— И вы хотите это узнать, — закончил за Энсбэча Стоун, глядя поверх его головы на картинки в красивых рамках с изображениями диких уток и цветы, развешанные по обшитым панелями стенам. Его всегда умиляли попытки Сола сделать свой служебный кабинет похожим на баронское поместье.
— Но, Сол, почему я? Ты ведь мог задействовать кого-нибудь другого, кто был в городе, — он демонстративно закинул ногу за ногу.
Энсбэч вместо ответа подал ему синюю папку. Стоун открыл ее, нахмурился и начал читать.
Несколько минут спустя он взглянул на Сола.
— Я вижу, ты тут подчеркнул места, на которые мне следует обратить особое внимание. Итак, это диалог, — и он начал читать вслух подряд выделенные желтым фломастером фразы, опуская все остальные реплики.
— …Вы уверены?…Ленинское завещание… Один экземпляр был у Уинтропа Лемана… Старый кретин получил его от самого Ленина… Маленький божок… Это невозможно остановить…
Стоун откашлялся и уже от себя сказал:
— Уинтроп Леман… Я думаю, они говорят о моем крестном отце.
— А ты знаешь какого-нибудь другого? — Энсбэч развел руками. — Да, Чарли, это твой Уинтроп Леман.
— Да, — тихо произнес Стоун, — теперь я понимаю, почему ты вызвал именно меня…
Уинтроп Леман, впоследствии ставший его крестным отцом, был советником Франклина Рузвельта, а позже — Гарри Трумэна по вопросам национальной безопасности США. В 1950 году он нанял на работу Элфрида Стоуна, одаренного молодого ученого Гарвардского университета. Отец Чарли стал помощником Лемана. И никогда, даже в позорный период расследований по так называемому «делу Элфрида Стоуна», когда сенатор Джозеф Маккарти выдвинул против него обвинение в предательстве и передаче государственных секретов США Советскому Союзу и дал этому делу широкую огласку, Леман не отказывал Стоуну-старшему в своем покровительстве. Уинтропу Леману, в прошлом государственному деятелю, аристократу, окрещенному средствами массовой информации «филантропом» (что означало просто, что он, невероятно богатый человек, был чрезвычайно щедр), было сейчас 89 лет. Стоун отлично понимал, что, если бы не Леман с его огромным влиянием в кулуарах власти, его бы ни за что не приняли на работу в ЦРУ.
Сол Энсбэч сложил свои крупные, с большими костяшками руки ладонями вместе, как будто собирался произнести молитву, и спросил:
— Ну что, ты понял, о чем они говорили, Чарли?
— Да, — отрешенно ответил Стоун. — О завещании Ленина упоминалось во время слушания дела моего отца в Комитете по расследованию антиамериканской деятельности в палате представителей. Никто никогда не объяснил, что это означает. С тех пор я никогда не слышал об этом завещании, — сам того не желая, Стоун повысил голос. — Должен признаться, что я всегда считал, что…
— Ты всегда считал это какой-то ошибкой, верно? — спокойно спросил Сол. — Очередной уткой, состряпанной каким-нибудь молокососом из Комитета?
— Нет. В том ленинском завещании, о котором я знаю, нет ровным счетом ничего таинственного. Это просто документ, написанный Лениным незадолго до его смерти. В нем он, кроме всего прочего, предупреждал своих коллег об опасности давать слишком большую власть Сталину. Сталин сделал все возможное, чтобы утаить это завещание, но через несколько лет после смерти Ленина о нем каким-то образом всем стало известно. — Стоун заметил, что Сол улыбнулся. — Ты считаешь, они говорят о чем-то совсем другом?
— А ты?
— Вообще-то я тоже так думаю, — согласился Чарли. — Но почему бы вам не запросить дополнительную информацию у этого вашего «Ежа»?
— Потому что два дня назад он был убит.
— Бедный парень… Что, КГБ что-то пронюхал?
— Мы так предполагаем, — Сол дернул плечом. — Во всяком случае, удар был профессиональный. А вот при каких обстоятельствах его убрали — это уже совсем другой вопрос. Об этом мы ничего не знаем.
— И вы хотите, чтобы я при возможности разузнал, что они имели в виду, говоря об этом завещании Ленина? Я правильно тебя понял? Вы хотите, чтобы я поговорил об этом со своим отцом и постарался выведать у него сведения обо всем этом? Нет, Сол, мне ваша идея совсем не нравится.
— Чарли, ведь тебе известна печальная судьба твоего отца. А ты когда-нибудь задавался вопросом, почему это все тогда произошло?
— Я думаю об этом постоянно, Сол…
…Я думаю об этом постоянно.
Элфрид Стоун, специалист по истории Америки двадцатого столетия, был когда-то настоящим светилом в этой области. Но это было давно, очень давно, до 1953 года, когда и произошло то, что перевернуло всю его жизнь. С того времени он уже почти не печатался, а в последнее время еще и начал злоупотреблять спиртным. Он стал — это клише, но в данном случае очень удачное — жалкой тенью самого себя.
