Измерение мотивационных диспозиций человека
Мотивационная система
Теперь нам нужно создать общую модель мотивации поведения. Сторонники экспериментальной психологии изучают мотивацию, концентрируя свое внимание на кратковременных ситуационных влияниях, таких как предъявление пищи или необычных стимулов, требование послушания или электрический шок, т. е. влияниях, немедленно вызывающих реакцию достижения или избегания. Теоретики личности или клиницисты обычно говорят о мотивах, т. е. стабильных диспозициях, организующих или объясняющих большую часть того, что говорит или делает человек. Каким образом согласуются эти два подхода? С точки зрения клиницистов, некоторые люди (такие, как Фрейд) характеризуются сильной потребностью в обретении славы, в признании или во власти. Каким образом мы можем определить, насколько сильными (или слабыми) оказываются мотивы власти различных индивидуумов? Каким образом происходит актуализация таких мотивов и как актуализация базовой мотивационной диспозиции влияет на поведение индивидуума?
Мотивы основываются на вызывающих эмоции стимулах, рассмотренных в предыдущих главах, которые «запускают» в нас врожденные механизмы возникновения позитивных и негативных эмоций. Однако, как мы указывали выше, естественные мотивы быстро изменяются под воздействием научения. Умеренно необычные стимулы, первоначально вызывающие позитивное эмоциональное возбуждение, со временем становятся привычными и вызывают только скуку. Удовольствие, которое дети получают роняя ложку, исчезает по мере того, как они продолжают все более активно воздействовать на среду.
В конечном счете индивидуум формирует когнитивные схемы, которые позволяют детям дифференцировать ситуации, вызывающие различные (позитивные или негативные) эмоции. С точки зрения субъекта, эти когнитивные схемы могут быть названы целями (индивидуум научается искать связанные с теми или иными эмоциями ситуации или избегать их). С точки зрения наблюдателя, их следует называть позитивными или негативными естественными мотивами, так как человек оказывается включен в ситуации, предполагающие либо достижение, либо избегание.
Взрослея, некоторые люди формируют особенно сложные когнитивные репрезентации определенного естественного стимула (по сравнению с его когнитивными репрезентациями, формируемыми другими людьми). Хотя все дети первоначально получают удовольствие от воздействия на окружение, некоторые родители активно подавляют такую деятельность своего ребенка, вследствие чего он научается не испытывать наслаждение от оказываемого им влияния на среду или не формирует адекватных представлений о том, как именно нужно получать удовольствие от этого воздействия. Другие же родители не мешают активным действиям своего ребенка или даже их поощряют, вследствие чего он формирует сравнительно сложные когнитивные репрезентации множества различных способов получения удовольствия от осуществляемого им воздействия. Некоторые родители заявляют о желательности достичь целей, связанных с реализацией мотива влияния, восхищаясь своим ребенком, когда он проявляет настойчивость или «дает сдачи». В результате ребенок может на сознательном уровне принять ценность быть настойчивым и активно воздействовать на окружение (см. предыдущую главу), хотя вместе с тем иногда он действует под влиянием мотива власти, не связывая его с осознанной ценностью.
В обоих случаях научение приводит к тому, что с целями или со стимулами власти постепенно связывается все больше ситуаций. В домашней обстановке ребенок может категорически отвергнуть простую просьбу выключить телевизор. В школе игра в баскетбол может вызывать сильное стремление конкурировать с другими. И даже во время общения с друзьями дети могут найти способы привлечь внимание к своей персоне. Когда определенные «стимульные ситуации» регулярно актуализируют определенные потребности или цели, мы можем говорить о появлении мотива. Очевидно, что его сила зависит от специфики индивидуального опыта. Таким образом, весьма важной оказывается проблема измерения соответствующих различий. Те сигналы или стимулы, которые актуализируют мотивы, можно назвать «требованиями ситуации» (demands). Другими словами, это триггеры мотивационного состояния.
То, каким образом различные аспекты мотивации объединяются в мотивационную систему, показано на рис. 6.1. Требования ситуации (А), или активационные сигналы, основывающиеся на естественных стимулах (Б), приводят (если они связаны с мотивационной диспозицией (В)) к возникновению мотивации (Г), которая вместе с когнитивными конструктами, привычками и умениями порождает импульс к действию, превращающийся в реальное действие при наличии соответствующих возможностей. Из главы 3 мы помним, что некоторые ученые (Atkinson & Birch, 1978; Weiner, 1980а) используют термин мотивация для обозначения конечного продукта всех детерминантов поведения (включая привычки и когниции), однако в данной книге мы подразумеваем под этим понятием только актуализированный мотив.
На рис. 6.1 представлены три примера того, как действует мотивационная система. В бихевиористской традиции голод рассматривается в качестве первичного драйва. Первичность состоит в том, что регулярно возникающие физиологические сигналы (например, низкая концентрация сахара в крови) достаточно рано и тесно связываются с приемом пищи и, соответственно, со вкусовыми ощущениями (см. рис. 5.1). Со временем процесс научения приводит к тому, что даже простой стимул (как замечание, что пора ужинать) может активизировать мотивационный комплекс принятия пищи, который вызывает намерение поесть. Обычно мы особенно не задумываемся об индивидуальных различиях в силе мотива приема пищи, хотя люди с избыточным весом (см. главу 5) проводят больше, чем люди с нормальным весом, времени, размышляя о еде, готовясь к приему пищи, пробуя ее и т. д. Очевидно, переход от актуализации мотива принятия пищи к реальному ее поглощению зависит от возможностей (доступна ли пища), когнитивных конструктов (считает ли человек съедобной доступную ему пищу) и привычек (насколько индивидуум привык есть в определенное время).
Рис. 6.1. Элементы мотивационной детерминации поведения
Второй пример на рис. 6.1 касается системы мотива власти. Предположим, некая девушка готова сыграть теннисный матч. Само по себе нахождение в подразумевающей конкуренцию обстановке, вероятно, создает необходимость оказать активное воздействие на ситуацию. Кроме того, тренер девушки может высказать это, заявив: «Иди и борись». Данное наставление не влечет за собой автоматическое появление намерения или желания победить. Таковое возникнет, если стремление к победе входит в сформированную девушкой систему мотива власти. Если эта девушка отличается сильной потребностью во власти, то соревновательная атмосфера приведет к появлению намерения победить. Станет ли актуализированный мотив власти детерминантом агрессивных действий, зависит от ситуации или возможностей (в пользу ли девушки складывается игра), от ценностей, которых придерживается девушка (считает ли она безнравственным выражать свой гнев, находясь на корте), и от ее привычек (привыкла ли она выкидывать ракетку после неудачного розыгрыша мяча).
Третий пример относится к материалу, проанализированному Фрейдом и другими клиницистами. Мы приводим его, чтобы показать: используемая нами модель мотивационной системы применима и в сфере клинического анализа. В Библии можно обнаружить историю о необычном видении Ионы — о том, как он был поглощен китом. Господь призывает Иону идти в Ниневию и обличать там неправедность. Иона не исполнил волю Божью; он сел на корабль, спрятался в трюме и заснул. Корабль попадает в бурю, беглеца кидают в открытое море, чтобы умилостивить богов. Иону проглатывает кит. Оказавшись в его чреве, Иона молит Бога о прощении, и по прошествии трех дней кит отпускает его на землю живым и невредимым. Мотив действия Ионы определить нетрудно: спасение бегством, смена одного укрытия другим. Сначала его убежищем оказывается корабль, потом — трюм, затем — океан, наконец — чрево кита.
Действия Ионы можно легко описать с помощью используемой нами модели мотивационной системы. От Ионы требуется, чтобы он отправился проповедовать в Ниневию, однако очевидно, что дорога туда становится для него негативным стимулом (пребывание в Ниневии сопряжено с опасностью). Этот негативный мотив актуализирует в Ионе потребность в безопасности. Поэтому Иона решает не идти в Ниневию и нарушает Божье повеление. Целью всех действий Ионы, судя по всему, было удовлетворение его потребности в безопасности. История Ионы необычна только тем, что в реальной жизни чрево кита не может служить убежищем для человека.
Мы убедимся, что мысли и фантазии — хороший материал для анализа мотивации, потому что они не в такой степени, как действия, зависят от ценностей, умений и возможностей. В реальной жизни потребность Ионы в безопасности могла бы привести только к конкретному действию (к отказу отправиться в Ниневию). В этом случае нам бы пришлось размышлять о том, какая именно из множества возможных причин побудила его ослушаться Бога. В их число входили бы привычка жить на одном месте; любовь к девушке; невозможность найти себе дело в Ниневии. И только анализируя мысли Ионы, репрезентируемые такими символическими событиями, как сон во время бури или попадание во чрево кита, мы можем идентифицировать основной мотив его поведения.
Кроме того, история Ионы показывает нам, что основанные на негативных стимулах мотивы избегания (страх) возникают так же, как и мотивы достижения. Они «запускаются» внешними сигналами, которые детерминируют появление негативного стимула (угрозы боли или страдания), актуализирующего более или менее сильную потребность избежать соответствующей ситуации, а эта потребность, в свою очередь, детерминирует импульс к немедленному действию, направленному на избежание опасности.
