Для того, чтобы положить конец этим разговорам и подозрениям, Караваев решил выступить открыто с проектом рабочей кассы.
В назначенный день собрались у Ременникова все инженеры, мистер Вильямс, мосье Турго, доктор Кац. В гостиной был предложен чай, но дамы не вышли, и получилось впечатление чисто делового собрания.
Караваев пришел позже всех. Его задержала Маруся. Она поджидала его на улице.
-- Я боюсь, Вася! Мне страшно за тебя! -- сказала она.
Караваев усмехнулся:
-- Ну, вот еще! Не съедят!
-- Но они не поймут тебя... Я знаю... Я слышала, как они о тебе говорили... С такой иронией... Особенно Заблоцкий... Я ненавижу его!
Караваеву сразу сделалось весело -- и от того, что предстоит серьезный бой, и от того, что Маруся уже живет его жизнью, его заботами и мечтами. Он бодро вошел в дом.
Серьезного боя однако не было. Хотя внешне все было обставлено с некоторой даже торжественной деловитостью: с выбором председателя, провозглашением начала "заседания", но видно было, что собравшиеся отбывают служебную повинность, скучают и нисколько не интересуются докладом молодого инженера.
Ременников, заметно волнуясь за своего будущего зятя, предложил:
-- Приступим к докладу. Василий Ильич, слово за вами.
Василий Ильич оглянулся. Все смотрели на него: англичанин со своей застывшей улыбкой, Ременников несколько смущенно и тревожно, Березин, суетливо вертясь на стуле и стараясь изобразить на своем лице подбадривающую улыбку, Заблоцкий с наглой насмешкой, мосье Турго, откровенно позевывая, доктор Кац с усталым равнодушием. Один только Кружилин сидел в уголку, дымил папиросой и не смотрел на Караваева.
Василий Ильич начал, несколько запинаясь, но быстро овладел собой и заговорил гладко и убежденно. И чувствуя, что ему удалось заинтересовать слушателей, он все больше возбуждался и к концу говорил уже страстно. Изложив все выгоды рабочей кассы не только для шахтеров, но и для предпринимателей. Караваев заговорил об обязанности интеллигенции прийти на помощь подземному племени, о совести, которая не может успокоиться при виде ужасов подземного труда...
-- Ну, это из репертуара Елены Дмитриевны! -- прерывая Караваева, громко произнес Заблоцкий и рассмеялся.
-- Продолжайте! -- сказал Репейников, обращаясь к Караваеву.
-- Я кончил и хотел бы выслушать ваше мнение о моем предложении.
Довольно долго длилось молчание. Все украдкой поглядывали на мистера Вильямса, но англичанин не выказывал желания говорить.
Опять заговорил Заблоцкий.
-- Чего вам, собственно, надо? -- обращаясь к Караваеву, выкрикивал он, мешая слова с шумным смехом, -- равенства, братства и прочего? Оттого, что будет касса, равенства еще не будет, вы все-таки будете в "господствующем классе", а они -- "порабощенным пролетариатом"... И какое вам дело до них? Они сами о себе думают! Не беспокойтесь! А если вы им друг, так вместо касс отучите их от водки, -- это будет самая лучшая касса! И вообще все это сантименты!
-- Нет, отчего же! -- попробовал говорить Березин. -- Объединение трудящихся это вовсе не пустые слова...
-- Это -- химера! -- решительно и авторитетно заявил мистер Вильямс.
-- Я тоже так смотрю! -- подхватил Ременников. -- Касса взаимопомощи среди шахтеров это -- химера. Шахтеры не доросли до этого. Они дики, невежественны, озлоблены. Дайте срок. На место нынешнего рабочего придет грамотный, трезвый. Это будет, может быть, не скоро, но ведь это будет...
-- Это тоже своего рода химера! -- тем же тоном заявил мистер Вильямс.
-- Браво! Превосходно! -- крикнул Заблоцкий.
Караваев чувствовал, что кровь бросается ему в голову. Еще минута -- и он наговорил бы кучу дерзостей этим отупевшим в сытости своей людям.
Но к нему подошел Кружилин. Он ничего не сказал, только взглянул на него, стараясь глазами передать свою мысль. И Василий Ильич понял его.
Стоит ли спорить, горячиться, вооружать против себя и без того недружелюбно настроенных товарищей и "начальство"? Ничего, кроме вреда, из этого не получится. Вспомнилась Елена, ее слова об "элоях" и "морлоках". Да, она права. Нельзя стоять посреди этих непримиримых начал. От этих надо уйти. Не здесь искать помощи. Они чужие... И пусть они иронизируют, возражают с притворной серьезностью. Ему уже нет дела до них. Он пойдет другими путями...
И Караваев больше не участвовал в споре, который, впрочем, скоро прекратился, так как дамы заявили, что им скучно.
XI.
Незаметно прошло два месяца.
По мере приближения дня свадьбы, Василия Ильича начало охватывать волнение.
Начиналась новая жизнь.
Сильнее, чем когда бы то ни было, он верил теперь в себя и в свое дело. Среди шахтеров у него образовался тесный кружок друзей. Эти уже не удовлетворялись мечтами о кассе. Караваев приобщил их к своей вере в новую жизнь, в новое человечество, свободное и равное. Все больше уходя в свою работу, завязав сношения с отдельными единомышленниками с других шахт, Василий Ильич чувствовал, что скоро на его пути станет огромное препятствие. Скрыть свою работу почти невозможно. Его ждут разрыв с администрацией рудника и, кто знает, какие еще злополучия!
