– Твоих рук дело? – спросил у Дарника через толмача иларх, кивая головой и на убитого, и на раненого.
– На меня напали – я защищался, – просто ответил князь.
– Повесить! – коротко приказал иларх и развернулся, чтобы уходить.
– А вот нарушать «Стратегикон Маврикия» не надо! – на хорошем ромейском в спину ему громко и внятно произнес Рыбья Кровь.
По рядам ромеев прошло легкое движение. Иларх изумленно развернулся к пленнику:
– Что ты сказал?
– «Стратегикон Маврикия» предписывает выносить наказание не сразу, а на следующий день.
– Так сегодня и есть следующий день. Убийство ты совершил ночью, а сейчас уже утро, – усмехнулся главный ромей.
– Не выкручивайся, ты понимаешь, о чем я говорю.
Неожиданная грубость и бесцеремонность Дарника возымели свое действие – иларх призадумался.
– В яму его! – приказал он воинам.
5
В яме глубиной в полторы сажени Дарник просидел до вечера, а потом его вернули в прежнюю землянку. За весь день ему бросили две лепешки, а водой послужил идущий полдня мокрый снег.
Снова войдя в ромейскую землянку, Рыбья Кровь сразу ощутил, как в ней что-то неуловимо изменилось. Вскоре он понял, что это изменение касалось окружающих его людей – от них уже исходило не враждебное чувство, а нечто вроде настороженного любопытства.
– На, подкрепись! – протянул ему в темноте горсть чего-то сосед по лежанке.
Дарник попробовал – это был изюм.
– Давно нашего Карикоса никто так не осаживал, – произнес сосед.
Карикос это, наверно, иларх, догадался князь.
– Откуда язык наш знаешь?
– С детства учил, вот и знаю, – неосторожно сорвалось у Дарника.
– Ты что же, знатных кровей?
– Да нет, просто учиться любил.
– А у нас, в Романии, был? – раздалось из другого угла землянки.
– Был в Дикее и на Крите.
– И что ты там делал?
– Воевал.
– Что, и в Дикее воевал? – удивился сосед.
– Два месяца с князем Дарником захваченную Дикейскую крепость в своих руках держали, пока с нами договор не подписали и не послали Крит от арабов освобождать.
– Освободили? – спросил тонкий голос кого-то третьего.
– Мы, наемники, всегда делаем половину работы, чтобы в следующий раз еще позвали.
В землянке дружно рассмеялись.
– Что ж ты такой бывалый наемник, а ни шрамов у тебя, ни отметин? – поинтересовался тонкоголосый.
– А я всегда сзади находился, князю сапоги подавал.
– Точно, что ли? – не поверил дальний сосед.
– Да смеется он, не видел, как он из этого сзади пятерых хазар разбросал, – вынес свое суждение тонкоголосый…
Так состоялось настоящее вхождение князя в сообщество гребцов.
На следующее утро к пленнику перед работой явился помощник иларха, старший декарх Геласий, который подробно его обо всем повыспрашивал. Дарник не таился, придерживался лишь своего полусотского разряда в княжеской дружине. Геласий был наслышан не только о пребывании тысячного словенского войска в Дикее и на Крите, но знал и про осаду болгарской крепости во Фракии, где дарникцы тоже проявили себя вполне достойно. Особый интерес у него вызвали знакомые пленного полусотского в Херсонесской феме. Дарник не сразу сообразил, что они подозревают его в двойной службе: явной на словен и тайной на чиновников в Херсонесе. А сообразив, не стал отпираться, бойко стал вспоминать имена херсонесских купцов. Настаивал только на том, что это были чисто торговые и военные дела в пользу князя Дарника.
Больше ни иларх, ни декархи к боевому новичку любопытства не проявляли. Дисциплинированно во всем подчиняется общему порядку, сам никуда не лезет, и ладно. День за днем отныне работал Рыбья Кровь наравне со всеми, попутно узнавая для себя немало интересного и полезного.
То, что людей в лагере не так уж много, объяснялось тем, что это была команда не могучего дромона, а уступающего ему в размерах среднего судна – биремы, способной забираться далеко вверх по течению равнинных рек.
Вся команда биремы состояла из шестидесяти гребцов, десяти парусных матросов и шестидесяти воинов. Известие о чуме застало их в Ургане, что находился в восточной части Сурожского моря, рядом с устьем Танаиса. Стратиг Ургана, погрузив на четыре биремы и три дромона большое количество продовольствия, отправил их в Херсонес. По пути буря разметала суда в разные стороны. Потом бирема встретила торговое судно, идущее из Херсонеса, откуда прокричали, что чума уже свирепствует и там. Команда заволновалась, и после яростных споров решено было в Херсонес не идти. Направились в западную часть Сурожского моря, намереваясь там перезимовать. Запасов продовольствия на это хватало с лихвой. Легкомысленно не учли лишь отсутствия зимней одежды. Поэтому на ее изготовление пошли все меха и материи, что имелись на судне. С жильем тоже вышла порядочная незадача. Бодро взялись за изготовление землянок для гребцов и деревянных домов для стратиотов на самом берегу моря, однако быстро обнаружили, что зимовать на открытом месте не слишком приятно, поэтому перенесли свой лагерь в распадок чуть подальше от берега, где было не так ветрено. Следом выяснили, что подходящего строительного материала, да и рабочих рук, умеющих утеплять бревенчатые дома, не так уж много. Да и полное отсутствие женщин тоже веселости никому не доставило.
