-- Ну, скучать у нас не будете! Теперь уже здесь есть дамское общество. Им, нашим старикам, хуже пришлось!
Варвара Александровна указала глазами на группу мужчин, которые о чем-то беседовали в противоположном углу гостиной. Василий Ильич уже всех знал. Там, в той группе, были Семен Дмитриевич Ременников, невысокий, умеренно полный и весь, от головы до пяток, благообразный; высокий и худой мосье Турго, главный бухгалтер компании; доктор Кац и инженер Заблоцкий, огромный плечистый мужчина с мясистым лицом, выбритым по-актерски.
-- Это -- все наши "пионеры", как они себя называют, -- продолжала хозяйка. -- Они приехали сюда двадцать лет тому назад. И представьте положение! Одни мужчины! Только потом, когда начал разрастаться городок вокруг завода, появились евреи-купцы... Ну, вот, их дочки... Вот и все!
-- Не забывайте "единственную", Варвара Александровна! -- вставил Кружилин, который сидел рядом с Караваевым.
-- Ах, эта "единственная" очень скоро выбыла из строя! -- и Варвара Александровна кокетливо улыбнулась. -- Да и то, какая я "барышня" была? Отец мой был сельский священник, а я босиком по полю бегала. Только благодаря отсутствию конкуренции за "барышню" сошла! -- Варвара Александровна засмеялась и, обращаясь к Кружилину, сказала: -- А ведь приятно, Иван Иванович, вспомнить молодость!
-- Вам-то приятно! И почтеннейшему Семену Дмитриевичу тоже приятно... А нам не очень! -- ответил Кружилин. -- Нет, молодой друг, вы обратите внимание на этого человека, -- Кружились указал на Ременникова. -- Ну, просто счастливчик! Везет во всем!
-- Вы не очень-то нападайте на Семена Дмитриевича! Ведь вы злой! -- произнесла Ременникова, но было видно, что ей приятно, когда говорят про ее мужа.
-- Еще бы, не злой! Нет вы послушайте, молодой коллега, -- говорил Кружилин, -- история невелика. Их было шесть. Она одна. Все влюблены. Я умудрился единственный... Всякий обозлится. И, главное, хитростью обошел! Понимаете... Решили жребий бросить. Написали записки: пять "нет", одну "да"... Все тянут, а он устраняется: "я, мол, не участвую". Ну, думаем, не интересуется, а через неделю -- жених!.. А ведь счастливцем-то я был! Я, Иван Иванович Кружилин... Будешь тут зол!
Семен Дмитриевич, очевидно, почувствовал, что речь шла о нем, и своим мелким, торопливым шагом подошел к ним.
-- О чем вы тут? -- спросил он с живой радостью, которая переполняла все его существо.
Впрочем, ответа он не дождался; он и спрашивал не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы что-нибудь сказать и, сказав, сейчас же забыть. В следующий момент он уже положил руку на плечо Караваева и быстро говорил:
-- Ну, что, как? Немного освоились? Кстати, я забыл вам сказать раньше... Я получил письмо от моего друга, профессора Наитинова. Он пишет о вас и весьма вас хвалит. Я очень рад, что вы к нам приехали... Профессор Наитинов пишет, что вы пылки; но это ничего... недостаток, свойственный вашему возрасту... Чудак он, старик мой! Предупреждает меня, что вы "левый"! А кто же, позвольте вас спросить, теперь не "левый"? Я про себя скажу, я со школьной скамьи конституционалист!..
Все это Семен Дмитриевич произнес почти скороговоркой, Караваев не успел вставить слова, так как из передней донеслись голоса, и Ременников исчез с той же быстротой, с какой появился.
Вслед за ним ушла и Варвара Александровна.
-- Должно быть, мистер Вильямс, -- сказал Кружилин.
В гостиную вошел, сопровождаемый хозяевами, человек среднего роста, какой-то незначительный и серый. На чисто выбритом, продолговатом и лоснящемся лице блуждала какая-то несмелая, словно непроизвольная улыбка: казалось, этот человек улыбнулся когда-то, очень давно, да так и забыл улыбку на лице -- недосуг было пошевельнуть мускулами. Василий Ильич с удивлением смотрел на англичанина. Не верилось, что это и есть могущественный властелин целой области, "поэт, написавший великую поэму". Ничто не выдавало в этом мешковатом, как будто немного ленивом и рассеянном человеке той громадной силы воли, колоссальной энергии и смелой фантазии, которые нужны были для того, чтобы создать огнедышащее чудовище, чтобы вызвать кипучую жизнь в тихой степной равнине и в недрах земли, для того, чтобы собрать сюда и организовать для труда десятки тысяч людей...
Их познакомили. Мистер Вильямс посмотрел на Караваева каким-то странным, пронизывающим и в то же время ленивым взглядом продолговатых карих глаз. Василию Ильичу даже жутко стало под этим долгим взглядом. Наконец англичанин произнес:
-- Охотитесь?
-- Нет, -- ответил Караваев, удивленный этим стайным вопросом.
-- Плохо! -- и мистер Вильямс отвернулся от Караваева, а Ременников успел шепнуть молодому инженеру:
-- Мистер Вильямс очень любит охоту...
"Это все?" -- думал Василий Ильич, и ему было немного досадно и стыдно: ведь он сильно волновался, когда мистер Вильямс приближался к нему; волновался почти так, как однажды в Петербурге, очутившись с глазу на глаз с знаменитым писателем, перед которым он преклонялся.
