1
Долганов ошибался. Немецким рейдерам помешал подобраться к конвою Петрушенко.
Среди самых смелых подводников Севера Федор Силыч Петрушенко, ученик Героя Советского Союза Гаджиева, выделялся дерзкой прямолинейностью решений. Он воспитал ее с детских лет, когда упрямым беспризорным мальчишкой задумал стать моряком дальнего плавания. И он стал моряком, хотя теоретические занятия в Морском техникуме сперва давались ему с трудом. У него не было элементарной общей подготовки, и в комсомольской организации считали, что Федору лучше всего начать практическую службу юнгой. Парень в сажень ростом, лапищи богатыря — будет боцманом по всем правилам. Сомневались в нем также и преподаватели. Один он верил в себя и победил. С годами страсть к морю и самолюбие росли. Он хотел первенствовать среди штурманов, чтобы вести пароходы в самые ответственные рейсы, и добился того, что капитаны дрались за него в Совторгфлоте. А когда сдал экзамены на капитана дальнего плавания, то разные пароходства отвоевывали его у наркомата.
Несколько лет он провел в заграничных плаваниях.
Получив предложение командовать либо арктическим ледоколом, либо учебным парусником, Петрушенко неожиданно согласился принять парусник. Это решение удивило всех, кто видел в Петрушенко человека, быстро делающего карьеру, кто считал его расчетливым честолюбцем. Но в действительности он стремился к трудностям. Парусник шел в кругосветное плавание. Предстояло испытать свои морские познания в борьбе с пассатами, муссонами, противными ветрами Магелланова пролива, и все это в представлении Петрушенко было значительнее будничных зимовок во льдах.
Федор Силыч пожалел, что не попал на Север, когда начались экспедиции, сломавшие все представления о недоступности ледовых морей, когда наши капитаны освоили тысячемильное побережье Северного океана с устьями великих сибирских рек.
Петрушенко раздумывал о переходе на флот Северного морского пути, но вдруг его судьба решилась совсем по-иному. Он был мобилизован на пополнение офицерских кадров подводного флота и снова стал учиться.
Только перед этим Федор Силыч женился. Он услышал свою будущую жену в «Кармен» и познакомился с нею, как раньше знакомился с другими привлекавшими его женщинами — без особого интереса. И сам удивился, что вскоре ощутил неполноту существования без Клавдии Андреевны. Он был тот же Федор Силыч Петрушенко, морской волк, будто привыкший к одиночеству, но теперь это одиночество давило, о своих мыслях ему нужно было непременно рассказывать Клавдии Андреевне, и не только рассказывать, но и знать, что она их одобряет.
Петрушенко попытался не встречаться с Клавдией Андреевной — он был испуган этой внезапной утратой свободы. Но тогда стало совсем скверно, и он понял, что любит. В нем поднималось ревнивое, враждебное чувство ко всем посетителям театра, заявлявшим свое право слушать Клавдию Андреевну, смотреть на нее, любоваться ею.
— Вы мне нужны. Не спешите отделаться от меня. Я все равно буду вас добиваться, — объявил он однажды Клавдии Андреевне, и так твердо, так убежденно, что она, слышавшая много признаний, только смущенно рассмеялась.
Она не захотела отказаться от новых встреч. Стала петь для него одного, и он слушал, прикрыв тяжелыми веками очень светлые и очень проницательные глаза. Она заставляла себя думать, что не может полюбить этого грузного человека с капризными пухлыми губами и крупным вздернутым носом на широком и нескладном лицо. А чувствовала, что уже любит его и хочет странствовать в морях на его корабле, и петь только для него — так велико было обаяние силы Федора Петрушенко, странно сочетавшейся с тончайшей нежностью и необычайными суждениями обо всем, что его занимало. Клавдии Андреевне поначалу муж казался сродни героям Лондона и Конрада. И она была уверена, что Федор Силыч постарается избегнуть перспективы стать военным моряком.
А он посмеялся над ее словами об утрате внутренней свободы и о скуке плаваний в ограниченном районе.
Военная служба?! Но ведь это как раз то, что ему нужно! Как он раньше не подумал об этом сам? Он чувствовал, что на военном корабле сможет проявить всю свою силу.