Команда гребцов – основных работников – состояла из двух неравных половин: в большей были сербы, уличи, хазары, в меньшей – проштрафившиеся стратиоты и разорившиеся ромейские крестьяне. Им как христианам полагались некоторые поблажки: их сытнее кормили, давали время молиться, лучшую одежду, и они также могли перейти в разряд стратиотов, стоило им во время сражения или бури проявить себя достойным образом. Инородцы таких возможностей не имели, из-за чего они всегда открыто враждовали с привилегированным меньшинством, что было только на руку архонтам-командирам.
Дарника сперва порядком удивляло: почему его самого и в первый, и во второй раз поместили именно в ромейскую землянку. Поразмыслив, князь пришел к выводу, что это сделано для того, чтобы он не мог сговориться о побеге с единоплеменными уличами и сербами. Ведь, раз он полусотский дарникской дружины, стало быть, умеет формировать и возглавлять любые мужские ватаги. Эта догадка порядком развеселила Дарника, и он в самом деле стал думать, как ему сколотить из бесправных гребцов крепкую воинскую ватагу.
Перво-наперво надо было уменьшить вражду хотя бы между словенами и степняками. Поэтому уже на третий день, улучив момент, князь отозвал в сторону Янара, того самого звероподобного хазарина, который пытался у него отнять миску с похлебкой.
– Свободы хочешь? – спросил его по-хазарски.
– Зачем она мне?
– Затем, что до весны мало кто из гребцов доживет.
– Ты Сакыша убил, моего друга, – угрюмо заметил Янар.
– Забудь об этом. Свободы хочешь? – повторил Рыбья Кровь.
– Хочу.
– Будешь моим главным телохранителем – получишь свободу, – сказав это, Дарник тотчас же отошел от пораженного его словами хазарина. По опыту знал, что изумлять невежественных простолюдинов – самый верный путь к их сердцу. Сначала Янар будет в ярости, потом призадумается, станет приглядываться к поведению Дарника, а там, глядишь, и в самого верного соратника превратится.
Оказывая внимание хазарам и гребцам-ромеям, князь намеренно не стремился сблизиться с уличами и сербами. Терпеливо ждал, когда единородцы по языку сами начнут искать к нему подходы. И дождался – кудрявый улич, по имени Ширяй, тот, что предложил ему в первый день ковш воды, с легким упреком бросил:
– А чего это ты все больше с хазарами и ромеями дружкуешься, а не со своими соплеменниками?
– Потому что знаю, что мои соплеменники не любят выскочек. Вот и не хочу зря стараться, – не затруднился с ответом Дарник. – Да мне не ваша дружба нужна, а ваша любовь и покорность.
– Ишь ты какой!!.. – возмущенно вспыхнул Ширяй. – А зачем они тебе?
– Чтобы лучше работать на ромеев. – И снова Дарник отошел в сторону, чтобы сильнее разжечь любопытство у собеседника от недосказанного.
А потом случилась небольшая потасовка между словенами и степняками, во время которой Дарник, стоя рядом с ними, вдруг набросил себе на голову свою накидку. Сначала остановился один из драчунов, потом второй, третий… И вот уже все они замерли, глядя на непонятное поведение колодочного пленника. Вернее, оно было совершенно понятно: закрытое от стыда за дерущихся лицо, вот только какое право имел этот словенин стыдиться за них за всех? Даже стратиоты, наблюдавшие за дерущимися как за веселым развлечением, и те смотрели на князя с накрытой головой, разинув рты. Вроде бы явное нарушение общего порядка, но как к нему можно придраться?
Когда все вернулись к работе, к Дарнику украдкой приблизился Ширяй:
– Почему ты это сделал?
– Потому что я не хотел, чтобы вы дрались.
– А кто ты такой, чтобы запрещать нам драться?
– Я разве запрещал? – усмехнулся князь. – Я же не сказал ни одного слова?
– Ты всегда теперь будешь так делать?
– Ты хочешь указывать, что мне можно делать, а чего нельзя?..
Но не все шло по задуманному. С первых же дней несколько человек пытались заговорить с ним о совместном побеге. Сначала князь отмолчался из простой осторожности, а позже понял, что чутье его не подвело: в небольшом отряде гребцов полно было доносчиков и тайных подстрекателей. Пришлось поэтому отказаться от прямого сколачивания боевой ватаги, тем более что перед Дарником уже замаячила другая, более соблазнительная, цель.
Их декархию гребцов послали на бирему перекладывать сместившийся на один борт балласт, и князь тотчас же по уши влюбился в сей ромейский корабль. Самое удивительное, что ему уже приходилось плавать на более крупных дромонах, и ничего подобного он там никогда не испытывал: ну пятикратно увеличенная словенская лодия, ну сифоны с ромейским огнем, ну отдельные каютки для иларха дромона и навклира.