких сомнений. Так, кто следующий?..

Доздувой и Колл неожиданно обнаружили что-то невероятно интересное в углах дворика. Взгляд Скифр остановился на Бранде, тот беспомощно вскинул руки — только не я! Колючка пребывала в скверном расположении духа, еще убьет на фиг… Старуха горько вздохнула.

— Боюсь, тебе нечему больше учиться у твоих собратьев. Настал час для поединка с более сильным противником.

И она стащила с себя плащ и бросила его Фрору:

— Как ты получил этот шрам, ванстерец?

— Девушку поцеловал, — проворчал тот, отползая к стене. — С очень острым языком.

— Еще одно доказательство тому, что любовь ранит острее клинка, — заметила Скифр, и Бранд полностью с ней согласился.

Старуха подхватила свои собственные деревянный меч и топор.

— А теперь, голубушка, мы посмотрим, чему ты выучилась…

— Прежде чем вы начнете, — начала Сумаэль, — я…

— Война — зверь с окровавленными клыками! Она никого не ждет!

И Скифр прыгнула вперед, оружие замелькало в смертоносных, как у змеи, выпадах, Колючка извивалась и вывертывалась, уклонялась и парировала удары. Бранд даже сосчитать не мог, сколькими они обменялись, пока он всего-то вздохнуть успел. Восемью? Десятью? Они разошлись столь же неожиданно, как и сошлись, и принялись кружить друг вокруг друга: Колючка, чуть пригнувшись, кралась между колоннами, Скифр — раскачиваясь из стороны в сторону в обманчиво-дремотном ритме, лениво вращая оружием.

— Вот эт, я понимаю, поединок, — пробормотал Ральф и широко ухмыльнулся.

Фрор поморщился и потер ребра:

— Ну да, смотреть — не против нее стоять, эт верно…

Хмурый мужик, который пришел вместе с Сумаэль, что-то тихонько проговорил, и отец Ярви довольно улыбнулся.

— Что он сказал? — шепотом спросил Бранд.

— Что девчонка просто огонь.

Бранд фыркнул:

— Ну это ж ежу понятно…

— Очень хорошо, — проговорила Скифр. — Но ты ждешь, когда я раскроюсь, — и зря. От меня такого подарка не дождешься, милая…

— Ты не раскроешься — я тебя раскрою! — И Колючка бросилась вперед, да так быстро, что Бранд едва успел отскочить назад и чуть не рухнул.

Топор и меч описывали сумасшедше быстрые круги, но Скифр выворачивалась, уклонялась — и каким-то таинственным образом ни один удар не попадал в цель.

— Пожалуйста! — немного громче попросила Сумаэль. — Мне нужно…

— Никаких пожалуйста! Мы на поле боя! — выкрикнула Скифр — и перешла в очередное безумно быстрое наступление, клинки мелькали с такой скоростью, что сливались для зрения, дерево щелкало о дерево, — и вот уже она загнала Колючку в угол, вот ее меч врезался в камень — Колючка поднырнула под него, откатилась, вскочила на ноги — и тут же нанесла удар.

Скифр ахнула, отшатнулась, меч Колючки мелькнул в дюйме от ее носа.

Колл неверяще хихикнул. Отец Ярви надул щеки и длинно выдохнул, глаза его заблестели. Ральф покачал лысой головой, не веря собственным глазам.

— Ничего подобного раньше не видел.

— Замечательно, — прищурившись, сказала Скифр. — Я рада, что моя мудрость нашла в тебе надежное вместилище.

И она закрутила в пальцах топор, да так быстро, что он слился в одно сплошное мелькание.

— Нет, право, замечательно, но ты еще увидишь, что…

— Хватит! — крикнула Сумаэль, и все резко развернулись к ней.

К Брандову удивлению, она упала на одно колено и протянула руку к своей служанке:

— Позвольте вам представить сиятельную Виалину, Владычицу Запретной, Великую герцогиню Напаза, Ужас Алиуков, Защитницу Первогорода и Тридцать Пятую Императрицу Юга.

Сначала Бранд подумал, что это какой-то хитрый розыгрыш. А потом он увидел, что отец Ярви опустился на одно колено, а следом за ним все остальные, и если кто-то поначалу и захихикал, то очень быстро замолчал.

— Боги, — прошептал он, опускаясь на землю сам.

— Извините, — просипела Колючка, быстро последовав его примеру.

Императрица выступила вперед:

— Не нужно извиняться. Это было очень… поучительное зрелище.

Она говорила на общем языке с сильным акцентом, однако в голосе ее звучала спокойная уверенность и был он звучным и приятным на слух.

— Сиятельная… — начал было Ярви.

— Я действительно испускаю лучи?

И Императрица рассмеялась. Весело и дружелюбно, и эхо ее смеха загуляло по всему дворику.

— Давайте обойдемся без излишних церемоний. Мне их хватает во дворце. Там только Сумаэль говорит со мной прямо и без обиняков.

— С моей точки зрения, Сумаэль иногда говорит слишком прямо. — И отец Ярви поднялся и отряхнул колени. — Ваш приход — большая честь для нас.

— Это честь для меня. Вы проехали полмира, чтобы встретиться со мной, — это к чему-то обязывает. Отсюда до моего дворца всего полмили, мне совсем нетрудно их пройти.

— Я не буду напрасно тратить ваше время, Императрица. Давайте перейдем сразу к делу.

И служитель шагнул к ней.

— Вы ориентируетесь в политике? Я говорю о государствах на берегах моря Осколков?

— Немного. Сумаэль мне много рассказывала.

Ярви сделал еще один шаг.

— Боюсь, Матерь Война вскоре распахнет свои кровавые крылья над всеми берегами.

— И вы ищете моей помощи. Несмотря на то, что мы поклоняемся разным богам. Несмотря на то, что моя тетушка заключила союз с Верховным королем?

— Это она заключила союз, не вы.

Императрица сложила руки на груди, сделала шаг в сторону, и они со Служителем стали медленно кружить друг вокруг друга — прямо как только что Колючка со Скифр.

— С чего бы мне заключать новый союз с Гетландом?

— Потому что союз нужно заключать с победителем.

Виалина улыбнулась:

— Вы слишком смелы, отец Ярви.

— Король Атиль сказал бы на это, что слишком смелым быть невозможно.

— Гетланд — маленькая страна, со всех сторон окруженная врагами…

— Гетланд — богатая страна, окруженная бедняками. Королева Лайтлин позаботилась об этом.

— Золотая Королева, — пробормотала Виалина. — Да, слава о ее талантах дошла и до нас. Правда ли, что она нашла способ заключить золото и серебро в бумаги?

— Истинная правда. Это поистине чудесное изобретение, и она с удовольствием поделится этим секретом со своими союзниками!

— Значит, ты предлагаешь мне золото и серебро?

— Верховный король предлагает только молитвы.

— Выходит, для тебя, отец Ярви, нет ничего превыше золота и серебра?

— Золото и серебро ценят превыше всего остального абсолютно все люди. Просто некоторые из них настолько богаты, что могут притвориться — мол, это не так.

Императрица тихонько ахнула.

— Вы просили говорить честно.

И Ярви посмотрел на Колючку и щелкнул пальцами. Та резко встала.

— Однако случилось так, что моя матушка прислала вам нечто, сделанное не из золота и не из серебра. Примите же дар, что прибыл к вам трудной и долгой дорогой по рекам Священной и Запретной из далеких и неизведанных уголков моря Осколков.

И он вытащил черную шкатулку из-под плаща и передал ее Колючке.

— Эльфья реликвия? — ахнула Императрица. В ней боролись страх и любопытство.

Ее хмурый спутник придвинулся ближе и нахмурился еще сильнее.

Колючка неуклюже сунула ей шкатулку. Может, они и одного возраста, но рядом с ней Виалина смотрелась совсем девочкой. Головой она едва доставала до груди Колючки, не говоря уж о плече. Словно сообразив, как странно они смотрятся рядом, Колючка опустилась на одно колено — так она могла протянуть дар под более подходящим углом. Эльфьи буквы по краю шкатулки заблестели в лучах солнца.

— Извините…

— Не стоит извиняться. Вы не виноваты, что я небольшого роста.

Виалина открыла крышку шкатулки, и оттуда полился бледный свет, и глаза ее изумленно расширились. Бранд почувствовал, как Ральф просто окаменел, глядя на такое чудо, Колл охнул, а Фрор пробормотал тихую молитву. Он уже видел этот свет, но все равно ему так хотелось подойти, посмотреть, что там. Но крышка шкатулки закрывала источник света…

— Какая красота… — выдохнула Императрица и протянула руку к свету.

Дотронувшись до лежавшей в шкатулке таинственной штуки, она ахнула, и свет, отражавшийся от ее лица, стал на мгновение из белого розовым, а потом, когда она отдернула руку, снова белым.

— Великий Бог! Оно все еще меняет цвет?

— Да, — кивнула Скифр. — Оно чует ваше присутствие, Императрица, и подстраивается под ваше настроение. Эту вещь нашли в эльфьих руинах Строкома, куда не ступала нога человека со времен Божьего Разрушения. Скорее всего, эта вещь — единственная в своем роде, других таких не осталось.

— А она… не опасна?

— Столь потрясающая вещь не может быть совершенно неопасной. Но да, она вполне безопасна.

Виалина смотрела на то, что лежало в шкатулке, и в широко раскрытых ее глазах отражалось нездешнее сияние.

— Это слишком ценный подарок.

— Как может быть слишком ценным подарком вещь, предназначенная Императрице Юга? — мягко проговорил Ярви и сделал маленький шажок к девушке. — Наденьте это, и ваше сияние станет ослепительно ярким!

— Эта вещь несказанно прекрасна. Но я не могу принять ее.

— Это дар, поднесенный от всего сердца…

Виалина взглянула на него сквозь ресницы:

— Я просила говорить со мной честно, отец Ярви.

И она со щелчком захлопнула шкатулку, и свет погас.

— Я не могу вам помочь. Моя тетушка Теофора дала обещания, которые я не могу нарушить.

И она подняла маленький кулачок:

— Я императрица, могущественней меня нет никого на свете!

И тут же рассмеялась и опустила руку.

— Я ничего не могу тут поделать. Вообще ничего. Нигде. Ни в каком деле. Мой дядя обо всем договорился с матерью Скейр.

— Правительница должна вести плуг по своей борозде и никуда не сворачивать, — сказал Ярви.

— Это проще сказать, чем сделать, отец Ярви. Тут почва очень каменистая, знаете ли.

— Я могу помочь. С уборкой камней.

— Если бы… Сумаэль говорила, что вы хороший человек.

