— В отеле есть комната для спиритических сеансов, — добавляет Лукас. — Уверен, они будут рады устроить вам представление.
Мы с мамой говорим «да!», в то время как Джейкоб говорит «нет», но раз только я могу его слышать, его голос не считается.
Перед нами возникает блюдо, наполненное жареным тестом и посыпанное сахарной пудрой. Даже не присыпанное, а будто его в ней обваляли, и поэтому напоминает снежные горы теста.
— Что это? — спрашиваю я.
— Бенье, — отвечает Лукас.
Я беру один, тесто в руках всё ещё горячее и откусываю. Бенье тает у меня во рту, горячее тесто и сахар, оно гораздо хрустящее, чем в пончиках и слаще вдвое. Я пытаюсь сказать насколько это вкусно, но рот набит битком, поэтому я лишь выдыхаю облако пудры. Это райское блаженство. Джейкоб мрачно разглядывает бенье, когда я засовываю остатки в рот. Он скрещивает руки на груди и бормочет нечто вроде «Не честно».
Лукас тоже берет бенье и каким-то образом ест его, не вымазавшись в пудре, что определенно суперспособность. Даже папа, невыносимый чистюля, немного запачкался пудрой на рукаве. Мама же выглядит так, словно попала в сахарный шторм. Сахар у нее на носу и подбородке, и даже немного на лбу. Я делаю фото, а она морщится. Моя собственная рубашка испачкана в белом, даже руки липкие, но это определенно того стоило.
— Ну, Профессор Дюмон, — произносит мама, вытирая ладони. — Вы верите в призраков?
Наш гид складывает ладони вместе.
— Довольно сложно жить в подобном месте и не верить во что-либо, но я предпочитаю сосредотачиваться на истории.
Очень дипломатичный ответ.
— Лучше, нежели мой супруг, — отвечает мама. — Он вообще ни во что не верит.
Лукас приподнимает бровь.
— Неужели это правда, Профессор Блейк? Даже после всех ваших путешествий?
Папа пожимает плечами.
— Как Вы сказали, предпочитаю сосредоточиться на истории. Это, по крайней мере, настоящее.
— А, — говорит Лукас. — Историю ведь пишут победители. Откуда нам знать, что из произошедшего настоящее, если нас там не было? Все мы лишь рассуждаем…
На этом папа и Лукас начинают долгое обсуждение «сквозь призму истории» (папа) и прошлом «как живом документе» (Лукас), я же теряю интерес.
План съемок лежит на столе, чуть присыпанный сахарной пудрой. Я пододвигаю его к себе, пролистывая страницы о Шотландии и Франции, прямо к третьему эпизоду, отмеченному красным маркером.
ОККУЛЬТОРОЛОГИ
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: НОВЫЙ ОРЛЕАН, ЛУИЗИАНА
«ОБИТЕЛЬ ПОТЕРЯННЫХ ДУШ»
— Ну, звучит многообещающе, — говорит Джейкоб, читая через мое плечо список мест для съемок.
1) ПЛОЩАДЬ АРМ
2) РЕСТОРАН МЮРИЭЛЯ
3) СЕНТ-ЛУИС № 1, № 2, № 3
4) КЛАДБИЩЕ ЛАФАЙЕТ
5) СТАРЫЙ МОНАСТЫРЬ УРСУЛИН
6) ОСОБНЯК ЛАЛОРИ
Всё на первый взгляд звучит довольно безобидно, но я знаю, что первое впечатление бывает обманчивым.
Когда с бенье покончено и стаканы пусты, все поднимаются на ноги. Лукас отряхивает ладони, хотя на них даже не видно сахара.
— Увидимся вечером? — спрашивает папа.
— Непременно, — говорит Лукас. — Думаю, после заката вы увидите, как изменится город.
* * *
В этот вечер Лукас ждет нас в фойе отеля вместе со съемочной командой: парень и девушка, странная парочка и связывает их только то, что у обоих камеры в руках. Они представляются как Дженна и Адан. Дженна низенькая, полная и белая, а кончики ее темных волос выкрашены в ярко-синий, а вокруг шеи висит дюжина серебряных цепочек. Адан высокий парень в черной футболке, каждый дюйм его смуглой кожи покрывают татуировки. Он ловит мой взгляд и расслабляется, чтобы я смогла разглядеть христианский крест на бицепсе, египетское око на предплечье, пентакль рядом с локтем. Некоторые из символов мне неизвестны: узел из треугольников внутри петли, черная жирная метка, похожая на гусиную лапку.
— Это альгиз, — говорит он. — Это руна.
Он пускается в объяснения, что это не гусиная лапка, а лосиная. Я же разглядываю остальные символы. Я видела, что люди носят один или два, но на Адане как минимум семь.
— Для чего они? — интересуюсь я.
— Для защиты, — объясняет он. Меня охватывает легкий трепет, и я тянусь к своему зеркальному кулону на шее.
— От чего?
Он пожимает плечами.
— От всего.
Дженна наклоняется вперед и гладит его по руке.
— Адан любит, когда тылы прикрыты. — её голос падает до шепота. — Он не большой поклонник сверхъестественного.
— Продолжайте издеваться, — говорит Адан. — Вот увидите однажды призрака, и тогда поймете.
Дженна драматично вздыхает.
— Как бы мне этого хотелось! — говорит она. — Еще никогда не видела призрака. — Её взгляд находит мой зеркальный кулон. — Классная штучка.
