Все началось, когда получил садовый участок в Купавне, работая в министерстве.
В сарае на участке захотелось устроить баню. Я там выложил себе первую печку. Освоив печное дело, выложил печку другу. Начал давать консультации, советы соседям, всем, кто хотел завести в садовых домиках печки.
Позднее сделал печку другу, известному химику Ивану Захаровичу Резниченко.
Гордился тем, что построил семь печек своим друзьям.
Все сам сооружал абсолютно. Никого не нанимал.
«Керосинка»
Называли институт студенты между собой с долей иронии «Керосинкой». Он слыл не таким недоступным, как МИФИ или МФТИ, куда одни не проходили по конкурсу, других не принимали из-за пресловутого «пятого пункта». Но могу сказать: Московский нефтяной институт отличался особой мощью инженерной подготовки. То было классное высшее учебное заведение. Могу признаться, когда стал мэром Москвы и мне пришлось заниматься инженерией городского хозяйства, все знания в области сопротивления материалов, металловедения, теории механизмов и машин, автоматизированного управления и, конечно, по химии, — все эти науки пришлись ко двору, оказались востребованными.
Я слушал лекции тех профессоров, кто учился до революции 1917 года в гимназиях и университетах Российской империи, или их учеников, ставших корифеями при советской власти. Прошло 60 лет после моей защиты диплома инженера-механика, давным-давно не применяю институтские знания на практике, за минувшее время наука ушла далеко вперед, но и сегодня могу идти сдавать самый страшный экзамен — по сопромату.
В институте образовалась плеяда великих ученых-нефтяников. Профессор Бернгард Лапук преподавал гидравлику, красавец. На фронте командовал бронепоездом, но его отозвали с передовой и вернули на кафедру. Мы не знали, что наш профессор кроме всего прочего заведовал секретной лабораторией по применению ядерной физики в переработке нефти.
Один случай сделал поклонниками Лапука всех студентов. Мы занимались в две смены днем и вечером. Мест в аудиториях института не хватало. Ректорат снимал для занятий помещения в соседних зданиях. В полуподвальном зале, когда шла лекция Лапука, погас однажды свет. В темноте зал замолк, и вдруг кто-то с задних рядов громко сострил: «Темно, как у негра в жопе». Кто-то выкрикнул: «Дурак!» Профессор не начал никого стыдить, а тихо вымолвил: «Я очень бы хотел увидеть человека, который везде побывал». Причем сказал он это вслед за фразой студента тут же, не задумываясь, не изображая обиженную нравственность. Можете себе представить, как вырос после этого авторитет профессора в студенческой среде, а случай этот еще долго имел хождение в Москве как анекдот.
Здесь же работал такой уникальный человек, Кузьма Фомич Жигач, наш ректор и основатель нефтепромысловой химии. Он служил помощником уполномоченного Государственного комитета обороны СССР во время войны. А она тогда, как в наши дни, велась за нефть.
С нами занималась Ирина Трегубова, корифей в специальности, дочь великого специалиста по переработке нефти Анания Трегубова.
Профессор Гениев преподавал сопромат, все студены боялись его как огня. Заслужил известность как автор-конструктор висячего Крымского моста. Все расчеты для уникального и прекрасного сооружения делал он.
Мой институт до сего дня держит высочайшую марку. Его переименовали в Московский университет нефти и газа. Готовит он выпускников, по потенциалу равных тем, какими в СССР прославились вузы.
Не однажды приходилось мне применять на практике полученные знания. И удивляюсь, когда говорят: институт ничего не дает, учиться, дескать, необязательно. Ерунда все это! Если знания глубокие, а работа связана с полученной специальностью, то применение знаниям обязательно найдется. Даже через много лет.
Студенты привлекались и к общественным обязанностям. Дежурил я и с красной повязкой дружинника в районе нашего института. Ходил по квартирам и агитировал народ идти на выборы. За это наградили меня книгой «Неоконченные произведения Пушкина». Я было подумал, что ее никто не покупает, взяли книгу из макулатуры, и при ее вручении пошутил: «Наверное, вы подумали, что все оконченные произведения Пушкина я знаю». А когда прочитал книгу, меня потрясло, как гений много трудился, чтобы добиться непостижимой прозрачности стиха.
Много часов проводил в спортивном зале, увлекся гимнастикой, выступал на всех снарядах — кольцах, брусьях, коне, перекладине, выполнял вольные упражнения. На первенстве Москвы по вузам гимнастику судили великие спортсмены, олимпийские чемпионы Муратов и Чукарин. По гимнастике выступал по первому разряду. Третий разряд получил за стрельбу из мелкокалиберной винтовки лежа, из 100 выбивал 92 очка.
Язык в молодости меня не раз подводил. Помню, однокашник Борис Стальнов пригласил отобедать у него дома. Ясное дело, я не отказался. Отец у него полковник КГБ, мамаша приветливая. Все происходило хорошо до того момента, пока я не шмальнул про Сталина, про репрессии, дескать, он не должен нами так почитаться, как прежде. Полковник побелел, а жена его чуть не выронила из рук гору тарелок. Правда, на этот раз мне сошло с рук, хотя Борису, думаю, досталось.
