Рыбья Кровь не преминул воспользоваться выгодным для себя положением, объявил, что надо готовиться к отражению тридцатитысячного тюргешского войска и делать всё, для этого необходимое. А при желании в «это необходимое» можно было включить всё что угодно, начиная от новых строительных работ до введения заёмных лавок, обучения воевод грамоте и закладывания дальних сторожевых веж.
Большое переустройство коснулось и кутигурского войска. По договорённости каждый улус должен был помесячно присылать в ставку по сотне воинов, вот только сладить с ними не получалось ни словенским полусотским, ни ромейским декархам. Слушались они, лишь когда те же команды повторяли их собственные десятские и сотские. Многие из степняков вообще могли позволить себе на два-три дня сбежать домой в кочевье, соскучившись по жене, кое-кто не прочь был поживиться и оружием, выдаваемым для обучения из княжеских оружейниц, не возвращая его после месячной службы. И уж совсем туго обстояло с обучением кутигуров пехотным навыкам.
— Вы сами видели, что побеждать тюргешей может только лучшая выучка наших воинов, — обратился Рыбья Кровь к специально созванному Тарханскому Совету. — Поэтому время уговоров для тех, кто хочет сражаться, а не убегать, прошло. С этого дня вся орда делится на две части: военная и пастушья. В пастушьей кутигуры будут жить своей прежней жизнью, в военной будет введён тюргешский порядок: всех воинов внесут в списки их сотен и хоругвей и они должны будут беспрекословно подчиняться своим сотским и хорунжим. За непослушание во время похода будет смертная казнь, во время обучения — исключение из воинских списков. Чтобы побеждать тюргешей, мне нужны только самые надёжные и умелые воины, поэтому обучение отныне будет проходить три месяца, а не один. Отпускать на побывку в кочевья из войска будут, но только в установленном порядке. А лучше, если семьи воинов сами переберутся ближе к ставке, тогда можно будет лучших воинов на ночь и под тёплый бочок к жене отпускать.
Тарханы и старейшины выслушали князьтархана в угрюмом молчании. Казалось, прямо в воздухе повисли слова: «Вот оно, первое своеволие нового кагана!» Но Дарник уже не собирался им угождать. После того как все разошлись, он прямо высказал Калчу, что вовсе не против, если ему прямо сейчас откажут в каганском титуле и власти.
— Забудь и думать об этом! — гневно осадила его воительница. — Они недовольны только из-за того, что это не они тебе предложили, а ты сам так решил.
— Выходит, мне сперва надо было тебе шепнуть, чтобы ты их к этому подговорила, — князь не скрывал насмешки над таким ведением дел. — И что теперь дальше?
— Дальше они разъедутся по улусам и кочевьям, расскажут обо всём там. Кутигуры, конечно, заропщут. Затем те, кто видел схватку с тюргешами, по юртам ещё по десять раз об этом расскажут. И мнение людей качнётся в твою пользу.
Как Калчу предрекла, так всё и вышло. И уже через неделю в ставку потянулись «трёхмесячники», все на хороших конях, но почти с одними луками и кистенями. Четвёртая часть была с жёнами, а то и с малыми детьми. Выставляли возле ставки привезённые юрты, определяли на зимние пастбища своих овец и шли к Золотой юрте записываться в ряды каганских ополченцев.
Переговорив с Калчу, Дарник хорунжим Первой кутигурской хоругви назначил Радима, что новобранцы восприняли с полным одобрением, как-никак сам Победитель тюргешей. Никуда не делась и Каганская хоругвь, продолжала охранять кагана в ставке и уже ревниво следила, как и чему учатся их прибывшие соплеменники.
Радим деликатностью князя не обладал, поэтому просто отобрал среди словен и луров полсотни самых лучших конников и устроил своим кутигурам большое с ними состязание. Если в стрельбе на скаку из луков и в набрасывании арканов кутигуры были с ними на равных, то в групповых перестроениях, держании строя, владении двухсаженной пикой, метании сулиц, топоров и ножей, набрасывании сетей сильно уступали дарпольцам. Поэтому, оставив в конниках лишь половину кутигуров, Победитель тюргешей всех остальных решительно ссадил на землю. Не один раз пришлось показывать, как неуязвимы и опасны для вражеских конников бывают закрытые большими щитами пешцы и стреляющие из-за их спин пешие лучники, чтобы кутигуры поверили этому.
Окончательный перелом произошёл благодаря чудо-мастеру Ратаю, который, вдохновлённый большими пращницами на колёсах, придумал похожую малую пращницу для пехотных стрелков: крепкий двухаршинный прут, на конце которого закреплялась верёвочная праща. Резкий взмах прутом-коромыслом, один ремень пращи соскакивает, и вперёд на сто пятьдесят шагов разом летят три-четыре камня обычной пращи. Именно кутигурам приподнес Ратай эту придумку, и степняки, всегда жалеющие свои стрелы, вернее их железные наконечники, охотно взялись за сие новшество, многие позже согласились даже перейти со своими коромыслами в дарпольские сотни.