Из анализа рис. 6.1 видно, что два элемента мотивационной системы относятся к факторам среды. Речь идет о внешних требованиях и внешних стимулах. В ходе эксперимента исследователи обычно манипулируют двумя переменными: они просят испытуемых сделать что-либо (внешнее требование), чтобы варьировать тот или иной естественный мотив (внешний стимул), т. е. испытуемые могут стремиться угодить экспериментатору, заработать деньги, показать себя с наилучшей стороны и т. д. Внешние требования и стимулы могут стать внутренними целями индивидуума только в том случае, если они актуализируют соответствующую мотивационную диспозицию. Таким образом, мотивационная диспозиция и актуализированный мотив представляют собой две переменные, которые можно отнести к факторам, связанным с личностью. Кроме того, элементы мотивационной системы можно классифицировать по критерию «временные — стабильные». Требования среды и мотивация относятся к определенной ситуации и поэтому характеризуются временностью. Такие стимулы, как деньги, пища или умеренный риск, представляют собой сравнительно стабильные аспекты мотивационной системы. Стабильностью характеризуются и мотивационные диспозиции, привносимые испытуемыми в ситуацию эксперимента. Теперь давайте детально рассмотрим каждый из четырех элементов мотивационной системы.
Побуждения могут быть либо биологическими, либо социальными. На протяжении долгого времени психологи концентрировались на изучении биологических побуждений, таких как голод, жажда или боль от электрического шока, потому что эти переменные легче социальных выявляются и ими проще манипулировать. Строго говоря, подобные побуждения не следует считать мотивами, хотя таковые и могут детерминировать тревожное поведение (примером его служит поведение младенца, организм которого впервые реагирует на низкий уровень сахара в крови). Однако мотивированное поведение обязательно характеризуется направленностью на целевое состояние. Это появляется только в том случае, когда ребенок научается связывать свои потребности и способы их удовлетворения (например, прием пищи). Биологическая потребность, обусловленная отсутствием пищи, благодаря механизму научения очень быстро и практически всегда вызывает желание «добыть» еду. Таким образом, мотив голода развивается на основе регулярно возникающей биологической потребности. Однако важно понимать, что она не тождественна мотиву. Точно таким же образом дело обстоит с социальными требованиями. Например, внушение, сделанное отцом маленькому сыну, который не хочет пить свое молоко, само по себе не будет источником импульса к действию или мотивированного поведения. Мальчик должен научиться тому, что требование отца так или иначе связано с системой мотивов-стимулов. Только в этом случае ребенок выполнит это требование. Многие требования, которые предъявляет среда, очень быстро приобретают характеристики мотивов, однако изначально они ими не обладают.
Влияние социальных стимулов может быть не менее мощным, нежели биологических. Основной инструмент психологического исследования — эксперимент — был бы бесполезным, если бы испытуемые не действовали под сильнейшим влиянием социальных побуждений. Подумайте о десятках тысяч студентов, которые год за годом ревностно выполняют даже самые странные требования экспериментаторов-психологов! Немногие биологические стимулы могли бы детерминировать столь последовательное поведение людей. Полная готовность загипнотизированного человека выполнять команды экспериментатора — хорошо известный феномен, однако, как указал Мартин Орне (Martin Orne, 1962), среднестатистический испытуемый, как правило, выполняет любые просьбы экспериментатора, даже не будучи в состоянии транса, — достаточно просто сказать: «Это эксперимент. Идите и ложитесь на стол». Практически каждый испытуемый без колебаний выполнит такое требование «начальника».
Вспомните, что ни одно из этих «требований» не будет эффективным, если оно не связано с тем или иным мотивационно-стимульным комплексом. Сам по себе факт, что экспериментатор просит студентов университета максимально хорошо выполнить определенное задание, не означает, что все студенты поставят перед собой соответствующую цель. Ее принятие или непринятие зависит от силы индивидуальной потребности в достижении (см. главу 7). Значимость социальных требований зиждется на естественном мотиве постоянства, рассмотренном нами в главе 5. Люди выполняют социальные требования потому, что подтверждение ожиданий и осуществление привычных действий связаны с чувством удовлетворенности. В любом случае эффективность формирования намерений под воздействием внешних требований или «команд» всегда зависит от специфики связанных с ними стимулов и мотивационных диспозиций.
Влияние повышения побуждений на эффективность деятельности. В целом усиление побуждений приводит к более эффективному выполнению деятельности. Именно поэтому родители побуждают своих детей хорошо учиться или «добиваться максимальных успехов». Потому и тренеры тратят много времени, чтобы «подстегнуть» своих подопечных. Психологи давно уже доказали, что чем более сложной является задача, тем больше усилий человек прикладывает для ее решения (Ach, 1910). Относительно недавно Локке, Шоу, Саари и Латам (Locke, Shaw, Saari & Latham, 1980) собрали множество доказательств того, что при решении любых заданий (от лесозаготовки до печатания на машинке и столь простых поручений, как механическая сортировка карточек) степень «амбициозности» целей прямо пропорциональна степени эффективности соответствующей деятельности. Другими словами, чем выше предъявленные нам требования, тем более успешно мы действуем.
Значит ли это, что нереально трудные цели способствуют достижению оптимального эффекта? Нет, ведь связь между побуждением и уровнем выполнения деятельности намного сложнее, чем это кажется на первый взгляд. В 1908 г. Йеркс и Додсон выявили следующую закономерность: повышение требований первоначально приводит к повышению, а затем — к снижению эффективности деятельности. При умеренной силе драйва животные успешнее решают стоящие перед ними задачи, нежели при крайне высокой степени напряжения. Поэтому если в результате повышенных требований слишком резко усиливается драйв или возрастает мотивация, уровень выполнения деятельности снижается.
Берч (Birch, 1945) провел ставшее классическим исследование, в ходе которого он наблюдал, каким образом шимпанзе пытались добыть пищу, причем их потребность в утолении голода была весьма велика. Сила ее варьировалась с помощью изменения времени пищевой депривации, которой подвергались обезьяны (максимальное время нахождения без пищи составляло 48 часов). Опишем одно из заданий Берча. Находящемуся в клетке шимпанзе нужно было, используя короткую палку, дотянуться до веревки, к которой была привязана длинная палка (с помощью длинной палки животное могло придвинуть к себе пищу). Находясь без пищи всего 2 часа, шимпанзе с трудом выполняли задание. Как правило, они терпели полную неудачу, не сумев добыть пищу в течение максимально возможного времени (1 час). Среднестатистическое время, затрачиваемое ими на решение всех задач, составляло примерно 34 минуты (полное фиаско приравнивалось к одному часу). По мере того как шимпанзе становились все голоднее и голоднее, эффективность их действий повышалась. После 24 часов пищевой депривации среднестатистическое количество времени, затрачиваемого на решение задач, уменьшалось до 11 минут. Однако после 48 часов депривации обезьяны начинали действовать менее успешно, чем при депривации умеренной силы (теперь среднестатистическое время решения задач равнялось 21 минуте).
Следует обратить внимание на феномен качественного различия неэффективных действий обезьян при 1) слабой и 2) сильной потребности в пище. Более или менее сытые обезьяны просто не прилагали особых усилий, чтобы разрешить свои проблемы (ведь им не очень хотелось есть). Но, ощущая чрезвычайно острый голод, они были очень сильно возбуждены и не могли сконцентрироваться на выявлении того, как следует добывать пищу. После 48 часов голодания шимпанзе Арт упорно пытался дотянуться до пищи с помощью короткой палки (в одном из случаев он сделал 26 безуспешных попыток подряд). Высокая интенсивность голода не позволила ему отвлечься и «обдумать» пути решения стоящей перед ним проблемы. Эффективность действий Арта уменьшилась в результате сужения поля внимания: шимпанзе видел перед собой только вожделенную пищу.
Люди, находящиеся под жестким прессингом и принужденные решать сложные проблемы, чаще обычного совершают ошибки и добиваются худших, нежели это было при иных обстоятельствах, результатов (Heckhausen, 1980; Schneider & Kreuz, 1979). Данный факт навел Терстоуна (Thurstone, 1937) на мысль о том, что при решении задач разной степени сложности существуют свои оптимальные уровни побуждений. Исследователь выяснил, что усиление последних первоначально способствует улучшению когнитивной обработки сигналов, относящихся к решению той или иной задачи (Bruner, Matter & Papanek, 1955), однако очень сильное побуждение зачастую делает людей невнимательными, вызывает тревогу, мешает адекватно оценивать обстановку, приводит к совершению ошибок (Patrick, 1984), а иногда и блокирует само по себе действие. Короче говоря, связь между повышением уровня требований и эффективностью деятельности напоминает перевернутую кривую U. Кроме того, Терстоун сформулировал следующую закономерность: чем сложнее задача, тем ниже оптимальный уровень требований.
Стеннетт (Stennett, 1957) провел репрезентативное исследование, результаты которого подтверждают выводы Терстоуна. Стеннетт просил испытуемых устранять звуковые помехи, возникающие при магнитофонном записывании тех или иных звуков. При возникновении помех испытуемые должны были «до упора» поворачивать звуковой тумблер. Критерием эффективности деятельности служило количество секунд, в течение которых испытуемый устранял все звуковые помехи (каждая запись длилась 1 минуту). На левую (свободную) руку каждого испытуемого прикреплялись датчики, позволяющие измерять его мышечное напряжение и электрический потенциал кожи (коррелирующий с уровнем потливости ладоней) и таким образом оценивать уровень физиологической активности данного индивидуума. Люди подвергались испытаниям в трех ситуациях с разными уровнями внешних требований. При низком уровне требований участникам время от времени говорили, что хотя они и должны поддерживать нормальный звуковой фон, экспериментатор просто настраивает записывающий аппарат и не фиксирует результаты их деятельности. При среднем (оптимальном) уровне требований экспериментатор поощрял субъектов стремиться к лучшему выполнению своей деятельности и предлагал им незначительные суммы денег (25 центов) в качестве вознаграждения. При высоком уровне требований испытуемым предлагали $5 за повторение или улучшение наиболее удачного на данный момент результата или $2 плюс отсутствие наказания (болезненного электрического воздействия на ногу). Как видно из рис. 6.2, степень активации испытуемых, измеряемая по мышечному напряжению, постоянно увеличивалась с повышением уровня внешних требований, однако лучшее выполнение было зафиксировано при умеренном уровне требований и активности.
