Сидевший рядом с Дарником на воеводской скамье Корней скептически бурчал:
— Зря столько народу нагнали. Один короткий скрежет — и конец казни. Народ будет сильно разочарован. Надо было хотя бы ещё двух-трёх смертников подгадать.
Не учёл десяти медных труб, специально купленных у хемодцев, что торжественно возвестили о начале казни, и глашатая с громовым голосом, который на трёх языках — словенском, ромейском и кутигурском — предъявил обвинение Сенчеку, так что самые нетерпеливые из зрителей и посвистывать стали, требуя прекращения говорильни.
Скрежет железного полотна по деревянным ножнам получился действительно коротким, но Ратай чуть изменил наклон ножен, поэтому голова казнённого не просто упала вниз, а даже чуть взлетела вверх, перевернувшись в воздухе два или три раза.
— Теперь дарпольские мальчишки совсем распояшутся, — продолжил своё бурчание Корней.
— Собери их и предупреди, что друзья Сенчека поклялись поквитаться с ними за смерть своего десятского, — невозмутимо распорядился князь.
Если для дарпольцев казнь хазарина стала больше развлечением, чем горестью, то на кутигуров отсечение головы без присутствия палача нагнало поистине мистический страх. Прежде самым страшным наказанием у них считался обычай тюргешей варить живьём своих врагов в больших котлах, теперь же на первое место вышла «Белая вдова».
Зато все мелкие кутигурские дрязги, по обычаю требующие вмешательства кагана, отныне обходили Дарника стороной — так, на всякий случай. Даже случаи со смертоубийством предпочитали скрывать от своего князьтархана.
Чуть позже обнаружилась ещё одна польза от этой казни: кутигуры накрепко усвоили, что их детям от дарпольцев ничего не угрожает, и количество учеников в школах ставки и Дарполя сразу резко возросло. Да и сами дарпольские сорванцы сильно присмирели, ходили по городу только группой и перебрались ночевать в гридницы словенских ратников.
В отличие от кутигуров, всегда скрывающих перед чужаками свои мелкие преступления, дарпольцы славились прямо противоположным качеством. Доносительство тут было ни при чём, их просто всегда подводило собственное тщеславие. Любой молодец по прошествии времени обязательно хвастал кому-то о своём «геройстве», что затем расходилось по следующим ушам и языкам. Корнею, блюстителю тайного сыска, оставалось лишь дождаться, когда не меньше десяти человек пересказали сей секрет (чтобы нельзя было установить конкретного доносчика), и преспокойно вести воришку на княжеский суд. На суде, конечно, можно было клятвенно отпереться от своего проступка, но, когда все кругом знают, что ты виноват, прослыть трусливым обманщиком не всякому хочется. Вот и признавались, и получали причитающееся наказание, ещё и удивлялись, как это его смогли столь легко разыскать.
Несколько раз показав себя безжалостным судьёй, Рыбья Кровь в дальнейшем был достаточно снисходителен, нащупав ещё один действенный способ наказания: перевод ратников на какое-то время из воинов в простые людины, что грозило отказом в летнем походе. Все уже знали, что в поход пойдут только четыре хоругви, а с учётом кутигурской Орды туда мог попасть лишь каждый третий из дарпольцев.
Такое наказание понесли найденные Корнеем убийцы коровы, и похитители наконечников стрел, и много кто ещё. Разыскал-таки воевода-помощник и поджигателя княжьих хором. Один из шестерых охранников, который отвечал на его вопросы наиболее разумно, сразу после допроса бесследно исчез, прихватив с собой двух лошадей и припасы на двухнедельное путешествие по зимней степи. Впрочем, для Дарника это явилось самым выгодным результатом: во-первых, потому что он не ошибся в своих подозрениях; во-вторых, не приходилось всем объявлять, что на него было покушение; в-третьих, избавляло от наказания поджигателю — если он, князь, ещё и в такой ерунде будет удачлив, то непременно не повезёт в чём-то действительно большом и важном. Да и брезговал он уже как-то узнавать подробности поджога: за что и почему.
— Никакой погони и поисков! — настрого приказал он воеводе-помощнику. — Что сделано — то сделано, будем беспокоиться о будущем, а не о прошлом.
В качестве награды за свой розыск-упущение Корней настойчиво стал просить о включении в Ближний Круг своей Эсфири, мол, она будет ещё полезней, чем Калчу. Однажды даже задал этот вопрос на воскресных боевых игрищах, понимая, что, глядя в глаза его жене, Дарнику будет труднее отказать.
— Хорошо, завтра же с утра жду Эсфирь на Ближнем Круге, — охотно согласился князь. — Вот только, увы, без тебя.
— А я что?! — изумился воевода-помощник.
— У меня даже законная княгиня не входит в ближние советники, а ты с женой почему-то там хочешь быть. Выбирай: либо она, либо ты!
— Князь прав, — поспешила опередить возмущённые слова мужа Эсфирь. — Конечно, это ты должен быть в «ближних».
— А как же ты? — обескуражен был её малодушием Корней.
— Я же умная, что-нибудь придумаю, — с улыбкой пообещала красавица-толмачка.
И придумала: неделю спустя в Дарполе возник ещё один княжеский совет.
