Как только мои родители устремляются вниз по улице, я оглядываюсь на арку, прищуриваясь к темноте. Я поднимаю камеру, глядя в видоискатель, и перемещаю фокус туда-сюда, пока наконец не вижу, как за воротами стоит кто-то. Решетку обхватили тонкие пальчики. Но позади совершенно другая тень, чернильная, темнее самой ночи. Внезапно он делает шаг, а я роняю камеру. Я хватаю её прежде, чем она успевает опасть на землю. Но когда я снова смотрю в объектив, там никого нет.
Тень исчезла.
Глава четвертая
Огни на площади Джексона погасли. Старомодные желтые фонарные столбы отбрасывают длинные тени, а яркий маяк освещает большую белую церковь, делая её похожей на надгробную плиту. Площадь уже не пустует, но энергетика изменилась, дневные исполнители поредели до горстки музыкантов, и каждый наигрывает тихую мелодию.
Обычно Вуаль — это ритмичное постукивание, но здесь, сегодня вечером, это похоже на какофонию: одновременно играет слишком много инструментов, каждый из них слегка не в такт и немного фальшивит.
Вуаль тянется ко мне, как и Джейкоб.
Я чувствую, как его рука сжимает мою ладонь и опускаю взгляд на наши руки. Мою, осязаемую и его… нечто совсем иное, уже не воздух, но еще не туман. Прямо там, где наши ладони соприкасаются, возникает слабое свечение, и, клянусь, я вижу, как его кожа впитывает цвет там, где касается моей; словно моя жизнь сливается в него.
— Кэссиди! — зовет папа.
Джейкоб выпускает мою ладонь, и мы оба оборачиваемся. Мои родители уже не на пощади. Они стоят на углу, вместе с остальной командой, перед рестораном, и на мгновение, мне приходит в голову, что время ужинать. Но потом я вижу вывеску, название ресторана выведено элегантным шрифтом.
У Мюриэля
Я узнаю название из плана съемок, и любопытство перевешивает голод. Ресторан выглядит как и половина зданий в Квартале: два этажа в высоту, кованые перила и массивные окна с белыми рамами. Но я знаю по какой причине он попал в список к оккульторологам. Что скрыто за фасадом. Мама сказала однажды, думай обо всем этом, как о краске в старом доме. Ее покрывают, слой за слоем, и ты можешь и не догадываться, что голубая стена когда-то была красной, пока ты не обдерешь все. Вот чем занимаются мои родители.
Находят красную краску.
Разница в том, что у нас есть история дома. Нам сказали, где именно искать.
— И красная краска — это мертвецы, — говорит Джейкоб.
«И это», — думаю я.
Мы входим в двери, и я готовлю себя ко встрече с Вуалью, но первое, что я ощущаю, не призраки, а приятную прохладу кондиционера. Я дрожу от облегчения, влажная ночь сменяется ледяной прохладой. Я прямо чувствую, как впитываю ее в себя.
Ресторан на первом этаже просто огромный. Зеленый плющ свисает с кашпо, словно люстры, большие круглые столы задрапированы белыми скатертями. Темная деревянная лестница ведет на лестничную площадку.
— О, смотри, — произносит Джейкоб, указывая на стены. Все они выкрашены красным. Я закатываю глаза.
— Это всего лишь метафора, — говорю я, но постояв немного у стены, я вынуждена признать, что есть нечто такое в воздухе, помимо кондиционера.
Для ужина ещё рановато, но здесь уже собралась приличная толпа: болтовня гостей, звон бокалов и столовых приборов, заглушают призрачное тук-тук-тук, любой шепот из-за Вуали. Но другая сторона так и тянется ко мне, словно друг-прилипала, и когда я глотаю слюну, на языке ощущается вкус пепла.
Мои руки касаются зеркального медальона на шее.
С самого происшествия, я могла видеть и слышать другую сторону. Иногда и ощущать тоже. Но в Мюриэле, я могу даже почувствовать её на вкус. И по ощущениям это дым. Не старый дым, запах которого остается в занавесках, а свежий и горячий. Я тру глаза и чешу горло. Неужели здесь тоже был пожар? Я не понимаю, что задала вопрос вслух до тех пор, пока Лукас не отвечает.
— В 1788, — говорит он. — Великий Пятничный Пожар, поглотивший Французский Квартал, уничтоживший большую часть домов.
— Из одиннадцати сотен домов, — добавляет папа, — восемь сотен пятьдесят шесть сгорели.
Джейкоб тихо присвистывает, когда Лукас кивает.
— Этот дом, как и большинство в Квартале, был отстроен заново.
— Этот город — феникс, — говорит мама. — Всегда восстаёт из пепла.
Огонь и пепел. Не удивительно, что я ощущаю дым.
Владелица ресторана появляется, чтобы встретить нас. Она немного запыхается и словно источает энергетику «с дороги, мне некогда болтать».
— Должно быть, вы культурологи, — говорит она, разглядывая нашу пёструю компанию.
— Оккультурологи, — поправляет мама.
— Мне сказали, что я вам понадоблюсь, да, я все понимаю, хорошо, но сегодня у нас просто не хватает рук, боюсь, не смогу быть вашим гидом..
— Не беспокойтесь, — говорит папа, жестом показывая на Лукаса. — Мы привели своего.
— Здорово, — говорит она, — хорошо, добро пожаловать к Мюриэлю…., — а после она исчезает.