Федор Силыч выбрал службу на Севере. «Ради его просторов», — говорил он, но что-то недосказанное при этом пряталось в его проницательных светлых глазах. Проницательные, они были непроницаемы для других, и в них нельзя было подглядеть то, о чем не хотел сказать Петрушенко.
На молодом Северном флоте скоро о нем заговорили. Он показал себя здесь блестящим морским практиком, мастером подводного оружия и в течение двух лет прошел все ступени к самостоятельному командованию.
Началась Отечественная война. Главная работа подводников заключалась в том, чтобы перерезать вражеские коммуникации и отправлять тоннаж с солдатами, с грузами на морское дно. Петрушенко делал то же, что и другие командиры лодок. К тому времени, когда ему сообщили о германском рейдере, он успел уже потопить в девяти походах свыше десятка транспортов и боевых кораблей. Но это было его рядовой работой. Сам он с удовольствием вспоминал лишь артиллерийский бой со сторожевой вражеской флотилией, из которого немногим немцам удалось уйти, да еще поход в военную базу противника, — предельно дерзкое предприятие, которое могло закончиться гибелью его участников.
Корабль Петрушенко всплыл тогда в фиорде и полным ходом направился прямо к причалам. Береговые посты спрашивали позывные и что-то сообщали, и Федор Силыч приказал в ответ повторить немецкие сигналы. Ответы, конечно, озадачили фашистов, но не сразу вызвали подозрения. Противник не мог вообразить, что советские моряки лезут в ловушку, густо уставленную батареями. А на это и надеялся Петрушенко. Шесть торпед ударили неожиданно по пристани, у которой теснились мелкие корабли. Так были потоплены торпедные катера и буксиры, сожжены береговые склады. Над фиордом долго стояло зарево пожаров, а Петрушенко шел дальше на юг Норвежского моря топить транспорты…
Когда Федор Силыч получил приказание приступить к поиску крейсера, появились только первые признаки ухудшения погоды. Он сделал зарядку и вентилировал отсеки, пользуясь пустынностью моря, и заключил, что лучше идти сейчас вперед на полном надводном ходу. Он предположил: если погода исправится, то позднее район будут проверять воздушные разведчики рейдера, и тогда придется затрачивать время на частые погружения. Вот почему он двинулся на новую позицию в надводном положении и приблизился к ней на много часов раньше, чем рассчитывал Сенцов.
У Петрушенко не было сомнений в успехе, и он не стал делать особых приготовлений к бою — только остался на верхней палубе на время утомительного и опасного перехода. Стоял перед козырьком мостика, опираясь на ствол перископа, смотрел вперед на текучие свинцовые горы воды и думал о том, сколько русских людей в продолжение столетий бороздило море до Груманта.
На мостик вошел помощник и спросил разрешения курить.
— Курите, — сказал Петрушенко и, повинуясь потребности высказаться перед кем-нибудь, добавил: — Идем в пустыне, и не верится, что месяц назад я в Москве держал речь перед представителями всех славянских народов. Знаешь, не то сказал тогда. Не надо было ограничиваться сегодняшним днем.
— А о чем же еще?
— Надо было вспомнить морскую историю. Прошлое — ради будущего… Боевое братство русских моряков с южными славянами в защите Зары, Фиуме и Черной Горы. Это не просто наше русское прошлое. Это для нас, советских моряков, самая светлая традиция — защищать независимость и свободу. Помощник добавил:
— И свое взять обратно. Как взгляну на карту, все во мне переворачивается… Петсамо? Петсамо! Да, черт возьми, сколько столетий жили и работали в Печенге русские люди, и вот, нате — какое-то Петсамо!..
— Это пустяки, — уверенно решил Петрушенко. — Петсамо снова станет Печенгой…
Из люка крикнул штурман, что лодка входит в квадрат новой позиции. Петрушенко решил погрузиться, не давая радиограммы штабу.
— Запеленгуют, дьяволы, и отвернут, — объяснил он помощнику. — А почему молчим — в штабе догадаются.
