— Заря Востока! Какое чудное название. Как тут не вспомнить:
Горит восток зарею новой,
Уж на равнине по холмам…
— Кончай представление, — прервал его Сергей. — Я, между прочим, тоже в школе Пушкина изучал.
— Все, кончил, — взмахнул руками Бородецкий. — Слушаю тебя внимательно.
Подробно, с пояснениями Сергей Дружинин изложил все так, как пару часов назад представил Кострову, при этом тайком наблюдал за выражением лица Бородецкого. А оно по ходу рассказа менялось: сначала было безразличным, потом появился интерес, а в конце услышанного глаза ведущего репортера "Балтийской правды" горели, как у охотника, сидящего в засаде на зверя.
— Потрясающе! Это будет не просто репортаж, это будет бомба! — воскликнул он и тут же спросил: — А тот, кого мы будем ловить, меня не убьет?
— Ты можешь отказаться, — сказал Сергей.
— Отказаться? Ну уж нет. Чтобы я, Игорь Бородецкий, спасовал перед опасностью? Никогда!
— Ладно, верю… пока в "Балтийской правде" есть такие репортеры…
— Не так, — поправил Бородецкий. — "Пока такие люди в стране Советской есть!"
Сергей почувствовал, что едва сдерживает улыбку. Особенность речи Игоря Бородецкого состояла в том, что трудно было понять: всерьез он или дурачится?
— Тоже верно, — сказал он. — А с меня, если все пройдет, как задумано, бутылка "Гек-Геля".
Бородецкий замер:
— Ты имеешь в виду коньяк?
— Ну не лимонад же.
— Так, так… это что же, в наших магазинах появился марочный азербайджанский коньяк? Я такой видел только в Москве и Питере.
— Мой из Баку.
— Ты был в Баку?
— Только что оттуда. Ну так что, не подведешь?
— Можешь коньяк уже разливать.
Едва Дружинин ушел, вошла Таня.
— Золотце, приказ, гласящий "два кофе", не отменяется, — громогласно произнес Бородецкий, держа в руке майский номер "Зари Востока". — Нам предстоят великие дела!
Ему показалось, что спал он долго, даже очень долго. Еще бы: перелеты, пересадки — сон только в самолетах, да и то кратковременный. Оказалось, он ошибся — проспал всего-то чуть больше полутора часов. Когда Сергей проснулся, солнце даже не клонилось к закату — июньский день был еще в разгаре.
Сергей вышел в коридор квартиры, направился в ванную умыться. И сразу наткнулся на Михаила Григорьевича.
— Откуда прибыли, если не секрет? — спросил Вольский.
— Из Баку.
— Из Баку? Но вы отсутствовали всего трое суток.
— Правильно: сутки вперед, сутки назад с пересадкой и еще сутки в солнечном Азербайджане, — улыбнулся Сергей.
В коридоре появилась Мария Васильевна:
— Миша. Дай человеку умыться, — одернула она мужа и тут же добавила: — И никаких шахмат, пока Сережа не отведает моих пирожков.
Едва Сергей освежился после сна, как в прихожей зазвонил телефон. Мария Васильевна сняла трубку:
— Сережа, это вас.
Звонил Костров. Интересовался, как дела, не отказался ли Бородецкий? Успокоил: если что — он готов позвонить главному редактору.
— Он не только не отказывается, но и с энтузиазмом взялся за дело, — ответил Дружинин. — Готов даже написать статью, если все получится.
— Пусть пишет, дадим разрешение, — донеслось с другого конца провода. — Но под твою ответственность. Корректировать статью будешь ты.
— Есть, корректировать статью… если она появится, — ответил Дружинин и повесил трубку.
Пирожки с капустойбыли одним из фирменных блюд хозяйки. Сергей с удовольствием лакомился, макая пирожки в блюдце со сметаной. Хозяин квартиры, держа в руке стакан чая, молча расположился рядом.
— Так, значит, из Баку? — наконец, заговорил он. — Как там? Пахнет нефтью?
— Чуть-чуть и то при сильном ветре с моря. Но в целом город красив.
Вольский отставил в сторону стакан в серебряном подстаканнике, задумался:
— Я в Баку не бывал, но с этим городом у меня многое связано.
И на Михаила Григорьевича нагрянули воспоминания:
— В далеком и тяжелом 1942?м Гитлер рвался к бакинской нефти. Когда опасность стала явной, был издан строгий приказ: заминировать нефтепромыслы и хранилища и, в случае появления немцев, взорвать. Неисполнение — расстрел. Но если немцы не придут, а мы останемся без нефти — тоже расстрел. Понимай, как хочешь… Ответственным за все был Николай Константинович Байбаков, ныне министр. Знаете, как именовалась его должность? Уполномоченный государственного комитета обороны по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе. Одним из его помощников был мой старший брат Леня — Леонид Григорьевич Вольский. Тяжелое было время… Грудь в крестах или голова в кустах. Баку немцы не взяли: вышки и хранилища остались целы. А вот Леня заработал и медаль, и первый инфаркт. Спустя некоторое время — второй инфаркт, а через два года после войны его не стало. А ведь ему тогда не было и пятидесяти…
— Простите, не знал. Соболезную…
— Ничего, ничего… зря я разбередил память.
