— Скоро ты поступишь в колледж, дорогая. Тогда тебе вообще будет не до нас.
Понимаете? После всего этого слова «но я все-таки хочу быть с вами» прозвучали бы просто неубедительно, так что я ничего не сказала и принялась изучать свой шрам. Краем глаза я заметила, что они переглянулись и улыбаются. Лицо Матери смягчилось, Мама приняла безмятежный вид. Они все еще без ума друг от друга — после стольких лет, после стольких испытаний. Я думаю, это пугает меня больше всего — ведь сейчас, когда меня нет рядом, они, возможно, поняли, как я им раньше мешала. И что, возможно, им не следовало приносить такие жертвы ради меня.
— Радость моя, нам пора…
— Я поговорю с Бэнвиллями и все улажу. Мы тебе позвоним из Торонто.
— Будь осторожна, дорогая. И постарайся вести себя хорошо. Помни — ты наш посол. Ради нашего дела.
Мы обменялись воздушными поцелуями, и они отключились. А я осталась одна, в этом шикарном доме в шикарном квартале, думать о том, что я готова все это бросить, только бы вернуться к ним. Не нужны мне никакие деньги. Потому что здесь, на этом дурацком крохотном клочке земли, я — ребенок, чьи родители вынуждены были покинуть страну и жить в изгнании. Потому что мои мамы — лесбиянки.
Итак, наши с Келли чемоданы были собраны, и мы отправились на лето в Шотландию. Идея была в том, чтобы заработать настоящие оценки, но на самом деле мы просто мотали срок за свой побег на вечеринку.
На время каникул мы поселились на острове Малл. Мои матери купили там дом, когда поженились, но затем законы снова поменялись, перед родителями встал выбор — покинуть страну или разойтись, и они переписали дом на меня. Так что я — отсутствующий земельный собственник. Мы редко приезжали сюда, даже когда еще жили втроем: на автомобиле сюда ехать долго, а в хорошем обществе — как часто напоминала нам миссис Бэнвилль — не принято слишком часто летать внутренними авиарейсами. Сами они с мистером Б. улетели в тот самый день, когда оставили нас кататься на лыжах в Квинстауне.
Нас привезла на остров Энила. Энила была нашей новой преподавательницей, а по совместительству персональной тюремщицей. У отца Келли имеются деловые связи в академических кругах, так что он без труда раздобыл для нас стражницу. Энила была тихой, худенькой, опрятной и какой-то… как будто выцветшей, что ли. Часть интерьера вроде обоев. Келли, обращаясь к ней, обычно смотрела ей не в глаза, а куда-то мимо, на правое ухо. Точно так же ее мать разговаривает со мной. Кроме тех случаев, когда демонстрирует меня своим друзьям. Тогда я превращаюсь во вторую дочь, которую она так и не смогла завести. «Это Эм, — говорит она. — Мы заботимся о ней, потому что ее матери вынуждены были уехать». Конечно, это впечатляет. Доброе дело во имя достойной идеи.
Келли не сказала ни слова насчет нашего изгнания, но я знала, что внутри она вся кипела. Думаю, у нее были планы провести лето в городе. С того дня, когда нас поймали и ей установили новый «жучок», она носила одежду с короткими рукавами, чтобы был виден шрам на левой руке. Как будто это был некий мрачный модный аксессуар. Всю поездку она сидела в солнечных очках, глядя в окно машины и не произнося ни слова. Поэтому путешествие прошло довольно скучно, особенно когда мы свернули с экспресс-шоссе после Бирмингема. Весь север покрыт террасами, вдоль дороги тянутся прямые ряды оливковых деревьев и виноградников. Скука смертная. Единственное развлечение ждало нас у турникетов для оплаты проезда; это были рекламные проспекты. Мои, как всегда, были дурацкими — это все из-за денег. Келли пришли рекламки витаминов и местных врачей.
Келли настояла на том, чтобы сделать остановку в Карлайле, и Энила купила нам, как детям, по мороженому. Келли заглотала свою порцию в несколько секунд, но я подождала, пока мое не растает, чтобы ловить ванильную и малиновую жижу, стекавшую у меня между пальцами и по локтям. Энила сделала так же, и мы обе поняли это в один и тот же миг, слизывая с рук сироп и встретившись взглядами. На лице ее расцвела улыбка, и в ней внезапно появилось что-то человеческое. Я смутилась, затем побежала к туалетам искать Келли. Она сказала, что ей стало плохо от жары и сладкого, и, пока ее рвало, я стояла у нее за спиной в дверях кабинки и щипала липкую ленту, которой были заклеены инструкции на коробке с туалетной бумагой. С Келли обязательно обойдешь все достопримечательности. Когда она пришла в себя, я вытерла ей лицо и пригладила волосы, и мы отправились обратно к машине, где нас ждала Энила.
Мы сели на паром и были дома около восьми. Келли сразу исчезла, а я, прихватив свой ужин, вышла на улицу и сидела, глядя на стену моря, отделявшую меня от материка, гладкую как стекло — не за что даже зацепиться глазу. Примерно в половине десятого Энила негромко окликнула меня из дома и предложила пойти спать, и я, оставив ей свою тарелку, повиновалась. Но я еще несколько часов лежала без сна, пытаясь расслышать шум моря сквозь бабахающие часы в комнате за стеной, где жила Келли. Такова была наша первая ночь на острове.