Рис. 6.2. Взаимосвязь между повышением требований, уровнем активации и эффективностью деятельности. Для упрощения представления материала даны среднестатистические оценки, полученные при оптимальных условиях (after Stennett, 1957)
Другие исследователи (например, Duffy, 1962) доказали, что выявленная Йерксом и Додсоном закономерность осложнена множеством «дополнительных» факторов. В самом деле, результаты удивительно небольшого количества исследований говорят о том, что данный закон существует «в чистом виде». Возможно, это объясняется тем, что исследователи не рассматривали требования в качестве одного из элементов мотивационной системы, который необходимо специально рассматривать и контролировать.
О негативном эффекте слишком высоких требований также свидетельствуют результаты исследования влияния индуцированного мышечного напряжения на процесс научения. В ходе этого эксперимента испытуемым в течение коротких промежутков времени предъявлялись бессмысленные слоги из трех букв (типа БМТ). (Слоги появлялись в маленьком «окошке».) Испытуемые должны были «высчитывать», какой именно слог появится после предъявляемого в данный момент, и вслух сообщать о результате своих умозаключений. Эксперимент состоял из нескольких частей. Сначала испытуемые «угадывали» слоги в нормальных условиях. Затем каждому из них выдавался динамометр, который они должны были сжимать с различной силой. Как видно из рис. 6.3, физические усилия умеренной интенсивности положительно сказывались на научении. Однако если испытуемых принуждали прикладывать в три раза большие, чем вначале, физические усилия, то научение становилось даже менее эффективным, нежели при отсутствии необходимости сжимать динамометр (Courts, 1939).
Рис. 6.3. Взаимосвязь между количеством правильно угаданных букв и интенсивностью давления на динамометр (after Young, 1961, after Courts, 1939)
Индуцированное мышечное напряжение можно рассматривать как эквивалент повышенного возбуждения, вызванного мощными внешними стимулами. В этом случае мы вновь убеждаемся в верности умозаключений Йеркса и Додсона: повышение требований сначала повышает эффективность деятельности, а затем приводит к ее уменьшению. Весьма вероятно, что снижение эффективности происходит в результате того, что чрезмерно сильное давление не позволяет индивидууму сконцентрироваться на средствах достижения своей цели (вспомним бесплодные попытки шимпанзе Арта дотянуться до пищи).
Однако важно помнить, что побудительные условия ситуации влияют на деятельность только тогда, когда они затрагивают мотивы индивидуума (см. рис. 6.1). Вышеприведенные результаты лабораторных исследований, а также подтверждающие их данные, собранные в ходе полевых исследований и суммированные Лок (Locke, 1968, 1975), были получены только потому, что испытуемые проявили готовность следовать инструкциям экспериментатора (например, угадывать бессмысленные слоги и сжимать динамометр). В реальной же жизни слишком высокие требования зачастую приводят к полному отказу от попыток добиться своего или вызывают сильную тревогу, практически полностью блокирующую активные действия.
Говоря о стимулах, мы имеем в виду либо эмоционально возбуждающие характеристики среды, либо интеракции типа «индивидуум — среда», вызывающие позитивные или негативные эмоции. (В главах 4 и 5 мы подробно рассматривали различные формы таких внешних стимулов). В отличие от таких побуждений требования, предъявляемые ситуацией, тесно связаны с конкретным временем и местом. Предположим, экспериментатор говорит группе испытуемых: «Вы будете решать арифметические задачи, а я заплачу $2,5 тому из вас, кто решит наибольшее количество задач за 20 минут». Экспериментатор выдвигает некое требование к определенным испытуемым в конкретном месте и в конкретное время, однако прибегает при этом к генерализованному мотиву — деньгам.
Аткинсон (Atkinson, 1958) провел эксперимент, в ходе которого воздействовал на испытуемых с помощью денег и других стимулов. Он собирал испытуемых (студентов) в группы числом от 10 до 20 человек и сообщал им, что те будут решать арифметические задачи — за вознаграждение и на время. Вместе с тестовыми заданиями каждому испытуемому выдавали письменную инструкцию, в которой говорилось о том, сколько денег он может выиграть и какое количество других испытуемых принимает участие в соревновании. Величина денежного вознаграждения составляла от $2,5 до 1,25 за наилучший результат. Шансы на победу для некоторых испытуемых были 1 из 20 (в соревновании участвовали 20 студентов), для других — 1 из 3, для третьих — 1 из 2, а для четвертых — 3 из 4. То есть в последнем случае приз получали трое лучших из четырех участников соревнования. Как видно из табл. 6.1, те студенты, которые боролись за $2,5, действовали значительно эффективнее, нежели выполнявшие задания за $1,25 (независимо от количества соревнующихся). Отметим также, что ожидание высокого вознаграждения особенно положительно влияет на результаты деятельности в тех случаях, когда надежда на победу особенно низка (шансы 1 из 20) или особенно высока (шансы 3 из 4). Другими словами, деньги оказывают наиболее мощное влияние на эффективность деятельности именно при отсутствии иных мотивов (в данном случае мотива достижения, который приобретал наибольшую силу, когда испытуемые имели умеренные шансы на победу). Как видно из табл. 6.1 (см. последний ряд), эффективность деятельности наиболее высока при оптимальном уровне мотива достижения, т. е. при 50 % вероятности успеха (см. главу 7). Если же шансы на победу были слишком низкими или слишком высокими, то испытуемые либо не надеялись победить, либо были практически уверены в успехе. Соответственно их деятельность направлялась прежде всего не мотивом достижения, а желанием получить деньги. Если же на первый план выходил мотив достижения, то деньги уже не играли первостепенной роли. Существует и обратная закономерность: при уменьшении значимости денежного стимула (вознаграждение уменьшалось с $2,5 до 1,25) увеличивалось значение мотива достижения.
На первый взгляд это может показаться странным, но значение денег как побуждающего мотива далеко не однозначно. Психологи используют их, потому что деньгами сравнительно легко манипулировать в экспериментальных условиях. Однако их значение для конкретных испытуемых зависит от специфики мотивационной ситуации. Например, даже в рассматриваемой экспериментальной ситуации повышение размера вознаграждения вряд ли было единственной причиной умножения усилий испытуемых. Крайне маловероятно, что перспектива получить лишние $1,25 сильно вдохновляла студентов. Скорее всего, увеличение суммы призовых денег означало для них как повышение престижности успеха, так и усиление желания угодить экспериментатору. Действительно, результаты другого исследования (Atkinson & Reitman, 1956) показывают, что девочки, характеризующиеся сильным мотивом аффилиации, напряженнее всего работают в тех случаях, когда им предлагают денежное вознаграждение. Вероятно, это происходит потому, что они принадлежат к числу тех, кто более заинтересован в угождении экспериментатору.
Таблица 6.1
Влияние на эффективность деятельности денежной мотивации и ожидания победы(по Atkinson, 1958)
| Побуждающий мотив | Ожидания победы (сложность в ее достижении)а | Средние показатели проявления мотива | |||
|---|---|---|---|---|---|
| 1 из 20 | 1 из 3 | 1 из 2 | 3 из 4 | ||
| $2,50 N = | 18 | 18 | 18 | 18 | |
| Средняя величина | 50,3 | 51,8 | 54,1 | 51,7 | 52,0 |
| $1,25 N = | 13 | 13 | 13 | 13 | |
| Средняя величина | 45,0 | 50,8 | 52,0 | 45,7 | 48,4 |
| Разность | 5,3 | 1,0 | 2,1 | 6,0 | 4,6 |
| Средний уровень ожиданий | 48,0 | 51,4 | 53,2 | 49,2 | |
| а50 — средняя величина для группы по двум заданиям: арифметическому и начертательному. Различие побуждений значимо при р < 0,01, различие в степени сложности добиться успеха — при р < 0,05. |
Требования, которые выдвигает ситуация, представляют собой побуждения, актуализирующие мотивационные диспозиции (первичные детерминанты поведения). Каково же точное определение этих мотивационных диспозиций? Мы рассматриваем их в качестве репрезентирующих индивидуальные различия в интенсивности антиципаторных целевых состояний или сложности ассоциативных «сетей», «оплетающих» естественные стимулы. Если мальчик (поощряемый другими людьми или действующий по собственной инициативе) получает большое удовольствие от успешного выполнения умеренно сложных заданий, у него сформируется особенно сильный мотив достижения (он будет получать удовольствие от преодоления трудностей, и больше ситуаций послужат для него таким побуждающим стимулом).
Возможность получить удовольствие от той или иной «стимульной» ситуации представляется человеку как цель. Она не всегда им осознается. Мальчик может не знать, почему его привлекает выполнение трудных задач. Он (или мы как наблюдатели) может осознавать лишь то, что работа над сложными заданиями вызывает в нем прилив энергии, а успешное преодоление трудностей сопряжено с ощущением удовольствия. В результате он быстро научается выполнять такие действия, которые позволяют получать такое удовлетворение. Бихевиористы указали бы на присутствие основного мотивационного состояния. Человек, который пребывает в нем, активно преследует свою цель, чувствительно реагирует на соответствующие стимулы и быстро научается всему, что необходимо для ее достижения. Другими словами, мотив выступает энергетическим источником поведения и определяет его направленность и модальность. Итак, мотивационная диспозиция — это неизбывное стремление к целевому состоянию, побуждающее, направляющее и обусловливающее предпочтение того или иного поведения. Слово «стремление» подчеркивает, что мы говорим прежде всего о человеке. Как будет показано далее, стремления можно изучать, обратившись к сфере мыслительных процессов человека; животное же не стремится, а действует. О стремлениях человека можно судить, наблюдая за его поведением, однако непосредственное изучение мотивов представляется более простым и адекватным методом исследования.
