Поэма «Мороз, Красный нос» по глубокому проникновению в жизнь крестьян, по могучей изобразительной и лирической силе едва ли не превосходит все, что сказано в поэзии о радостях и муках труда.
Биография обоих героев поэмы, и Прокла и Дарьи, представлена здесь-в виде ряда непрерывных работ, чередующихся одна за’ другой, которые и описываются в поэме то подробно, то бегло, но с неизменным сочувствием.
В самом начале поэмы, даже прежде чем мы увидели Дарью, нам уже показаны ее «быстрые руки», работающие «проворной иголкой».
Потом мы видим ее с топором:
Наплакавшись, колет и рубит
Дрова молодая вдова.
Потом мы видим ее в поле — она пашет, идет за сохой:
До ночи пашню пахала.
Потом она берется за косьбу:
Ночью я косу клепала,
Утром косить я пошла…
Потом в руках у нее «проворные» грабли:
Сухо ли сено убрала?
Прямо ли стоги сметала?…
Потом она становится жницей — и две главы (двадцать первая и двадцать вторая) посвящены ее работе с. серпом:
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит.
Потом она за ткацким станком: «Лишь бы не плакали оченьки, стану полотна я ткать», потом она за прялкой (в двадцать пятой главе}:
Веретено мое прыгает, вертится,
В пол ударяется.
Потом она на огороде: копает картофель, и Некрасов с такой зоркой любовью следит буквально за каждым движением ее быстрых, не знающих праздности рук, что его любовь передается и нам, как будто мы и сами участвуем в этих работах.
Здесь целая энциклопедия крестьянских работ, причем вся ‘огромная художественная сила поэта уходит на то, чтобы возвеличить, прославить крестьянское труженичество, вознести его в область высокой поэзии.
Ставшее могучим народным инстинктом, трудолюбие русских крестьян прославлено Некрасовым в образе «величавой славянки», для которой весь ее трудовой обиход — любимая, родная стихия:
Я видывал, как она косит:
Что взмах — то готова копна!
Эта «женщина русских селений» до такой степени проникнута верой в спасительность труда, что все свои отношения к людям определяет исключительно трудом: «Не жалок ей нищий убогий: вольно ж без работы гулять!» Именно в этом извечном трудолюбии масс Некрасов видит неколебимые устои их жизни. Он так и говорит о своей героине:
В ней ясно и крепко сознанье,
Что все их спасенье в труде…
Здесь еще одна небывалая тема, введенная в поэзию Некрасовым: женщина как участница общенародной работы. Некрасов навсегда утвердил в русской лирике веру, что поэтизация женщины возможна не только в сфере любовных отношений, но главным образом на основе признания беспримерно-огромной работы, которую несла и несет она в мир.
И Прокл — в такой же работе. Даже когда он умирает, его работа остается главнейшей чертой его личности, затмевающей собой все остальное:
Уснул, потрудившийся в поте!.
Уснул, поработав земле!
И когда он уже лежит на столе, Некрасов раньше всего отмечает его рабочие руки:
Большие, с мозолями руки,
Подъявшие много труда…
И характерная подробность, рисующая эту атмосферу труда: когда старик проводит с умершим сыном последнюю ночь, он и то не может оставить свои руки в бездействии:
Старик бесполезной кручине
Собой овладеть не давал:
Подладившись ближе к лучине,
Он лапоть худой ковырял.
Здесь, в этой мелкой подробности, вскрывается краеугольная тема поэмы: непревзойденное трудолюбие народа, та ничем не искоренимая жажда труда, которая еще раньше заставила одного из некрасовских героев воскликнуть:
Эй! возьми меня в работники,
Поработать руки чешутся!
Некрасов не раз в своих стихотворениях свидетельствовал, что бездействие мучает этих людей, как болезнь, что работа определяет собою все основы их морального кодекса и является, так сказать, нормою их бытия.
Замечательно, что в эту поэму, равно как и в поэму «Кому на Руси жить хорошо» {которую Некрасов начал писать в том же 1863 году), он вводит сказочные образы, внушенные ему русским фольклором. В одной поэме — скатерть-самобранка и волшебная птица, в другой — знаменитый Мороз-воевода. Но, повторяю, это не мешает обеим поэмам быть величайшими образцами реалистического искусства. Ибо реализм Некрасова — не в рабском копировании мелких подробностей’ быта, а в широко обобщенных, типических образах, причем каждый образ воссоздан с такой страстной любовью, с таким ‚восхищением, что всю поэму можно назвать патриотическим гимном во славу русского трудового народа.