— Лучше, чем многие, — Сумаэль улыбнулась уголком рта. — Я знавала худших, с обеими здоровыми руками.

— Но вы не сможете мне помочь. Никто не сможет.

И Виалина снова накинула капюшон, оглянулась на Колючку, которая все еще стояла на коленях со шкатулкой в руках. А потом Императрица Юга повернулась и пошла прочь:

— Прошу прощения, но я не могу вам помочь.

Да уж, они надеялись совсем на другой исход этой встречи. Но с надеждами всегда так — они, увы, не сбываются.

Никудышный дипломат

Скифр бросилась на нее снова, но на этот раз Колючка была готова к нападению. Старуха удивленно охнула, когда Колючка заехала ей топором по сапогу, — и пошатнулась. Она парировала следующий удар, но потеряла баланс, а следующий выбил у нее из руки меч и уложил на землю.

Но даже на земле Скифр была опасней змеи. Она сыпанула песка в глаза Колючке, перекатилась и запустила в нее топором. С прицельной, надо сказать, точностью. Но Колючка и к этому была готова и подцепила топор в воздухе бородой своего собственного — оружие улетело в угол. А потом свирепо оскалилась и перешла в наступление. И прижала Скифр к одной из колонн, приставив кончик меча к покрытому испариной горлу старухи.

Скифр вздернула седую бровь:

— Это уже на что-то похоже!

— Я победила! — рявкнула Колючка и взбросила свое побитое тренировочное оружие к небу.

Сколько месяцев она даже надеяться не могла, что когда-либо одержит победу над Скифр. Каждое утро она просыпалась, и ее гоняли веслом при свете встающей Матери Солнце. Каждый вечер ее лупасили палкой при свете Отче Месяца, а она оступалась и шлепалась в грязь. Пощечины и удары, удары и пощечины. Но у нее получилось. Она смогла это сделать.

— Я ее победила!

— Ты победила ее, — медленно кивнул отец Ярви.

Скифр сморщилась и поднялась на ноги.

— Подумаешь… Велика честь — одержать вверх над бабулькой, чья боевая слава давно в прошлом! Впереди тебя ждут поединки с по-настоящему сильными врагами! Но… ты молодец. Ты слушала. Много трудилась. Ты стала смертельно опасной. Отец Ярви был прав…

— А я всегда прав! — и служитель улыбнулся.

Но тут же посерьезнел — в дверь заколотили. Он кивнул Коллу, и тот отодвинул засов.

— Сумаэль, — проговорил Ярви — и на лице его снова расцвела улыбка. Он всегда улыбался, когда приходила Сумаэль. — Что привело тебя…

Она скользнула внутрь и сказала, тяжело дыша, как после бега:

— Императрица хочет поговорить с тобой.

Глаза отца Ярви широко распахнулись от удивления.

— Я готов идти немедленно.

— Не с тобой.

Сумаэль смотрела прямо на Колючку.

— С тобой.

* * *

Всю свою жизнь Бранд ощущал себя лишним. Его присутствие было всегда неуместным. Нищий среди богачей. Трус среди храбрецов. Дурак среди умных. Однако, переступив порог Дворца Импертарицы, он понял, что на самом деле значит чувствовать себя случайным идиотом, забредшим не туда, куда надо.

— Боги, — шептал он, пробираясь по очередному выложенному мрамором коридору, сворачивая за очередной угол к золоченой лестнице или оказываясь в зале с высоченными потолками — а тут каждый зал был богаче предыдущего! Он на цыпочках прошел по длинной галерее, в которой горели свечи высотой с человеческий рост. Дюжины таких свечей, и каждая бы стоила в Торлбю дороже, чем он сам, а они здесь, подумать только, горели для случайных посетителей! Здесь же ж даже никто не ходил! И кругом драгоценные камни, серебро, резное дерево, росписи! А вот кресло — это ж скоко сортов дерева пошло на инкрустацию! Это ж кресло стоит больше, чем он за всю жизнь заработал! Может, ему это все снится? Но нет, Бранд точно знал, что с воображением у него туго.

— Ждите здесь, — приказала Сумаэль, когда они поднялись по очередной лестнице и добрались до круглого зала, мраморные стены которого были покрыты такой тонкой резьбой, что сразу вспоминалась изузоренная Коллом мачта со сценками из всяких историй.

— Ничего не трогайте.

И она оставила Бранда наедине с Колючкой. А ведь они с того самого злополучного дня наедине не оставались!

И надо же, где привелось оказаться.

— Богато здесь, — пробормотал он.

Колючка стояла к нему спиной. Она повернула голову, и он увидел, что она хмурится.

— Тебя за этим отец Ярви сюда отправил? Чтоб ты говорил о том, что всякий сам может заметить, ежели не слепой?

— Я не знаю, зачем он меня сюда отправил.

Повисло холодное молчание.

— Слушай, извини, что я тебя тогда утащил. Ну, с рынка. Ты отличный боец, куда лучше меня, надо было тебя в покое оставить, чего это я…

— Да. Надо было, — сказала она, не оглядываясь.

— Просто… просто мне кажется, что ты на меня сердишься, и я тут…

— Ты правда думаешь, что сейчас подходящее время для таких разговоров?

— Нет.

Он прекрасно понимал, что иногда лучше промолчать и ничего не сказать, но сама мысль о том, что она его ненавидит, — эта мысль была нестерпима. Надо попытаться все исправить.

— Я просто…

И он покосился на нее, и она заметила, что он на нее смотрит — ну да, сколько раз уже такое случалось за прошлые недели. Вот только сейчас ее лицо исказила гримаса гнева.

— Заткнись, слышишь, заткнись! — прорычала она, побелев от ярости.

Так, похоже, она ему сейчас в морду заедет.

И он уставился в пол, такой полированный, что в нем отражалось его несчастное и очень глупое лицо, и сказать ему было нечего. И в самом деле, что можно сказать в ответ на такое?

— Если вы, голубки, закончили ворковать, — сказала Сумаэль, входя в дверь, — прошу следовать за мной. Императрица ждет.

— О, мы закончили, не сомневайтесь, — резко ответила Колючка и решительно направилась к дверям.

Сумаэль посмотрела на Бранда, пожала плечами, и два хмурых стражника захлопнули перед его носом двери с замогильным грохотом.

* * *

По саду Колючка шла как во сне: все такое красивое, а еще эти странные переливы цвета — пурпурный заката, мятущееся пламя факелов, огонь в жаровнях, плюющихся искрами при каждом вздохе ветра… И самое главное, ничего здесь не оставили в данном богами облике, ко всему прикоснулась уродующая рука человека. Траву подстригли аккуратно, как бородку сочинителя историй. Деревьям тоже придали самые странные формы. Ветви клонились под тяжестью цветов, испускающих одуряюще сладкий аромат. С причудливо изогнутых ветвей пели и цвиркали птицы, и Колючка еще подумала — а что ж они не улетают? И увидела, что они все привязаны к своим насестам тонюсенькими, толщиной с паутинку, серебряными путами.

Тропинки белого камня извивались меж статуй очень суровых и невероятно худых женщин, сжимавших в тонких руках свитки, книги и мечи. Императрицы прошлого, догадалась Колючка. Смотрят сейчас на нее, думают: как эту жуткую девицу с наполовину выбритой головой сюда пустили? Стражники смотрели с точно таким же вопросом во взгляде. А стражников, кстати, много. И каждый блестящий, как зеркало, меч, каждое посверкивающее копье напоминали — безоружна. Она совершенно безоружна. Она плелась следом за Сумаэль, мимо пруда в форме звезды, мимо фонтана в форме сплетающихся змей, кристально чистая вода которого стекала в пруд, вверх по ступенькам к маленькому странному домику — тоненькие колонны, на них купол, а под куполом круглая скамейка.

А на скамейке сидела Виалина, Императрица Юга.

О, теперь она выглядела по-другому, совсем не так, как во время визита в их полуразвалившийся особняк. Волосы ее затейливо уложили, переплетя золотыми нитями и увешав драгоценностями. На лифе платья поблескивали сотни крошечных зеркал, которые пускали синие и розовые искорки в угасающем свете заката и красные и оранжевые в свете факелов. А поскольку брови ей подвели и соединили темной краской, глаза ее сверкали как звезды.

Колючке часто приходилось чувствовать себя неотесанной дурой, но так сильно, как сейчас, — никогда.

— И… как мне с ней разговаривать?

— Она просто человек, — отозвалась Сумаэль. — Говори с ней как с человеком. Просто с обычным человеком.

— Откуда я знаю, как с обычными людьми разговаривать?!

— Просто будь честной.

И Сумаэль хлопнула Колючку по плечу, да так крепко, что та едва не улетела.

— Вперед.

Колючка осторожно, бочком, подобралась к нижней ступеньке.

— Сиятельная госпожа… — просипела она, пытаясь опуститься на одно колено.

И тут же сообразила, что стоит на лестнице, а на ступеньках это сделать весьма затруднительно.

— Виалина. И, пожалуйста, не надо становиться на колени. Еще неделю назад я была совсем незначительной персоной. До сих пор не могу привыкнуть к этим церемониям.

Колючка неуклюже затопталась посередине лестницы, попыталась сделать шаг назад, закачалась…

— Сумаэль сказала, что вы послали за…

— Как тебя зовут?

— Колючка Бату, сиятель…

— Пожалуйста, зови меня просто Виалиной. Что ж, значение имени Колючка лежит на поверхности. А Бату?

— Мой отец одержал знаменитую победу при Бату. В тот самый день, когда я родилась.

— Он был воин?

— Великий воин. — И Колючка попыталась нащупать мешочек, висевший на шее. — Избранный Щит королевы Гетланда.

— А твоя мать?

— Моя мать… она очень жалеет, что я уродилась такой, как уродилась.

Сумаэль ведь сказала ей, что надо быть честной? Ну вот.

— А моя мать была полководцем. Она погибла в битве с алиуками.

— Славная смерть. Хорошая, — выпалила Колючка и тут же сообразила, что сморозила глупость. — Хотя… для вас, наверное, не очень это было… э-э-э… хорошо.

М-да. Что-то какую-то чушь она порет.

— Мне кажется, сиятельная госпожа…

И тут она вообще смешалась и замолчала, не зная что сказать. Никудышный из нее все-таки дипломат.

— Виалина. Называй меня Виалиной.

И императрица похлопала по скамейке рядом с собой.

— Присядь.

Колючка вошла в павильон, обошла стол, на котором стояло серебряное блюдо с кучей фруктов. Фруктов там лежало столько, что можно было целую армию накормить. И подошла к невысоким, ей по пояс, перилам.