Почти вслед за мистером Вильямсом пришли супруги Березины, два тихих человека, удивительно похожие друг на друга, оба некрасивые, скромно одетые, но какие-то до чрезвычайности удовлетворенные.
-- Из Петербурга? -- спросили они в один голос когда их представили Караваеву.
Получив утвердительный ответ, супруги заговорили, не перебивая друг друга, но вовремя успевая друг другу на помощь, о том, что им хочется в Петербург, что они не видели Комиссаржевской, не слыхали Шаляпина, что, вообще, Петербург -- культурный центр, а им приходится жить в глуши, среди людей, которые ничем не интересуются, даже не читают...
Рассказав все это, Березины оба сразу встали и торопливо пошли навстречу Варваре Александровне, которая в это время выходила из столовой в гостиную.
-- Что за чудаки? -- спросил Караваев Кружилина.
-- Да-с, чудаки! -- дымя папиросой, отозвался Кружилин. -- Среди рабочих слух ходит, что они социалисты... Все-то они с книжками, да про книжки говорят... А господин социалист себе на уме. Носа в чужое дело не сует и всем, за исключением, может быть, капиталистического строя, совершенно удовлетворен... У дирекции на хорошем счету.
Пришли еще гости. Богатый поставщик разных товаров на рудники Могилянский; нотариус с женой и двумя дочерьми, которые внесли в комнату шелест юбок и серебряные звуки молодого смеха; наконец пришел священник.
Василии Ильич чувствовал себя как-то неловко. Он не был застенчив и не чуждался общества. Но теперь ему было не до того. Было досадно и совестно вести ничего не значащие разговоры, отвечать на обыденные вопросы, занимать дам рассказами о петербургской жизни, начинать таким образом новую жизнь, которая представлялась такой серьезной, тревожной, почти трагичной. Хотелось говорить и слышать только о деле. Между тем разговоры велись обо всем, кроме того дела, которое его интересовало. Говорили о выступлении министра в Государственной Думе, о концерте Вяльцевой, обещанном через неделю в поселке, об избиении приезжего шулера в клубе... Обычные разговоры отдыхающих людей. Но ведь он, Василий Ильич, не заслужил права на отдых, не хотел его! Он жаждал поскорее окунуться в труд, в дело, в волнения и невзгоды новой жизни.
-- Варвара Александровна! -- громко, через всю гостиную, крикнула одна из дочерей нотариуса. -- Где же Маруся и Лена?
-- В самом деле, Варенька, отчего их нет? -- спохватился Семен Дмитриевич.
-- Маруся сейчас выйдет, -- отозвалась хозяйка. -- А Елена очень устала. Она спускалась в шахту...
-- В шахту? -- одновременно воскликнули Березин, обе барышни и Заблоцкий.
Ременников, обращаясь главным образом к мистеру Вильямсу, объяснил:
-- Елена, это -- моя сестра, молодая девушка, жила в Костроме, теперь в Москве на курсах. Приехала ко мне на днях, ну и с первого дня: в шахту да в шахту! Отговаривал, -- не помогло! Добилась своего!
-- Кто же ее повел? -- спросил Заблоцкий.
-- Штейгер.
-- Дурак! -- резко выпалил Заблоцкий и неожиданно расхохотался шумным, здоровым смехом. -- Ну, и курсистка! Вот что значит -- эмансипе!
Одна из дочерей нотариуса наклонилась к Караваеву и, кокетливо прищурив глазки, произнесла:
-- Ах, это так интересно -- спуститься в шахту!
Кружилин насмешливо отозвался:
-- Ту же фразу я слышал три года тому назад.
Барышня сначала смутилась, а потом сердито ответила:
-- Я не с вами разговариваю!.. И потом здесь все, как вы, злюки! Просишь в шахту повести, а они смеются!..
-- А вот Елена Дмитриевна захотела и -- пошла!
Барышня обиженно отвернулась.
Недалеко от Караваева сидели Ременникова и супруги Березины. Варвара Александровна говорила, разводя руками, словно оправдываясь:
-- Знаете, с Еленой не сладишь... Странная она, чудная! Так посмотришь на нее -- как будто мягкая, покладистая, а на своем постоит!
-- С характером девица! -- воскликнул Заблоцкий, и опять его мясистое лицо затряслось от смеха
В разговор вмешался сам Ременников. Обращаясь главным образом к мистеру Вильямсу, он сказал:
-- Да, моя сестра оригинальная девушка. Так, знаете, все, как водится, играет хорошо, прямо талант... И образованная... Много читала, теперь на курсах в Москве... Только горяча, ах, горяча! Экзальтация... ну, прямо до наивности!..
-- Эмансипе! -- опять вставил Заблоцкий.
-- Эмансипация женщин -- вопрос очень серьезный и отнюдь не смешной!
Это произнес Березин. Встал, сказал и снова сел, словно, сделав это заявление, исполнил свой долг и за дальнейшее снимал с себя ответственность.
Мистер Вильямс провел рукой по волосам, поправил другой рукой галстук и среди общего молчания изрек:
-- Русская женщина очень эксцентрична.
-- Так всегда, -- шепнул Кружилин Василию Ильичу. -- Он говорит только афоризмами.
Разговоры о девушке, спустившейся в шахту, оживили Василия Ильича. Из отрывочных фраз он успел многое уяснить себе. Ему хотелось, чтобы разговор продолжался. Но в это время Варвара Александровна пригласила гостей в столовую.