Фабиан с самого начала считал эти игры с духом в подвале плохой идеей, а теперь все это настолько вскружило ей голову, что это было первым, о чем она подумала, когда очнулась.
— Но, дорогая, ты же выжила.
— Но если не я… То это будет кто-то из вас…
— Матильда, послушай меня. То, что случилось, не должно было произойти. Это даже близко не должно было случиться. И все же это произошло, и ответственность за это лежит не на вас, не на каком-то духе, называющем себя Гретой, не на какой-либо другой воображаемой фигуре из ваших игр. Она лежит на мне. Это я несу…
— Никто не виноват в том, что произошло, — прервала его Матильда. — Она просто знает, что должно случиться, вот и все. — Одинокая слеза покатилась по ее щеке.
Фабиан обнял ее.
— Матильда, не то чтобы я не понимаю твоего беспокойства. Наоборот. Ты, очевидно, веришь в это. Но попытайся представить, что это был сон.
— Сон? Нет, это не сон.
— В каком-то смысле так оно и есть. Проблема в том, что ты этого не видишь. Как ты можешь это сделать? Как ты можешь знать, что на самом деле просто спишь?
Ее веки становились все тяжелее и тяжелее. Но губы шевелились, и, чтобы расслышать, что она сказала, он наклонился к ней.
— А если это ты спишь?
5
Несмотря на лампы на потолке, вспышки камеры Лильи было достаточно, чтобы ее собственная тень стала видна на белой стене. За шесть лет работы детективом в убойном отделе она успела повидать много такого, что могло вызвать бессонницу у кого угодно. Было все — от останков, которые пролежали так долго, что криминалисты вынуждены были соскребать их с пола, до тел, которые перенесли такие чудовищные пытки, что одна только мысль о том, чему они подверглись, причиняла боль.
Тела.
Именно так она всегда думала о них, когда находилась в лаборатории судебной экспертизы или, как сейчас, на новом месте убийства. Тела. Не люди с реальной жизнью, мечтами и надеждами, а просто безжизненные тела. Совокупность атомов, которые все вместе образуют единую массу. Все для того, чтобы отгородиться от эмоций, сохранять хладнокровие и логичность мышления.
Но в этот раз так думать не получилось. Шок все еще держался своими когтями так глубоко в ней, что все, что она могла делать, это сидеть на стуле и смотреть на стену. Помимо ее собственной тени, которая появилась в кадре сразу же, как только ассистенты Муландера стали делать снимки, на месте преступления нашлись еще рисунки со свастикой и расистские лозунги. Хотя они были плохо видны и оказались настолько старыми, что вряд ли могли оказаться связанными с этим проишествием.
Первый раз, когда она оказалась на месте убийства, но не нашла в себе сил взглянуть на жертву. Даже ненадолго.
Это было не просто тело. Это был мальчик одиннадцати лет. У него было красивое имя, куртка с пуговицами с Человеком-пауком, друзья и товарищи. Впереди у него была целая жизнь. Мальчик, который принес с собой мешок с пустыми бутылками, чтобы отправить их в переработку по дороге в школу. Но не успел этого сделать. Кто-то напал на него и потащил в прачечную.
Она все еще с трудом могла составить точную картину того, что произошло потом, хотя описаний Муландера и двух его помощников было более чем достаточно.
— Ингвар, я не знаю. Все это ненормально.
— Фредрик, нормально это или нет, ты можешь обсудить со своим психотерапевтом или подругой, — сказал Муландер, и голос его звучал так же сухо и спокойно, как всегда. — Теперь надо сосредоточиться на том, как вытащить тело. Или ты думал, мы просто оставим его здесь и позволим жителям продолжать пользоваться этой стиралкой?
— Нет, но я, честно говоря, не понимаю, как это сделать, не повредив тело еще больше.
— О̕кей. — Муландер вздохнул. Было слышно, как хрустнули колени, когда он присел на корточки. — Я предлагаю просто вытащить барабан и открыть его с помощью болгарки. Что скажешь, это тебе кажется нормальным?
— Так вот где вы прячетесь.
Лилья повернулась к Утесу, который показался в дверном проеме, и сразу же почувствовала себя немного лучше.
— Как идут дела? — продолжал он, в то время как помощники Муландера снимали заднюю крышку машины и ходили туда-сюда каждый со своим шуруповертом.
— По понятным причинам его будет сложновато вытащить. — Муландер встал и потянулся. — Но позор тому, кто сдается.
— То есть причин еще и несколько? — спросила Лилья главным образом для того, чтобы показать, что она пришла в себя.
— Да, можно и так сказать. Если быть точнее, всё дело в полутора тысячах оборотов в минуту.
— Вот черт… — покачал головой Утес. — Так и начинаешь думать, куда катится мир.
— Начинаешь? Я уже давно об этом думаю, — сказал Муландер, помогая осторожно вытащить барабан из машины и положить его на расстеленное одеяло. — Предлагаю распилить вот здесь, тогда мы без проблем сможем разломить его на две половины. Хорошо? — Помощники кивнули, и Муландер снова повернулся к Утесу и Лилье.
— Скоро здесь будет немного шумно, так что если у вас есть, что обсудить, то лучше сделать это сейчас.
— Вы нашли что-нибудь интересное?