Когда-то, еще до рождения сына Чарли, Элфрид Стоун был талантливым молодым преподавателем и одаренным ученым. В 1950 году, когда ему было тридцать лет, его пригласили работать в Белый дом, у президента Трумэна. К тому времени Стоун был уже обладателем Пулицеровской премии за выдающиеся заслуги в изучении истории США послевоенного периода. Джеймс Брайент Конант, ректор Гарвардского университета, предложил ему место декана факультета искусствоведения и естественных наук, но Стоун-старший предпочел уехать в Вашингтон. Сенатор Леман, один из советников Трумэна, переизбранный на новый срок из администрации Франклина Рузвельта, прослышал о восходящей звезде Гарвардского университета и пригласил его работать в Белый дом. Стоун принял приглашение.
Судя по его успехам, он мог бы стать национальной знаменитостью. А он вместо этого вернулся, совершенно уничтоженный, в Гарвард в 1953 году и остался там только благодаря терпимости и либерализму тамошнего руководства. Он так и не сделал ничего сколько-нибудь значительного с этого времени.
Чарли Стоуну было десять лет, когда он впервые узнал о злополучной судьбе своего отца.
Однажды, возвратившись из школы, мальчик обнаружил открытой дверь отцовского кабинета, заставленного книжными шкафами. В комнате никого не было. Он начал выискивать что-нибудь интересное, но ничего не нашел и уже собирался бросить эту затею и уйти, когда обнаружил на письменном столе большой альбом в кожаном переплете с газетными вырезками. Открыв его, маленький Чарли быстро осознал важность своей находки. Сердце его забилось учащенно, и он внимательно, со смешанным чувством вины и удовольствия начал пролистывать статьи.
Это была подборка вырезок из газет пятидесятых годов. Все статьи были посвящены его отцу, то есть той части его жизни, о которой Чарли до сих пор ничего не знал. Одна из заметок из журнала «Лайф» была озаглавлена «Запутанное дело Элфрида Стоуна»; в другой, из нью-йоркской «Дейли ньюс», его отца называли «красным профессором». Поглощенный чтением, мальчик перелистывал пожелтевшие страницы, пахнущие бумажной плесенью и ванилью. В его мозгу начали всплывать и складываться воедино подслушанные мимоходом фразы; то, что он слышал об отце от других людей, — неприятные, мерзкие слова, обрывки родительских ссор в спальне. Однажды кто-то нарисовал красной краской серп и молот на фасаде их дома. Несколько раз какие-то люди разбивали камнями кухонное окно. Только сейчас Чарли понял причину всего этого.
Отец, конечно, вернулся в кабинет совершенно неожиданно для мальчика и застал его читающим вырезки. Взбешенный, он подошел к столу и захлопнул альбом.
На следующий день его мать — стройная, темноволосая Маргарет Стоун — усадила Чарли рядом с собой и дала ему краткий приукрашенный отчет о событиях 1953 года. Она рассказала о существовавшем тогда так называемом «Комитете по расследованию антиамериканской деятельности», очень влиятельной организации, и о жившем в те годы ужасном человеке по имени Джозеф Маккарти, считавшем, что Америка просто кишит коммунистами, и утверждавшем, что они есть везде, даже в Белом доме. Твой отец, сказала она, был очень известным человеком, советником президента Трумэна, и он оказался замешанным в борьбу Маккарти и президента, который просто не мог уследить за всем сам. Маккарти сфабриковал дело, его рассмотрели на Комитете, и Элфрид Стоун был назван коммунистом и обвинен в шпионаже в пользу России.
— Это все ложь, — сказала мать. — Это все ложь, но наша страна тогда переживала трудные времена, и людям хотелось верить, что все их беды закончатся, как только будут истреблены шпионы и коммунисты. Твой отец был невиновен, но у него не было доказательств, понимаешь…
И Чарли задал неопровержимо логичный вопрос десятилетнего мальчишки:
— Но почему он ничего не сказал? Почему он не боролся с ним? Почему?
— А ты когда-нибудь задавал этот вопрос своему отцу?
Энсбэч взял керамическую кружку, стоявшую на куче зеленоватых бумаг, отпечатанных на принтере, и отхлебнул из нее. Стоун был уверен, что в нее налит холодный кофе.
— Только однажды, еще в детстве. Но мне сразу дали понять, что это не моего ума дело. Ты же знаешь, о таком как-то не принято расспрашивать.
— Но позже, когда ты стал уже совсем взрослым… — начал Энсбэч.
— Нет, Сол, я не спрашивал. И не буду.
— Слушай, Чарли, мне очень неловко говорить с тобой об этом. Использовать твои отношения с отцом и Уинтропом Леманом в служебных целях… — Он снял очки в черной оправе и начал протирать их специальной бумагой «Клинекс», которую достал из коробочки, хранившейся в одном из ящиков стола. Он как-то весь съежился и, продолжая сосредоточенно тереть стекла, добавил: — Разумеется, если бы не погиб наш агент, мне бы не пришлось просить тебя ни о чем. И я отлично знаю, что это не входит в обязанности аналитика, для выполнения которых мы тебя наняли. Но ты — наша последняя надежда, и если бы все это не было настолько серьезно…
— Нет, Сол, — твердо сказал Стоун, испытывая непреодолимое желание закурить. Но он бросил курить в тот день, когда уехала Шарлотта. — Кстати, Сол, хочу напомнить тебе, что я не оперативник. Так, на случай, если вам еще что-нибудь придет в голову.