– Шрамы тебя не уродуют, ты ведь знаешь? – вдруг спросил Владлен, приподнявшись на локтях.
Лука мотнул головой, с мокрых волос разлетелись холодные капли. По привычке хотел закрыть лицо, но не вышло.
– Правильно ты сказал: у кого-то шрамы снаружи, а у кого-то внутри. – Владлен поднялся, отряхнул штаны. – Вот только те, что на сердце, со временем не заживают, а чуть что – сразу кровить принимаются. И твое сердце, Лука, тоже кровоточит. Пусть я и не волкодлак, а это все равно чую.
– Не нужно волкодлаком быть, чтобы боль чужую чувствовать, – откликнулся Лука, – вот только люди все чаще забывают об этом.
– Я не забуду. – Владлен серьезно посмотрел на него. – Видеть не могу, как ты бледнеешь, когда руки к тебе кто-то протягивает.
– От чужих рук я только боль помню, – нехотя сказал Лука.
– А ведь они не только бить могут. – Владлен подошел ближе, склонился над ним, но не улыбнулся, как раньше бывало. – Мать дитя свое с любовью к груди прижимает, друзья обнимают с радостью. Друг я тебе?
– Друг, – ответил Лука.
– Знай тогда, что на тебя я никогда оружие не направлю. Ни меча, ни кинжала не возьму и против воли твоей не пойду.
– Тогда и я пообещать что-то должен.
– Ничего ты не должен. – Владлен подал ему руку. – Пойдем осмотрим город, поспрашиваем людей, что за хворь на них напала.
Помедлив, Лука схватился за протянутую руку и поднялся. Владлен усмехнулся:
– И ведь не страшно совсем, а?
Лука бросил на друга хмурый взгляд:
– О своей боли ты так и не рассказал ничего.
– А нечего рассказывать. – Владлен пожал плечами. – Не убила меня мать, но язык сам собой отнялся. Ни слова сказать не мог, представляешь?
– Нет, – честно признался Лука.
– Потом забрали меня охотники Мрачного Взвода, имя новое дали, для каждого из них я стал сыном. Потеряли почти всех, правда… Но это другая история! Как видишь, я оправился. И не без твоей помощи.
Лука шел за ним и никак не мог взять в толк, чем сумел помочь такому человеку. Ведь груб с ним был, все отделаться от него пытался, прогонял, но прилип Владлен к нему: сперва думал Лука, что как банный лист, оказалось – как порезник[2].
– Жалеешь, поди, что верность волкодлачью мне пообещал? – вдруг спросил Владлен.
– Никогда не жалел, – твердо ответил Лука.
С каждым днем он убеждался, что поступил правильно, и уверенность эта только крепла.
Глава 3. Станислав
Он видеть отца не мог, голос его стал ненавистен, только Ведана и ее необъяснимая любовь останавливали Станислава. Будь его воля – пинками гнал бы Доброгнева до ворот, но не мог: сестру жалел, да и мать тоже. Мягкосердные женщины простили предателя, а он, Станислав, не мог забыть, как однажды батюшку искал и нашел, да только не в палатах царских, а в постели колдушки.
Отец не заметил его тогда, продолжал в объятиях Чеславы стонать и млеть, а Станислав стоял у двери и в щелочку смотрел, покрываясь то потом, то гусиной кожей.
В ту самую ночь перестал Станислав в отца верить, перестал уважать, ведь знал, как мать его любила. А он…
Стиснув зубы, Станислав наблюдал за тем, как матушка собирает одежду в дорогу. Действия ее были плавными и размеренными, выглядела Ружана спокойно, но в душе у нее наверняка горело пламя обиды. Однако не могла она признаться в этом, считала, что должна во всем поддерживать мужа.
– Ты можешь остаться, – не выдержал Станислав. – Не обязательно из города с ним уезжать.
– У него имя есть, раз ты отцом его называть отказываешься, – откликнулась матушка.
– Не заслуживает он тебя!
– Может, и прав ты, но такова моя воля.
– На кого ты Ведану оставляешь? Молодая она, незамужняя…
– На брата. – Матушка выпрямилась и посмотрела на него. – Разве кто-то, кроме тебя, сумеет ее защитить? Разве доверишь сестру человеку чужому? Разве позволишь кому-то честь ее опорочить?
– Нет, – нехотя ответил Станислав.
– После Доброгнева ты старший в семье, потому и оставляю Ведану с тобой. Можно ее замуж выдать, да только муж – это ведь почти незнакомец, не будет спокойно мое сердце, если против воли дочь кому-то отдам.
– А тебя по твоей воле отдали?
Матушка задумалась, присела на край постели. Станислав все в дверях стоял, плечом на стену опираясь.
– Не знаю, сын, давно это было, – наконец ответила она. – Был твой отец хорош собой, статен, богат, в царские палаты вхож. Могли разве мои родители отказать такому жениху?
– Так ты не сразу полюбила его?
– Не сразу, – призналась матушка. – Сперва казался он мне смурным, неприступным, я все больше молчала в его присутствии, боялась разозлить. Потом поняла, что колотить он меня не станет, стало спокойнее.
– Пусть бы только попробовал, – прорычал Станислав.
– Не такой уж он дурной человек, как ты думаешь.
– Много ли ума надо, чтобы жену не колотить!
– Сам знаешь, людям, обладающим властью, что угодно взбрести в голову может.
– Например, с колдушкой постель делить.