На следующее утро Энила установила наш распорядок дня. Я вставала рано и до завтрака проплывала несколько кругов в бассейне, а остальная часть утра была посвящена занятиям. Энила заставляла нас работать без отдыха до часу, а дальше мы могли делать все что угодно. По сравнению с другими тюрьмами здесь жилось неплохо — то есть я хочу сказать, что она была совсем непохожа на острова заключенных, которые показывают в документальных фильмах. Здесь был бассейн, сочные луга и яркие цветы, кривые цитрусовые деревья с неправильной формы апельсинами, покрытыми бугорками. Пен собрала здесь неплохую библиотеку с нормальными книгами. Тропинка вела вниз, к полосе частного пляжа — желтый песок и пальмы, — а в доме было все, чего только можно пожелать. На самом деле неплохо, если учесть местоположение поместья. Покидать участок было категорически запрещено — это нам ясно дали понять. Тюрьма — это все-таки тюрьма.
Большую часть свободного времени я проводила на пляже. Когда было слишком жарко, я просто сидела в тени и читала, но мне нравилось плескаться в воде, и разглядывать камни на мелководье, и махать прогулочным лодкам. Однажды я строила песчаные замки — просто для того, чтобы смотреть, как прилив смывает их. Келли чаще всего запиралась в комнате и просматривала фильмы начиная со времен Второй мировой войны, но время от времени присоединялась ко мне и сидела под большим зонтом, намазавшись кремом от солнца и куря сигарету за сигаретой. Она ходила в темных очках, замотав голову шарфом, как в старых фильмах. Понятия не имею, где ей удалось раздобыть сигареты. Может, у контрабандистов.
Во второй половине дня Энила куда-то исчезала. Я не знала, куда она ходила и что делала, но ужин был готов в семь. Я брала еду и старалась не слышать шума из комнаты Келли. Иногда Энила приходила посидеть со мной — примерно раз в три дня, но мы разговаривали мало. Сейчас мне неприятно вспоминать об этом, о месяце, проведенном втроем на острове. Нас было только трое, мы метались по острову, как бабочки, пойманные в сачок, или призраки, не способные обрести покой. Мне кажется, именно так Келли чувствовала себя большую часть времени.
Очевидно, надвигалась буря. И когда она пришла, она оказалась свирепее Нориджского торнадо[2] и могла бы причинить не меньше разрушений, если бы я не вмешалась.
Думаю, взрыв готовился уже пару дней. Когда люди вынуждены так тесно общаться, это всегда тяжело, а к тому же стояла гнетущая жара и с каждым днем становилось все жарче. Небо было неестественно-синего цвета, почти светилось. Мы корпели над очередным учебным текстом, и Келли сидела в обычной позе, наклонившись вперед, опершись на локти и прикрыв ладонями глаза. Я была не против снова выполнять эту работу — я не собиралась сдавать экзамены, так что училась просто для своего удовольствия. Это было особое чувство, в чем-то волшебное, но мне не нужно объяснять, как была взбешена Келли.
Даже Энила уже почти выдохлась и с трудом изображала энтузиазм. Она всегда одевалась очень строго, в серый костюм, причем никогда не снимала пиджак, волосы убирала на затылок. В то утро пряди выбивались из прически, а пиджак казался особенно тяжелым и неудобным. Она не сводила глаз с Келли, и понятно, что поза Келли начала ее раздражать. Как это и было задумано.
— Келли, простите, вы не могли бы сесть прямо?
Та пару секунд сидела неподвижно, затем откинулась на спинку стула. Но рук от лица не убрала.
— И опустите руки, чтобы я могла видеть ваше лицо. Последовала другая намеренная пауза, а затем Келли убрала
руку, взяла со стола очки и водрузила их на нос.
— Да что с вами, Келли!
— Я вынуждена их носить, — с деланым спокойствием заявила Келли. — Я перенесла лазерную операцию, и мои глаза очень чувствительны.
— Ну что ж… гм… мне кажется, ваши родители упомянули бы об этом, если…
Келли пожала плечами:
— Можете спросить у них, если хотите.
— Если учесть, что они сейчас на противоположной стороне земного шара и, скорее всего, спят, мне придется подождать с этим до вечера. А пока снимите очки. Пожалуйста.
— Это очень дорогая операция. Они придут в ярость, если из-за вас все будет испорчено.
— Келли, вы же сами понимаете, что ведете себя грубо. Снимите их, и мы вернемся к работе. Лето скоро кончается, а у нас еще много непройденного материала.
После этого Келли лениво потянулась:
— А вы действительно думаете, что мне не все равно?
Она выглядела спокойной, уверенной в себе. Она копировала героинь старых фильмов и была одета в жесткое льняное белое платье и черный шарф с маленькими золотыми бусинками, которые гармонировали с оправой этих проклятых очков. Она была Одри Хепберн, а Энила — Джейн Эйр.
— Вам не должно быть все равно, — сказала Энила. — От этого зависит ваше будущее. Или, если эти слова для вас пустой звук, — в ваше образование вложена куча денег, принадлежащих вашим родителям…