— Боги, — только и смогла она выдохнуть.

Она как-то не придала значения, что они шли все время вверх по лестницам, а теперь до нее дошло — это же самая крыша дворца! А под ногами у нее отвесный обрыв. А внизу — еще сады. А это самая высокая точка, наверное. Перед ней под темнеющим небом лежал Первогород — безумный лабиринт перепутанных улочек, который затягивали синие сумерки. Мерцали огоньки — много огоньков, как звезд в небе. А вдалеке — черное зеркало проливов, а за ними — другие озерца огней. Другие города, деревни. Странные созвездия, слабо мерцающие в синей дали.

— И это все ваше, — прошептала Колючка.

— Все — и ничего.

Что-то ей почудилось знакомое в том, как Виалина сжала зубы и выставила вперед подбородок — ну точно, такое выражение лица она часто видела в материном зеркале. Видать, Императрица тоже навострилась делать хорошую мину при плохой игре…

— Это ж тяжело, наверное, всем этим править… — сказала она наконец.

Виалина немного поникла:

— Да. Непросто…

— Императрица, я в политике не очень-то соображаю.

И Колючка присела на краешек скамьи, искренне надеясь, что это не выглядит неуважительно. Вообще, она как-то не умела правильно и красиво сидеть. И вообще, она больше к веслу привыкла, вот за ним удобно сидеть!

— Я вообще не очень-то во всем этом понимаю. Вы бы лучше с отцом Ярви…

— Я не хочу говорить о политике.

Колючка насторожилась: ну и что теперь?

— Ну тогда…

— Ты женщина.

Виалина подалась вперед, сцепив руки на коленях и пристально глядя Колючке в лицо. Она сидела так близко. И выглядела такой беззащитной. Так близко Колючка ни с кем не сидела. И о таком не разговаривала. И уж тем более с императрицей.

— Ну, так мать мне твердит… — пробормотала она. — Тут у нас мнения расходятся.

— Ты дерешься с мужчинами.

— Да.

— И побеждаешь их.

— Ну, время от времени…

— Сумаэль сказала, что ты одна можешь троих победить! Команда твоего корабля уважает тебя. Я это видела. По их лицам. Они тебя боятся!

— Насчет уважения не знаю. Боятся — а вот это возможно. Но, сиятельная…

— Виалина. Я никогда не видела, чтобы женщина сражалась так, как ты. Я могу научиться тоже? — И прежде чем Колючка успела ответить, Императрица схватила ее за плечо и крепко сжала пальцы. Глаза ее широко раскрылись. — Великий Боже, да ты словно из дерева! Какая же ты сильная!

И она отпустила ее плечо и положила руку на скамью, и Колючка облегченно вздохнула и посмотрела на темную ладошку на светлом мраморе.

— А я — нет. Я слабая.

— Ну, здорового мужика голой силой не одолеешь, — пробормотала Колючка.

Импертрица быстро покосилась на нее, белки глаз казались очень светлыми — это из-за того, что веки накрашены. Пламя факелов отражалось в ее зрачках.

— А чем его можно одолеть?

— Нужно быстрей двигаться, быстрей бить, нужно быть выносливой и быстро соображать, а еще надо не защищаться, а нападать, при любом удобном случае нападать. И драться надо не по-честному, а бессовестно, безжалостно, ни в чем не сомневаясь!

Слова Скифр. Колючка только сейчас поняла, что она не только их наизусть выучила, но полностью их усвоила. Выучила урок, который хотела ей преподать старуха.

— В общем, так меня учили.

Виалина щелкнула пальцами:

— Вот почему я за тобой и послала. Я хочу научиться побеждать. Хочу узнать, как одолеть сильного мужчину. Не в поединке на мечах, но… принципы-то те же! — И Виалина оперлась подбородком о сложенные руки — совсем по-девчачьи, надо же, а ведь она — правительница полумира. — Мой дядя хочет видеть меня в носовой фигуре своего корабля. И даже это кажется ему слишком важной ролью. Потому что носовая фигура — она же на носу корабля!

— А на наших еще на корме есть фигура.

— Вот. На корме его больше устраивает. Чтобы я сидела на троне и улыбалась, а он бы принимал все решения. Но я не желаю быть его марионеткой!

И она сжала кулак и стукнула по столу — да так, что на серебряном блюде подпрыгнул и зазвенел крошечный фруктовый ножик.

— Не желаю, слышишь?

— Ну да, слышу. Но… какая разница?

— Никакой. Мне нужно, чтобы мой дядя стал с этим считаться.

И Императрица устремила в глубь темнеющих садов гневный взгляд.

— Сегодня я снова спорила с ним в совете. Отказалась делать то, что он говорит. Ты бы видела его лицо. Он выглядел так, словно бы я его ножом ударила!

— Пока не ударите — не узнаете, как он будет выглядеть.

— Великий Боже, а я бы хотела его ударить! — усмехнулась Виалина. — Уверена, из тебя-то никто не посмеет сделать марионетку! Смотри, какая ты… — И лицо у нее вдруг сдалалось такое… в общем, на Колючку редко когда так глядели. С восхищением! — Ты же… ты же…

— Некрасивая? — пробормотала Колючка.

— Нет!

— Верзила?

— Нет. В смысле, да, ты высокая, но самое главное… ты… ты свободная!

— Свободная? — и Колючка недоверчиво отфыркнулась.

— Разве нет?

— Я дала клятву служения отцу Ярви. Выполнять все его приказы. Чтобы искупить… в общем, искупить вину.

— А что ты сделала?

Колючка сглотнула.

— Я убила парня. Эдвал его звали, и он не заслуживал смерти, вот. Но я… в общем, убила я его.

Виалина, конечно, была просто человек — ну, так Сумаэль сказала. Несмотря на свою нарядную одежду и этот дворец. А может, и благодаря им… в общем, что-то в ней такое было… что-то такое, что развязало наконец язык.

— Короче, они это… камнями меня хотели за это раздавить, а отец Ярви меня спас. Не знаю почему, но спас. А Скифр научила драться.

И Колючка улыбнулась, пощупав выбритую половину головы. Надо же, она тогда думала, что она такая сильная! А вышло-то, что на самом-то деле она былая слабее слабого…

— Вот… А на Запретной мы дрались с коневодами. И я там их несколько человек убила, не знаю сколько. А потом блевала. А еще мы дрались на рынке, с одними мужиками, мы с Брандом, в общем, дрались. Не знаю, мож, я и там кого убила. Не знаю. Но убить хотела. Я ведь разозлилась, сильно так, из-за этих бус… В общем…

И тут она осеклась, сообразив, что рассказала гораздо больше, чем должна была.

— Бус?.. — удивилась Виалина и наморщила накрашенную черным переносицу.

Колючка прочистила горло:

— Неважно, короче.

— Наверное, быть свободной — это опасно, — заметила Императрица.

— Ага.

— Наверное, мы просто смотрим на других и хотим того, чего у нас нет.

— Ага.

— А на самом деле, у нас у всех есть свои слабости.

— Ага.

— Но ты все равно дерешься с мужчинами и побеждаешь. Несмотря на слабости.

Колючка вздохнула:

— Ну разве что в драке.

Виалина принялась загибать пальчики:

— Так. Значит, бить быстро, быть умной, нападать, а не защищаться, драться бессовестно, бесчестно и безжалостно.

Колючка показала пустые ладони:

— Благодаря этому я получила все, что имею.

Императрица рассмеялась. Громко — а ведь она совсем невеликого росточка. Весело так рассмеялась, широко раскрывая рот.

— Ты мне нравишься, Колючка Бату!

— Вас таких немного, предупреждаю. Иногда мне кажется, что скоро вас таких и вовсе не останется…

И Колючка вытащила шкатулку и протянула ее Виалине:

— Отец Ярви просил вам это передать.

— Я ведь сказала — я не могу это принять.

— А он сказал мне все равно передать это вам.

Колючка закусила губу и осторожно приподняла крышку. И из шкатулки пролился бледный свет, нездешний и завораживающе прекрасный в подступающей темноте. Острые грани эльфьего браслета сверкали, подобно лезвиям кинжалов, переливался полированный металл, взблескивая в свете ламп, в круглом окошке перетекали один в другой, уходя на невозможную глубину, черные круги… Реликвия из другого мира. Мира, погибшего тысячелетия назад. Вещь, рядом с которой неисчислимые сокровища дворца казались дешевыми побрякушками.

Колючка попыталась говорить мягко — как настоящий дипломат. Дипломаты умеют убеждать. Но голос прозвучал даже грубее обычного:

— Отец Ярви — хороший человек. Хитрый, да. Вам нужно с ним поговорить.

— Я и поговорила.

И Виалина оторвала взгляд от браслета и посмотрела в глаза Колючке.

— А ты — будь осторожной. Отец Ярви похож на моего дядю. Такие люди преподносят дары только в том случае, если ждут чего-то взамен.

И она захлопнула шкатулку и взяла ее у Колючки.

— Но я приму это, если ты этого так хочешь. Передай отцу Ярви мою благодарность. Но скажи, что более я ничего не могу для него сделать.

— Я передам.

Колючка оглядела погрузившийся в темноту сад, пытаясь подыскать какие-нибудь подходящие слова, и вдруг заметила: а ведь стражи у фонтана больше нет. Только тени густеют. Все стражники ушли! Они с Императрицей совсем одни остались.

— А что случилось со стражей?

— Действительно, странно, — проговорила Виалина. — А! Вот они идут!

Колючка прищурилась и разглядела шестерых. Они поднимались по лестнице в дальнем конце сада. Шесть имперских гвардейцев в полном доспехе, вооруженных до зубов. Они быстро, звеня бронями, шли к беседке, сталь взблескивала в оранжевом свете факелов. За ними шел еще один человек. Человек в золоченом доспехе, с легкой сединой в волосах — и очень приветливой улыбкой на очень красивом лице.

Герцог Микедас. Заметив их, он весело помахал им.

А у Колючки аж живот свело от нехорошего предчувствия. Она быстро протянула руку к серебряному блюду и прихватила фруктовый ножичек. Так себе оружие, но лучше такое, чем ничего.

Она встала, когда солдаты обогнули фонтан и прошли между двух статуй. Почувствовала, что Виалина тоже встала. Солдаты рассредоточились. Порыв ветра растревожил угли, и в отблеске пламени Колючка увидела лицо одного из них. И узнала его — это был ванстерец, с которым она дралась на рынке. Морда вся в порезах и синяках. А в руке — тяжелый топор.