Когда лодка погрузилась, Федор Силыч проверил дифферентовку, сделал распоряжения по акустической вахте, о порядке наблюдения в перископ и лег в каюте с томом истории Соловьева.
За двадцать лет морской службы Федор Силыч наловчился читать при любой болтанке. Он занимался на подвесной койке в полутемных кубриках, проходя матросский искус, и даже океанская волна редко выбивала его из формы. И сейчас, хотя узкий корпус лодки ходил с борта на борт, книга в больших руках Петрушенко равномерно качалась вместе со всем телом, упиравшимся спиной и ногами в переборку. И глаза без труда выбирали нужные строки.
Так шли часы, пока вестовой не начал сервировать в кают-компании вечерний чай. Заслышав осторожные звуки, Петрушенко отложил книгу и сел бриться. У него был набор из семи бритв, и на каждой бритве был выгравирован день недели.
— А какой сегодня день? — спросил он себя. — Да, ведь четверг, день годовщины присвоения экипажу гвардейского звания! С ночи помнил, а переполошили нас сообщением о рейдере — и забыл…
Петрушенко укоризненно покачал головой и окликнул вестового:
— Пригласите ко мне помощника.
До каюты помощника было всего пять шагов через кают-компанию.
— Слушаю, товарищ капитан второго ранга, — проговорил, немедля появившись в дверях, помощник.
— А скажи мне, пожалуйста, какой сегодня день?
— Вчера была среда, товарищ командир.
— Больше ты ничего не знаешь о сегодняшнем дне?
— Наш гвардейский праздник, товарищ командир.
Редакция оформляет боевой листок, и агитаторы по отсекам провели уже беседу. Парторг вам докладывал третьего дня наш план.
— Третьего дня было одно, а сегодня — другое. Бой предстоит. Ты знаешь, что такое холодный сапожник, стареем?
— Как не знать, товарищ командир, если два года я сучил дратву и ставил латки, пока не попал в фабзавуч.
— Вот оно и видно. Латки хотите ставить. Без чутья и без размаха, друзья-товарищи… Прикажи сейчас всему личному составу надеть ордена, и пусть баталер с доктором раздадут красное и закуску к чаю повкуснее. И сам приведи себя в порядок.
— Разрешите выполнять, товарищ командир. Как говорится, век живи, век учись.
— Но не по одному букварю. Иди, — шутливо отмахнулся Федор Силыч и оттопырил щеку языком, чтобы лезвие бритвы не оставило на ней ни единого волоска.
Помощник не обиделся на ворчливый тон командира. Хуже бывало, если Федор Силыч становился изысканно вежливым, потому что за этим следовал разнос по всем статьям. Помощник не только не обиделся, но даже упрекнул себя и парторга, что вот им не пришла правильная мысль связать празднование с предстоящим ударом по врагу. Они хотели отложить празднество до прихода в базу.
А Федор Силыч, не торопясь, надел парадную тужурку с советскими и союзными орденами, лакированные ботинки и отлично выглаженные брюки. Он поправлял галстук перед зеркалом, причесывался и брызгал одеколоном, будто собирался на дипломатический банкет. И почему, в самом деле, он должен был оказывать меньшее уважение людям, которые два года были с ним под сотнями глубинных бомб, с ним слушали, как шуршат минрепы по борту лодки! Без мужественной исполнительности электриков, мотористов, торпедистов, сигнальщиков, трюмных не было бы побед гвардейского экипажа. Командир прошел по кораблю от носового отсека до кормы. Он поздравлял и пожимал руки старшинам и матросам с торжественностью, которая волновала сердца. Торпедисты сказали, что торпеды пойдут по-гвардейски. Броня рейдера, конечно, не спасет его от пробоины. Но вот сколько воды фашист может принять, сохраняя плавучесть, этого они не знали. И Петрушенко перечислил им средства живучести противника и сделал расчет, что надо попасть пятью — шестью торпедами ниже ватерлиния или счастливо угодить в боезапас.
— Конечно, будем давать залп всеми аппаратами, чтобы увеличить возможность нескольких попаданий. А вы знаете, что от вас требуется.
— Не помешкаем, — сказал самый младший из торпедистов.
— Именно не мешкать!
