— Прекрати толкаться! — сказала я и тоже выглянула.
Габриэлла прикрепляла что-то к доске, стоя к нам спиной. Она увидела конверт со своим именем, сняла его, и поспешно ушла.
Я повернулась к Джорджии.
— Если ты напроказила с одним из её писем, то я пойду к Декану.
— Ну так вперёд — посмотрим, далеко ли ты уйдешь.
— Ты прикасалась к тому письму?
— Разумеется, прикасалась — это я его написала. И что в этом плохого?
Тут она меня сделала: любой имеет право послать письмо кому угодно.
— Хорошо, что ты написала?
— Какое твоё дело? Впрочем, — продолжила она, — я скажу тебе. Это слишком хорошо, чтобы ни с кем не поделиться.
Она покопалась в своем кошельке и достала из него бумагу. Это был машинописный черновик, полный пометок и исправлений. Вот что там было написано:
Дорогая Габриэлла,
Сегодня — день рождения Бан Петерсон — и мы устраиваем для нее самую прекрасную вечеринку, какую эта школа когда-либо видела. Мы хотели бы пригласить каждого, но мы не можем — и Вы были выбраны как одна из девочек, представляющих младшие курсы. Мы собираемся группами, а потом встречаемся все вместе. Ваша группа встречается в семь часов в «Закусочной». Наденьте ваш лучший прикид — и смотрите, никому ни слова!
— Это — мерзкая шутка, — сказала я, — пригласить её на вечеринку другой девочки в её собственный день рождения. Ты знала, что это её день рождения!
— И что с того?
— Это низко — впрочем, как и ты сама. Как ты заставила их пригласить её? Ты же не в комитете?
Она молча смотрела на меня, потом принялась ржать.
— А её никуда и не приглашали!
— Ха? Ты хочешь сказать, что нет никакой вечеринки? Но ведь…
— О, я уверена, что вечеринка для Бан Петерсон состоится. Но этого огрызка там не будет. В этом-то вся шутка.
Тут до меня наконец-то дошло. Габриэлла пошла бы в «Закусочную» и ждала бы… ждала… ждала… — в то время как вечеринка, на которую, как она думала, приглашена, продолжалась бы без неё.
— По-твоему, это забавно? — спросила я.
— Это — только начало, — ответило существо по имени Ламмерс. — Приблизительно в восемь тридцать, когда она начнет задаваться вопросом «Что случилось?», посыльный принесет ей другое письмо. Это будет чистый лист бумаги, точно такой же, как те, которые она посылает себе сама — и тут-то она всё поймет. — Она захихикала и облизнула губы, — Маленькая фальшивка получит по заслугам.
Я двинулась на неё, но Джорджия спряталась за стойкой.
— Тебе нельзя здесь находиться! — завизжала она.
Я остановилась.
— Рано или поздно ты отсюда выйдешь. И тогда мы найдём Габриэллу, и ты скажешь ей правду — всю, полностью!
— Скажи ей сама! — огрызнулась она. Подошли двое парней, из внутреннего офиса вышел Регистратор, и Джорджия тут же приобрела официальный вид. Я ушла.
Клифф поджидал меня возле «H-L», и я никогда не была так рада видеть его.
— Хорошо, — сказал Клифф некоторое время спустя, — позвони ей. Скажи ей, что ее поимели и пусть она не ходит в «Закусочную».
— Но, Клифф, я так не могу! Это было бы почти столь же жестоко, как то, что планировала Джорджия. Слушай! А ты не можешь сделать так, чтобы кто-то пригласил её на вечеринку Петерсон?
Клифф, наморщил лоб.
— Я не вижу, каким образом мог бы сделать это.
— Клифф, ты должен!
— Падди, сегодня ведь и день рождения Габриэллы, правильно?
— Да, да — вот почему всё это очень важно…
— Тебе не нужно пристраивать её на вечеринку Бан Петерсон. Вот что мы сделаем: устроим для неё собственную вечеринку. Просто-напросто.
Я с обожанием смотрела на него, не забыв открыть от удивления рот.
— Клифф, ты — гений.
— Нет, — сказал он скромно, — просто очень интеллектуальный и с сердцем из чистого золота. Пора действовать, цыпа.
Сначала я позвонила Маме. Она сказала:
— Сегодня вечером, Морин? Я люблю развлекать твоих друзей, но…
Я прервала ее, быстро описав положение вещей. После чего она сказала:
— Я проверю морозильную камеру. А «Соммерс», наверное, всё ещё открыт. Что насчет ножек индейки и тостов с грибами?
— И мороженое, — добавила я. — Вечеринки по случаю дня рождения обычно нуждаются в мороженом.
— Но торт? У меня нет времени его приготовить.
— Мм… у нас будет торт.
Когда я вешала трубку, Клифф вышел из соседней кабинки.
— Я заполучил «Downbeat Campus Combo», — объявил он.
— О, Клифф — оркестр!
— Если так можно называть этих беженцев из музыкального автомата.
— Но как мы заплатим за это?
— Не спрашивай — для них это отличный промоушен. Они набивались на вечеринку Петерсон, но не прошли. Так что они поступают благоразумно. Но я не преуспел с гостями, детка.
— Ты звонил к себе?
— Да. У многих парней совсем другие планы на вечер.
— Позвони снова и скажи этим лоботрясам, что они никогда больше не съедят ни одного «дагвуда»[22] в моем доме, если они не будут там, вовремя, и каждый с подарком. Никакие оправдания не принимаются.
— Но это объявление тотальной войны!
— Так точно, сэр!