Летом на военные сборы нас не посылали, хотя военная кафедра в институте имелась. У меня в военном билете указана военно-учетная специальность номер 222, горюче-смазочные материалы. Военные занятия проходили во дворе института. С винтовками строем мы ходили под командованием полковника.
Каждое время рождает свой взгляд на студенчество, условия жизни. В мои годы учились студенты из бедных, малообеспеченных семей. Но ребята подбирались веселые и бесшабашные. Если кто-то начинал выкобениваться, его быстро ставили на место.
Питались во время занятий пирожками, выходила крупная такая тетя каждую перемену, выносила пирожки с повидлом и мясом — пятак за удовольствие. А кому требовались деньги — пожалуйста, на линию, Павелецкую-Товарную, там заработаешь за ночь на разгрузке вагонов, чтобы потратить на себя.
В зоне с «вором в законе»
Каждый год на каникулах посылали нас на практику. Она проходила во многих городах: в Подольске на заводе тяжелого машиностроения; нефтеперерабатывающем заводе в Капотне; на заводах в Куйбышеве, ныне Самаре… И мне это нравилось, не торчать же все лето в Москве. А тут, представляете, предлагают Башкирию, новый город Салават, река Белая, красивые места. И среди чудной природы — 18-й нефтяной комбинат. Туда наш курс направили, каждому дали по теме курсовой работы и по койке в рабочем общежитии: трудись — не хочу. Накатал я быстро курсовую — дел больше нет. Уехать домой нельзя, пока не кончалось время практики. Видит руководитель практики Дмитрий Дианов, мы его Дианычем звали, что болтаюсь по комбинату, и говорит:
— Юр, хочешь заработать?
— Кто ж не хочет?
— А то смотрю, парень ты вроде здоровый, а одет не очень. Давай на работу устрою!
— Лады, — говорю.
— Найди еще четырех к понедельнику.
Тут хочу пояснить, что значит «одет не очень». Это правда. Про трофейный полупердон, носимый в холода, вы знаете. Летнюю одежду — как описать? Штаны из дерюги под названием «чертова кожа». Брюками назвать нельзя, поскольку формы никакой, но крепкие. На ногах кеды китайские, как раз тогда они появились. Удобные, но рвались быстро. И мне еще мамаша сшила рубашку синего, нет, скорее серого цвета. Как-то не очень тогда у нее получилось. Вот и весь гардероб. В середине пятидесятых годов семья жила все еще очень трудно. Но мы не унывали. Ходили кто в чем — никто не обращал на это внимания. Как-то нормально все воспринималось. И настроение у народа царило хорошее. Наслаждались мирной жизнью, общением, спортом.
А деньги… Ну что деньги? Нет и нет. И так хорошо.
От предложения Дианыча отказываться не стоило.
— А что делать? — спрашиваю.
— Скажут на месте. Там установку искусственного жидкого топлива монтируют. Ну, и в цехе КИП, контрольно-измерительных приборов, расходомерный блок… План заваливают. Вот и ищут вольнонаемных.
На это последнее замечание я тогда не обратил внимания. Подумал, раз сам человек вольный, в смысле шатаюсь где хочу, то естественно слыть и вольнонаемным. Работа достойная — КИП, моя специальность.
Сагитировал я еще четверых студентов. Познакомил Дианыч с бригадиром, очень угрюмым с виду человеком.
— Даю вам корочки, — сказал бригадир по кличке Угрюмый. — Первый раз за вами машина приедет, потом добирайтесь сами. Работа, правда, грязноватая.
Замечание насчет «грязноватой работы» вообще пропустил мимо ушей. Да если бы не пропустил — что толку? Штаны-то одни.
Написали мы заявления о приеме на работу, снялись на фотографии в пропуске. Утром нас подвозят к проходной. Иду как старший первым. Открывается дверь, пускают меня одного. Дверь хлопает. Лязгает замок. А другая дверь внутрь закрыта. Жду, а она не открывается. Стою в тесном пространстве. Неприятное, скажу, ощущение. Охранник из-за окошечка осматривает пространство: не проник ли кто еще. Сравнивает лицо с фотографией на пропуске. Все делает медленно, не спеша. Давит на психику. Наконец лязгает засов внутренней двери. И я нежданно-негаданно оказываюсь — в зоне!
Вы спросите: удивился ли? Абсолютно нет.
Честно сказать, даже обрадовался. В мое время молодому человеку, особенно в те годы, хотелось все самому увидеть, везде побывать, со всем познакомиться. А тут такая удача. Вот так задаром: столько говорилось об этих зонах — и вдруг!
Следом тем же манером пропустили остальных. Проинструктировали: мол, не проносить, не общаться и прочее. Угрюмый повел нас к месту работы. Дал кувалды. Показал, что делать.
Работа оказалась довольно тяжелой. Вернее, не сама долбежка, а, как бы сказать, экология. Долбить целый день еще ничего. Я, кстати, довольно сильным был. А вот само помещение, пыль, жарища неимоверная. Мои товарищи через два дня все слиняли. А я продолжал работать.
Заключенных привозили утром и увозили вечером, лагерь находился где-то неподалеку. Но работали вместе. И, кстати, такая деталь: поскольку как раз тогда у меня начинались проблемы с шевелюрой, то на лето остригся наголо. Под нулевку. А так как одевался знаете как, то практически не очень от осужденных отличался.