Тут был боцман, в атаках стоявший вахту на горизонтальных рулях. Петрушенко внимательно посмотрел на парня, схватил его руки в кисти и крепко сжал, подняв вверх.
— Смотри, боцман, на свои руки. Они будут сегодня делать историю. Да, да, ведь твои руки обеспечивают нашу скрытность, нашу живучесть.
— Золотые, значит, руки. Слепок с них сделать для музея.
Это сказал кто-то из группы торпедистов с усмешкой. Но Петрушенко не хотел сейчас шутить.
— И в музей надо, в музей военной славы, если не сплошает боцман. Всех нас потомки будут показывать в музее военной славы, если победим. Помните это, выпуская торпеды, борясь за живучесть корабля. Я вам без стеснения говорю — хочу надеяться, что через много лет будут рассказывать о нас капитаны — матросам, отцы — сыновьям, учителя — школьникам.
Боцман смотрел на свои руки. Рабочие, мозолистые ладони, не очень гибкие, толстые пальцы. Он всаживал ими гвозди. А они, оказывается, делают историю. Здорово объясняет командир.
Он застенчиво повторил:
— Будем делать.
Дизелисты и электрики у Петрушенко были на подбор — москвичи, ленинградцы, харьковчане, горьковчане. Он всегда их называл депутатами столиц и индустрии. Он говорил им, что они не просто военнослужащие, а делегаты заводов, на которых растет советская культура. Сейчас он тоже сказал:
— Депутаты, придется рабочему народу отчет давать. Стыдно не победить!
— А еще бы… раз матросы и гвардейцы.
— То-то командир бригады порадуется, — сказал минер Ковалев, будто победа была уже одержана.
— Значит, развернемся в честь гвардейского праздника! Или кто думает иначе? — И Петрушенко оглядел обступивших его бойцов.
Почти все имели по три награды — ордена и медали. Он гордился бойцами, а всем представлялось, что командирские пытливые глаза ищут сомневающихся, не уверенных в победе. Краснофлотцы осматривали друг друга. «Нет, не найдет командир сомневающегося!» Краснофлотцы стояли в узком отсеке, а среди них — плечистый командир в парадной форме. Они молчали, и сорок метров воды было над ними, и там, наверху, в шквалах, в снежных зарядах, приближался враг.
— Стакан вина с нами, товарищ командир, — сказал москвич, старшина группы мотористов.
— За нашу победу! — объявил минер Ковалев.
— За победу нашей Родины, за победу нашего великого народа! — ответил Петрушенко.
2
Хотя подводная лодка всплыла на перископную глубину, качка почти не увеличилась. Рваные тучи стремительно бежали на норд, и по пологим холмам моря струилась холодная лунная дорога.
Федор Силыч перестал смотреть в перископ, снял руки с рукояток, и массивная колонка бесшумно скользнула в центральный пост.
— Пусто, товарищ командир?
— Пустыня!
В тесной рубке было холодно. Петрушенко поежился и зевнул — вторые сутки без сна. Как только будут сведены счеты с фашистом, завалится спать, непременно раздевшись и с головой завернувшись в одеяло. Зажмурился от предстоящего удовольствия и снова зевнул.
— Надо поднимать перископ через каждые пять минут. Видимость прекрасная.
Чтобы справиться с наплывшим оцепенением, Федор Силыч заглянул в штурманскую рубку, потом к акустику.
— Послушайте сами, товарищ капитан второго ранга, — повернул к нему голову старшина. — Прорываются шумы с зюйд-веста, но такие слабые, что я ничего не определил.
Федор Силыч присел к компенсатору и надел вторую пару наушников.
— Море шумит, и ничего больше.
— Совсем слабый звук… Вот опять: шур… шур… Пеленг изменяется… На двести девяносто… Миноносец, товарищ командир.
— Миноносец? Миноносец может быть здесь. Ну-тка, слушай внимательно и непрерывно докладывай. Попробую сблизиться.
Легко неся свое большое тело, Федор Силыч взбежал в рубку и повел корабль новым курсом. Перископ пошел вверх, но помощник тщетно искал силуэт в морском секторе сумрачного горизонта. Ничего, кроме белых гребней и темных провалов. А между тем акустик настаивал, что шум слышен уже с двух направлений.