— Ну, — произносит Дженна, водружая камеру на плечо. — В какой стороне призраки?
Мы с Джейкобом смотрим друг на друга. Мама и папа разглядывают ресторан. Адан переминается с ноги на ногу.
Но Лукас кивает на темную деревянную лестницу.
— Наверху.
* * *
Пока мы поднимаемся по ступеням, шум ресторана становится тише. Мама достает измеритель ЭМП — устройство, используемое для измерения спектральной энергии, и включает его. Коробочка гудит от слабых помех. Когда мы добираемся до верхних ступеней лестницы, измеритель ЭМП начинает завывать. Другие восприняли бы это как предупреждение, но для мамы это, своего рода, приглашение. Он становится громче, по мере того как она идет дальше, я же уверена, что это потому что Джейкоб идет с ней рядом. Комната наверху напоминает комнату отдыха: большой плюшевый диван и стулья усеяны подушками. К счастью здесь темно и прохладно. Мама направляется к паре запертых дверей, из-за которых виднеется алое сияние. Она останавливается, ЭМП просто вопит.
— Что тут у нас? — нараспев спрашивает она.
— А, — произносит Лукас. — Должно быть, это комната для спиритических сеансов.
Мама издает довольное «ммм». Она открывает дверь, оглядывается на нас с озорным лицом и проскальзывает внутрь. Папа хихикает и следует за ней, Лукас уже на ногах. Дженна заходит с таким видом, словно ныряет в бассейн. Адан колеблется, выдыхает, словно успокаивая себя, а затем идет за всеми.
Мы с Джейкобом по-прежнему стоим в комнате отдыха.
— Вот этот, — говорит он, показывая, — диван на вид очень удобный.
Я закатываю глаза. Мы тут не за тем, чтобы вздремнуть.
— А могли бы, — жалуется он, когда я устремляюсь к двери. Мне не нужно оглядываться, чтобы понять где он — следует за мной.
Комната для сеансов залита алым. Словно ты входишь в темную комнату, цвет темно-малиновый, но достаточно яркий, чтобы все рассмотреть. Я ожидала увидеть там стол и стулья, как на фреске на потолке нашего отеля, но комната завалена всевозможными вещами, словно антикварный магазин. Подушки грудой лежат на стареньких диванчиках и богато украшенных стульях. К одной стене прислонен египетский саркофаг. Статуэтка танцующей женщины, причем торшер отбрасывает на стене её причудливую тень. Повсюду лица: три венецианских маски улыбаются и гримасничают. С пыльного портрета на нас пялится какой-то старик. Две старомодно одетые дамы взирают на нас с картины в богато украшенной раме. Из невидимых динамиков шуршит тоненький мотив какой-то старинной песни.
На полу стоит огромное зеркало, настолько старое, что посеребрено. Как только Джейкоб его видит, спешно отводит взгляд, но я останавливаюсь и рассматриваю себя, волосы завились в кудряшки от влажности, на шее висит камера. Полуистёртая поверхность делает меня похожей на выцветшее фото. Я делаю шаг ближе, вынимая зеркальный кулон, таким образом зеркала ловят отражения друг друга, отражаясь снова и снова. Бесконечный зеркальный туннель с Кэссиди. Пока я смотрю на бесконечное отражение, обычный мир затихает. Звуки того как родители говорят на камеру, музыка, шум ресторана — всё затихает, когда Вуаль подбирается ближе. Словно ты знаешь, что за тобой кто-то наблюдает. Когда ты ощущаешь вес этого взгляда. И я знаю, если буду игнорировать его слишком долго, постукивания обернутся рукой, которая схватит тебя за руку и силком затащит в мир призраков.
Но я не могу пойти туда, пока нет.
Я оборачиваюсь, переворачивая зеркало и убирая свой кулон за воротник. Мама и папа сидят в другой части комнаты, на красивом диванчике. Лукас перехватывает мой взгляд и прижимает палец к губам. Красный огонек на камере Дженны дает знать, что идет запись.
Папа проводит ладонью по подлокотнику дивана.
— Добро пожаловать в комнату спиритических сеансов Мюриэля.
— Теперь, — добавляет мама, — это место больше чем история.
Папа поднимается на ноги.
— Это не старое-доброе прошлое, — сдержанно произносит он, застегивая свой твидовый пиджак. — Как и в большей части Нового Орлеана, и его коснулась тень рабства. Некоторые настаивают на том, что здание изначально было возведено для того, чтобы продавать рабов на аукционе. Здание было разрушено, а на его месте был выстроен великолепный дом, который сгорел во время большого пожара в 1788 наряду со многими домами в Квартале.
Мама достает из кармана зеленую монетку — фишку для покера, и вертит её между пальцами.
— Человек по имени Пьер Журден выкупил недвижимость и построил дом своей мечты, лишь для того, чтобы потом проиграть поместье в покер, — говорит она. — Разоренный Журден покончил с собой прямо здесь. В этой самой комнате.
На мгновение, все замолкают. Я слышу, как Адан с шипением испускает воздух, сквозь сжатые зубы. Единственным звуком остается старомодная мелодия, да бормотание голосов с загробного мира.
— Считается, что Журден бродит по комнатам своего старого дома, — продолжает мама. — Двигает тарелки в ресторанчике внизу, гремит бокалами в баре, и, иногда, просто сидит, развалившись, на одном из стульев. — Мама встает на ноги. — Но, конечно же, он не единственный призрак в доме Мюриэля.