Герцог Микедас отвесил низкий поклон, но губы его насмешливо кривились, а солдаты его и вовсе не стали кланяться. Виалина заговорила на своем родном языке, герцог ответил, лениво махнув рукой в сторону Колючки.

— Ваша милость, — процедила она сквозь зубы. — Какая честь.

— Прошу прощения, — сказал он на общем языке. — Я как раз говорил нашей сиятельной Императрице, что я просто не мог упустить такой случай! Вы — во дворце! Более того — вы вдвоем, и никого вокруг! Поистине подарок судьбы!

— Что это значит? — резко спросила Виалина.

Герцог заломил бровь:

— Эти смутьяны с севера добрались и до Первогорода! Варвары из Гутланда, или как их там. Хотели втянуть нас в свои грязные делишки! Попытались вбить клин между нами и нашим верным союзником, Верховным королем, который принял веру в Единого Бога всем сердцем! Но у них ничего не вышло!

И он сурово покачал головой.

— И тогда… тогда они подослали во дворец убийцу! Представляете? Убийцу под противоестественной личиной! Они воспользовались неопытностью и наивностью моей дурочки-племянницы, такая жалость…

— И эта убийца — я, что ли? — прорычала Колючка.

— О да! Демона в женском обличье! Хотя, конечно, насчет женского обличья я погорячился, ты слишком… мгм… мускулиста… на мой вкус. Постой-ка! Ты же хотела поединка с двумя моими гвардейцами?

Микедас ухмыльнулся, и солдаты его, все как один, подались вперед. Сталь блеснула в свете факелов.

— Как насчет шестерых, а, цыпа?

Никогда не показывай свою полную силу, пусть тебя считают слабей, чем ты есть. Колючка отшатнулась, сгорбилась — ни дать ни взять испуганная девчонка. На самом деле на нее снизошло странное спокойствие. Словно бы не Последняя дверь раскрылась у самых ног. Она словно бы смотрела на себя со стороны и быстро прикидывала расстояние, приглядывалась к земле и ступеням, статуям, факелам, столу, колоннам — и отвесному обрыву за спиной.

— Негоже Императрице пренебрегать собственной безопасностью! — осуждающе покачал головой герцог. — Но не изволь беспокоиться, дражайшая племянница, я за тебя отомщу!

— Но… почему? — прошептала Виалина.

Колючка чувствовала ее страх — отлично, очень хорошо. Две слабые, испуганные, беспомощные девицы. Она держала фруктовый ножик за спиной. Крепко сжав пальцы. Для воина любой предмет — оружие.

Герцог свирепо ощерился:

— Потому что ты как заноза в заднице. Нам же нравятся девушки с характером, правда? — И он выпятил нижнюю губу и расстроенно покачал головой. — Но всему есть предел. Именно. Всему есть предел.

Отец Колючки всегда говорил: «Хочешь убить — убивай, а не трепись об этом». К счастью, убийца из герцога был неважный — он все трепался, и хвастался, и наслаждался своей властью. А Колючка в это время приглядывалась к врагу, вычисляя, когда и как нанести первый удар.

Герцог, судя по всему, особой опасности не представляет. При нем меч и кинжал, но он их, скорее всего, никогда не вынимал из ножен. А вот остальные… остальные свое дело знают туго. Мечи наголо, щиты, и хорошие причем, наготове, на поясах хорошие кинжалы. И броня тоже неплохая: чешуйки так и блестят в сумеречном свете. А вот горло не закрыто. И локти изнутри не закрыты. И колени сзади. Вот туда и надо бить.

Она одна. Против семерых. Ей стоило большого труда не расхохотаться. Ну это же смешно. Одной против семерых невозможно выстоять. Но приходится довольствоваться тем, что есть, увы.

— Теофора никогда не делала то, что велено, — продолжал счастливо трепаться герцог, — но старую клячу уж поздно было учить ходить под седлом. Я искренне надеялся, что семнадцатилетнюю Императрицу я смогу водить под уздцы… — Тут он вздохнул. — Но некоторые пони просто не выносят уздечки. Они лягаются, кусаются и сбрасывают всадника! Лучше уж пустить их под нож, чем упасть на полном скаку. Трон унаследует твоя кузина Аста. — И он показал ровные зубы в улыбке. — Ей всего четыре года. Вот из этой женщины можно вылепить все что угодно!

В конце концов ему наскучили собственные излияния, и он лениво махнул двум своим людям:

— Давайте, кончайте с ними.

Колючка смотрела, как они приближаются. Один — здоровый, с переломанным, и явно не однажды, носом. Второй — рябой, на губах равнодушная такая улыбочка. Мечи не в ножнах, но и не подняты — а они уже на первой ступеньке. Впрочем, им можно простить некоторую самоуверенность. Но они настолько самоуверенны, что даже не ожидают, что она окажет им сопротивление.

А она окажет.

— Осторожней, ваша милость, — сказал ванстерец. — Она опасна.

— Я тебя умоляю, — фырнул герцог. — Это всего лишь девка. Я слышал, что вы, северяне, отличаетесь невероятным боевым духом и…

Мудрый ждет удобного момента, любил повторять отец Ярви. И никогда его не упускает. Носатый здоровяк поднялся еще на ступеньку и заморгал — свет факелов в беседке слепил его. Потом на его лице появилось выражение легкого удивления. Потому что Колючка подскочила к нему и вспорола горло фруктовым ножом.

Причем вспорола так, что кровь фонтаном забрызгала рябого, и тот вздрогнул и отшатнулся. Его замешательство длилось всего мгновение — но вполне достаточно для того, чтобы выхватить кинжал носатого из ножен на поясе. Тот еще пятился, когда она всадила его рябому под шлем — в тень над ключицей. Прямо по рукоять.

Колючка уперла сапог ему в грудь, рябой хрипло застонал. Она отпихнула его, сбрасывая с первой ступеньки. Тело обрушилось на двоих, шедших следом. Она подхватила его меч, обрезав ладонь о лезвие — но выдрала клинок из слабеющей руки и перехватила окровавленными пальцами за крестовину — как кинжал. Взвизгнула, ударила, лезвие скрипнуло по краю щита и вонзилось следующему солдату под челюсть, пробило насквозь голову и сшибло шлем.

Он рухнул с воплем, меж цапающих пальцев пузырилась кровь, — и упал прямо на герцога, который ахнул и отпихнул его в кусты. И уставился на темные капли на роскошной нагрудной пластине так, словно ему только что нанесли личное оскорбление.

Носатый, пошатываясь, отступал — и выглядел еще более удивленным. Он все пытался сомкнуть края раны на горле, но вся левая половина тела уже вымокла от крови. Колючка решила, что этого уже можно сбросить со счетов.

Так, она уделала троих — благодаря чистой удаче. Но у нее было преимущество неожиданного нападения — а теперь оно все вышло. Итак, все по-прежнему не радужно — одна против четверых.

— Черт, черт, черт! — заорал герцог, вытирая руки о свой запачканный кровью плащ. — Да убейте же их, черт вас задери!

Колючка попятилась, прячась за колонну слева как за щит, быстро переводя взгляд с одного врага на другого, — а они подступали, щиты, мечи и топоры наготове, в свете факелов холодная сталь и холодные глаза взблескивали красным. Она слышала, как за спиной поскуливает Виалина.

— Бранд! — заорала она на пределе легких. — Бранд!

Ярость

А Бранд сидел и таращился на кувшин с водой и кубки, которые наверняка выставили на стол для гостей. Но трогать ничего не решался, хотя пить хотелось до смерти.

Может, это все для знатных гостей, не таких замухрышек, как он?

Он повел плечами, пытаясь отлепить рубашку от тела. Боги, как же здесь жарко и душно, особенно ночью. И он подошел к окну, прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Лицо погладил теплый ветерок. Эх, почувствовать бы сейчас на лице соленый ветер Торлбю…

Интересно, что там сейчас Рин поделывает? И он поднял глаза к вечернему небу и помолился Отцу Миру о ее благополучии. Он так хотел стать воином, найти себе команду, обзавестись новой семьей, что забыл о своей настоящей семье. Да уж, вот он, мужчина, на которого можно положиться. Провалю любое дело, недорого. И он тяжело вздохнул.

И тут ему что-то послышалось. Словно бы кто-то позвал его по имени. Сначала подумал — помстилось, а потом — нет, точно, кто-то зовет! И голос, похоже, Колючкин! А они ж с ней в ссоре, так если зовет — значит, не без причины!

И он распахнул дверь — стражу позвать.

Но стражи не было. Коридор пуст. В конце — лестница. На лестнице темно. Ему послышалось что-то такое — дерутся, что ли, где? И на сердце разом стало неспокойно. Точно: лязг стали, крики — и снова кто-то выкрикнул его имя.

И он побежал.

* * *

Колючка схватила серебряное блюдо, фрукты разлетелись в стороны. Завизжала, пульнула его в ванстерца, но тот пригнулся, держа наготове здоровенный топор, и отступил в сторону — и блюдо отлетело от его плеча и укатилось в кусты.

На ветках бились и кричали растревоженные птички — бедные, беспомощные птички. И она — такая же беспомощная, зажатая между колоннами этой беседки, прямо как в клетке! А рядом с ванстерцем стояли еще двое — один высокий и поджарый, с хорошим таким замахом, с какого хошь расстояния достанет, а второй — крепыш-коротышка с толстой шеей. Герцог топтался у них за спиной, тыкая в сторону Колючки кинжалом и хрипло что-то выкрикивая. Может, он и умен, но вот только слишком привык, что все выходит по его.

— Ну что, нравится тебе по кровавым лужам шлепать? А, старый пердун?

И она выдрала из скобы факел, не обращая внимания на сыплющиеся на руку обжигающие искры.

Толстошеий бросился на нее, и она отбила его меч своим, сталь зазвенела, ударила, из его щита полетели щепки, отступила, пытаясь выгадать время, авось что-нибудь придумается, поскользнулась на рассыпавшихся фруктах и едва не упала на стол. Ее рубанули по ноге мечом — над коленом, левое бедро. Она заорала, поперхнулась криком — высокий выдернул клинок, готовясь нанести последний удар.

В бою тебя ранят, и даже если сильно — не снижай темп, не спотыкайся, не сомневайся. И она ткнула в высокого факелом, и он вовремя поднял щит и попятился вниз по ступеням, а красные уголья высыпались ему на спину, полетел пепел.

Она успела пригнуться, хотя не видела, как замахнулся толстошеий, меч просвистел мимо и врезался в ближайшую колонну, полетела мраморная крошка, тени задергались, мельтеша, уворачиваясь. Колючка ударила, но раненая нога не держала, и меч отскочил от латного оплечья и задержал его лишь на мгновение.