Зная, что у его слухача чуткое, безошибочное ухо, Петрушенко продолжал маневрировать, даже рискнув на несколько больший расход электроэнергии.
Так началась охота за невидимым противником.
Постепенно весть о близком враге облетела корабль. Вахтенные тщательно осматривали механизмы, а свободные от работы покидали койки и на всякий случай переходили в те отсеки, где были их посты по боевой тревоге.
Миноносцы могли быть только авангардом отряда противника, может быть, его дальним дозором. Гвардейцы беспокойно ожидали: удастся ли выйти в торпедную атаку? Курсы противника — при ходах, в несколько раз превышающих скорость подводной лодки, — могли пройти в недоступной дали.
— Вижу, — вдруг хрипло сказал помощник, — «маасы»,[2] Федор Силыч.
Петрушенко припал к окулярам перископа. На самой дальней дистанции по линии горизонта поднимались и опускались два миноносца. Несомненно, рейдер был близко. Петрушенко опустил перископ и молчаливо перешел к карте. Каков генеральный курс отряда? Может быть, проходит в стороне от позиции лодки. Значительно севернее или, наоборот, южнее…
Необычным для него возбужденным голосом акустик доложил, что слышит нарастающий шум винтов крупных кораблей.
— Каких крупных кораблей? — нетерпеливо переспросил Федор Силыч. — Там должен быть крейсер и еще миноносцы.
— По крайней мере двух больших кораблей, — ответил акустик и торопливо добавил, что такие звуки слышал, когда на учениях в Балтике вблизи лодки проходили линкоры.
Федор Силыч, ничего не ответив, опять посмотрел на миноносцы. Пеленг их вернулся к 290°, они шли на противолодочном зигзаге, и это был их генеральный курс.
Помощник сказал молитвенно:
— Один раз в жизни…
Федор Силыч с нарочитой медлительностью уяснял себе задачу: «Пропустить эти миноносцы. Остаться у них за кормой. Занять позицию на траверзе броневых кораблей. Между ними и охранением».
— Да, один раз в жизни, — машинально повторил он, и помощник увидел в глазах своего командира почти режущий блеск.
— Эсминец уже близко, без телефонов слышно. Давайте на глубину тридцать метров. Всякое движение прекратить, отсеки задраить.
— Объявить торпедную атаку?
— Ну, что ж, объявите. Хотя до атаки еще много времени… Лучше объявите.
Шум приближался к кораблю. Выделились отдельные удары винтов. У них был высокий, звенящий от стремительных оборотов гул. Звук — очень хорошо знакомый гвардейцам. Одного обладателя такого голоса, какого-то из «маасов», они в прошлом году отправили на дно. Только две минуты после взрыва держался эсминец на воде. Тогда этим залпом гвардейцы гордились, как большой победой. А сейчас миноносцы пропускались — они не заслуживали внимания. Время ставило задачу увеличивающейся сложности… Есть командиры, которые поспешили бы послать ко дну «Леберехта Мааса», а затем без смущения повернули в базу. Операция рейдеров, разумеется, сорвалась бы. После такого предупреждения они не пошли бы дальше. Но этой легкой победы Петрушенко не хотел. Он должен был повести экипаж на большой подвиг.
Акустик продолжал уточнять силы противника. Его сдавленный в узкости переговорной трубы басок назвал крейсер и еще шесть эсминцев. Он считал, что отряд повернул на румб триста пять градусов. Это подтверждало расчеты Петрушенко, тем более что сразу после доклада гул стал зловеще близок, и авангардный миноносец пронесся над самой лодкой, словно поезд над партизанами, залегшими на нижних фермах моста.
Потом только стал затихать гул, его сменили широкие волны шумов низкого тона: шли основные силы противника.
Теперь следовало поднять перископ и избрать боевой курс, хотя лодка вошла в кольцо фашистских кораблей и со всех сторон на нее двинутся враги. Трудно предположить, что десять кораблей с сотнями наблюдателей и десятками вахтенных офицеров, с дальномерами, стереотрубами и чуткими акустическими приборами окажутся слепы и глухи. Они должны увидеть и услышать.