Мы пошли в магазинчик Хелен Хант «Вкусное Печенье». Мистер Хелен Хант уже закрывался, но впустил нас. Нет, мисс, никаких тортов ко дню рождения… нет, пекарь придет только завтра в четыре утра — мне очень жаль… И тут я обнаружила трехэтажный свадебный торт.
— Это — образец?
— Откровенно говоря, это — накладка. Моя жена и я дважды обработали один и тот же заказ.
— И он у вас застрял?
— О, мы всегда можем неожиданно получить заказ на свадебный торт…
— Восемь долларов, — сказала я.
Он посмотрел на торт.
— Десять долларов, — сказал он и добавил: — Наличными.
Я посмотрела на Клиффа. Клифф посмотрел на меня. Я открыла мой кошелек, а он вынул свой бумажник. У нас было шесть пятьдесят семь. Мистер Хелен Хант разглядывал потолок. Клифф вздохнул, открепил свой символ братства от моей блузки и протянул его хозяину. Мистер Хелен Хант без слов бросил его в кассовый аппарат.
Он удалил с торта фигурки новобрачных, воткнул свечи на каждом ряду, затем принес кремовый рожок.
— Каким будет имя?
— Габриэлла, — ответила я. — Нет, сделайте «Гэбби»: G, A, двойное B, Y.
Я позвонила Мадам О'Тул прямо оттуда. Мадам укладывает волосы половине девочек в кампусе. Она жила рядом со своим салоном красоты и согласилась поработать сверхурочно. Она ждала нас в семь пятнадцать.
Клифф быстро домчал меня до дому и высадил у дверей в шесть десять. Младший натягивал поперек парадного въезда гирлянды от рождественской елки, а Папочка передвигал мебель. Мама носилась туда-сюда со свистом, как беспокойный торнадо. Я поцеловала Папочку, а Мама не могла замереть ни на секунду.
Я сделала три звонка пока ванная наполнялась водой, затем окунулась, нарисовала себе лицо, и поместила себя в мое фирменное почти-без-бретелек. Без пяти семь просигналил Клифф. Он выглядел слегка разбухшим в своем тесноватом смокинге, зато принес два букета гардений, один для меня, а другой для Габриэллы. В отличном настроении мы покатили в «Закусочную».
Мы добрались туда в семь пятнадцать. Я заглянула внутрь и увидела Габриэллу за дальним столиком, она нянчила полупустую бутылку колы и выглядела несчастной. Она была в длинном платье, которое выглядело само по себе неплохо, но она попыталась накраситься — совершенно не умея этого делать. Ее помада размазалась, лежала криво, и была неправильного оттенка, кроме того, она сотворила жуткие вещи с помощью румян и пудры. Под всем этим скрывался маленький испуганный птенчик.
Я вошла.
— Привет, Гэбби.
Она пробовала улыбнуться.
— О, привет, Морин.
— Готова идти? Мы из комитета.
— Мм… Я не знаю. Я себя нехорошо чувствую. Наверное, мне лучше вернуться домой.
— Ерунда! Пошли — мы опаздываем.
Мы подхватили ее с обеих сторон и потащили в машину Клиффа (специальная, с открытым верхом).
— Где будет вечеринка? — нервно спросила Габриэлла.
— Не будь так любопытна. Это же вечеринка-сюрприз.
Так оно и было на самом деле.
Клифф доставил нас к Мадам О'Тул прежде, чем она смогла задать еще вопросы. Габриэлла выглядела озадаченной, но ее желание сопротивляться уже прошло. Когда мы вошли внутрь, я сказала Мадам О'Тул:
— У вас есть семнадцать минут.
Мадам осмотрела ее, как гончар оглядывает груду влажной глины.
— Два часа — вот то, в чем я нуждаюсь.
— Двадцать минут, — уступила я. — Вы можете сделать это?
По телефону я ей сказала, что она должна будет буквально сотворить Клеопатру, полностью с нуля, начиная с почтового индекса.
Она поджала губы и снова осмотрела нашу овечку.
— Посмотрим. Подойди ко мне, дитя.
Габриэлла выглядела ошеломленной.
— Но Морин…
— Тише, — сказала я твердо. — В точности выполняй все, что скажет тебе Мадам.
Мадам увела ее. Пока мы ждали, Клифф позвонил к себе и в общежитие старшекурсников и расшевелил еще пятерых мужчин и две парочки. Прошло почти тридцать минут, прежде чем они появились вновь — и я чуть не упала в обморок.
Мадам попусту тратила здесь своё время — она была рождена для двора Луи Куинз.
И Габриэлла — также.
Сначала я подумала, что на ней нет никакой косметики. Потом я увидела, что она есть, но нанесена так умело, что вы бы подумали, что она с ней родилась. Ее глаза стали в восемь раз больше, чем были полчаса назад, и походили на озера, полные затаенной печали — как у женщины, которая повидала в жизни многое. Ее волосы всё ещё торчали назад, но Мадам это подправила: то, что раньше было неопрятным пучком волос, теперь стало чем-то вроде шиньона — слова вроде «пучок» или «узел» теперь к ним никак не подходили. Ее скулы тоже стали выше. И Мадам сделала кое-что с ее платьем — оно стало более облегающим и даже более декольтированным. Букет примостился высоко на ее плече и цвет ее кожи плавно переходил в цвет его лепестков. Вместо бус она теперь носила единственную нитку жемчуга, покоящуюся именно там, где жемчуг любит отдыхать. Это, должно быть, было личной собственностью Мадам. Жемчужины выглядели натуральными.