Целевое состояние (основная характеристика мотива) может совпадать или не совпадать с побуждением, представленным в детерминирующих поведение условиях ситуации. Таким образом (см. табл. 6.1), естественный мотив достижения (актуализируемый при необходимости решения умеренно сложных задач) будет направлять поведение тех людей, которые стремятся к достижению, т. е. действуют под сильным влиянием соответствующего приобретенного мотива (см. главу 7). Если же у индивидуума нет сильного приобретенного мотива достижения, он окажется отделен от аналогичных мотивационных диспозиций. Поэтому поведение такого человека (если он вообще действует) направляется другими мотивами (например, стремлением к социальному одобрению или стремлением, основанным на естественном мотиве «согласия — подчинения»). Здесь перед нами встает еще один вопрос: каким образом следует измерять мотивационные диспозиции, учитывая переход от окружающих человека условий к его внутреннему миру? Последний изучать труднее, нежели поведение. Итак, мы обозначили основную проблему, на которую вскоре и обратим пристальное внимание.
Результатом действия мотивационной системы служит возникновение мотивации к действию, которая обусловлена мотивационной диспозицией, актуализируемой ситуационными требованиями, те, в свою очередь, связаны с естественными мотивами — значимыми для формирования приобретенных. Мотивация сочетается с когнициями (ценностями), умениями и возможностями, которые приводят все вместе к реализации определенного действия.
В реальной жизни все эти детерминанты поведения часто находятся в «скрытом» состоянии. Например, человек говорит: «Я хочу поехать в магазин и купить рубашку». Основываясь на таком четком утверждении, мы можем с большой долей уверенности предсказать, что этот индивидуум выйдет из дому, сядет в машину, отправится в центр города, заплатит за парковку, зайдет в магазин, выберет рубашку, купит ее, привезет ее домой и там наденет ее. Отметим, что предсказать поведение сформулировавшего свое намерение человека возможно потому, что нам известно следующее: в городе есть магазин, где продаются рубашки; потенциальный покупатель обладает машиной, на которой можно поехать за покупкой; он считает нужным носить рубашки, у него есть деньги на покупку и время, чтобы ее совершить.
Вместе с тем заявления об общих намерениях имеют небольшую «прогностическую» ценность. Например, такое утверждение: «Я хочу хорошо учиться в школе». В данном случае мы мало что знаем о прочих детерминантах учебной деятельности человека (следовало бы учесть развитость его академических способностей, то, насколько условия его жизни способствуют концентрации на учебе, а не на развлечениях, и т. д.). Кроме того, даже само по себе выражение намерения хорошо учиться может быть детерминировано не только мотивационными диспозициями. Речь идет о высокой социальной ценности учения, о социальной желательности продемонстрировать намерение хорошо учиться и др. Короче говоря, выражение сознательного намерения обычно не бывает надежным признаком актуализированного мотива, так как оно представляет собой производную множества факторов, а не только силы мотива.
Психологи, изучающие феномен намерений, обычно говорят об определенных желаниях, или выборах, и концентрируются на соответствующих ситуационных факторах. Например, Аткинсон (Atkinson, 1957) доказал, что намерение или желание сделать какой-либо выбор детерминируется силой мотива, умноженной на привлекательность цели и трудности, связанные с ее достижением. С позиций здравого смысла можно сказать, что сила желания ребенка получить кусок торта зависит от того, насколько этот ребенок голоден, насколько аппетитным представляется торт и насколько высока цена, которую придется заплатить за удовольствие. Модель Аткинсона мы рассмотрим в главе 7. Теперь же необходимо четко понять, что сознательное намерение (импульс к действию) не следует полагать идентичным актуализированному мотиву (см. рис. 6.1). В конкретных условиях сознательное намерение может прямо указывать на присутствие актуализированного мотива, но обычно такие намерения опосредуются сложной совокупностью факторов.
Требования, которые выдвигает ситуация, легко влияют на нашу мотивацию. В самом деле, большую часть времени мы ведем себя так, словно единственный способ повлиять на поведение другого — обратиться с просьбой (требованием). Во многих нормативных ситуациях мы действительно можем ограничиться требованиями, не заботясь о каких-либо других стимулах или мотивационных диспозициях. Отец говорит дочери: «Пей молоко», и та пьет. Начальник приказывает подчиненному вернуться на работу, и тот возвращается. Конечно, за этими требованиями скрыты различные стимулы и мотивы. Однако их выявление не имеет практической ценности, пока не нарушается привычный ход событий и выдвижение требования не приводит к появлению ожидаемого намерения или актуализации привычного мотива.
Более чем 40 лет назад психолог Курт Левин (Lewin, 1935) и его ученики начали изучать феномен естественного стремления завершить прерванное действие. Они выяснили, что выполненные задания забываются в большей мере, нежели незавершенные (в качестве испытуемых выступали студенты), и что человек стремится вернуться к действию, которое он не смог закончить. Существование данной закономерности (названной по фамилии ученого эффектом Зейгарник) обусловлено принятой большинством взрослых установкой на завершение начатой работы. Однако изменение побудительных условий ситуации приводит к смене актуализированного мотива. Если экспериментатор говорит, что испытуемые должны показать, насколько хорошо они справились с работой, то на первый план выступают воспоминания о наиболее сложных заданиях (Atkinson, 1955). Если же испытуемых просят представить, что они терпят неудачу в присутствии множества людей, то на авансцену выходит другое «требование ситуации»: доказать свою состоятельность, и тогда испытуемые вспоминают прежде всего завершенные задания (Russ, цит. по: Heckhausen, 1967).
Актуализированные мотивы не всегда осознаются (см. о теории Фрейда в главе 1). Они могут воздействовать на поведение в обход сознания, выражая себя лишь в различных симптомах. Это еще одно доказательство, что сознательные мотивы или декларируемые намерения не следует считать несомненными показателями силы актуализированного мотива.
Актуализация мотивов для идентификации их уникального воздействия на поведение
Очевидно, что мотивационные диспозиции представляют собой ключевой элемент мотивационной системы. Не зная, какие именно мотивы индивидуум «привносит» в ситуацию, невозможно определить, как он отреагирует на тот или иной стимул или побудительное условие. Перспективным представляется изучение мотивов в рамках лабораторного эксперимента. Дело в том, что, находясь в такой обстановке, большинство испытуемых действуют под влиянием определенных мотивов, опираясь на которые экспериментатор может побудить их к нужному ему поведению. Тот факт, что испытуемые иногда не делают то, что от них ожидается, свидетельствует: личности различаются даже по мотивационным диспозициям, актуализируемым в рамках эксперимента. Каковы же некоторые из этих диспозиций? И как можно измерить индивидуальные различия в их силе?
Один из способов — установление такого поведения, которое оказывается последствием актуализации конкретного мотива, и изучение его как функции силы мотива. Соответственно, если бы мы могли доказать, что гнев всегда приводит к учащению сердцебиения и чем он сильнее, тем быстрее бьется сердце, то частоту пульса можно было бы использовать как показатель степени проявления гнева. Однако подчеркнем: определенное поведение должно вызываться конкретным мотивом, и только им. Иначе можно спутать причину со следствием. Ускоренное сердцебиение допустимо было бы рассматривать как признак разгорающегося гнева лишь в том случае, если бы пульс учащался только вследствие возникновения данной эмоции. Но это, конечно, не так. Учащение сердцебиения бывает результатом страха или сексуального возбуждения.
Интерпретировать мотивы, опираясь на наблюдаемые действия, весьма затруднительно. Как мы постоянно подчеркивали, рассматривая рис. 6.1, поведение (например, несоблюдение диеты и хорошая учеба в школе) детерминируется не только мотивацией, но и множеством других факторов. Однако люди постоянно делают ошибку, заключая, скажем, что хороший ученик обязательно характеризуется сильной потребностью в достижении или что поглощение громадного количества пищи говорит о постоянном ощущении голода. На самом же деле хорошая учеба может обусловливаться наличием развитого интеллекта (или способностей к учебе); устойчивой привычкой к учебной деятельности или мотивами, не связанными с мотивом достижения (примером такового служит потребность в социальном одобрении или потребность в получении высокого социального статуса).
Именно такие рассуждения и заставили психологов искать «следы» мотивов в области перцепции и апперцепции (т. е. в мире воображения). Фрейд и другие клиницисты (см. главы 1 и 2) постоянно указывали на то, что продукты воображения, и прежде всего сновидения, являются превосходным материалом для работы исследователей, стремящихся идентифицировать наличие различных мотивов. Дело в том, что фантазии в меньшей степени, чем поведение, подвержены влиянию со стороны немотивационных факторов, таких как умения или возможности. Люди способны мечтать о совершении таких действий, которые они не имеют возможности совершить в реальной жизни. Отсюда следует, что если девочка мечтает о том, что она — староста своего класса, то данный факт в большей, нежели реальное исполнение этой девочкой обязанностей старосты, степени представляет собой признак стремления к повышению собственной значимости. Реальная работа старостой может быть обусловлена прежде всего тем, что эта девочка обладает развитыми социальными умениями или тем, что ей нет альтернативы.
Обратившись к бихевиористской традиции, мы находим в ней подтверждение данного вывода: Скиннер подчеркивал, что операнты, т. е. «спонтанные реакции», более четко, чем поведение, основанное на подкреплении стимулов, отражают внутреннюю целеустремленность человека. Реакции, опосредованные подкреплением стимулов, разумеется, детерминируются внешними воздействиями, в то время как операнты «черпают силу» из внутренних вознаграждений. Согласно терминологии Скиннера, фантазии представляют собой «скрытые операнты». Они лучше каких-либо иных отражают мотивацию личности. Кроме того, поскольку они скрыты (речь идет о сфере мышления, а не о проявленном поведении), то не зависят от умений или возможностей.