В поэме вскрывается горькое убожество старорусской деревни. И все же поэта никогда не покидало сознание, что русский народ, несмотря на нужду и тысячелетнее рабство, сохранил то светлое и глубоко-человечное отношение к миру, которое так поэтически выразилось в предсмертных воспоминаниях Дарьи.
В. деле поэтического изображения крестьянских работ, представленных читателю не в виде какого-то постороннего зрелища, а в виде переживаний самого же крестьянина, у Некрасова был единственный достойный предтеча — Кольцов, которого он чтил и любил как родоначальника подлинно народных стихов. о народе. Наряду с Жуковским, Пушкиным. Лермонтовым, Крыловым он называл Кольцова «светилом русской поэзии», которое «светит своим собственным светом, неё заимствуя ничего у другого». В позме «Несчастные» он назвал его песни «вещими». В этих песнях выразилось с наибольшею силою то присущее русским крестьянам упоение трудом, которое, как было сказано выше, прославляется и в произведениях Некрасова. Но, по Кольцову, процессы труда всегда и неизменно доставляют крестьянам радость:
Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Зашуми, трава,
Подкошенная!
В стихотворениях Кольцова «люди сельские» воспринимают и пахоту, и сев, и косьбу как некий долгожданный и радостный праздник, и отсюда эта знаменитая песня, которую поет у Кольцова крестьянин во время своих повседневных работ:
Весело на пашне.
Ну! тащися, Сивка!..
Весело я лажу
Борону и соху…
Весело гляжу я
На гумно, на скирды…
Но в трагических условиях рабства это воспетое Кольцовым отношение русского человека к труду как к источнику радости было осквернено и поругано. Подхватив эту тему Кольцова, его преемник Некрасов внес в нее свои поправки. Он не уставал повторять, что даже для такого трудолюбца, как русский народ, работа под крепостническим гнетом превращается в каторгу. Напомним хотя бы образ пахаря в поэме «Дедушка»:
Лапти, лохмотья, шапчонка,
Рваная сбруя;. едва
Тянет косулю клячонка,
С голоду еле жива!
Трудно представить себе, чтобы этот некрасовский «пахарь угрюмый с темным, убитым лицом» мог пропеть своей голодной клячонке песню кольцовского пахаря:
Весело на пашне…
Ну! тащися, Сивка!..
Да и кольцовский косарь — до чего он не похож на некрасовского! Этот не скажет о своей «вострой косе»:
Мне давно гулять
Но траве степной
Вдоль и поперек
С ней хотелося.
Для него работа не гулянье:
Где не пробраться лошади,
Где и без ноши пешему
Опасно перейти,
`Там рать-орда крестьянская
По кочам, но зажоринам
Ползком ползет с плетюхами,
Трещит крестьянский пуп!
Поэту ли революционно- демократических масс воспевать сладость труда в стране, разделенной на «рабов» и «властителей»!
Здесь мужику, что вышел за ворота,
Кровавый труд, кровавая борьба:
— За крошку хлеба капля пота.
Да и эту крошку отнимают «властители»:
Работаешь один,
А чуть работа кончена,
Гляди, стоят три дольщика:
Бог, царь и господин!
Что народный труд был в тогдашней России мучительством, это знали и видели многие, но Некрасов первый и единственный из русских поэтов закричал об. этом во весь голос, как закричал бы сам многомиллионный народ, если бы не был обречен на безмолвие.
Некрасов не оставлял этой темы до конца своих дней. Не было таких деревенских работ, которых он не отразил бы в поэзии; недаром в его лексиконе занимало такое заметное место крестьянское слово «страда», всегда ощущавшееся им как «страдание». И такова уж гениальная способность Некрасова делать нас участниками чужого страдания, что во время чтения этих стихов мы не только со стороны наблюдаем за теми жестокими пытками, которыми терзает человека работа, но вместе с ним переживаем его пытки и сами. Он не просто показывал нам эти страдания издали, но всякий раз как бы перевоплощался в изображаемого им человека, тем самым заставляя и нас сопереживать его боль. Когда мы, например, читаем у него строки о жнице, мы как бы сами становимся ею и все ее ощущения становятся нашими: