Потом, заглянув в холодильник, добавила:
– Давай так, Андрюша. Пока я приму ванну, сбегай в магазин, купи шампанского и чего-нибудь вкусненького. Все-таки у нас сегодня праздник. Мы с тобой как бы вроде молодожены.
Лошакова немного обеспокоило ее вольное поведение в его доме и то, как она вдруг начала командовать.
Он был очень чувствителен к женским интонациям.
Сразу возникла в памяти Людмила с ее вечным брюзжанием. Но он отогнал дурные мысли. Сейчас не время было спорить. Его скрутила черная похоть. То ли сказалось долгое воздержание, то ли судьба его искушала, но когда он натыкался взглядом на круглые Викины коленки, на ее энергичные бедра, на туго прыгающие под рубашкой грудки, в голове что-то подозрительно разбухало, будто перед инсультом.
По долгом размышлении он добавил к шампанскому бутылку армянского коньяка и пару бутылок пива, хотя одно никак не шло к другому. В кондитерском отделе купил большой кремовый торт и коробку шоколадных конфет. Нервный клинч, сковавший его естество, настраивал на решительные мужские действия, чему он сам отчасти удивлялся. "Напою, – думал он, – и точка!"
В прихожей оглядел себя в зеркале: волевое, умное лицо интеллигента в третьем поколении. Взгляд как у лунатика.
Вика плескалась в ванной, что-то там напевала, кажется, из "Биллов". Он накрыл стол, откупорил бутылку коньяка. Нарезал ветчины, сыра. Закурил и терпеливо ждал.
Из ванной Вика выпорхнула в его пижамной куртке, доходившей ей до колен. Плюхнулась на стул, стыдливо запахнувшись до шеи. Лицо, облепленное темными локонами, сияло чистой негой. Когда запахивалась, успел заметить: под курткой ничего нет.
– Выпьем понемножку для начала? – глухо спросил он.
– Для какого начала, Андрюша? – Ее взгляд сверкнул такой счастливой наивностью, какую по крупицам, тщательно собирает природа и вкладывает иногда в глаза молоденькой девушки, чтобы дать людям, погрязшим в грехах, представление о том, как выглядит ангел небесный.
– Да это так просто говорится, без всякого смысла, – смутился Лошаков. – Как вот говорят же: твое здоровье!
– Надеюсь, ты не алкоголик?
– Если честно, последний раз я пил ровно два года назад.
– Зашивался, что ли?
– Нет, не зашивался. Я же тебе говорил, я – человек науки. Наука и алкоголь – вещи несовместные.
– Ну да, несовместные! У меня был один мальчик, работал в НИИ. Они там спиртягу сосали, как пиявки.
– Кто пьет, это уже не ученый.
– Тогда наливай!
После второй рюмки Лошаков расквасился. Его потянуло на жалобные слова.
– Неудачливый я, в сущности, человек, если разобраться. Достиг, конечно, многого по житейским меркам: квартира, докторская, а словно и не жил. И все из-за Людмилы. Она мне десять лет клин в ухо вбивала. Ты простофиля, ты шут гороховый, ты никому не нужен, и так далее. Я чуть импотентом из-за нее не стал. Сказано же в Писании: самое страшное наказание мужчине – злая жена.
Вика уплетала за обе щеки и хитро на него поглядывала. Иногда от резкого движения ее куртка распахивалась, и в изумленные очи Лошакова плескались белопенные, с дерзко торчащими коричневыми сосками груди. Дальше Вика уже сама наливала ему и себе. На нее коньяк никак не действовал. Она только стала немного печальной.
– Какая бы ни была твоя жена, Андрюша, разве можно ее хаять? Это не по-рьщарски.
– А по-рьщарски было, – зловеще спросил он, – когда я фарфоровую чашку разбил, облить меня борщом?
Прямо из кастрюли?
– Горячим?
– Нет, слава Богу… Или еще привела как-то любовника своего, огромный такой детина, и я их застукал.
Прямо в кровати. Ну, вежливо ему сказал: одевайся, дорогой, и пошел вон. Так она же его и подначила: ты, говорит, моего пустобреха не бойся, он же теленок. Он обрадовался и начал меня бить. Я же драться не умею. Так она только хохотала. Не бей, кричит, по почкам, а то он в магазин не пойдет. Это по-рьщарски?
– Надо было их обоих убить.
– Чтобы потом срок мотать? Нет уж, извини. Но это была последняя капля. Через два года я с ней развелся.
Вика закурила и сквозь дым, прихлебывая шампанское, смотрела на него с каким-то странным, холодным участием. Лошаков понимал, что наболтал лишнего, но на душе у него потеплело. Как славно выговориться…
Ее груди уже не уныривали под пижаму, таинственно светились двумя белыми, ослепительными шарами.
– Ты могла бы, – спросил он, – полюбить такого, как я?
– Нет, – сказала она. – Это невозможно. Да тебе и не нужна любовь. Тебе нужна только жалость.
– А пожалеть можешь?
– Нет. Я же не монашка.
– Что же мне делать?
Он хотел заплакать, но Вика протянула руку и почесала его за ухом. Он жадно прижал ее ладонь к губам.
Позже, после небольшого провала в памяти, он ощутил себя подкрадывающимся на четвереньках к собственной кровати, на которой в вольной позе, в золотистом свете ночника раскинулась прекрасная одалиска.