Холодным стал взгляд матери, вздохнула она, головой покачала:
– Не можешь ты просто забыть об этом, да?
– У меня не такая короткая память, как у тебя, – огрызнулся Станислав.
– Вот женишься, поймешь, что когда жена…
– Коль женюсь, никогда не посмотрю на другую женщину! – взвился он. – Такую рану любимой нанести может только скотина последняя!
– Скотом отца родного назвал? И не стыдно тебе?
– Ни капли.
– Молод ты, горяч, веришь еще, что любовь – чувство вечное, но не так это, сын, – с печалью в голосе сказала матушка. – Вокруг красавицы будут только множиться, а жена твоя увядать станет с каждым прожитым годом. А коль родит, и того быстрее. Проходит любовь, Станислав, век ее короток.
– Не за лицо красивое жену любить надо! Красавиц полно, выйди на улицу, погляди! В Яриловом граде девицы одна другой краше, но разве повод это доверие предавать? Что ж мы, животные, чтобы ложиться с каждой?
Поднявшись, матушка приблизилась к Станиславу, обхватила его лицо ладонями и тихо сказала:
– Таких красивых сердец, как твое, никогда я не видела. Сбереги это пламя, сынок, не трать его на пустые склоки. Что сделано, то сделано. Да, предал меня Доброгнев, но обида долгая душу уродует. Прощаю я его, искренне, и ты прости.
– Не стану, – буркнул Станислав.
– Тогда хотя бы на меня не гневись.
– Люблю я тебя, матушка, и болит у меня в груди, когда вижу, как ты этому…
– Станислав, – мягко перебила она.
– …как ты Доброгневу все с рук спускаешь.
– Околдовала его девица, сам ведь видел, темным путем она шла. – Матушка обняла Станислава, положила голову ему на грудь. – Не может человек сопротивляться заговорам и силе неведомой, вот и попался твой батюшка на крючок.
Спорить можно было бесконечно – не слышала его матушка, отказывалась внимать доводам разума. Либо и впрямь так Доброгнева любила, либо смирилась со своей судьбой и решила просто ей не противиться.
– Праздник будет, – сказал Станислав, – в честь нового царя.
– Людям не помешает от горестей отвлечься, что правда, то правда, – откликнулась матушка.
– Правильно ли это? Пока народ от хвори страдает, мы им плясать предлагаем.
– Всегда были хвори, всегда были смерти, так что ж теперь жизнь на потом отложить? Пусть поедят вволю, пусть попляшут да меду выпьют. Думаю, Елисей на угощения не поскупится.
Станислав пожал плечами: его-то дело маленькое – выйти из палат и сестру оберегать, а все остальное отныне новый царь решать будет.
– Видал, как Елисей на Ведану смотрит? – вдруг спросила матушка.
– Видал.
– Как думаешь, дрогнет сердце твоей сестры?
– Может, и дрогнет. Елисей собой хорош, юн и добр, да только Ведана больше внимания слепому мальчишке уделила, чем ему.
– Сердобольная она, – вздохнула матушка. – Ты присмотри за ней, хорошо?
– Хорошо. А вы когда в путь отправитесь?
– После праздника. Не хочет твой отец задерживаться в Яриловом граде и царю глаза мозолить.
Станислав спорить не стал, распрощался с матушкой, прошел по гулким переходам и выбрался на улицу. Солнце светило, но он этого не видел – его самого словно окутала пелена. Пахло кострами, суетились слуги – готовились к празднику. Весь двор у царских палат заставили столами, из погребов выкатывали бочки.
Выйдя из царской крепости, Станислав спустился в город. Люди по привычке кланялись ему, а он кивал в ответ, пытался улыбаться. Все потеряла его семья: и уважение, и положение – благодаря Доброгневу и его страсти к проклятой Чеславе.
Не говорил об этом Станислав отцу, но черноглазая змея и к нему приходила, едва ему восемнадцать исполнилось. Все ластилась, словно кошка, вопросы задавала разные. Позволяла себе на постели его лежать, улыбаться призывно, да только Станислава не радовало это внимание, а доводило до тошноты. Выгонял он колдушку, а сам мучился до утра. Мало ей было, проклятой, Доброгнева, хотела и сына его в свои сети поймать, но отвадили ее боги, защитили Станислава от глаза дурного и колдовского слова.
В толпе Станислав увидел знакомые лица – по улице шли друзья молодого царя, которые его из плена колдушки вызволили. Один из них смурной да черноволосый, второй явно дурачком прикидывался. Глаза у него добрые-добрые, но Станислав успел заметить, что ум в них светился острый.
Они его не узнали, мимо прошли. Видать, поручил им что-то царь иль сами прогуляться по столице решили. Судя по их лицам, нечасто им доводилось в больших городах бывать.
Станислав дальше пошел, через площадь, мимо резных идолов, мимо общих бань, туда, куда влекло его сердце. Он не сказал матушке, что давно влюблен в одну девушку, да такую, от одной мысли о которой у Станислава голова кружиться начинала.
Малушу он встретил случайно, когда гулял по городу. Она с подругами была, Станислав один, как всегда. Одна из девиц его узнала, кланяться начала, остальные за ней повторяли, а Малуша стояла столбом и таращилась на него глазами ясными, как небесная высь. На душе у Станислава неспокойно стало, смотрел он на нее в ответ, взгляда отвести не мог. Потом заметил и косу русую, и фигурку ладную, но прежде всего поразили его ее глаза.