И она видела, как течет ее кровь, такая темная в свете факелов, и дорожка из брызг и капель тянется к самому острию клинка высокого. И она видела перекошенное от ярости лицо герцога. И она услышала, как что-то кричит, перегнувшись через перила, Императрица. Наверное, зовет на помощь, вот только помощь не шла. Толстошеий поставил правую ногу на верхнюю ступеньку, следил за ней, не отрывая холодного взгляда, поверх щита. Высокий пытался отряхнуть угли с загоревшегося плаща.

Драться. Надо драться, пока из нее не вытекла вся кровь. Надо нападать. Причем прямо сейчас.

Она отлепила себя от стола, толстошеий ударил и отпрыгнул вниз по лестнице, перескочив через мертвое тело. Раненая нога не выдержала веса тела, подвернулась, но она знала, что так будет. Упала, перекатилась, не попав под удар меча высокого, а тот бил хорошо, наотмашь, рассеченный клинком воздух взъерошил ей волосы. Она поднялась, опираясь на здоровую ногу, и полоснула его, отступая.

Попала она высокому под колено, тот рыкнул, попытался развернуться и упал на четвереньки прямо ей под ноги. Она завела руки за спину, высоко подняла меч и с размаху ударила его по шлему. Ударила с такой силой, что чуть рука из сустава не вылетела, а зубы щелкнули. Клинок раскололся, осколки полетели во все стороны. Вмятина на шлеме тоже вышла приличная, высокий задергался, судорожно задрыгал ногой, разевая рот в беззвучном крике.

Привалило тебе много удачи в бою, сказал бы Одда, потому что ванстерец решил рубануть ее топором и промахнулся буквально на волосок, тяжелое лезвие вырубило здоровенный кусок мрамора. Колючка отпихнула его факелом, ветерок подхватил последние искры. Нога пульсировала болью и не держала. Вообще.

Толстошеий осторожно наступал, прикрываясь щитом. На все найдется свой способ, говорил отец Ярви, но Колючка не могла его отыскать. Слишком тяжелая рана. И их слишком много. Она крепче сжала рукоять сломанного меча, оскалилась — чтоб враг ничего не понял. Она храбрая и сильная и ничего не боится. Пахло цветами. Цветами и кровью.

— Вам смерть пришла, — прошептала она.

Виалина взвизгнула, когда она прыгнула между колоннами — прямо на спину коротышке, прихватила его за бычью шею, вцепившись в запястье руки, которой он держал меч. Он попытался скинуть ее, щит заходил ходуном — и коротышка раскрылся. Колючка пихнула его, левая нога подвернулась, стрельнула болью, но она ухватилась за его кольчугу и подтянулась вверх, зарычала и всадила сломанный меч ему под подобородок. Он плюнул кровью, Императрица завизжала, когда они вдвоем рухнули на нее.

Колючка откатилась как раз вовремя — мимо просвистел тяжелый топор ванстерца и врезался глубоко в грудь толстошеему, рассекая кольчугу. Колючка из последних сил поползла, потянулась к топору — выдрать, забрать себе. Дыхание обжигало горло, грудь ходила ходуном.

— Бранд! — хрипло крикнула она.

Она услышала за спиной шаги, отшатнулась в сторону, увидела, как сверкнуло железо. Герцог ударил ее в щеку, голова дернулась, но это был какой-то слабый удар, она почти не пошатнулась.

Колючка вцепилась в его золоченую нагрудную пластину.

— И это все, на что ты… — прошипела она, но слова утонули в крови, кровь потекла по подбородку.

Что-то у нее во рту застряло. Холодное, твердое, на языке лежит. И тут она поняла — он ударил ее кинжалом. И кинжал теперь торчит из щеки, а лезвие у нее во рту, и он еще держится за рукоять.

Они смотрели друг на друга в темноте, и оба, похоже, поверить не могли, что так получилось. И что она все еще стоит на ногах. И тут в отсветах факельного пламени она увидела, как в глазах его поднялась холодная злость.

Клинок задвигался у нее во рту — вытащить пытается, и она прихватила его зубами, наподдала герцогу коленом в бок раненой ногой, вывернула голову, выворачивая окровавленную рукоятку кинжала из обмякшей руки. И неуклюже отпихнула его в сторону, пошатнулась. Ванстерец снова ударил топором, задел плечо и снес кучу листьев с куста. Она, прихрамывая, пятилась к фонтану.

У всех есть план — но это до того, как начнешь истекать кровью. Она истекала кровью. Горячая кровь текла по ноге, по лицу. Липкая кровь. И планов больше не было. Она харкнула, полетели кровавые брызги.

Ухватилась за рукоять и вытащила кинжал из лица. Почти без усилий. Может, с зубом каким вытащила, ну и ладно. Боги, как голова-то кружится. Нога больше не саднила, просто занемела. Занемела, а еще было мокро и колено дрожало. Дрожало так, что шлепало о вымоченные в крови штаны.

Как в сон-то клонит…

Она потрясла головой, пытаясь вытряхнуть муть, но стало только хуже — сад остался размытым, да еще и закачался из стороны в сторону.

Герцог Микедас вытащил меч и оттаскивал труп толстошеего, чтобы добраться до Императрицы.

Колючка покачала в руке кинжал — тяжелый какой. Словно к нему наковальня привешена. Пламя факелов плясало, дергалось и искрилось.

— Ну же, — просипела она, но язык распух, и слова не пролезали через него.

Ванстерец с улыбкой загонял ее к фонтану — прочь от беседки.

Она оступилась, ухватилась за что-то, ноги подогнулись, но она не упала.

Она стояла на коленях в воде, в темноте плескались рыбы.

Виалина снова завизжала. Голос уже охрип у нее от такого крика…

Ванстерец замахнулся топором, на лезвии вспыхнул свет, перед глазами Колючки поползли оранжевые пятна.

Императрица сказала — не вставай на колени, но она не может подняться.

Она слушала свое дыхание — громкое, трудное.

Плохо дело.

Боги, как же она устала.

— Бранд, — прохрипела она.

* * *

Он бежал вверх по лестнице.

Вот он, сад, там темно, между цветущих деревьев вьется мощенная белым камнем дорожка, статуи, статуи, стутуи, в тени деревьев лежат мертвые люди, лежат вокруг залитого светом факелов фонтана…

А в фонтане стояла на коленях Колючка, держась за мокрых каменных змей, а в другой руке держала кинжал. А лицо у нее было все как в красных лохмотьях, облипшая одежда порвана, а вода вокруг — розовая от крови.

А над ней стоял человек с топором. Ванстерец с рынка.

Бранд зафырчал, как закипающий чайник. Никогда он не издавал подобного звука и не слышал такого.

И он припустил вниз по дорожке, как разъяренный бык, и ванстерец повернулся к нему, с удивленным таким видом, а Бранд врезался в него с разбегу, сбил с ног, подобно тому, как северный ветер срывает с дерева лист, и, протащив несколько шагов, впечатал в статую.

Удар вышел такой силы, что не только статуя — мир закачался. У Бранда аж зубы щелкнули. Статуя, кстати, не выдержала и переломилась пополам, верхняя часть туловища рухнула и разлетелась в пыль и осколки.

Бранд бы расслышал прерывистый стон ванстерца, но в висках его стучала кровь, подобно штормовой волне Матери Моря, кровь билась, слепила, оглушала. Он обхватил ванстерца за голову и ударил о мраморный пьедестал, раз, два, три, четыре, мраморная крошка летела во все стороны, а череп раскололся, разошелся и треснул, и тогда Бранд сбросил изуродованные останки на дорожку.

Колючка сидела, прислонясь к каменным змеям фонтана, и лицо у нее было очень нехорошего цвета, бледное, как воск, и все в кровавых потеках, и кровь текла и текла из разорванных щек, и изо рта, и с подбородка, темными такими струями.

— Ни с места! — заверещал кто-то.

Какой-то мужик в золоченом нагруднике, с мокрым от испарины лицом. Он держал Императрицу Виалину за шею, приставив к горлу усыпанный драгоценными камнями меч — слишком длинный, таким горло не перережешь.

— Я герцог Микедас! — проорал он, прикрываясь именем, словно щитом.

Но имя — это всего лишь имя. Бранд свирепо оскалился и шагнул вперед. И зарычал, как готовящийся извергнуть пламя дракон. И отпихнул валяющийся поперек дорожки труп.

Герцог быстренько отвел меч от горла Виалины и, дрожа, наставил его на Бранда:

— Предупреждаю, ни с мес…

Императрица перехватила его руку и впилась в нее зубами. Микедас заорал, она вывернулась. Он поднял меч, но Бранд уже налетал на него — и снова фырчал, как чайник, длинно, сипло, булькал, пищал, орал, и было ему не до благих дел и не до стояния в свете. Он просто хотел разорвать этого мужика на части собственными руками.

Меч задел ему голову, отскочил от плеча. Может, порезал, может, нет, Бранду было все равно. Он облапил герцога медвежьей хваткой. Микедас худобой не отличался, но Бранд когда-то держал на своих плечах вес целого корабля. И он поднял герцога Микедаса в воздух, словно соломинку.

Четыре шага вперед он сделал, четыре тяжких шага через темный луг, и он поднимал герцога все выше и выше.

— Да как ты сме… — пискнул тот, и Бранд швырнул его на перила.

Тот на мгновение повис на них, сверкая золоченым доспехом на фоне темного неба, с очень удивленным лицом. Рука его все еще сжимала меч. А потом вопль его превратился в булькающий кашель — и герцог сорвался и упал в темноту.

— Боже правый, — ахнула Виалина.

Откуда-то снизу донесся удар и хруст — ее дядюшка долетел до земли. Потом что-то зазвенело.

А потом все стихло.

Долги и обещания

Колючка открыла глаза. Темно.

Это темнота за Последней дверью?

Она попыталась пошевелиться и застонала от боли.

Разве после смерти боль не отпускает?

Она ощупала повязки на лице — ну да, точно, ее же герцог Микедас пырнул кинжалом в лицо, лезвие прошло через рот. Колючка застонала — горло пересохло, как старая кость.

И она покосилась в сторону яркой щелки, из которой струился свет, отодвинула одеяла и медленно-медленно опустила вниз ноги. Все тело ломило — еще бы, она вся в синяках, ссадинах, да и затекло все. Она снова застонала, попытавшись перенести вес на левую ногу, огненная боль пронзила бедро, поползла вверх по спине, вниз к колену.