— Спасибо, — отвечаю я, сжимая его пальцами. Джейкоб морщится, когда зеркало поворачивается в его сторону, и поэтому я сжимаю его в кулаке, чтобы он невзначай не увидел свое отражение. Однажды, еще в Шотландии, это случилось. Я до сих пор помню, каким он был в отражении: серым, с него стекала речная вода и он, вне сомнения, был мертв.
Джейкоб откашливается, а я выдавливаю из себя улыбку.
— Готовы? — спрашивает Лукас, его голос четкий и спокойный, словно ответа «нет» он просто не приемлет.
Мы выходим из отеля Кардек и Вуаль приветственно окутывает меня. Без солнца и зноя, давление призраков даже сильнее, давит мне на череп, то и дело появляясь на краю моего восприятия. Музыка доносится из баров и ото всех уголков, но я слышу под этой музыкой совсем иную мелодию. Призрачные трели джаза звучат, которые словно дуновение ветерка.
Мама сжимает моё плечо.
— Ты слышишь? — говорит она, её глаза задорно горят. — Город просыпается.
Я уверена, что слышим мы совершенно разные звуки, но опять же, она права.
Как и Лукас.
После заката Новый Орлеан превращается совершенно в иной город.
Жара уступает место теплой дрёме, но Французский Квартал и не думает спать. На улицах полно людей, группки людей толпятся у бордюров, смеются и выпивают. Смех льется рекой по улице, из открытых дверей доносятся радостные возгласы, а джазовые инструменты борются за внимание, и под всем этим скрывается Вуаль. Миры живых и мертвых сталкиваются вокруг меня.
Мы проходим мимо группы, которая по-видимому, приехала на вампирской тур, у них у всех замороженные напитки, вишнево-красное содержимое пичкает их рты, у всех пластиковые клыки, их жизнерадостная энергия вдохновенно расходится по кругу.
Я настолько отвлеклась, что едва не врезалась в Адана, который остановился у обочины, подняв камеру. Они начали съемки.
Мама и папа стоят перед красным кирпичным зданием, которое, по-видимому, отель. К усладе глаз гостей кованый балкончик и белая вывеска «ПЛОЩАДЬ АРМ». Справа арочный проход достаточно широкий, чтобы сквозь него проехала повозка, на нем кованые ворота. Ничего особенного, ничего странного. Но когда я заглядываю под арку, все сокрыто в тени, волосы на затылке встают дыбом, и Вуаль становится ощутимей.
Знаю, если буду небрежна, она затянет меня к себе.
— Здесь, в Новом Орлеане, — говорит папа, глядя в камеру, — почти всё что мы видим, возведено на других руинах. Французский Квартал дважды сжигали дотла, впервые в 1788 и снова шесть лет спустя. С тех пор вспыхивало бесчисленное количество пожаров, пожиравших комнаты, здания и строения.
— Быть может, поэтому в нем столько привидений, — говорит мама. — Одна из причин, в любом случае. Повсюду, куда бы ни ступила ваша нога; однажды был чей-то обителью.
— Взять, к примеру, хотя бы этот отель, — говорит папа, жестом показывая на здание позади нас. — Площадь Арм.
Мама прикладывает ладонь к кованным воротам.
— Задолго до того, как он превратился в гостиницу, — говорит она, — он был школой. Когда в Квартале возник пожар, многие дети оказались заперты внутри. — она смотрит прямо в камеру. — Они так и не смогли выбраться.
Я дрожу, несмотря на летний зной.
Ворота со скрипом открываются от Маминого толчка, и они с папой оборачиваются и ступают в темную аллею.
— Мы просто подождем снаружи, — говорит Джейкоб, но я уже иду следом за родителями сквозь арку.
Джейкоб вздыхает и тащится за мной. Как только я переступаю ворота, Вуаль приветствует меня. Ноздри щекочет запах дыма, и я слышу волну смешков и топот маленьких ножек.
— Прячься, — шепчет голос.
— Не здесь, — шипит другой.
Я прислоняюсь к ближайшей стене, а Вуаль тянется к моей руке, обхватывает мое запястье. Я слышу смех, высокие детские голоса во тьме. А потом, прямо из ниоткуда другой голос. Не похожий на остальных, слабый и далекий. Нет, на. этот раз уже ближе. Он низкий и глубокий, едва ли вообще голос, больше похоже на дуновение ветра, на скрип старой двери.
— Мы идем за тобой.
Я ахаю и сгибаюсь пополам, оттолкнувшись от стены я, спотыкаясь, иду к Лукасу. Он оглядывается, молчаливо спрашивая всё ли в порядке. Я киваю «да», несмотря на то, что сердце бьется как сумасшедшее. Несмотря на то, что тот голос поразил меня до глубины души, он слишком резкий и неправильный и от него веет…холодом.
«Ты это слышал?» — думаю я, глядя на Джейкоба, чьи руки сложены на груди.
— Жуткие детишки? — спрашивает он.
Я мотаю головой. Другой голос.
У него на лбу появляются морщинки. Он мотает головой. И внезапно, мне не терпится убраться подальше от площади Арм и того, что скрывается за этой стеной. Впервые у меня не возникает желания войти завесу и узнать больше.
— Они по-прежнему здесь, те дети, — говорит мама, её голос эхом разносится по аллее. — Гости слышат, как они бегают по коридорам, а кто-то просыпался и находил свои вещи в совершенно иных местах, монеты и одежда пропадает, словно это некая игра.
— И коль скоро мы увидим наше новое место, — говорит папа, — смею заверить, не все призраки в городе такие игривые.
Мы идем назад по аллее и Лукас закрывает за нами кованые ворота. Они закрываются со скрипом и неким подобие вдоха. Я должна почувствовать облегчение, но почему-то его нет.