– Да ладно тебе, – снисходительно улыбнулась сверху она. – Хватит собачку изображать. Иди сюда.
Посапывая, он взгромоздился на нее, и она ловко обхватила его поясницу длинными ногами. Все его горести и беды остались позади.
– Води, води, – командовала Вика. – Быстрее, милый, быстрее!
Ее ногти впились ему в спину. Она извивалась, принимая его в себя все глубже. Такого острого наслаждения он еще не ведал в своей путаной тридцатипятилетней жизни. Обезумел, вцепился в ее набухшие груди и мял их, давил с такой силой, точно намерился расплющить свою неутомимую возлюбленную.
– Не останавливайся, милый, еще, еще! – стонала Вика. Он испугался, что не сумеет насытить ее утробу.
Он был теперь целиком в ее владении, от мощных, судорожных толчков ее бедер мотался в воздухе, как тряпичная кукла. На последнем пределе отчаяния лютый взрыв оргазма потряс его, выхолостил до дна и одновременно он испытал колющую, свирепую боль, точно сверху его пронзили штыком. С воплем открыв глаза, он увидел ее окровавленный рот и запрокинутое, скованное мукой, изумительное лицо. Кровь капнула ей на грудь. В миг торжества Вика прокусила ему шею. В ужасе он спросил:
– Зачем ты это сделала?
– Ничего, – сказала она, – потерпи. Так мне нужно.
Она развела ноги, Лошаков сполз с кровати и пошкандыбал в ванную. Оторопело разглядывал две полукруглые кровяные полоски на шее, запечатленные молодыми девичьими зубками. Пока обрабатывал ранки перекисью, Вика принесла шампанского в чайной чашке:
– Выпей, миленький, больно не будет.
В глазах зеленоватая темень и холодное любопытство, больше ничего. Лошаков догадался, что привел в дом ведьму и даже переспал с ней. Не оборачиваясь, снял с вешалки купальный халат и зябко закутался.
– Мне было хорошо, – сказала Вика. – Ты прекрасный любовник.
Она обняла его сзади и поднесла чашку к губам. Завороженный, он тянул вино из ее рук, причмокивая и давясь, пока не осушил чашку.
– Ну и умница, – похвалила Вика, взяла его под руку и отвела в спальню. Там он повалился на кровать, как куль из рогожи.
– Ты хоть не бешеная? Уколы не надо делать?
Она примостилась у его ног:
– Я, наверное, немного садистка. Когда завожусь, не могу остановиться. Но ты не горюй, привыкнешь.
– Не принимай меня за идиота. Я к тебе теперь на пушечный выстрел не подойду. Я же нормальный человек. Занимайся любовью со своими вампирами.
Засмеялась сочувственно:
– Дурачок, куда ты денешься?! После меня все женщины пресные.
Лошаков подумал, что разговор у них хотя и откровенный, но какой-то потусторонний. Вика незаметно переместилась к нему между ног, чуть касаясь, поглаживая его бедра, отчего он с изумлением почувствовал блудливый жар.
– Вот видишь, – заметила наставительно, – ты уже и сейчас не прочь повторить. Подумаешь, больно! Всего потерпеть-то минутку, зато сколько удовольствия. Ты же любишь меня, правда? Вытри слезки, дурачок. Я постараюсь не сильно кусаться.
– Не хочу! – взмолился он. – Боюсь. Уходи прочь!
Мольба его запоздала. Вика насиловала его, как бандит насилует обеспамятовавшую, утратившую дар сопротивления жертву. Ее теплое, отдающее молоком дыхание перемешалось с его горькими стонами. Он подумал, что теперь ему точно капут. По капельке, по глотку она высасывала его бездарную жизнь. Но перед смертью, если она уже подступила, все-таки осуществились его тайные, смутные желания. На свете не было женщин, кроме этой. Ему сказочно повезло напоследок. Неумолимыми пальцами она взрезала восемь длинных борозд на его груди и с хриплым клекотом распласталась на нем всей своей мягкой, жадной, упругой плотью.
В пароксизме диковинной страсти ему показалось, что проткнул ее насквозь.
– Вот видишь, – шепнула ему Вика. – А ты боялся, дурачок. В следующий раз откушу ухо. Сам об этом попросишь.
Но следующего раза не случилось. Когда он, гонимый чудной маетой, примчался вечером с работы. Вики не было. Утром, провожая его, она обещала приготовить на ужин настоящий узбекский плов. Но никто его не встретил. В квартире было чисто прибрано. На кухонном столе белела записка. "Андрюшенька! Срочно понадобилось уехать. Не грусти. Ты был великолепен.
Деньги взяла в долг. Отдам при встрече. Готовь ушко.
Вика.
Какие деньги, подумал он. Потом пошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик, где в кожаной папке лежала тысяча рублей в четвертных купюрах, приготовленная для покупки цветного телевизора. Папка была пуста. Он не огорчился. За ночь с ведьмой и за благополучное спасение – невелика плата. Долго разглядывал себя в настольном зеркале. За минувшие сутки с ним произошла какая-то роковая перемена, которую он пока не мог осмыслить. Сквозь модные очки на него пялился чужой, незнакомый человек с осунувшимся, дряблым лицом. Этот человек был ему отвратителен.
Глава 2
В новом мире ее знали под именем Тани Француженки, хотя по паспорту она по-прежнему числилась Надеждой Примаковой, девицей двадцати трех лет от роду.