Петрушенко понимал это, но приказал подвсплывать. Он действовал хладнокровно и расчетливо. Не поднял перископа, пока акустик слушал горизонт по всей окружности и докладывал, что до ближайшего миноносца больше десяти кабельтовых.
Сначала в стекле были только зеленые брызги, потом гребень схлынул; проплыло серенькое сумеречное небо, и вдруг начал нарастать высокий корпус. Башня над башней щетинились развернутыми орудиями. А когда корма с буруном уплыла за рамку, во всю длину делений простерся борт крейсера с высокими мостиками, на которых, как птичьи гнезда, лепились радиорубки, зенитки, автоматы, дальномеры, антенны и трепетали флаги.
Федор Силыч, широко расставив ноги, проворно повел перископ дальше. Этот крейсер был концевым, мателотом[3] шел другой крупнейший корабль. В эту плавучую крепость ему не нужно было всматриваться. Он сразу узнал врага.
Он знал его давно, с последнего своего рейса на паруснике. Тогда буксир тащил его корабль вверх по Эльбе к Гамбургу. Был солнечный день, и команда — будущие командиры торгового флота — высыпала на палубу, с любопытством оглядывала бесконечные причалы, где швартовались, разгружались и нагружались лайнеры, сухогрузные суда, танкеры. Со стороны города доносились марши духовых оркестров и крики толпы. Где-то грянуло несколько залпов салюта.
— Почему торжество, господин лоцман? — спросил Федор Силыч.
Угрюмый немец, разжав квадратные челюсти, гордо сказал:
— Сегодня большой день германского морского могущества. Поднят флаг на сильном корабле, герр капитан. Смотрите вправо и увидите «Гросс-адмирала».
Федор Силыч вежливо поблагодарил и еще более вежливо спросил:
— Может быть, запрещается изучать силуэт этого корабля?
— О, сколько угодно, герр шкипер, сколько угодно. Новые корабли рейха неуязвимы, и никто таких не построит. Так говорят наши адмиралы и фюрер, а они знают, что говорят.
Да, крейсер выглядел внушительно, во всяком случае не менее внушительно, чем корабли этого класса у англичан и американцев. Но один уникальный корабль еще не составляет морской силы. А удастся ли Германии построить такое количество крупных кораблей, чтобы ее флот мог стать наступающей величиной и оспаривать господство на морях?
«Нет, не удастся», — решил Федор Силыч. Гитлер развяжет мировую войну раньше, чем их верфи спустят серию таких кораблей.
Может быть, эта встреча забылась бы, но клиперу довелось встретить «Гросс-адмирала» и в открытом море, и эта новая встреча имела, так сказать, символический характер. Клипер бежал под всеми парусами белоснежным красавцем, но свежий фордевинд не мог состязаться в силе с мощными турбинами гигантской стальной крепости. «Гросс-адмирал» легко обогнал парусник. Однако затем не скрылся за пенистым горизонтом, а лег на обратный курс и, перерезая путь парусника, вдруг повернул длинные хоботы башенных орудий на него. Метнулось белое пламя, с рокотом прошли высоко над клотиком гигантские снаряды.
Федор Силыч не задрал голову вверх, не посмотрел на могучие всплески разрывов в воде. Он глядел на свою молодежь. В их напряженных лицах возмущение и презрение к дикой выходке фашистов победили страх.
— Да, испытывают наши нервы, — сказал он, ни к кому не обращая своих слов, и одобрительно кивнул помощнику, щелкнувшему фотоаппаратом. А тот все же решил объяснить свой поступок:
— Может быть, в третий раз придется встретить.
Вот она, третья встреча! Но фотографа — помощника с клипера — уже нет в живых, погиб под Севастополем в море. От него на память осталась фотография с надписью, выразившей силу души советского человека. Кажется, так: «Не спустить фашисту парусов корабля социализма!»
«Не спустить, и самому идти на дно», — подумал Федор Силыч, опуская перископ. Он начал осторожный маневр, который должен был приблизить его на шесть — семь кабельтовых к цели.