И Колючка похромала, подволакивая ногу, опираясь на стену, слабая, как новорожденный жеребенок, делающий первые неуверенные шаги. Боги, как же нога болит! Но тут она поморщилась, и — о боги, а лицо-то как болит, а когда она пискнула от боли в лице, боги мои, а грудь-то, грудь, и из груди боль закарабкалась к горлу, к глазам, и из глаз полились слезы, и она добралась-таки до этой полосы света, а это была щель под закрытой дверью, и слабо толкнула ее. И дверь открылась.

И она пошаркала вперед, прикрывая одной ладонью глаза, потому что слепило, словно она смотрела на солнце в зените, а ведь это всего лишь горела одинокая свечка. Толстая такая свечка, а в воск воткнуты длинные шпильки с драгоценными навершиями. И она увидела осыпающуюся штукатурку, и длинные тени от разбросанных одежд, и темные складки на смятой постели…

И замерла на месте. Это была темная, голая мускулистая спина. И она услышала постанывание, и медленный вздох, и голос мужчины и женщины, и белую руку на темной спине, длинную, усохшую руку с обрубком большого пальца.

— Ой, — просипела она, не в силах оторвать изумленного взгляда, и женщина резко подняла голову.

На лицо упали темные волосы, и на губе у нее был шрам, и в маленькой выемке виднелись белые зубы. Сумаэль. А под ней — отец Ярви.

— Ой.

Колючка не могла двинуться с места, ни вперед, ни назад, и просто уставилась в пол, сама не своя от боли и стыда, пытаясь сглотнуть, но, похоже, в пылающем болючем рту слюны не будет уже никогда.

— Ты очнулась.

И отец Ярви поднялся с кровати и полез в штаны.

Ей очень хотелось сказать: «А не верится», но получилось лишь все то же «ой».

— Марш обратно в постель, пока рана на ноге не открылась.

И служитель обнял ее одной рукой и осторожно повел обратно к темному дверному проему, а она подпрыгивала и шаркала.

На пороге Колючка не выдержала и обернулась: Сумаэль, совершенно голая, потягивалась в постели. Как будто ничего не случилось. И искоса поглядывала на нее прищуренными глазами.

— Болит? — спросил отец Ярви, опуская ее на кровать.

— Угу, — простонала она.

В чаше заплескалась вода, послышался звон ложки — Служитель что-то размешивал.

— Выпей это.

На вкус это было ужасно, и разодранный рот, распухший язык и сухое горло разом вспыхнули от этого пойла, но она все равно проглотила его. И обнаружила, что теперь может говорить.

— Я думала, — просипела она, закидывая ноги обратно на кровать и проверяя повязки на бедре, — ты… клятву принес.

— Я принес слишком много клятв. Приходится нарушать одну, чтобы исполнить другую.

— И кто решает, какие исполнять?

— Я держусь первой.

И он сжал пальцы на здоровой руке в кулак:

— Отомстить убийцам моего отца.

Ее одолевал сон.

— Я думала… ты это… уже сделал… давным-давно…

— Некоторым — да. Но не всем.

И отец Ярви укрыл ее одеялами.

— Спи, Колючка.

И она закрыла глаза и провалилась в сон.

* * *

— Не вставай.

— Сиятельная…

— Господи ты боже мой, сколько раз повторять? Виалина!

Всего-то пара царапин на лице у Императрицы — словно она не разминулась со смертью буквально пару дней назад.

— Я должна… — Колючка поморщилась, пытаясь сесть, но Виалина положила ей руку на плечо и мягко, но твердо уложила ее обратно в кровать.

— Не вставай. Считай это имперским указом.

Колючка для разнообразия решила не сопротивляться.

— Раны тяжелые?

Она хотела было ответить, что нет, но ложь вышла бы неубедительной. Поэтому Колючка пожала плечами, хотя даже это движение причиняло боль.

— Отец Ярви говорит, что я поправлюсь.

Императрица смотрела так, словно это ее ранили. Ладонь ее все еще лежала на плече у Колючки.

— У тебя шрамы останутся.

— Какой воин без шрамов?

— Ты спасла мне жизнь.

— Они бы меня первой убили.

— Тогда ты спасла и себя, и меня.

— Бранд тоже в этом поучаствовал. Мне так сказали…

— И я поблагодарила его. А тебя — еще нет.

Тут Виалина сделала глубокий вдох.

— Я разорвала союз с Верховным королем. Отправила весть птичьей почтой праматери Вексен. Я написала, что, несмотря на то что мы молимся одному и тому же Богу, враг Гетланда — это мой враг, а друг Гетланда — мой друг.

Колючка поморгала:

— Это слишком щедрый дар.

— Теперь я могу позволить себе быть щедрой. Мой дядя правил Империей внутри Империи, но без него все это развеялось, как дым на ветру. Я последовала твоему совету. Удар должен быть быстрым и безжалостным. Я избавилась от предателей в совете. И в гвардии.

И лицо у нее сделалось такое, что Колючка порадовалась, что она не враг Виалины.

— Некоторым удалось бежать из города, но мы их отыщем. Им не скрыться от нас.

— Вы станете великой Императрицей, — просипела Колючка.

— Дядя тоже преподал мне урок. Императрица может быть великой, только если ее окружают великие люди.

— У тебя есть Сумаэль, и…

Виалина сжала пальцы у нее на плече, а потом жалобно, искательно заглянула ей в глаза:

— Ты останешься?

— Останусь, я?

— Ну… моей личной телохранительницей, к примеру? У королев на Севере же есть телохранители, разве нет?

— У них есть Избранный Щит, — прошептала Колючка.

— Как твой отец, да. Ты показала себя более чем достойной этого звания!

Вот оно как. Она может стать Избранным Щитом Императрицы Юга. Стоять за плечом женщины, которая правит половиной мира. Колючка нащупала мешочек, который висел у нее на шее. Нащупала там привычные косточки. Как отец бы гордился! Какие песни спели бы об этом в дымных кабаках, и узких домах, и в высоком Зале Богов в Торлбю?

И тут же ее накрыла такая волна тоски по дому, что она едва не задохнулась.

— Я должна вернуться. Я скучаю по серым утесам. По серому морю. Я соскучилась по холоду!

На глазах вдруг выступили слезы, она их сморгнула.

— Я скучаю по матери. И я… я принесла клятву.

— Не все клятвы стоят того, чтоб их держали.

— Ты держишь клятву не ради клятвы, а ради самого себя.

Это ей давным-давно шепнул отец, когда они сидели у огня.

— Что ж мне, пополам разорваться, что ли?

Виалина закусила губу.

— Нет, половина телохранителя мне без надобности! Но я знала, что ты ответишь. Такую, как ты, не удержать, Колючка Бату, даже на золоченой цепи. Возможно, когда-нибудь ты вернешься ко мне по своей воле. А пока… что ж, у меня для тебя есть подарок. Думаю, лишь передав тебе это, смогу я отблагодарить тебя за то, что для меня сделала.

И она вытащила что-то, и на ее лице заиграл бледный свет, и в глазах вспыхнула нездешняя искра, и дыхание Колючки пресеклось. Виалина протягивала ей эльфский браслет — тот самый, что вынесла Скифр из проклятых развалин Строкома, куда не ступала нога человека со времен Сокрушения Божьего. Дар, который «Южный Ветер» доставил сюда длинной дорогой вдоль берегов Священной и Запретной. Вещь, которую сама Императрица сочла слишком щедрым даром.

— Это… мне? — И Колючка заерзала на кровати, пытаясь отодвинуться от нездешнего чуда. — Нет! Нет, нет и нет!

— Эта вещь принадлежит мне, и я вправе распоряжаться ей, как хочу. Я хочу подарить ее тебе.

— Я не могу принять ее…

— Императрице Юга не отказывают.

В голосе Виалины зазвенела сталь. И она вздернула подбородок и смерила Колючку таким взглядом, что сразу стало понятно — точно, не отказывают.

— На какой руке будешь носить?

Колючка молча протянула левую, и Виалина надела на нее эльфий браслет и защелкнула его, и свет из крошечного оконца стал ярче и сменился на бело-голубой, и металл совершенной огранки, прямо как у драгоценного камня, заблестел, и под стеклом поплыли, сменяя друг друга, круги. Колючка таращилась на реликвию с благоговейным ужасом. Это ж бесценная штука! И красивая. Несказанно красивая. И теперь она у нее на запястье, таком костистом, некрасивом — ни дать ни взять бриллиант в куче навоза.

Виалина улыбнулась и наконец-то отпустила ее плечо.

— Тебе идет.

* * *

Ножницы щелкали над левой половиной Колючкиной головы, и волосы слетали ей на плечо, на перевязанную ногу, на булыжник дворика.

— Помнишь, как я впервые тебя остригла? — спросила Скифр. — Ты выла, как волчонок!

Колючка подхватила срезанную прядку и сдула ее с ладони.

— Человек ко всему привыкает.

— Если старается.

И Скифр отбросила ножницы и смела срезанные волосы.

— И усердно трудится в поте лица своего. До кровавых мозолей.

Колючка провела языком по швам внутри рта — непривычное ощущение, что и говорить. И наклонилась, чтобы сплюнуть розовым.

— С кровью проблем нет, вот ее у меня сколько.

И, поморщившись от боли, вытянула ногу. Эльфий браслет гневно вспыхнул красным, почувствовав ее боль.

— Тренироваться пока будет трудновато.

Скифр сидела, положив одну руку Колючке на плечи, а второй поглаживая щетинку у нее на голове.

— Тренировки закончены, моя голубка.

— Что?

— У меня есть кое-какие дела. Я слишком долго не виделась с сыновьями, дочерьми, внуками. И только конченый дурак станет отрицать, что я исполнила поручение отца Ярви — ты теперь настоящий воин. Смертельно опасный для врага. Точнее сказать, я помогла тебе стать таким воином.

Колючка непонимающе таращилась на Скифр. Сердце вдруг ухнуло в пустоту:

— Ты уезжаешь?

— Ничто не вечно под луной. Но, уезжая, я могу сказать тебе то, что не могла сказать раньше.

И Скифр крепко обняла ее. От нее, как всегда, исходил странный запах.

— У меня было двадцать два ученика, но более всего я горжусь тобой. Никто не трудился так усердно, как ты. Никто так быстро не усваивал уроки. И ты — самая храбрая из тех, кого я обучала.

И она откинулась назад, держа Колючку на расстоянии вытянутых рук:

— Ты доказала, что сильна духом и телом. Что ты верный товарищ. И умелый боец. Друзья тебя уважают, враги боятся. Ты добилась этого. Добилась сама.