6
Радимская хоругвь при всей строгости обучения в ней продолжала расширяться, и однажды из самого дальнего улуса в ставку прибыли две сотни пятнадцатилеток, жаждущих приобщиться к большой военной науке: поровну юнцов и юниц. Радим мальчишек взял, от девиц отказался. Калчу попыталась юниц всячески образумить, но те упрямо настаивали на встрече с князьтарханом, который как раз отсутствовал в своих столицах — протягивал Ямную гоньбу на десять конников из ставки по берегу моря в сторону Итиль-реки.
Когда по возвращении князя в Дарполь на Ближнем Круге зашёл разговор о пятнадцатилетках, Корней, куражась, бросил, что только Ратай может превратить юниц в отменных воинов. Чудо-мастер, глазом не моргнув, вызов принял, лишь попросил себе в помощь ромейского декарха, мол, сам не весь их «Стратегикон» помню.
— Если это не повредит твоим оружейным делам, то обучай, — поддержал шутливость советников Дарник.
Сотня луноликих девиц последовала за Ратаем и декархом на стрельбище в Петле, поставила там свои юрты и ретиво стала усваивать всё то, чему их обучали великие иноземные воины. Прозвище Ратая «Второй После Князя», его молодость и весёлость настолько очаровали степных учениц, что образовалась целая ватага ярых почитательниц главного оружейника, и по ночам они принялись по двое-трое проникать в его учительскую юрту, дабы осчастливить его своим «обогревом». Девятнадцать лет не тот возраст, когда можно заботиться о здоровье, и к исходу третьей недели такого «обогрева» Ратай стал таять прямо на глазах, стройность превратилась в болезненную худобу, умный взгляд — во взгляд отсутствующий, а живость — в непобедимую сонливость: то с коня, идущего шагом, свалится, то в кровь лицо о столешницу разобьёт, то уснёт прямо сидя на Ближнем Круге.
Рыбья Кровь, узнав, в чём дело, особого смеха в этом не увидел. Попросил вмешаться в сей постельный разгул Калчу. Воительница с готовностью отправилась на стрельбище и попыталась урезонить прелестниц, но ничего не добилась.
— Он сам хочет, чтобы мы по двое, по трое ночевали с ним в одной постели, — оправдывались шалуньи.
— Проще их всех отправить домой в кочевья, — доложила тарханша князю.
Он и сам знал, что это самое верное, но, имея три жены, считал себя не вправе лишать ещё кого-то телесных радостей.
— Женские дела должны женщины и решать, — снова намекнул на свою жену Корней.
Дарнику стало любопытно: а пускай попробуют? Пришедшая на зов Эсфирь сказала, что в Женский совет, кроме неё, должны входить ещё Калчу, Лидия и Милида.
— А Милида там зачем? — усомнился князь.
— Без неё всё будет не так весомо.
С этим было не поспорить.
— А Евла?
— Можно и Евлу, если ты настаиваешь, — неохотно уступила красавица.
— Только ты сама их всех соберёшь, — поставил условие Рыбья Кровь.
На первое своё сборище советницы явились в изрядном замешательстве, которое только усилилось, когда они оказались в воеводском доме наедине с князем.
— Давай, входи, входи! — бодрее чем надо приветствовал Дарник явившуюся последней Лидию. Она нерешительно вошла и заняла указанное ей князем место.
Взгляды четырёх женщин немедленно впились в стратигессу, как всегда тщательно и изысканно одетую.
По богатству украшений с ней могла соперничать лишь Милида и то только потому, что заранее раздобыла у своих хемодских подружек дополнительные ожерелья и браслеты. Скромнее обстояло с этим делом у Эсфири, но иудейку выручали яркие цветистые ткани. Совсем плохо было с нарядами у Калчу с Евлой: привыкшие к походной жизни с непритязательными мужчинами, они заботились лишь о полезности и чистоте своих суконных штанов и тёплых поддёвок.
Позволив первой заминке чуть развеяться, Дарник произнёс по-хазарски:
— Мои советники и воеводы, да и я сам, увы, с некоторыми делами не справляемся. Поэтому последняя надежда на вас. Помогите спасти Ратая…
Кроме Калчу и Эсфири, остальные даже не знали, от чего именно надо спасать главного оружейника. Пришлось объяснять:
— Сто юных кутигурок взяли себе в учителя Ратая, чтобы он выучил их сражаться лучше кутигурских юнцов. Поставили на стрельбище юрты и день и ночь упражняются. День с оружием, а ночью с нашим оружейником в постели. Тот уже еле ноги таскает от такого счастья. — Эсфирь быстро переводила Лидии на язык ромеев.
Все советницы сначала тихо захихикали, а потом сорвались на безудержный хохот.
Князь терпеливо ждал.
— А Калчу почему не вмешается? — первой спросила Евла на словенском и повторила свой вопрос для тарханши на хазарском.
— Я могу вернуть их в кочевья, но каган не даёт, — неохотно призналась Калчу.
— А если не оставлять его ночевать на стрельбище? — сказала и слегка покраснела от своего совета Милида.
— Пробовали, привозили в Дарполь, так за ним всегда увязываются две-три красотки, — пояснил Дарник. — Мне что, приказывать, чтобы их к нему в дом не пускали? Я и собрал вас, чтобы вы помогли мне обойтись без этого. Всем занимался в своей жизни, вот только девок от парней никогда не отгонял. И не хочу отгонять.