Эти переходы из одной сотни в другую ближе к весне получили широкое хождение. Хорунжие и сотские, памятуя о распоряжении князя составить окончательные списки хоругвей, пристально следили за всеми воинскими учениями и состязаниями, переманивая к себе лучших бойцов. Согласно принятому в словенском войске уставу, не то что в каждой сотне, а в каждой ватаге должны были пребывать ратники всех пяти видов: щитники, лучники, колесничие, катафракты и лёгкие конники, чтобы на ратном поле соединяться в нужные подвижные отряды и подразделения, не теряя при этом дружбы и взаимовыручки к другим видам ратников.
Перестановки коснулись и княжеских советников. Сначала само собой получилось, что в дарпольский Ближний Круг вошла Калчу вместе с пожилым тарханом Сагышем, который мог говорить и понимать только по-кутигурски, зато зорко наблюдал за Калчу, как бы она не позволила себе в чём-то слабину и бесчестье. Вроде бы что тут особенного, однако Воеводский Круг выказал недовольство. На одном из рядовых обсуждений дел вдруг поднялся сотский — ветеран Критского похода:
— Ныне у тебя, князь, уже не два, а три совета. И Воеводский Круг стал на третьем месте. Раньше ты говорил, что Ближний Круг у тебя только для решения хозяйских дел, но сейчас он у тебя решает и всё остальное. И твоя Беспалая дороже тебе всех нас.
Дарник и сам уже думал об этом, поэтому отреагировал без промедления:
— Агапий, Янар и Нака, встаньте!
Из-за стола в воеводском доме поднялись хорунжии ромеев, хазар и луров.
— Наверно, вы все согласитесь, что именно они в первую очередь достойны быть в Ближнем Круге.
В ответ воеводы одобрительно загудели.
— А теперь посмотрите на них внимательно и скажите, что именно их делает похожими друг на друга.
Воеводы оживились.
— Плохо говорят по-словенски!
— Слишком храбрые!
— Могут своим ратникам за непослушание и по морде дать!
— В твоих мастерских, князь, не работают!
Последнее замечание особенно всех рассмешило. Хорунжие, набычившись, сердито оглядывали весельчаков. Князь жестом восстановил тишину.
— Всё дело в моём вредном, как вы знаете, нраве. Я люблю не только жить, но и воевать с удовольствием. Никто никогда не скажет, что я в чём-то был несправедлив или придирчив к этим замечательным воеводам. А похожими друг на друга их делает суровый неприступный вид. Каждого из них я готов закрыть в бою собственным щитом, но закрою и сразу отойду, потому что находиться рядом с тем, кто на всё смотрит таким мрачным взглядом, свыше моих сил. Поэтому давайте так, пусть каждый из них в следующий раз расскажет нам любые две смешные истории, докажет, что он мрачным на самом деле только притворяется. И тогда я тотчас же возьму его в Ближний круг.
Ответом князю был новый смех — представить, что не умеющий улыбаться Агапий, звероподобный Янар или всегда чем-то глубоко озабоченный Нака могут рассказывать смешные истории, было совершенно невозможно. Тем не менее, к общему удовольствию, в следующий раз Агапий с Накой действительно рассказали по два смешных происшествия в их родных селищах и были переведены в Ближний круг. Янар же в этом шутовстве участвовать отказался, за что его никто корить не стал: вольному — воля.
— А как ты собираешься справиться со своим каганским судилищем? — не раз спрашивали у Дарника стратигесса и Корней. Жена Корнея Эсфирь даже предлагала свои услуги по этой части, мол, два года была толмачом при хазарском суде в Семендере.
Князь поступил по-своему: дождался появления в Дарполе подсудимого-смертника и уже тогда показал своим кочевым подданным, каким может быть его каганский суд. Хазарский десятский Сенчек был магометанином, и, когда один из дарпольских мальчишек украл у него серебряный милиарисий, он среди бела дня догнал убегающего с монетой воришку и мечом отрубил у него кисть руки. Лекарь явился не сразу, и от потери крови мальчишка умер. На княжеском суде Сенчек себя виновным не считал и даже дерзко утверждал, что поступил так, как подсказывает ему его вера, и никто не вправе возражать против священных законов пророка Магомета.
— А я против этого и не возражаю, — отвечал ему на это Рыбья Кровь. — Руби столько детских рук, сколько хочешь. Вот только по моей вере человек, убивший ребёнка, жить не должен.
Хорунжий Янар пытался защитить своего десятского:
— А если мы выкупим его? Или можно и ему отрубить правую руку, и это будет справедливо. Мальчишка ведь никто, сам к нам прибился и сам во всём виноват.
— Он не только к нам прибился, но прошёл весь путь от Новолипова до Дарполя. А в наших лесных словенских селищах чужих детей не бывает. Любая хозяйка покормит забежавшего к ней в дом чужого ребёнка наравне с собственными детьми.
Калчу и та возражала:
— Не слишком равный обмен: хорошего воина на безродного мальчишку.
— Напротив, из мальчишки может получиться большой воевода, а из хорошего воина уже вышел только обычный десятский.
По приказу князя «Белую вдову» вынесли на ипподром-ристалище, где с городского вала могло наблюдать за казнью почти всё население Дарполя. До тысячи зрителей прибыло и из ставки.