Почему бы нам не актуализировать мотивы в лабораторных условиях и не выявить их уникальные взаимоотношения с продуктами воображения? Аткинсон и Макклелланд (Atkinson & McClelland, 1948) поступили именно так. Они сравнили содержание историй, придуманных испытуемыми, моряками-подводниками, после часа, 4 и 16 часов голодания. Цель эксперимента заключалась в выявлении различий между фантазиями сравнительно сытых и сравнительно голодных молодых людей. Условия эксперимента подразумевали, что испытуемые не знают о его цели (иначе они могли бы придумать такие истории, которые, по их мнению, должны писать голодные люди). Другими словами, экспериментаторы постарались нивелировать влияние на процесс фантазирования со стороны немотивационных или когнитивных факторов. Некоторые испытуемые получили задания по службе во второй половине дня и соответственно не смогли поужинать, а с утра, еще до завтрака, приступили к придумыванию историй. Другие же испытуемые придумывали истории через час или через 4 часа (незадолго до ужина) после обеда. Содержание историй анализировалось таким образом, чтобы идентифицировать те элементы, которые присутствуют в картинах воображения голодных участников эксперимента и отсутствуют у людей, не испытывающих голода.
Как видно из рис. 6.4, исследователи получили неожиданные результаты. Фантазии голодных испытуемых вовсе не изобиловали картинами сочных бифштексов и различных деликатесов. Однако принято считать, будто голодные люди мечтают, как бы поесть, и поэтому если человек много думает о еде, значит, он голоден. Оказывается, это не так. Вновь обратимся к рис. 6.4. Кривая целевой активности, репрезентирующая степень интенсивности мыслей о еде, «падает» по мере увеличения часов пищевой депривации, а инструментальной активности — направленной на добывание пищи, — возрастает одновременно с усилением чувства голода. Чем таковое сильнее, тем чаще испытуемые думают об отсутствии еды и о путях ее нахождения (особенно часто голодные испытуемые мечтают о покупке дефицитных продуктов на «черном рынке»). В самом деле, для голодного человека размышления о способах добывания пищи — намного более адаптивная реакция, нежели пассивные «мечтания» о еде. В ходе другой части эксперимента испытуемым демонстрировали крайне нечеткий слайд, на котором можно было увидеть стол с лежащими на нем тремя полностью «размытыми» предметами. Чем более сильный голод испытывали испытуемые, тем чаще эти предметы «превращались» для них в ножи, вилки, ложки и тарелки. Однако частота появления на столе съедобных предметов никак не зависела от остроты ощущаемого голода.
Итак, актуализация мотивационного состояния (в данном случае — состояния голода) оказывает на воображение уникальное и достаточно неожиданное воздействие. Причем если бы испытуемые знали о цели эсперимента, то исследователи вряд ли смогли бы идентифицировать вышеописанные закономерности. Сэнфорд (Sanford, 1937) доказал, что те испытуемые, которые голодают, чтобы угодить экспериментатору, действительно думают прежде всего о пище, т. е. ведут себя в соответствии со своими представлениями о «правильном» поведении. Кейс (кратко изложено Sherif, 1948) сообщил, что борцы за свободу, добровольно отказывавшиеся от пищи во время Второй мировой войны, часто представляли себе еду. Тем не менее такие фантазии тоже могут выполнять адаптивную функцию: если бы воображаемая пища стала слишком мощным стимулом, то голодающий мог бы прервать свою акцию. Другими словами, когниции и ожидания этих людей очень сильно отличались о когниций и ожиданий тех испытуемых, которые не осознавали, что исследователи специально заставляют их голодать.
Кроме того, Аткинсон и Макклелланд (Atkinson & McClelland, 1948) разработали методику измерения силы «потребности в пище». Испытуемый получает один балл, если в выдуманной им истории содержится деталь, отмечаемая прежде всего в картинах воображения относительно голодных индивидуумов, и теряет один балл, если в его истории полностью отсутствуют детали, характеризующие главным образом истории относительно сытых людей. Средний балл, полученный испытуемыми, проведшими без пищи: 1 час — 0,74, 4 часа — 1,57, 16 часов — 4,05. Однако хотя при сознательном оценивании силы своей потребности в пище люди, голодавшие 4 часа, намного определеннее, чем остававшиеся без еды всего час, говорили о своем желании утолить голод, подобное различие не было выявлено между сознательными суждениями испытуемых, голодавших по 4 и по 16 часов. Таким образом, самооценка силы мотива голода представляет собой менее надежный признак реальной потребности в пище, чем измерения, основанные на анализе образов воображения.
Логично было бы далее определить «отметку» по шкале голода у людей, когда мотив голода еще не актуализирован, скажем, проведших без пищи не больше 2–3 часов, и использовать ее для измерения индивидуальных различий в силе мотива. Если тот или иной индивидуум, не испытывающий естественной биологической потребности что-нибудь съесть, набирает большое количество баллов по шкале голода, то он может быть отнесен к категории, так сказать, хронически голодных людей. По крайней мере, он постоянно размышляет о том же, о чем действительно думают голодные люди: об отсутствии пищи или о том, как ее заполучить. Скорее всего, такой индивидуум ест больше или чаще, нежели люди, в сытом состоянии получающие низкие баллы по шкале голода.
Рис. 6.4. Процент испытуемых, истории которых были связаны с темой еды, как функция усиления чувства голода
К сожалению, этот шаг не был сделан, хотя Шехтер и его коллеги тщательно исследовали феномен переедания, которое можно рассматривать как признак постоянной актуализированное™ мотива голода. Кроме того, эта команда ученых получила несколько неожиданные результаты (Schachter, 1971b): испытуемые с чрезмерным весом в большей степени, чем другие люди, подвержены влиянию таких внешних стимулов (см. главу 5), как время приема пищи или еда сама по себе. Однако при отсутствии внешних сигналов они в большей мере готовы отказаться от пищи, нежели испытуемые с нормальным весом. В табл. 6.2 представлены «типичные» доказательства данного утверждения, полученные в ходе одного из эксприментов. Участвовавшие в нем испытуемые получали определенное задание, но через некоторое время им предоставлялся перерыв в работе, во время которого они могли (об этом им сообщал экспериментатор) съесть столько сэндвичей, сколько им хотелось. В первом случае участникам выдавался только один сэндвич, а остальные им при желании разрешалось взять в холодильнике. В другом же случае каждый испытуемый получал три сэндвича (инструкция оставалась той же самой).
Таблица 6.2
Воздействие присутствующих и отсутствующих пищевых стимулов на прием еды испытуемыми с нормальным и чрезмерным весом (after Schachter, 1971b)
| Испытуемые | Среднее количество сэндвичей, выданных участникам и съеденных | |
|---|---|---|
| Отсутствие пищевых стимулов («на руки» выдавался только один сэндвич) | Присутствие пищевых стимулов («на руки» выдавались три сэндвича) | |
| С нормальным весом (Н) | 1,96 | — 1,88 |
| С чрезмерным весом (Ч) | 1,48 | 2,32 |
| Разность (Н — Ч) | 0,48 | — 0,44 |
| p | <0,05 | <0,05 |
Когда выдавался только один сэндвич, испытуемые, имевшие избыточный вес, ели меньшее количество сэндвичей (в среднем полторы штуки), нежели люди, чей вес был нормальным. Вероятно, это объясняется тем, что, съев свой единственный сэндвич, полный человек не видел более стимулов, связанных с едой. Но, получив сразу три сэндвича, ел:
а) больше, чем испытуемые с нормальным весом;
б) больше, чем в первой эспериментальной ситуации.
Существует несколько объяснений таких результатов. Однако мы сконцентрируемся на том, которое не было принято в расчет Шехтером и его коллегами: в отличие от людей с нормальным весом имеющие лишний вес испытывают хронический голод. Если это так, то их поведение может быть истолковано на основе результатов исследования, проведенного Аткинсоном и Макклелландом (Atkinson & McClelland, 1948). В ходе его выяснилось, что чувствующим сравнительно сильный голод людям не свойственна выраженная направленность на мысленное представление отсутствующих предметов пищи. Исследователи, однако, демонстрировали далее испытуемым слайд, на котором были изображены предметы, контуры которых плохо различались. Экспериментатор утверждал, что это ваза и пирог, и спрашивал испытуемых, какой предмет, с их точки зрения, имеет большие размеры. Выяснилось, что относительно голодные люди чаще, чем сравнительно сытые, воспринимали пирог как более «внушительный» предмет (McClelland & Atkinson, 1948). Таким образом, следует предположить, что если бы испытуемым предъявлялись реальные пищевые стимулы, голодные оказались бы более заинтересованными в их опознании и съедали бы большее количество пищи (в сравнении с людьми, которые сыты). Аналогичное воздействие потребности на восприятие было зафиксировано и другими исследователями (см. Bruner & Goodman, 1947).
Однако без прямого измерения силы мотива голода, что позволяет дифференцировать влияние данного мотива на людей с нормальным и повышенным весом (его можно проводить, например, с помощью шкалы голода, разработанной Аткинсоном и Макклелландом), трудно установить, в самом ли деле полные люди характеризуются хроническим голодом. Без прямого исследования мотива голода мы можем утверждать лишь одно: факт особой сенситивности чрезмерно полных испытуемых к внешним стимулам согласуется с результатами экспериментов, посвященных влиянию голода на восприятие и фантазию. Кроме того, исследование Шехтера еще раз иллюстрирует те серьезнейшие проблемы, которые возникают при попытках оценить силу мотива, анализируя проявленное поведение, ведь помимо этого переедание может детерминироваться множеством факторов. Чрезмерный вес бывает результатом нарушения обмена веществ, дисфункции гипоталамуса (данный фактор приводит, например, к ожирению у крыс (см. Schachter, 1971а)) или устойчивой привычки часто и много есть.
