в гостях — в нищей муниципальной квартирке, — и с тех пор посылал ей подарки на Рождество. Удивительное она была существо, светящееся изнутри, как граненая хрустальная бусинка. Много лет госпожа Лионель прожила с мужем в Южной Африке, после его смерти стала работать на амстердамском почтамте, а через несколько лет после знакомства с Умником ушла на пенсию. Такова предыстория.
Когда Умник начал готовить «второй вариант», он подумал, что лучшего места для берлоги, чем Занстадт, ему не найти. Глухой угол — но под боком у интернационального Амстердама. Деревня — но в ней никому нет дела до соседей. И есть пустующие дома.
Он купил домик, причем не на свое имя, а на имя госпожи Лионель. Они заключили устный договор; она живет в этом доме как домоправительница господина Тэкера, защищает эту крошечную крепость, всегда готовую принять настоящего хозяина, и получает от него жалованье. Последний пункт стал поводом для долгого спора, но господин Тэкер сумел убедить госпожу Лионель, что ему так удобнее: она будет платить за ремонты, не беспокоя его счетами, и так далее.
Небольшое рассуждение о человеческих характерах. Почтенная дама была не только доброй — она была и щедрой до безрассудства; рядом с ней Берт чувствовал себя скупердяем. Половину своего жалованья почтового клерка госпожа Лионель раздавала — нищим, бедным соседям, благотворительным обществам. Обожала делать подарки. И соответственно, не стеснялась их и принимать, Дом, конечно же, был выходящим из ряда вон подарком, но госпожа Лионель приняла этот подарок спокойно и с достоинством.
Конечно, она была уже на ногах: сухонькая, в седых лиловатых буклях, в потертых джинсах, свободном бумажном свитере и туфлях на босу ногу. Она затянула восторженную песню встречи:
— Господин Тэ-э-экер, какое счастье! Господи Боже, я уж боялась, что никогда вас не увижу, мой прекрасный друг! Вы прекрасно выглядите, вы сбрили усы — это вам к лицу, но вы летели всю ночь из своей Америки, вы могли бы меня предупредить!
Они расцеловались; Умнику пришлось изрядно наклониться — она была еще меньше Амалии.
— Сначала завтрак или сначала душ? — спрашивала она. — О Боже, Боже, у меня нет ничего к завтраку для такого гостя!
— А съем, что дадите, мадам. Вот кто прекрасно выглядит, так это вы, мадам. Спасибо. Сначала мне нужны деньги.
— Вам нужны деньги?! — изумленно обрадовалась госпожа Лионель. — Есть, конечно, есть! Благодаря вашей доброте… И дома, и на счету…
— Не в этом смысле. Мне нужно примерно двадцать гульденов монетами.
— Ох! Ох! Этого не найдется… где это… а! — Она нашла свою коробку с деньгами для милостыни. — Здесь гульденов пять, и того не будет…
Еще одно прекрасное качество почтенной дамы: она не задавала липших вопросов, ибо превыше всего ставила свободу личности.
— Почта уже открыта?
— Сейчас откроется, господин Тэкер.
— Будьте уж гак добры, мадам, съездите туда и наменяйте мне монет, Да, вот что: пожалуйста, не нужно, чтобы кто-нибудь знал, что я приехал.
— Чтобы никто не знал? — переспросила она. У нее был хороший английский, но иногда приходилось уточнить какой-нибудь оборот.
— Ни одна живая душа, — сказал Умник,
— Но Гутер спросит: зачем мне столько металлических денег?
Умник обдумал и это.
— Вы собираетесь в город и вам захотелось поиграть на автомате.
Она расхохоталась и пошла в сарай за велосипедом. В этой стране все ездили на велосипедах, и Умник иногда думал, что здесь к его изобретению должны бы относиться равнодушно.
Когда велосипед прошуршал мимо окна, сверху спустилась кошка и уселась в дверях кухни — хвост обвернут вокруг лап. Умник прошел мимо нее и поставил чайник на газ. Что-то он размяк от встречи с ангелицей Мартой Лионель и теперь с жалостью думал о Нелл. Бедная баба, если поразмыслить, и ведь она его любит — на свой безумный лад. По-кошачьи. Авось найдет себе кого, на нее каждый позарится… А я ведь буду по ней скучать, подумал он отчетливо.
Когда госпожа Лионель привезла деньги, двадцать монет в один гульден а еще мелочь, он полез в шкаф, достал свой плащ, оставленный давным-давно на побывку, и вышел на улицу. Он понимал, что его могут видеть из соседних домов, но делать было нечего. Рядом, на углу, была телефонная будка; как звонить из Голландии за границу, он помнил, и номер Рональда тоже помнил. Соединили быстро — за океаном стояла ночь. «Алло, алло!» — крикнул хорошо знакомый голос. Умник спросил друга о здоровье и произнес условную фразу: «Что-то я неважно себя чувствую, дружище». И повесил трубку. От денег Марты осталась добрая половина.
Тут его и прихватила усталость. Он вернулся в дом, поднялся в большую спальню и рухнул на кровать. Госпожа Лионель жила в одной из малых спален — сохраняла большую для настоящего хозяина дома.