— Но… — пробормотала Колючка, на которую эти комплименты сыпались, как кулачные удары, и голова от них шла кругом, — мне столькому еще нужно научиться…

— Воин постоянно учится. Но самые важные уроки он преподает сам себе. Время тебе самой стать мастером.

И Скифр протянула ей топор, по лезвию которого вились надписи на пяти языках.

— Это тебе.

Колючка, конечно, мечтала, что когда-нибудь и у нее будет такое оружие. Легендарное, о котором впору в песнях петь. А сейчас она неловко приняла его и положила на колени. И посмотрела на блестящее лезвие.

— Для воина любой предмет оружие, — пробормотала она. — Что же я буду без тебя делать?

Скифр наклонилась, близко-близко, и глаза ее заблестели. Она крепко обняла Колючку:

— Да все что угодно! Все что хочешь! Не забывай, я владею даром предсказания, и в твоем будущем я прозреваю великие свершения!

Голос ее становился все громче и громче, выше и выше, и она ткнула когтистым пальцем в небо:

— Мы встретимся снова, Колючка Бату, по ту сторону Последней двери, если не успеем встретиться по эту, и я буду слушать твои рассказы о великих подвигах и с гордостью думать, что когда-то и я приложила руку к тому, чтобы ты встала вровень с героями!

— Обязательно будешь, — всхлипнула Колючка.

Она ведь презирала эту странную женщину. Ненавидела. Боялась. Проклинала всю дорогу по Священной и Запретной. А теперь вот оказалось, что она ее любит, как родную мать.

— Удачи тебе, моя голубка. А самое главное — будь готова.

Рука Скифр метнулась, подобно змее, но Колючка перехватила ее за запястье, и старуха не сумела отвесить ей привычную пощечину. Колючка крепко держала ее за дрожащую от напряжения руку и смотрела на наставницу.

Скифр широко улыбнулась.

— И запомни: бей первой.

* * *

Отец Ярви улыбался, снимая повязки.

— Хорошо, очень хорошо.

И он осторожно ощупал едва сросшиеся щеки:

— Все заживает. Ты уже ходишь.

— Шатаюсь, как пьяная.

— Тебе повезло, Колючка. Очень повезло.

— Естественно. Не каждой девушке протыкают обе щеки кинжалом.

— И кто? Герцог королевской крови!

— Да уж, боги улыбнулись мне, я понимаю.

— Он мог бы всадить тебе кинжал в глаз. Или в шею.

И Ярви принялся обтирать ей лицо остро пахнувшей травами тряпицей.

— И потом, разве не лучше получить шрам, чем умереть?

Колючка пощупала языком соленую ямку на месте выбитого зуба. Пока у нее как-то не получалось согласиться с тем, что ей повезло.

— А как шрамы? Скажи мне правду.

— Пройдет время, прежде чем они заживут, но я думаю, что с этим все будет хорошо. Останется звездочка на левой щеке и стрелка на правой. Наверняка, это не просто так. Это какой-то знак от судьбы. Скифр могла бы его истолковать, она в этом деле дока…

Однако Колючке не требовались таланты Скифр, чтобы прозреть свое будущее:

— Я останусь уродиной, да?

— Знавал я людей с увечьями посерьезней твоего.

И отец Ярви многозначительно поводил у нее перед носом искалеченной рукой с единственным пальцем.

— В следующий раз уворачивайся от ножа быстрее.

Она фырнула:

— Легко сказать. Ты когда-нибудь дрался один против семерых?

Он выжал тряпицу над миской, капли окрашивали воду в розовый.

— Я даже одного никогда не мог победить.

— Я видела, как ты выиграл поединок.

Он помолчал. Потом спросил:

— Да? И когда же?

— Когда ты был королем. Я видела, как ты дрался с Кеймдалем на площадке.

Он смотрел на нее растерянно — надо же, ей удалось застать его врасплох!

— А когда ты проиграл, ты потребовал, чтобы он дрался снова, и выставил против него Избранный Щит своей матери. И Хурик протащил Кеймдаля мордой по песку — и ты вышел победителем.

— Воин сражается, — пробомотал Ярви. — Король приказывает.

— Как и служитель.

И он начал прикладывать к ее шрамам что-то жгучее.

— А я вспомнил тебя. Темноволосая девочка. Ты стояла и смотрела.

— Даже тогда ты был хитрым и коварным.

— Жизнь заставила.

— Поездка в Первогород оказалась удачнее, чем все ожидали.

— Благодаря тебе.

И он принялся разматывать бинт.

— Ты сумела сделать то, чего не добился бы ни один дипломат. Империя Юга — теперь наш союзник. Теперь я точно знаю, что поступил правильно, когда не дал раздавить тебя камнями. И ты заслужила награду.

И он постучал пальцем по эльфьему браслету, просвечивавшему сквозь ткань рукава.

— Я бы отдала его обратно, если б сумела расстегнуть.

— Скифр говорит, что его невозможно расстегнуть. Так что носи его с гордостью. Ты заслужила — и его, и многое другое. Я теперь не сын своей матери, но во мне течет ее кровь. Я помню, кому и чем обязан, Колючка. Как помнишь и ты.

— В последние дни мне только и оставалось, что лежать и вспоминать. Вот я Тровенланд, например, вспоминала.

— Еще один союз, на заключение которого никто не надеялся.

— А ты умеешь их добиваться, вопреки всем ожиданиям. Я вот все думала о том человеке, что воду отравил.

— Которого ты убила?

Колючка посмотрела в бледно-голубые глаза служителя и не отвела взгляд:

— Он был из твоих людей?

Отец Ярви не изменился в лице — совершенно. Никак не дал понять, так это или нет. Он спокойно продолжил накладывать повязки, как будто ничего не расслышал.

— Человек большой хитрости и коварства, — продолжила она, — нуждающийся в союзниках, прекрасно осведомленный о вспыльчивости короля Финна… да, такой человек мог подстроить нечто подобное.

Он осторожно заколол повязки булавкой — чтоб не сползли.

— А вспыльчивая девушка, настоящая заноза в жопе, которая ничего не знала и не понимала, могла вполне попасться на такую уловку.

— Такое могло случиться.

— Ну, ты тоже не так уж проста.

И отец Ярви убрал повязки и нож к себе в сумку.

— Но вот что я тебе скажу. Хитрый и коварный человек никогда не раскрывает свои планы. Даже друзьям.

И он похлопал ее по плечу и встал.

— Храни свою ложь как зеницу ока, как семенное зерно — вот что говорила мне моя прежняя наставница. А теперь — отдыхай.

— Отец Ярви?

И он обернулся, черный силуэт четко обрисовался в светлом дверном проеме.

— А если бы я не убила отравителя… кто бы мог выпить эту воду?

Тут повисло молчание. А поскольку Служитель стоял против света, она не могла разглядеть его лицо.

— Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. Чтобы не узнать ответов.

* * *

— Ральф собирает команду.

И Бранд поддел носком сапога какую-то невидимую пылинку.

— Есть пара новеньких, но в основном — все те же лица. Колл ждет не дождется, когда можно будет приняться за вторую половину мачты. А Доздувой решил податься в проповедники. Нести слово божие в северные земли. И Фрор тоже поплывет с нами.

Колючка дотронулась пальцем до повязок:

— Теперь меня будут доканывать вопросами про шрам…

— Шрамы приличествуют героям, — заявил Бранд, почесывая длинные отметины у себя на предплечьях. — Они напоминают о подвигах.

— М-да, теперь уж меня точно никто красавицей не назовет…

Повисло неловкое молчание.

— Отец Ярви сказал, что ты убил герцога Микедаса.

Одним мерзавцем меньше, но Бранд вздрогнул, как будто воспоминание причиняло ему боль.

— Его убила слишком твердая почва. Я их просто познакомил.

— Я вижу, ты не слишком гордишься подвигом?

— Нет. Мне кажется, я не особо гожусь для Матери Войны, не то что ты. У меня нет твоей…

— Ярости?

— Храбрости. Гнева во мне довольно. Но мне от этого как-то не по себе.

— Отец Ярви сказал, что это ты принес меня сюда. Сказал, что ты спас мне жизнь.

— Ну… на одной же ж скамье сидим…

— Все равно спасибо.

Он смотрел в пол, кусал губу. А потом все-таки решился и посмотрел на нее.

— Прости меня, пожалуйста. За все. За…

Вот опять! Опять этот беспомощный взгляд! Но ей вовсе не хотелось его обнять. Ей захотелось его стукнуть.

— Прости, в общем.

— Да ничего страшного, — сипло проговорила она. — Жизнь есть жизнь.

— Я бы хотел… чтоб все было по-другому.

— Я тоже.

Она очень устала. Все тело болело. И в душе — тоже все болело. И ей совсем не хотелось подбирать вежливые слова.

— Если тебе кто-то не нравится, ты ж не можешь сделать так, чтоб человек нравился, правда?

— Ну… да, — жалостно пробормотал он.

Вот треснуть его, и вся недолга!

— Но мы ж с тобой бок о бок столько времени. Давай… может, будем друзьями, а?

Она ответила холодным, прямо ледяным голосом. Холодным и острым, как изготовленный к бою клинок. Либо так, либо она сейчас разревется. Нет, только не это.

— Нет, Бранд, не думаю, что у нас получится быть друзьями. Ничего уже не поправишь.

Он совсем сник. Словно ему обидно стало! Наверное, виноватым себя чувствует — и правильно! Пусть ему тоже будет больно! Как ей!

— В общем, смотри.

И он повернулся к ней спиной.

— Я буду ждать. Буду нужен — позови.

Дверь закрылась, и она оскалилась на нее, и тут же разболелось лицо. На глазах выступили слезы, она зло смахнула их рукавом. Это нечестно. Совсем нечестно. Но, как выясняется, в любви, как на поле боя, — нет тут честности, совсем нет.

Однажды она уже позволила себе обмануться. И все, довольно с нее этого одного раза. И того много. Не позволять себе надеяться! А то с этими надеждами — как с сорняками, раз не выполол, и все — они пустили корни! И она дохромала до Ральфа и попросила, чтобы ее посадили за другое весло на пути домой.

В конце концов, он ей кое-чем обязан, разве нет?

Очень странные союзники

— Значит, уезжаешь? — спросила Сумаэль.

Ее тяжелые шаги эхом отдавались в пустом коридоре.

— Через неделю, — отозвался отец Ярви. — Если Священная замерзнет, до дома не доберемся. Махнешь с нами, а? И не говори, что не скучаешь по хрусткому белому снегу!

Она рассмеялась:

— О да! Настанет погожий денек, и я сразу так: эх, ну что такое, сейчас бы замерзнуть до смерти! Останешься у нас, а? Разве тебе не по нраву южное солнце?