Измерение силы диспозиций социальных мотивов
Методика, использованная в ходе эксперимента, направленного на измерение мотива голода (Atkinson & McClelland, 1948), была применена в ходе множества других исследований, цель которых заключалась в выявлении уникального воздействия социальных мотивов на продукты человеческого воображения. Сначала исследователи пытались актуализировать мотив достижения. Во-первых, они просили испытуемых (молодых людей) пройти некие тесты и заявляли, что это позволяет определить общий уровень интеллекта и наличие лидерских способностей. Во-вторых, они воздействовали на такую переменную, как соотношение успехов — неудач (McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953). Вскоре после этого испытуемых просили написать короткие истории к 4–6 картинкам (на написание одной из них отводилось 5 минут). Данное задание подавалось либо как задача на творческое воображение, либо в качестве литературного упражнения (так делали, чтобы отвлечь испытуемых от тестового характера сбора фантазийного материала). Некоторые из предъявленных испытуемым картинок представляли собой части Теста тематической апперцепции (Murray, 1938), а некоторые были ноу-хау исследователей (пример такой картинки вы можете найти на рис. 6.5).
Характеристики историй, написанных после актуализации мотива достижения, подверглись скрупулезному сравнению с деталями историй, созданных при нейтральных условиях (т. е. когда не пытались повлиять на мотивацию). Главное различие касалось образов достижения, которые фиксировались, когда герой той или иной истории стремился сделать что-либо лучше. Это подразумевает имплицитный или эксплицитный стандарт совершенства. Выигрыш соревнования, успешная починка машины, установление рекорда, успех в области изобретений, упорная работа, направленная на достижение определенной цели (например, чтобы стать врачом), — все это связано с определенными стандартами совершенства. Вовлеченность в это устанавливается по заявлениям героя истории о своем желании или намерении достичь определенной цели, по демонстрации аффективной заряженности на успех (удача сопровождается всплеском положительных эмоций, а неудача — отрицательных) или по экстраординарным усилиям достичь соответствующей цели («мальчик очень старательно работает над своим заданием»).
Рис. 6.5. Картинка, обычно используемая для «провоцирования» историй, анализируемых для идентификации проявлений мотива достижения (McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953)
Установив на основе анализа образов достижения, что та или иная история относится к категории детерминированных данным мотивом, исследователи далее старались выявить в ней другие характеристики, которые отличают рассказы, написанные в условиях, нацеливающих на достижение, от созданных в нейтральных ситуациях. Ученые идентифицировали и четко определили некоторое количество таких характеристик (характеристика считалась выявленной, если два квалифицированных эксперта могли практически без колебаний указать на ее присутствие (или отсутствие) в тексте). Они перечислены в табл. 6.3. Кроме того, там приведен процент историй, содержащих в себе ту или иную из дифференциальных характеристик при определенной экспериментальной ситуации. Как мы видим, 33 % историй написаны под влиянием мотива достижения, и только 10 % историй, придуманных в обычных условиях, включают прямые выражения о потребности или желании достичь успеха.
Все эти разграничения имеют смысл, если они рассматриваются в контексте алгоритма решения проблемы (рис. 6.6.). Предположим, какой-то человек старается достичь некоей цели, и у него возник образ, связанный с ее достижением. Он может выразить соответствующую потребность, у него формируются определенные ожидания, касающиеся данной цели, и установка на положительные переживания в случае успеха (и отрицательные — при неудаче). Кроме того, человек может столкнуться с теми или иными препятствиями (как внутренними, так и внешними) и предпринять какие-либо действия по достижению цели или по преодолению возникших препятствий. В этом ему может понадобиться помощь. Представляется, что актуализация мотива достижения повышает вероятность того, что индивидуум задумается над всеми «звеньями» алгоритма решения проблем.
Таблица 6.3
Воздействие актуализации мотива достижения на характеристики выдуманных историй (after McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953)
| Характеристика и соответствующий пример | Процент историй, содержащих в себе ту или иную характеристику | |
|---|---|---|
| Нейтральные условия ситуации | Условия, способствующие актуализации мотива достижения | |
| (N = 156 историй) | (N = 156 историй) | |
| Образы достижения | 25 | 54 |
| «Он старается бежать быстрее» | ||
| Потребность | 10 | 33 |
| «Он хочет делать лучше» | ||
| Позитивное антиципаторное целевое состояние | 4 | 15 |
| «Он думает, как здорово ему будет, если он добьется успеха» | ||
| Негативное антиципаторное целевое состояние | 6 | 14 |
| «Он думает, как ему плохо будет, если он потерпит неудачу» | ||
| Позитивное целевое состояние | 2 | 15 |
| «Он счастлив, потому что добился успеха» | ||
| Негативное целевое состояние | 6 | 9 |
| «Он несчастлив, потому что потерпел неудачу» | ||
| Действия | 3 | 25 |
| «Он тренируется каждый день» | ||
| Внешние препятствия | 6 | 6 |
| «Его мать думает, что он не должен столько времени уделять бегу» | ||
| Внутренние препятствия | 3 | 10 |
| «Он так сильно волнуется, что это мешает ему побеждать» | ||
| Помощь | 3 | 10 |
| «Его тренер дал ему хороший совет» | ||
| Тема достиженияа | 18 | 45 |
| Средняя сила мотивации достижения (п)б | 1,95 (SD = 4,3) | 8,77 (SD = 5,3) |
| а Тема достижения красной нитью проходит сквозь всю историю и практически вытесняет любые другие темы. | ||
| бСредняя сила мотива достижения высчитывается посредством прибавления одного балла за каждую характеристику, которая определяет выдуманную историю, и вычитания балла за каждый рассказ, абсолютно не связанный с мотивом достижения. Все различия значимые (кроме сферы внешних препятствий и негативного целевого состояния). |
Рис. 6.6. Модель решения проблем для концептуализации мотивационных субкатегорий (Winter, 1973, after McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953)
За каждую из указанных в табл. 6.3 «дифференциальных» характеристик индивидууму «начислялся» один балл по шкале мотива достижения. Затем из получившейся суммы вычиталось такое количество баллов, которое равнялось числу историй, не содержащих в себе образов, связанных с мотивом достижения. Первоначально ноль баллов выставлялся только за образы, которые нельзя было со всей определенностью отнести либо к плану достижения, либо к нейтральным символам, однако впоследствии к нулю приравнивались как совершенно не связанные с мотивом достижения, так и «сомнительные» образы. Каждая характеристика оценивалась только один раз в рамках конкретной истории, независимо от частоты ее появления. Таким образом, исследователи нивелировали «преимущество» тех людей, кто был относительно свободен в вербальном плане. Однако в последние годы контроль над фактором вербальной легкости осуществляется с помощью сопоставления количества слов, использованных в конкретном рассказе и во всех исследуемых историях.
Общее количество баллов, набранных тем или иным испытуемым, свидетельствует о силе его мотивации достижения, или, следуя Г. А. Мюррею (Н. A. Murray, 1938), потребности в достижении (n Achivement). Очевидно, что сила такой мотивации детерминируется стимулами, представляемыми картинками, данными экспериментатором инструкциями и самими испытуемыми (рис. 6.7).
Рис. 6.7. Графическая репрезентация детерминации силы мотивации достижения (оцениваемой с помощью исследования выдуманной истории) количеством стимулов достижения: 1) в картинках, 2) в инструкциях и 3) исходящих от самих индивидуумов (McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953)
Таким образом, сила мотивации достижения определяется:
а) тем, насколько предъявляемые испытуемым картинки связаны с этим мотивом;
б) тем, насколько содержание инструкции побуждает потребность в достижении;
в) тем, насколько конкретный индивидуум сам стремится к достижениям.
Взаимодействие этих трех детерминантов мотивации достижения может привести к следующим результатам (мы рассматриваем наиболее простые варианты): если человек с невыраженным стремлением к достижениям рассматривает картинки, находясь в «нейтральной» обстановке, то он вряд ли продуцирует какие-либо образы достижения. Однако если индивидуум, демонстрирующий сильный мотив достижения, находится в ситуации, провоцирующей актуализацию этого мотива, то скорее всего его истории будут наполнены соответствующими образами. Нет доказательств того, что картинки с умеренным количеством стимулов, актуализирующих мотив достижения, оказывают более сильное влияние на подобную мотивацию (в «нейтральной» и «провоцирующей» ситуациях), нежели картинки с высокой или низкой мерой насыщенности образами, связанными с достижением.
Внешние события тоже могут повлиять на содержание выдумываемых испытуемыми историй. Как видно из рис. 6.8, количество образов достижения возрастает в сюжетах, сочиняемых теми студентами, которым в ближайшем будущем предстоит сдавать экзамены. Чем более четко та или иная картинка репрезентирует экспериментальную ситуацию и чем ближе реальный экзамен, тем большее количество образов, связанных с мотивом достижения, испытуемые используют в своих историях. Таким образом, картинка, имеющая некоторое отношение к теме достижения, практически не актуализирует мотив достижения за год до экзамена, однако за 3 недели до него она становится уже более эффективным триггером соответствующей мотивации, а за день до проверки знаний провоцирует «всплеск» образов, относящихся к проблеме достижения.
Рис. 6.8. Средняя сила мотивации достижения, возникающей при восприятии картинок с различной степенью схожести с экзаменом. Для разных групп студентов по мере сокращения времени до сдачи экзамена (Heckhausen, 1967, after Fisch)
Тот же самый подход использовался при разработке методик измерения силы мотивов аффилиации и власти (об этом мы поговорим в следующих главах). Итак, любой конкретный текст в принципе может служить материалом, с помощью которого оценивается сила различных мотивов.