Трудное занятие — маневрировать под водой, когда для контроля нельзя взглянуть на море, а выйти надо с точностью до двух кабельтовых по дистанции и уклониться можно от намеченного направления не больше, чем на три — пять градусов. Атакующая лодка должна послать торпеду к движущейся цели, чтобы угол встречи обеспечил надежный удар в подводную часть корабля врага…
В первый раз в атаку выйти не удалось. В момент, когда Федор Силыч считал, что вышел в точку и выдвинул перископ, крейсер успел отвернуть на пятнадцать градусов.
Напряженно и молчаливо ждали в носовом отсеке желанной команды. Торпеды были уже в трубах на «товсь». Надо было лишь открыть крышки и толкнуть сжатым воздухом страшные снаряды, чтобы они пошли на цель. Но команды не последовало. По убыстренному движению корабля (тяги пушек дрожали, и слышно было, как расступается и журчит вода у бортов) все в лодке поняли, что командир возобновил маневр.
С затаенным страхом перед возможностью неудачи следил помощник за Федором Силычем. Нет, довольно маневрировать вслепую! Всплыть под перископ и атаковать. Пусть расстреляют лодку, но зато враг наверняка отправится к чертовой бабушке. Лучше умереть, чем дать ему уйти…
Будто отвечая на его мысли, Федор Силыч послал к лешему и луну, и солнце, невидимое за горизонтом, но все-таки освещавшее море. Однако раздражения в его голосе не было. Он уверенно отдавал приказания рулевому. Вот снова легко направил перископ движением повисшего на рукоятках тела, удовлетворенно крякнул и подозвал помощника.
Лодка вышла в точку. Самое главное — искусный скрытый маневр — было сделано.
Подавляя возбуждение, Петрушенко отрывисто назвал пеленг, дистанцию, приказал боцману подвернуть еще на пять градусов…
— Залп! — быстро сказал он, и помощник в ту же секунду нажал ревуны первого, второго, третьего аппаратов. Как тревожные автомобильные гудки, разнеслись сигналы и возникли сильные толчки в корпусе. И сейчас же лодка, получив дополнительный балласт, повинуясь лопастям рулей, стала быстро уходить на глубину.
Шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, было единственным новым звуком. Все так же мерно гудели проходившие наверху корабли. Мощные турбины в десятки тысяч сил давали сотни оборотов гигантским винтам, и музыка этой силы царила над всеми другими звуками. Вдруг ее нарушили два явственных, почти слитных взрыва.
— Два взрыва! — крикнул акустик.
— Третий, — сказал помощник.
— Третий не наш, — спокойно поправил Федор Силыч, — глубинная бомба.
И переменил курс.
Какими долгими были минуты напряженного ожидания встречи, потом — упорных поисков и, наконец, самого сближения! Они составили немногие часы, а казались сутками, самыми большими и долгими сутками всей жизни. Смысл тщательной работы, длительного ожидания, волнений, сложных маневров и простых, обычных движений сводился к тому, чтобы подготовить короткую секунду атаки. И вот она минула, и не верилось, что все позади, что легкое шипение воздуха, вырвавшегося вслед за торпедами, да далекие, почти слитные взрывы, да сухая запись на странице вахтенного журнала — это свидетельские показания, доказательства победы.
«Атака прошла, — должен был уверить себя Федор Силыч, — атака была успешной».
Он услышал новые глухие удары в глубинах моря — взрывы бомб.
«Сейчас некогда радоваться, надо уходить».
Да, низкие звуки от вращавшихся винтов крейсера оборвались после взрывов торпед, и торопливый гул миноносцев снова заполнил все поле слуха акустика. Миноносцы шли на подводную лодку с разных сторон. Сбрасывали бомбы и вслушивались. Вслушивались и сбрасывали бомбы.
Для Федора Силыча их курсы были ясны, и он мысленно нащупал среди пересекающихся путей узкий коридор, по которому можно ускользнуть. И, хотя после перемены курса лодку сильно тряхнули близкие взрывы, в центральном посту надеялись обмануть врага. Командир ушел в штурманскую рубку и оттуда давал помощнику указания о курсе. Командир был спокоен, а это заставляло весь экипаж верить в живучесть корабля, в победное возвращение домой.