— Я слишком бледнокожий для него. Сгораю, а не загораю.

И Ярви горько вздохнул.

— А еще есть клятва, которую нужно сдержать.

Улыбка разом изгладилась с лица Сумаэль.

— Я и не думала, что ты серьезно относишься к клятвам.

— К этой отношусь очень серьезно, — тихо сказал отец Ярви.

— И что же, пойдешь против всего мира, чтобы исполнить ее?

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Сумаэль фыркнула:

— Ну ты же знаешь, как оно бывает, с надеждами.

— А то, — пробормотал Бранд.

Ему казалось, что на самом деле ведутся два разговора — один явный, а другой тайный. А поскольку с разговорами у него всегда было не очень, да и тайных смыслов он никогда постигнуть не мог, он больше молчал. Как обычно.

Сумаэль распахнула тяжелые двери, те заскрипели на ржавых петлях. В темноте гулко отдавались их шаги.

— Она там, внизу.

Сводчатый коридор уходил в темноту, стены сплошь покрывал старый мох. Что-то метнулось и убежало у них из-под ног, прочь от мигающего света Брандова факела.

— Просто иди за мной, — велел Ярви.

Бранд устало кивнул:

— А что ж мне еще делать?

Они остановились перед решеткой. В темноте Бранд разглядел чьи-то поблескивающие глаза и подошел поближе, выше поднимая факел.

Мать Скейр, некогда служительница Ванстерланда, затем посол праматери Вексен, сидела, привалившись к заросшей мхом стене, свесив бритую голову. Длинные татуированные руки безвольно повисли. На одной болтались аж пять эльфьих браслетов — из золота, стекла и полированного металла. Некогда Бранд исполнялся благоговейного ужаса, глядя на них. А теперь — по сравнению с тем, что носила Колючка, — они казались дурацкой дешевкой.

— А, отец Ярви! — И Скейр вытянула длинную ногу, зазвенев железом. На голой лодыжке темнело железное кольцо, от которого тянулись цепи. — Пришел позлорадствовать?

— Разве что чуть-чуть. Но разве я виноват? Это же ты вступила в заговор с целью убийства Императрицы Виалины, разве нет?

Мать Скейр зашипела:

— Ничего такого я не делала! Праматерь Вексен отправила меня сюда проследить, чтобы этот надутый пузырь Микедас не наделал дел!

— Ну и как, получилось? — вежливо поинтересовался Ярви.

Мать Скейр красноречивым жестом продемонстрировала им железную цепь. Потом со звоном уронила ее на колени.

— Ты же сам все знаешь. Хороший служитель дает мудрый совет, но правитель все равно поступает так, как ему заблагорассудится. Ты привел этого увальня, чтобы попугать меня? — Голубые глаза матери Скейр остановились на Бранде, и хотя она сидела за решеткой, его пробрал холод. — Он совсем не страшный.

— Напротив, я привел его, чтобы сделать тебе приятное! А вот та, что способна напугать кого хочешь, маленько поцарапалась — убить семерых дело нелегкое, сама понимаешь. Но она их убила, спасла Императрицу и разрушила все твои планы.

Бранд не стал его поправлять: на самом деле он убил двоих из этих семи. Но он не гордился убийством, и вообще ему казалось, что такими историями не стоит делиться.

— Но она уже поправляется. Возможно, она напугает тебя потом.

Мать Скейр отвела взгляд:

— Мы оба знаем, что никакого потом для меня нет. Надо было убить тебя тогда, в Амвенде.

— Ты хотела размотать мои кишки и оставить в пищу воронам. Я это очень хорошо запомнил, да. Но Гром-гиль-Горм сказал: зачем убивать, если можно продать?

— Это была его первая ошибка. А вторая — когда он тебе поверил.

— Ну, Горм, как и король Атиль, воин, а воины предпочитают действовать, а не размышлять. Вот почему они нуждаются в служителях. Вот почему он так нуждается в твоих советах. Вот почему праматерь Вексен так хотела разлучить вас. Так мне кажется, во всяком случае.

— Теперь уж я ему ничем не смогу помочь, — проговорила мать Скейр. — Ты, праматерь Вексен и герцог Микедас об этом хорошо позаботились.

— Не знаю, не знаю, — заметил Ярви. — Я, к примеру, отплываю вверх по Священной через неделю. Возвращаюсь в море Осколков.

И он выпятил губы и постучал по ним пальцем.

— Как ты думаешь, Бранд, сможем мы захватить пассажира? Завезем его в Вульсгард?

— Почему бы и нет, — пожал плечами Бранд.

Тут Ярви вздернул брови, словно его только что осенила гениальная мысль:

— А что, может, у нас на борту найдется местечко для матери Скейр?

— Нас покинула одна таинственная лысая женщина, — согласился Бранд. — И освободилось место для другой.

Служительница Горма нахмурилась. Ей, конечно, очень хотелось попасть на борт их корабля, но она не хотела подавать виду.

— Не играй со мной, мальчик.

— А я и не умею, — невозмутимо отозвался Бранд. — Детство, знаете ли, слишком рано закончилось. Не успел научиться.

Мать Скейр медленно поднялась во весь свой немалый рост и прошлепала босыми ногами к решетке — насколько цепи пустили. И чуть подалась вперед. Тени бежали по исхудавшему лицу.

— Ты предлагаешь мне жизнь, отец Ярви?

— Поскольку она в моих руках, я думаю, да. Лучшего применения ей я, по крайней мере, не вижу.

— Угу.

И Мать Скейр заломила бровь:

— Какая замечательная приманка. И никакого крючка внутри, правда?

Ярви тоже наклонился к решетке, так что их лица разделяло не более фута:

— Мне нужны союзники.

— Против Верховного короля? Каких союзников я могу тебе привести?

— В нашей команде есть ванстерец. Хороший парень. Гребет хорошо. И в щитовом строю хорошо ходит, правда, Бранд?

— Ну да. Гребет хорошо.

Бранд вспомнил, как Фрор пел Песнь Бейла на холме над Запретной.

— И со щитом хорош.

— Я увидел, как он дерется плечом к плечу с людьми Гетланда. И понял, что мы очень похожи, — сказал Ярви. — Мы молимся одним и тем же богам под одним и тем же небом. Мы поем такие же песни на том же языке. И мы одинаково страдаем под ярмом Верховного короля, и ярмо это все тяжелее.

Мать Скейр оскалилась:

— А ты спишь и видишь, как бы вызволить Ванстерланд из страшного рабства, да?

— Почему бы и нет? Ведь вместе с Ванстерландом я могу освободить и Гетланд! Мне совсем не понравилось ходить в рабском ошейнике, который на меня надела капитан галеры. И мне совсем не нравится быть рабом выжившего из ума, пускающего слюни старикашки в Скегенхаусе.

— Союз между Гетландом и Ванстерландом? — Бранд мрачно покачал головой. — Мы ж воевали со времен, когда еще никакого Верховного короля не было! С тех пор, как Гетланд стоит! Безумие какое-то.

Ярви повернулся и одарил красноречивым взглядом: мол, чего разболтался?

— Иногда так сразу и не поймешь, где заканчивается безумие и начинаются хитрость с коварством.

— А ведь парень прав.

Мать Скейр вцепилась руками в решетку и повисла на ней, как пьяный на старом друге:

— Нас разделяет вековая вражда, ненависть…

— Нас разделяют мелочные счеты и обычное невежество. Оставь гневные речи воинам, мать Скейр, нас с тобой ждут другие дела. Праматерь Вексен — вот наш истинный враг. Это она сорвала тебя с места и отправила с рабским поручением. Ей плевать на Ванстерланд, на Гетланд — на всех нас. Ей нужна власть, абсолютная власть — вот и все.

Мать Скейр склонила голову к плечу и сощурила холодные голубые глаза:

— Тебе не победить. Она слишком сильна.

— Герцог Микедас тоже был слишком силен, и посмотри, что с ним сталось, — ни власти, ни даже целой черепушки.

Она прищурилась еще сильнее.

— Король Атиль никогда на это не пойдет.

— Я сам разберусь с королем Атилем.

Но она не сдавалась:

— Гром-гиль-Горм никогда на это не пойдет.

— Ты недооцениваешь себя, мать Скейр. Я вот не сомневаюсь в твоих способностях к убеждению.

Глаза ее превратились в ярко-голубые щелки:

— Ну уж с тобой мне здесь не сравниться, отец Ярви.

И вдруг она распахнула глаза и сунула руку сквозь решетки — да так быстро, что Бранд отшатнулся и едва не выронил факел.

— Принимаю твое предложение.

Отец Ярви взял ее за руку, а она с неожиданной силой дернула его к себе:

— Но ты же понимаешь — я ничего не могу обещать.

— Меня теперь не очень интересуют обещания. Если хочешь привлечь кого-то на свою сторону, предложи ему желаемое, а не заставляй клясться.

И Ярви выдернул руку:

— На Священной скоро похолодает — осень. Я припасу теплой одежды.

Потом они вместе шагали через темноту, и отец Ярви положил Бранду руку на плечо:

— Ты молодец.

— Да я ж вообще ничего не сказал!

— Нет, не сказал. Но умный знает, когда нужно молчать, а когда говорить. Ты удивишься, сколько умных людей не в состоянии постичь эту простую вещь.

Сумаэль ждала их у дверей.

— Ну что, получил, что хотел?

Ярви остановился перед ней.

— Я получил все, что хотел, и больше, чем заслужил. И теперь, похоже, время оставить все это и пуститься в путь.

— С судьбой не поспоришь.

— Это точно.

— Ты мог бы остаться.

— Ты могла бы поехать.

— Но в конце концов мы просто те, кто мы есть. Я — советница при Императрице.

— А я — Служитель при короле. Каждый из нас несет свою ношу.

Сумаэль улыбнулась:

— И если тебе нужно взвалить на себя груз…

— Взваливай, а не скули.

— Я буду скучать по тебе, Ярви.

— Я лучшую половину себя оставляю здесь…

И они смотрели и смотрели друг другу в глаза, а потом Сумаэль длинно выдохнула:

— Удачи тебе. И доброго пути.

И зашагала прочь, гордо развернув плечи.

Лицо отца Ярви странно исказилось, и он привалился к двери, словно ноги его не держали. Бранд хотел даже предложить ему руку — ну, опереться, но умный знает, когда молчать, а когда говорить. И вскоре Служитель взял себя в руки без посторонней помощи.

— Собирай команду, Бранд, — сказал он. — У нас впереди долгий путь.

Часть IV