Обратившись к табл. 6.4, мы увидим, что истории, придуманные к одной и той же картинке, могут иметь совершенно разные мотивационные содержания. Представленные в данной таблице рассказы созданы специально для того, чтобы проиллюстрировать некоторые аспекты систем расшифровки символов мотивации (эти системы были созданы в процессе исследований, направленных на определение и измерение мотивов достижения, аффилиации и власти).
Таблица 6.4
Типичные истории, придуманные испытуемыми, рассматривающими изображение мужчины, склонившегося над чертежной доской, и находящимися в такой ситуации, которая подразумевает актуализацию: а) мотива достижения, б) мотива аффилиации и в) мотива власти
| Актуализация мотива достижения | Актуализации мотива аффилиации | Актуализация мотива власти |
| Джордж — инженер, который (потребность в достижении, + 1) хочет выиграть конкурс. С архитектором (образ достижения: стандарт совершенства, + 1), начертившим наиболее практичный чертеж, будет заключен контракт на строительство моста. Джордж думает о том (целевая антиципация, + 1), как он будет счастлив, если одержит победу. Он (внешнее препятствие, +1) напряженно размышляет о том, каким образом можно укрепить столь длинный мост, но вспоминает (инструментальное действие, + 1)возможности применения нового вида стали, предлагает свой проект, но не выигрывает конкурс и (негативное целевое состояние, + 1) очень переживает. | Джордж — инженер и работает допоздна. Он (образ аффилиации, + 1) беспокоится о том, что его жена почувствует себя забытой (внешнее препятствие +1). Она считает, что он должен заниматься прежде всего ею и детьми (внутреннее препятствие,+ 1) Джордж же не способен угодить и начальнику, и жене (потребность в аффилиации, + 1), но очень сильно любит жену и (инструментальное действие, + 1) постарается быстро закончить работу и вернуться домой. | Это — Георгиадис (престиж героя истории,+ 1), знаменитый архитектор, который(потребность во власти,+ 1) хочет выиграть соревнование, победитель которого (образ стремления к власти, + 1) будет объявлен лучшим архитектором в мире. Его главный конкурент, Булаковский (внешнее препятствие, + 1), украл лучшие идеи Георгиадиса, и последний очень боится (негативная целевая антиципация, + 1) позора поражения. Но в голову ему приходит (инструментальное действие, + 1) новая блестящая идея, которая (влияние на других, + 1) производит неизгладимое впечатление на членов жюри, и Георгиадис побеждает! |
| Тема + 1 Общая сумма баллов = + 7 | Тема + 1 Общая сумма баллов = + 6 | Общая сумма баллов = + 7 |
История в левой колонке содержит те элементы, которые появляются главным образом в рассказах, придуманных молодыми мужчинами в ситуации, актуализирующей мотив достижения. Основным показателем отнесенности истории служило отображаемое в ней стремление действовать хорошо или еще лучше. Джордж, очевидно, стремится создать наиболее практичный чертеж и возглавить строительство моста. Кроме того, он думает о том, какое счастье — достичь своей цели, о том, что ему надо отыскать способ преодолеть внешние препятствия и о том, как было бы плохо потерпеть неудачу. То, что актуализация мотива достижения одинаково часто приводит к мыслям о неудаче и об успехе (радости победы), представляет собой довольно неожиданный факт.
Связанные с мотивом аффилиации мысли актуализировались в такой ситуации, при которой испытуемые (молодые люди) подвергались публичным оценкам со стороны своих сверстников (оценивались уровень популярности и черты личности каждого из испытуемых). При таких условиях придуманные истории отражали прежде всего стремления к установлению, сохранению и восстановлению дружеских или аффилиативных взаимоотношений (Shipley & Veroff, 1952). В центральной колонке табл. 6.4 представлена типично «аффилиативная» история, в которой говорится о Джордже, беспокоящемся главным образом о сохранении близких взаимоотношений с женой.
Мотив власти можно актуализировать множеством способов (см. Winter, 1973). В ходе одного из исследований студенты — кандидаты на работу записывали истории, ожидая результатов отбора. Во время другого исследования испытуемые придумывали истории, находясь под впечатлением поведения харизматической личности (им демонстрировалась видеозапись инаугурационной речи Джона Ф. Кеннеди). Постепенно ученым стало ясно, что сущность уникального воздействия такого рода ситуаций на мотивационную сферу личности заключается в стремлении оказать влияние на других или приобрести репутацию сильного, важного или могущественного человека. Поэтому в третьей истории (табл. 6.4) Георгиадис, как и Джордж, описан как желающий одержать победу. Однако в отличие от Джорджа он хочет этого, чтобы добиться уважения окружающих. Его цель — не само по себе достижение, а приобретение репутации лучшего архитектора в мире. Другие аспекты данной истории представляют собой отображение различных сторон хорошо развитой мотивационной системы, включающей в себя стремление к соперничеству, соответствующие страхи и средства влияния на окружающих.
Каждый раз, когда в какой-либо истории фиксируются детали актуализированного мотива достижения, или аффилиации, или власти (см. данные в скобках табл. 6.4 разъяснения), индивидуум получает один балл по соответствующей шкале. Дополнительный балл начисляется в том случае, если та или иная тема красной нитью проходит сквозь анализируемый рассказ. Так высчитывается общая сумма баллов по шкале того или иного мотива. Лишь очень немногие из учитываемых нами характеристик присутствуют в каждой конкретной истории. Однако испытуемых просят придумать от четырех до шести рассказов, и поэтому у них есть несколько возможностей выразить какой-либо мотив. В конечном счете подсчитывается общая сумма баллов по каждой из мотивационных шкал. Создав (с помощью указанных выше экспериментов) научную систему дешифровки мотивационных проявлений, мы можем измерять индивидуальные различия в силе мотива посредством анализа историй, выдуманных в нейтральных условиях (в такой ситуации проясняются спонтанные, т. е. «незамутненные» внешними мотивационными влияниями стремления испытуемых). Соответственно мы можем оценить, сколь часто мысли испытуемых фиксируются на темах достижения, власти и аффилиации. Отметим, что испытуемые не знают, чего ждет от них экспериментатор, и поэтому сознательные ценности и ожидания оказывают меньшее, чем обычно, влияние на содержание их рассказов. Отсюда следует, что анализ таковых представляет собой наиболее эффективный способ исследования мотивационных диспозиций. Данная методика позволяет нам прямо измерять устойчивое стремление к достижению целевого состояния (определение мотивационной диспозиции).
Хотя исследователи изучают прежде всего мотивы достижения, аффилиации и власти, вышеописанная методика «дешифровки» мотивационных проявлений с помощью актуализации соответствующих составляющих может применяться при исследовании любых других мотивов. Например, в ходе одного из исследований испытуемые — солдаты — придумывали рассказы за 10 часов до ядерного взрыва и через полчаса и 10 часов после испытания (Walker & Atkinson, 1958; см. также главу 10 в данной книге). Во время взрыва солдаты находились на расстоянии 4000 ярдов от места взрыва. Фактор опасности (характеристика требования, которое выдвигает ситуация) привел к тому, что в историях, написанных до взрыва, было зафиксировано больше проявлений мотива страха, нежели в созданных после того, как опасность миновала.
В главе 1 мы рассмотрели влияние сексуального возбуждения на воображение. Ниже мы коснемся других мотивов, проявления которых можно фиксировать в лабораторных условиях.
Расшифровка содержаний выдуманных историй, которые рассказывают о достижении цели, не относится к числу наиболее популярных способов измерения индивидуальных различий в силе мотива. Данная методика основывается на эксперименте Г. А. Мюррея, результаты которого были опубликованы в книге «Исследования личности» (Murray, 1938). Однако в той же самой книге описывается другая методика оценивания силы мотива. В соответствии с ней испытуемым предлагается выразить степень своего согласия с различными утверждениями (каждое из которых относится к тому или иному мотиву). В табл. 6.5 перечислены некоторые из утверждений, использованных Мюрреем для измерения силы мотивов достижения, аффилиации и власти. Одно из очевидных преимуществ рассматриваемого нами подхода заключается в том, что его применение сопряжено с меньшими затратами, нежели использование дешифровки содержания текстов. Ответы испытуемых (варьирующиеся, скажем, от +3 до -3) можно фиксировать и обрабатывать с помощью компьютера (что не требует усилий со стороны экспериментатора). Именно поэтому количество методик самоотчета, применяемых для измерения силы того или иного мотива, постоянно увеличивается. Среди них — Шкала личностных предпочтений Эдвардса (Edwards Personal Preference Scale) (Edwards, 1957), Модель исследования личности Джексона (Jackson Personality Research Form) (Jackson, 1966), а также Шкала ориентации на достижение и на аффилиацию Мехрабиана (Mehrabian Scales for Achievement and Affiliation Orientation) (Mehrabian, 1969, 1970). Каким же образом они выдерживают конкуренцию с методиками, основанными на анализе фантазий? Каков же наиболее эффективный способ измерения силы мотива?
