Сзади послышался конский топот, это был глава городского гарнизона Гладила. Проспав пожар княжеских хором, тысяцкий хотел оправдаться важными сообщениями.
— За ночь из оружейницы третьей хоругви украли все наконечники для стрел… — начал воевода и чуть замялся.
— Ну! — потребовал князь.
— Найдена ещё одна разделанная корова без шкуры с клеймом.
Шкура с клеймом указывала на принадлежность коровы той или иной хоругви.
— Хорошо, скажи Корнею заниматься этим, — спокойно распорядился Рыбья Кровь и продолжил свой путь.
Новые происшествия при всей их малозначимости подействовали на него ещё сильнее, чем ночное покушение. Ничего подобного не могло случиться ещё три месяца назад, когда войско, распрощавшись с ромейскими и хазарскими полками, принялось в горлышке Петли устраиваться на зимовку. Все полны были воодушевления, с утра до ночи возводя дома, бани, крепостной вал, конюшни, хлева, юрты с утеплёнными палатками. Но едва разобрались с зимним жильём, всех как переклинило. Три четверти ратников разом превратились в никчёмных бездельников, в голос провозглашая: мы воины, а не дворовые услужники, — и соглашались лишь на охоту, рыбалку, самое большое — на заготовку сена и дров. Расчёт князя, что свободные от службы два дня из трёх ратники непременно захотят заняться каким-либо ремеслом, с треском провалился. Подвели и воеводы, тоже отказываясь занимать земельные угодья и превращать их в свою родовую вотчину. Ну что ж, не хотите вы, сделаю всё сам, решил Дарник и принялся заводить княжеские мастерские. Вот только какой прок в этих мастерских, если от них пока один расход. С огромным размахом ткалось сукно, валялся войлок, шились полушубки и тёплые сапоги, сколачивались топчаны, столы, лари и лавки, обжигалась глиняная посуда. Но всё бесплатно уходило на текущие нужды, мол, ты, князь, привёл нас сюда в летней одежде и без тёплых одеял, ты и должен обеспечить, чтобы всё это у нас было. Рыбья Кровь соглашался и с этим, однако его покладистость оборачивалась ему боком — в тесных переполненных жилищах всё чаще толковали о том, что князь уже не князь, а Главный рабовладелец, который хочет три тысячи ратников и триста их жён и наложниц превратить в своих послушных и бесправных невольников. А, убедив себя в этом, уже один шаг был к тому, чтобы начать воровать и портить всё «княжеское».
Пытаясь докопаться, как такое могло вообще случиться, Дарник приходил к неутешительному выводу, что виноват слишком лёгкий поход. Мало того, что большая часть словен состояла из ополченцев-первоходок, раньше в сражениях не участвовавших, так к этому добавилась ещё и победа над Хемодом с непомерно большой наградой. И вчерашние смерды легко убедили себя, что всё ими вполне заслужено, что они славные воины и до следующего похода могут ничем не затрудняться.
Да и то сказать, раньше он с войском всегда возвращался туда, где были податные людины, которые и налоги платили, и любую работу делали. Сейчас же Великая Степь после чумного мора совсем опустела и выжившие вольные кочевники совсем не стремились превратиться в послушных подданных. Слава богам, что в Дарполе остались более тысячи союзников: ромеев, хазар, горцев-луров, тервигов и толмачей-иудеев, что более покладисты, чем словене, но и они уже начинают поддаваться общему бездельному поветрию.
С наконечниками для стрел всё понятно: какой бы большой ратная награда ни была вначале, но из-за игры в кости, из-за женских требований, из-за неравных обменов вещей добрая половина воинов ещё до начала зимы полностью лишилась своего серебра, и наконечники для стрел стали самой подходящей заменой дирхемам и медным фолисам с фельсами. А вот с коровами совсем худо. Молоко, сметана и творог и без того с приходом зимы превратились в редкое лакомство и намеренное уничтожение коровьего стада — явный вызов Главному рабовладельцу и его воеводам-тиунам. Тем более что в войсковых бесплатных поварнях не переводится ни баранина, ни дичина, ни рыба — жри хоть в три горла.
Желая побыстрей избавиться от неприятных мыслей, Дарник повернул коня и поехал берегом реки в сторону Корзины. Это было место, куда он уединялся, когда слишком уставал от многолюдства. Если в других местах Петли тугаи успешно вырубались на жерди и дрова, готовя место под пастбища и пашню, то здесь вырубка была под запретом. И пробравшись через густой кустарник, Дарник со спутниками оказались на небольшой полянке с двумя «корзинами»: одна предназначалась князю, другая — сторожу Корзины и княжеской свите.
«Корзины» были дарпольской разновидностью кутигурской юрты, придуманной чудо-мастером Ратаем. Вместо тонкой обрешётки здесь использовался обыкновенный ивовый плетень на вбитых в землю кольях, который обтягивался с двух сторон войлочными полостями и был в самом деле похож на перевёрнутую вверх дном корзину.
Кони Евлы и её охранника стояли уже у коновязи. Сама ромейка находилась в «корзине», энергично раздувая в хемодской железной печке, обложенной камнями, древесный уголь. Всё вокруг быстро наполнялось дымным теплом. Отверстие в самом верху создавало внутри «корзины» рассеянный полумрак.