— Не совсем. Маленький кровавый след, наверное, от мальчика. И отпечатки пальцев по меньшей мере пятидесяти человек, некоторые из которых в немного странных местах, учитывая тот факт, что сюда вообще-то приходят стирать белье.
— Двое полицейских из участка Бьюва обходят жильцов и собирают у них отпечатки пальцев, — сказала Лилья. — Посмотрим, был ли это кто-то из них.
— Значит, ты подозреваешь кого-то из жильцов, — сказал Утес.
Лилья пожала плечами.
— Я просто думаю, что одному из жильцов было бы проще это сделать, так как он знает все помещения в доме, знает, что есть такая большая стиральная машина, и у него есть ключи.
— С таким же успехом он мог воспользоваться ключом жертвы, — сказал Муландер. — Было бы интереснее, если бы мы нашли отпечатки пальцев, которые не совпадают с отпечатками жильцов.
— А эта свастика? — Утес показал на стену позади Лильи.
— Ей уже много лет.
— Но это вовсе не значит, что мотив преступления другой, — возразила Лилья.
— Ну, теперь, возможно, нам не стоит делать поспешных выводов. — Утес посмотрел по сторонам.
— Нет, мы оставим все двери открытыми и бла-бла-бла. Но затолкать мальчика, прибывшего из Сирии, в стиральную машину, разве это не проявление расизма и…
Резкий звук заглушил все остальные — болгарка разрезала пластину барабана так, что полетели искры, и единственное, что могли сделать Лилья и все остальные — закрыть уши руками и ждать, когда помощники закончат шуметь и смогут осторожно поднять барабан.
До этого Лилья даже не могла заставить себя посмотреть, а теперь ей было не оторвать взгляда от мальчика. Только его лицо указывало на то, что произошло. Закрытые глаза, видневшиеся из-под спутанных черных волос, скорее свидетельствовали о том, что он спит.
Но Муниф не спал.
Подобно зародышу-переростку, он сидел, согнувшись в позе эмбриона, сформировав почти идеальный круг. Даже две ноги были согнуты, но не в нужную сторону относительно коленей. Ноги тянулись дальше по обе стороны от головы мимо плеч, где ступни были прижаты к телу.
Зрелище запало в душу каждому, все замерли, глядя на него. Даже Муландер казался впечатленным. Все молчали. Утес, который до этого был абсолютно спокойным, просто стоял, открыв рот, поэтому сначала показалось, что душераздирающий крик принадлежал ему.
Но это был вовсе не вопль Утеса, а голос женщины.
Лилья первой пришла в себя и бросилась вперед, чтобы помешать ворвавшейся матери броситься к сыну. Но женщина сопротивлялась так яростно, что только когда Утес пришел на помощь, им удалось одолеть ее и вытащить из прачечной.
— А теперь успокойтесь, — крикнула Лилья.
Но мать продолжала брыкаться и отбиваться, пытаясь освободиться от рук Утеса. Она не сдавалась в течение нескольких минут.
— Вот так, — мягко сказала Лилья, когда Утес наконец медленно ослабил хватку.
Женщина раcплакалась, вскоре ее плач перешел в рыдания.
— Вот так, — повторила Лилья, нежно обнимая женщину за плечи.
— У нее шок, нужно дать какое-нибудь успокоительное, — сказал Утес, пытаясь восстановить дыхание и одновременно вытирая пот со лба. — Предлагаю больницу Хельсингборга. Так мы сможем повидаться с ней вечером после совещания в участке.
Лилья кивнула и повела женщину по коридору подвала.
Что заставило их выбраться из своих нор? Может, сладкий запах смерти притягивал их? Или было достаточно увидеть бело-голубую ленту, трепещущую на ветру? Это она заставила людей толпиться рядом и бросать на полицейских любопытные взгляды?
Прошло всего час и двадцать пять минут с момента, как Лилья приехала. На улице было почти пусто. Теперь же она насчитала в толпе по меньшей мере сорок человек, которые жадно следили за каждым шагом ее и Утеса, когда они вели мать мальчика к машине.
К счастью, она не увидела объективов телекамер, что говорило о том, что средства массовой информации еще не пронюхали о случившемся.
— Это мать жертвы, Адена Ганем, — сказала Лилья одному из двух полицейских в форме, и уже собиралась предупредить их, что надо отвезти женщину в больницу Хельсингборга, когда увидела худого долговязого мужчину, который протиснулся в толпу с другой стороны оцепления.
Он смотрел прямо на них, но не это привлекло ее внимание настолько, что она позволила Утесу заняться матерью мальчика. Каждый в толпе смотрел прямо на них. Дело было не только в том, что она видела, как он переходил улицу, когда она парковалась, и не в его немного странной одежде: джинсах с высокой посадкой, белых как мел кроссовках и бежевой куртке с символом «Шведских демократов» на левой стороне груди.
Дело было в улыбке.
Улыбка не сходила с его лица. В отличие от остальных людей в толпе он излучал самодовольство и злорадство. Мог ли преступник все еще находиться здесь? В таком случае, это происходит не в первый раз. Вопреки здравому смыслу, преступники часто остаются рядом с местом преступления, чтобы поучаствовать в работе полиции и, прежде всего, оценить реакцию людей.