Как примет это Маруся?
Караваев не сомневался в ней. Она пойдет за ним. Такая чуткая, такая нежная, разве не чувствует она, что правда на его стороне? Что иначе нельзя жить!.. Она возьмет на себя часть его труда и разделит с ним всю сладость жертвы...
Только скорее!
Пока Маруся живет в доме Ременникова, среди всей этой компании хищников, ему приходится бояться за нее, не пристанет ли к ней зараза самодовольной сытости. И сам он связан. Ведь у него еще могут отнять Марусю. Скорее бы!
К счастью, время бежит с удвоенной быстротой. Работы у него так много, что в шахте приходится бывать уже не каждый день. Но он уже потерял интерес к своим обязанностям инженера. Он знает твердо, это долго не продлится. Инженеров много, а людей, берущих на себя тяжелую ношу служения будущему, мало. И он уже сделал выбор.
О Елене он забыл. Никогда не встречал ее и ничего о ней не слышал. Только за день до свадьбы он получил записку: "где будет свадьба?.." И он ответил: "здесь"... Было уже поздно менять.
XII.
И вот настал день свадьбы.
Василии Ильич чувствует, что свершается что-то огромное, радостное; что прекрасная, как никогда, Маруся стоит рядом с ним, отныне его Маруся, неотъемлемая, неотделимая... Почему же нет радости в душе? Откуда эта жуткая, гложущая тревога? На него смотрят глаза Елены, безумные глаза, бросающие в дрожь... Но ведь Елены нет в церкви! Что это, галлюцинация?
Что теперь в шахте? Ведь он не был там три дня... Он так был занят и так волновался... А ведь штейгер ушел! Три дня шахта в руках молодого, неопытного штейгера, безусого юноши, только что из школы, которого ему прислала контора, должно быть, в отместку за его вольнодумство!.. И он доверился этому мальчику!.. Как же это он так? Ведь это не шутка! Это преступление!.. Впрочем, ведь они вот по неделям не бывают в шахте, и ничего!.. Нет однако, это долгая процедура, это венчание!
Но вот Василия Ильича куда-то повели. Он не знал, куда и что будут проделывать над ним, и не думает об этом. Тревога охватила все его существо. Он бы отдал теперь все свое будущее, свое счастье, Марусю -- лишь бы быть там, в подземелье. Вспоминаются десятки мелочей, которые он ежедневно проделывал, и которых наверное этот юноша штейгер не сделал ни третьего дня, ни вчера, ни сегодня! Ведь он даже не все объяснил ему! Он был в угаре, он был пьян, безумен!..
У Ременниковых собралось так много народу, что даже спальня превращена в столовую. Белые платья, фраки, блестящие мундиры и цветы, цветы, так много цветов, что вся квартира, кажется, превратилась в цветник.
Караваева обнимают, целуют, поздравляют.
Говорят ему что-то очень приятное какими-то новыми, полными теплоты и сердечности голосами, и он отвечает. Но что именно говорят ему, и что он отвечает, он не сознает, -- словно во сне совершается все это. И не трогает это его, как чужое, далекое, не к нему относящееся, потому что он -- далеко, он не здесь.
Вот к нему подошел Кружилин, обнял его, целует и говорит:
-- Ну, поздравляю! Молодцом! Так и надо! Удивили старого пьяницу! Так и надо! Как это сказано у одного поэта: "Нет двух путей добра и зла, есть два пути -- добра!" Правильно! Одним путем не удалось пойти -- другим иди! Не то, что я, ленивое животное! Это есть стояние на месте!
"О чем это он? К чему это он?" -- проносится в голове Василия Ильича. Но он не может сосредоточиться на словах Кружилина. Мозг сверлит мысль о шахте.
А Кружилин продолжает:
-- Одобряю! Теперь стали на рельсы и -- айда! Через несколько лет старшим инженером, а там и акционером!..
"Ах, вот что!" -- мелькает в мозгу Караваева. Но так сильно его охватила тревога, что он даже не обижается, не защищается.
-- Иван Иванович, -- дрожащим голосом произносит он, -- что, если я незаметно выйду и уеду?..
-- Ха-ха! -- громким хохотом отвечает Кружилин. -- Что это вы, гоголевского жениха хотели разыграть?
-- Ах, нет! Вы не поняли! -- умоляющим шепотом говорит Караваев. -- Мне необходимо на шахту...
-- На шахту?
-- Да... Необходимо... Вы понимаете... Сейчас же!
Кружилин смотрит на него удивленно и немного испуганно.
-- Вы понимаете... Мне кажется, там не в порядке... я боюсь... Я три дня не был.
-- Ну и плюньте! -- отвечает Кружилин. -- Все обойдется распрекраснейшим образом.
-- Нет. Я боюсь...
-- Экий вы однако! -- говорит Кружилин, глядя в упор на Василия Ильича. -- С этакой совестью куда вы к черту лезете карьеру делать?
-- Ах, не до того мне! -- нетерпеливо отвечает Караваев. -- У меня штейгер новый, совсем молодой... Как бы не вышло чего!
Кружилин обнимает его и говорит серьезно:
-- Да бросьте вы, право! Все дело случая, и с вами и без вас, и с опытным штейгером и с молодым! В такой торжественный момент, а вы чёрт знает что в голову забрали. Плюньте -- я делу конец!.. Посмотрите, там собираются шампанское пить, ищут жениха!.. Идемте!