Вместо того чтобы броситься к князю, как это сделала бы Милида, или невозмутимо продолжать заниматься своим делом, как поступила бы стратигесса Лидия, Евла одним движением скинула через голову своё платье вместе с шерстяной безрукавкой и нижней рубашкой и, сверкнув своими аппетитными округлостями, нырнула на ложе под тёплые одеяла, издав вскрик от холодной постели. Дарнику ничего не оставалось, как последовать её примеру. Весёлый смех, ойканье, шаловливые пальцы, сочные губы, обоюдное нетерпение, чтобы быстрей закончить первое соитие и сразу приступить к неторопливому, плавному, прочувствованному второму. Тут уже приходилось держать наготове ладонь, чтобы успеть закрыть ей рот, дабы не пугать женскими криками коней у коновязи и не тревожить сторожа с телохранителями.
«Всё-таки хорошо, что я её тогда не казнил», — думал он, отдыхая после хорошо проведённого любовного деяния. Прошлым летом, когда весть о чуме заставила его прятаться вместе с походной дружиной в Таврической степи, Евла с мужем-десятским сбежали с княжеской походной казной ещё дальше в степь. Вырыв землянку, кое-как перезимовали, потом муж заболел и умер, а на Евлу наткнулся княжеский разъезд. От казни тогда предприимчивую ромейку спасла лишь беременность на последнем месяце.
— Как там твоя малышка? — вспомнив про Ипатию, спросил Рыбья Кровь.
— Хорошо. Она уже пробует ходить, только ей за что-нибудь надо держаться.
Теперь оставалось самое сложное: встать и отправиться по делам, под непременное бабье нытьё о том, как хорошо побыть наедине ещё чуть-чуть. Но сегодня с этим повезло.
— Ой, я уже два часа Ипу не кормила, — первой подхватилась с ложа Евла.
— Ну а «ещё полежать, понежиться немножко», — с её интонациями произнёс он.
Она удивлённо обернулась, поняла, что он дразнится, и весело рассмеялась. Дождавшись, когда Евла выскользнет за полог «корзины», Дарник и сам засобирался.
От Корзины он направился в Затон, где строились шестидесятивёсельная бирема и четыре малых лодии. Бирема была его любимым детищем, о котором он переживал и днём и ночью: только бы удалось, только бы удалось! Не дали Леонидас с Самуилом год назад ему отправиться завоёвывать на дромонах и биремах Египет, так теперь он сам завоюет себе Хазарское море. Только бы получилось, только бы получилось!
Сейчас бирема готова была почти наполовину, на ней даже возвели носовую камнемётную башенку. Лодии могли похвастать лишь рёберным скелетом. Подъехав к биреме, Дарник прикинул расстояние от верха башенки до линии воды, получалось больше трёх саженей. Афобий, перехватив взгляд князя, решил блеснуть своими корабельными познаниями:
— Оттуда запросто можно перебросить «ворон» на стену Хемода. И три сотни воинов очень просто могут ворваться в гости к аборикам.
Слова Афобия покоробили его. Даже княжеский оруженосец и тот не понимал, что Хемод с его мастерскими разорять нельзя — самим дороже обойдётся.
У плотников был перерыв на трапезу. Из дымящегося котла молодая краснощёкая повариха разливала им горячую похлёбку. Дарник со своими спутниками охотно присоединился к ним, получив порции сытного бульона с мясом, морковью и луком.
— Не пора ли вторую бирему закладывать? — обратился он к главному корабелу Никанору на ромейском языке. Намеренно спросил о второй, показывая, что ни на миг не сомневается, что и первая построится как надо.
— Дерева хорошего нет. Из одних ракит хорошей биремы не получится, — посетовал тот, оглаживая свою волнистую русую бородку.
— Сколько надо брёвен, чтобы рёбра новой биремы собрать?
— Стволов шестьдесят толщиной в локоть.
Дарник вздохнул: значит, снова предстоит обращаться за хорошим лесом к тем же хемодцам. Вот тебе и враги, без которых не обойтись даже в таком деле.
По дороге на Стрельбище, снова уже в который раз он думал о снаряжении в верховья Яика похода за дубовым лесом. Раз аборики оттуда свои плоты пригоняют, то почему бы и дарпольцам уже этой весной их не пригнать. Однако вряд ли кого из воевод в разгар зимы обрадует такой поход. Хоть ты сам в него отправляйся.
На длинной, в полверсты, вырубке заканчивались последние приготовления к испытаниям. Ратай, в свои девятнадцать лет чудо-оружейник и чудо-придумщик, чьё способности уже давно никем не оспаривались, даже не удостоил князя приветствия, лишь быстро глянул и продолжал готовить свой камнемёт к действию.
Это были уже шестые испытания Большой колёсной пращницы. Замысел Ратая был весьма заманчив: не возводить во время похода всякий раз новую Большую пращницу, а иметь готовую под рукой — скинул чехол, удлинил коромысло, насыпал десять пудов земли в корзину противовеса и метай по пять пудов камней на двести — триста саженей, легко разворачивая пращницу в нужную сторону. Однако пять предыдущих раз собранная машина от десятка выстрелов приходила в полную негодность: ломались толстые брусья станины, отлетала часть коромысла, выскакивали скрепы на стыках, переворачивалась сама пращница. Но сегодня Ратай применил новшества: вместо обычных гвоздей использовал винтовые гвозди, которые ему изгото