Помолчали. Потом Сергей поднялся, поблагодарил вернувшуюся на кухню Марию Васильевну и вопросительно посмотрел на Вольского:
— Есть предложение сегодня фигуры не расставлять. На вас нагрянули грустные воспоминания, а у меня завтра тяжелый день.
В знак согласия Вольский молча кивнул. Потом обхватил голову руками и снова погрузился в воспоминания.
В своей комнате Сергей расположился на диване. Достал с полки томик Лермонтова, раскрыл. Но не читалось. "Гюрза… он же Исмаилов Альберт Джавадович, — мелькали мысли. — Интересно. Какой он в действительности? Такой, как на фотографии? А вдруг к нему не попадет газета? А может, ему наплевать на брата? Нет, это вряд ли. Ильяс говорил, что в Азербайджане старший брат это второй отец".
Неожиданно мысли переключились на Марину. Что с ней случилось в тот прекрасный вечер, когда он увидел ее на яхте, когда они после гуляли и мило беседовали? "Мне нужно побыть одной", — он хорошо помнил ее последние, резко сказанные слова.
Сергей отложил в сторону томик Лермонтова, поднялся, вышел в коридор. Подойдя к стоявшему на тумбочке телефону, снял трубку, набрал номер. После длинных гудков услышал уже ставший знакомым голос дежурной по этажу гостиницы:
— Инженера Каретину? Попробую найти.
Через пару минут тот же голос заставил Сергея грустно вздохнуть:
— Каретина еще не пришла.
Он повесил трубку. Потом накинул легкую куртку и вышел из квартиры. Прогулка — вот что сейчас ему было нужно.
Альберт Исмаилов не находил себе места. Два дня назад он отправил по нужному адресу сообщение, состоящее всего из трех слов; "Она на месте". И два последующих дня он каждый вечер ловил на своей "Спидоле" радиостанцию "Немецкая волна" и каждый раз записывал на магнитофон передаваемые новости. Именно в новостях ему должны были шифровкой сообщить, куда и когда подойдет этот самый "Зеетойфель". По нескольку раз прокручивал он магнитофонную запись новостей, готовый с помощью кода прочитать сообщение. Но… тщетно. Забыл, что ли, Ройтман о нем? А может, Ройтман сам решится на плавание на "Зеетойфеле", тем более, что он теперь знает, что тайник не тронут? Что в тайнике? Наверняка списки, а точнее, картотека агентуры, которую немцы не успели забрать, уходя. А вдруг еще и ценности? Много по весу они не займут. А раз так, то на "Зеетойфеле" двое приедут, двое и уедут, забрав то, что за металлической дверью. Смогут ли они на берегу отыскать дачу Бисмарка? Смогут, ведь у немцев во время войны здесь был испытательный полигон и отвечал за его безопасность и секретность сам Ройтман. Нужен ли для этого он, Исмаилов? Нет, не нужен. Он не раз уже делал такой прискорбный для себя вывод. Значит, и сообщать ему ничего не будут. Логично… И что дальше? Что с ним будет? Это решит Ройтман, а точнее, те, кто стоят за Ройтманом.
Это утро Исмаилов, как всегда, начал с прогулки до газетного киоска. Осторожно спустившись с пятого этажа и не встретив никого в подъезде, вышел на улицу. Завернувшись от дождя в плащ, надел летнюю кепку и не спеша пошел по мокрому асфальту. Через пару кварталов обозначился киоск "Союзпечать".
Дождь усилился и, чтобы купленные газеты не подмокли, Исмаилов опустил их в небольшую капроновую сумочку, предусмотрительно захваченную с собой. Вернувшись, он начал просмотр прессы с центральных газет. "Правда", "Известия", "Труд" — все пишут об одном и том же, в первую очередь, об открытии Самоотлорского нефтяного месторождения, крупнейшего в СССР. Исмаилов отложил их в сторону и развернул "Балтийскую правду". И здесь пишут о нефти, о своей, недавно открытой калининградской нефти в районе города Гусева. В связи с этим большая статья: "Бакинские нефтяники помогут". Бакинские… чем-то родным повеяло. А вот и глава делегации высказывает свое мнение о перспективах нефтедобычи, отвечает на вопросы — почетный нефтяник, Герой Социалистического Труда… Альберт Исмаилов замер, потому что после перечисления званий и наград следовало имя — Рустам Исмаилов. Больно кольнуло сердце, ведь его младшего брата при жизни тоже звали Рустам Исмаилов. Альберт закрыл глаза, вспомнил весну 1938 года, когда он после ареста отца в последний раз видел брата.
Исмаилов-старший стал читать дальше — дальше следовало интервью с Героем Соцтруда. Но что это? Рустам Исмаилов вспоминает тот же 1938-й, когда арестовали отца, вспоминает, как его отправили в детдом. И… о том, что ничего не знает о своем старшем брате, говорит, во время войны пропал без вести.
Альберт Исмаилов замер: выходит… выходит, брат Рустам жив! Да еще такой уважаемый человек! Альберт Исмаилов готов был закричать, и этот крик был бы и радостью, и проклятием самому себе, за то, что он, как старший брат, ничего не знал за эти годы о судьбе младшего.
В горле перехватило, Альберт Исмаилов, как окаменелый, сидел неподвижно несколько минут. Потом, словно опомнившись, схватил "Балтийскую правду" и впился глазами в ее последнюю страницу, на которой был указан адрес редакции.