За океаном стояла ночь, и среди ночи Амалия, сопровождаемая Джеком, прибыла в неистово пылающий огнями аэропорт и стала ждать самолета на Торонто. Дурацкое занятие — ждать, она это ненавидела и от ненависти заснула. Ближе к утру объявился этот самолет. Они с Джеком взяли билеты в последний момент и были почти убеждены, что «хвоста» за ними нет. С оружием неприятностей не было. Во время короткого перелета Амалия уже не спала: стала беспокоиться, как удастся устроить проверку пассажирских списков, — теперь ведь у нее не было покровительства местной полиции
Еще один аэропорт, снова огни, бьющие в усталые глаза. Амалия не думала о том, что вот — какой был безумный день, сколько прокрутилось всякого разного с той минуты, когда она узнала о побеге Эйвона. Быстро — раз-раз — сориентировалась в незнакомом месте, нашла главную справочную, подошла к окошку и зарыдала. Там, на счастье, сидел юноша — наивный такой, круглоглазый. И когда хорошенькая рыдающая девушка поведала, что ее больной папочка вопреки запрету врачей куда-то улетел, и она для спасения бедной его жизни обязана папочку настигнуть, юноша закивал, несколько раз сказал: «Успокойтесь, мэм, пожалуйста, успокойтесь», а потом заиграл на своем компьютере — о блаженство! Все списки пассажиров, улетевших за последние сутки, были в этом волшебном ящике .
— Господин Тэкер, миз? Джошуа Тэкер, во Франкфурт, рейс номер…
— Я вас люблю! — выпалила Амалия и без паузы спросила, когда ближайший рейс на Франкфурт.
До рейса было четыре часа. И еще неизвестно было, разрешит ли шеф лететь в Германию: достаточно бессмысленное предприятие, если подумать здраво. Так или сяк, они решили пойти в гостиницу. Для маскировки взяли номер на двоих. Амалия с трепетом вызвала Мабена и доложилась: Франкфурт.
Последовало молчание, сопение — слышимость была великолепная. Потом шеф пробурчал:
— Немецкий язык вы знаете. Разрешаю Ждите у телефона… Даю номер вице-директора «Дженерал карз верке». Запоминаете? — Он продиктовал номер и добавил — При необходимости обращайтесь к нему. Я предупрежу. Все.
Сил на то, чтобы радоваться, уже не было. Они приняли душ, расслабились под горячей водичкой, и оба подумали об одном и том же. И Амалия сказала:
— Ладно, только недолго — спать очень хочется.
Надо признать, что потом, когда она засыпала, придавленная мускулистой лапой Джека, на душе у нее было много легче, чем в любую минуту этого долгого дня.
Работяга Джек разбудил ее, когда еще не рассвело, — он уже успел сделать зарядку и еще раз ополоснуться под душем. Джек был настоящий «полевой человек», боялся потерять форму, и в Хоуэлле именно по его требованию установили тренажер. Амалия прокляла Джека и все рассветы на земле и потребовала кофе. В проклятой гостинице еще не было кофе: извините, мэм, с семи часов… Они натощак побежали в аэровокзал, оскальзываясь и чертыхаясь, — в проклятой Канаде снова выпал снег. Схватили кофе у какой-то стойки, схватили билеты прямо на регистрации, и тут Амалия что-то ощутила. Взгляд, уставленный в спину. «Проходите, пожалуйста, — сказала регистрирующая дама. — Посадка заканчивается, господа».
Амалия, повисая нежной кошечкой на руке Джека, промурлыкала:
— Нас ведут. Не отметил?
Джек оглянулся и с сияющей улыбкой помахал противоположной стене зала. Там не было никого, кроме черной уборщицы и охранника с винтовкой, — охранник лениво помахал Джеку.
Они пошли к посадочному рукаву, и Джек сказал:
— Почудилось тебе, сестричка. У нас такое называется полевой мандраж.
Впрочем, сейчас это не имело значения: лететь надо было при любых обстоятельствах. Не исключалось, что во Франкфурте их действительно будут встречать, причем не парочка фланеров, как было в Метро-Уэйн, — десяток агентов, которые накроют все вокруг частой сетью, я никого из них нельзя будет вычленить,
— Вот теперь наконец поспим, — сказала Амалия в самолете.
— Ох и поспим, — сказал Джек. — Надеюсь, для кормежки разбудят. — Он осторожно поправил пистолет под мышкой. — Мешает, дура пластмассовая… А ты — моя сладкая девочка.
Американцы обожают эпитет «сладкий», но Амалия терпеть его не могла. Она подумала ну вот, начинаются сопла, и сказала:
— Может, и сладкая, да не твоя. Спи давай. И они заснули.
Си-Джи в это время как раз прибыл в небоскреб «Дженерал карз» и сейчас же позвонил Мабену, зная, что начальник охраны всю ночь провел здесь, в комнате спецсвязи. Си-Джи тоже почти не спал, переваривая информацию об исчезновении Эйвона и Басса. И милую беседу с Президентом. И собственную бессильную ярость. Если употребить точные слова, он был в шоке и плохо себя контролировал. Утром "зачем-то поплелся в спальню мальчишек — постоял, потом сел на ковер. Перешел к себе, достал из тумбочки мобильный телефон — особо защищенный от подслушивания, как его уверяли — и позвонил Энн. Она трогательно обрадовалась — сказала «ой, наконец-то» — и начала щебетать о том, что вечером они смотрели телевизор, что дети сейчас катаются на пони, а она с господином Николсоном за ними присматривает, что дети здесь скучают, и она тоже скучает. С этим Си-Джи отправился в офис, и голос Энн всю дорогу пел в его ушах, но ярость из-за этого не утихла. Скорее даже наоборот.