Таблица 6.5
Примеры утверждений, использованных Мюрреем для оценивания силы различных потребностей (по Н. A. Murray, 1938)
Потребность в достижении1. Я ставлю перед собой сложные цели, которых стараюсь достичь.2. Я полностью расслабляюсь только тогда, когда успешно заканчиваю существенную часть работы.3. Я неустанно работаю над любым делом, за которое взялся, пока не буду удовлетворен результатом.4. Я люблю работу не меньше, чем развлечения.Потребность в аффилиации1. Я чувствую себя в своей тарелке, если оказываюсь среди людей, получающих от жизни удовольствие.2. Я очень привязался к своим друзьям.3. Я люблю «зависать» с близкими мне по духу людьми и обсуждать с ними всякие вопросы4. Я могу пожертвовать всем, только чтобы остаться с моими друзьями.Потребность во власти (влиянии)1. Я получаю удовольствие от руководства группой людей (спортивной командой, клубом или комитетом).2. Я ревностно отстаиваю свою точку зрения.3. Обычно я влияю на других сильнее, чем они на меня.4. Я считаю, что могу доминировать над другими.Примечание. В опроснике Мюррея утверждения, относящиеся к одному и тому же мотиву, не следуют друг за другом, а «перемешиваются» с утверждениями иных типов. В модифицированных версиях данного опросника а) предлагается ранжировать степень своего согласия с каждым из утверждений (отрицательные ответы тоже указывают на силу мотива) и б) используются «дублирующие» друг друга утверждения (контролируется фактор социальной желательности ответов).Мюррей полагал, что лучшим способом измерения силы мотива будет использование обеих методик, а также любой другой релевантной информации (например, полученной с помощью интервью или наблюдения за поведением испытуемых во время ролевых игр). В созданных Мюрреем центрах исследования сравнительно небольшая группа испытуемых на протяжении определенного времени тщательно исследовалась наблюдателями (экспертами). Испытуемые проходили интервью и множество разнообразных тестов. Кроме того, эксперты оценивали их участие в выполнении различных видов групповой деятельности. Основываясь на всей доступной для него информации, каждый наблюдатель делал предварительные оценки силы мотивов каждого из испытуемых. Затем эксперты собирались вместе и проводили диагностический консилиум, на котором подробно обсуждали все полученные сведения, и потом оценивали силу мотивации каждого из испытуемых в конкретной области. Окончательный вердикт «диагностического совета» по поводу, скажем, силы мотива достижения конкретного человека рассматривался как лучший способ исследования мотивационной сферы. Каким образом данный метод измерения индивидуальных различий в силе мотивов (т. е. клинический метод) соотносится с методами самоотчета и расшифровки материала воображения? Какой же из них лучше?
Альтернативные методы измерения силы мотива, оцениваемые в соответствии с критериями полноценного научного исследования
Для того чтобы ответить на эти вопросы, мы должны прояснить критерии хорошего научного исследования. Они перечислены в табл. 6.6; в ней также показано, как каждый из критериев соотносится с физическими (температура) и психологическими (мотивация) переменными.
Таблица 6.6
Критерии научно обоснованного измерения температуры и мотивации
| Критерии успешного измерения | Значение | Применимо к | |
|---|---|---|---|
| температуре | мотивации | ||
| Сенситивность | Показатель точно отражает основную переменную | Столбик ртути поднимается, как только происходит нагрев | Поведенческий показатель отражает индуцированное мотивационное состояние |
| Уникальность | Показатель отражает только те изменения, которые касаются данной переменной | Столбик ртути не поднимается под давлением | Поведенческий показатель не подвержен влиянию, оказываемому привычками, ценностями и т. д. |
| Надежность | Показатель демонстрирует величины, адекватные условиям | Ртуть поднимается до той же отметки, какой соответствует нагрев | Поведенческий показатель дает те же самые оценки, касающиеся определенного человека, и при повторной проверке |
| Валидность — практичность | Показатель отражает переменную значимости | Температура, измеряемая термометром, в теоретическом и практическом отношении позволяет спрогнозировать, что случается с материей в различных условиях | Показатель мотива проявляет его теоретические свойства и применим для прогнозирования поведения, реализуемого в различных условиях |
Критерий сенситивности исследования подразумевает, что используемые исследователями методики систематически изменяются в зависимости от присутствия, отсутствия или изменений тех характеристик, которые эти методики «призваны» измерять. Если горящая спичка, поднесенная к заключенному в стеклянную колбу столбику ртути, не оказывает на ртуть какого-либо заметного воздействия, то ртутный градусник не является прибором, чувствительным к изменениям температуры. Если содержание самоотчета испытуемого, готовящегося прыгнуть с парашютом, не говорит о том, что этот человек испытывает чувство страха (Epstein, 1962), то данный опросник не представляет собой методику, чувствительную к мотивационному состоянию.
Критерий уникальности подразумевает, что показатели подвержены влиянию только той переменной, которая измеряется: ртуть может подниматься под влиянием не жары, а давления. Именно на этом основании мы ставим под сомнение ценность наблюдения как метода измерения силы мотива. Такое поведение, как успешная учеба в школе, может обусловливаться интеллектуальными факторами, не имеющими ничего общего с мотивацией.
Существует два аспекта критерия надежности исследования. Во-первых, два эксперта, одновременно наблюдающие за одним и тем же событием, должны представить идентичные отчеты о нем. Во-вторых, между собой должны совпадать два сделанных в идентичных условиях описания одной и той же характеристики конкретного человека.
Критерий «валидности — практичности» — самый важный. Если с помощью определенной методики невозможно предсказать поведение индивидуума в различных ситуациях, она может быть сколь угодно сенситивной, уникальной и надежной и при этом абсолютно бесполезной. Психология, как и любая другая наука, должна быть экономичной. Ее цель — получить максимальное количество информации о поведении индивидуума в различных ситуациях с помощью воздействия на минимальное количество переменных. На практике валидность измерения силы человеческого мотива определяется посредством создания сети корреляций между значением данной характеристики и другими характеристиками человека (Cronbach & Meehl 1955). Кроме того, создание такой сети может иметь важное теоретическое значение. Значит, если мы хотим быть уверенными в том, что наша методика измеряет именно силу конкретного мотива, нам следует доказать, что люди, набравшие множество баллов по шкале данного мотива, действуют под его влиянием. Например, испытуемые, набравшие много баллов по шкале мотива достижения, должны особенно энергично действовать в ситуациях достижения, более чувствительно реагировать на соответствующие стимулы и особенно быстро обрабатывать соответствующую информацию.
Теперь давайте выясним, насколько каждый из трех рассмотренных выше методов измерения индивидуальных различий в силе мотива соответствует четырем критериям научности исследования.
Системы расшифровки содержания выдуманных историй удовлетворяют критерию сенситивности, так как они были разработаны с помощью сравнения различий в содержании фантазий, продуцированных: а) в ситуациях, которые провоцируют актуализацию соответствующих мотивов; б) в «нейтральных» условиях.
Как было отмечено выше, символическое выражение потребности в пище становится все более настойчивым по мере увеличения времени депривации, хотя субъекты, проведшие без пищи 4 и 16 часов, примерно одинаково описывают силу своего голода. Готовящиеся к прыжку парашютисты, физиологическое состояние которых свидетельствуют об испытываемом ими страхе, утверждают, что им совсем не страшно. Вероятно, это объясняется тем, что они подавляют в себе страх и таким образом настраивают себя на успех. Аналогично, сознательное оценивание собственной усталости напрямую не зависит от количества времени, проведенного без сна, хотя продолжительность бессонницы сказывается на содержании фантазий находящегося без сна человека (см., например, Е. J. Murray, 1965).
Исследователи психологии личности имеют дело с опросниками, различая обычно измерения черт личности (людей спрашивают, чего те обыкновенно хотят) и измерение состояний (интересуются, чего люди хотят в данный момент) (Spielberger, Gorsuch & Lushene, 1970). Это аналогично различиям между мотивационной диспозицией и актуализированным мотивом. Чтобы исследование соответствовало критерию сенситивности, следует показать, что актуализированный мотив (например, тревожность как реакция на угрозу) усиливает уровень тревоги и связан с показателями таких же черт индивидуума. Однако пока лишь немногочисленные исследования, основанные на самоотчетах людей о мотивах, учитывают мотивационную актуализацию. Впрочем, вполне можно предположить, что они и не могут быть восприимчивы к ней, так как сильное влияние оказывают другие переменные, например осознаваемые ценности, проявляющиеся в конкретном мотивационном состоянии, скажем, стремлении не выглядеть чересчур встревоженным.
Критерию сенситивности в достаточной мере отвечал бы клинический метод оценки силы мотива, поскольку он учитывает все источники информации, в том числе расшифровку образов воображения, удовлетворяющую данному критерию. Однако так как итоговые клинические заключения также включают оценки по самоотчетам, которые до известной меры не отражают мотивационные изменения, следует признать, что они — менее чувствительный способ определения мотивационных изменений, нежели оценивание образов воображения.
Кроме того, критерий сенситивности предполагает, что изменение силы мотива оказывает одинаковое влияние на содержание мышления всех людей повсеместно. При нагреве столбик ртути станет в равной степени подниматься и в Пеории, и в Тимбукту. Однако будет ли действовать подобное правило в психологии? Оказывает ли актуализация мотива достижения одинаковое воздействие на образы воображения людей, принадлежащих к различным культурам? Возможно, в одних культурах это приведет к мыслям о достижении общности, в других — об индивидуалистическом поступке, как показывают Маэр и Кляйбер (Maehr & Kleiber, 1981). В книге «Мотивация достижения» (McClelland et al., 1953) отмечается, что мужчины племени навахо реагируют на актуализацию мотива достижения точно так же, как и другие представители мужского пола. То есть они придумывали больше историй, в которых содержались образы достижения (определенные по ранее проведенным экспериментам, провоцировавшим появление таковых образов у американцев), возникающие у индейцев при обычных условиях тестирования. Главный эксперимент, предполагающий актуализацию мотива достижения, был повторен в Германии (Heckhausen, 1963), Бразилии (Angelini, 1959) и Японии (Hayashi & Habu, 1962). Выясняется, что характеристики мышления, связанные с этой актуализацией, оказываются почти одними и теми же в различных культурах.
Вместе с тем некоторые из выявленных ранее результатов, полученных в тех исследованиях, когда испытуемыми выступали женщины, ставят под некоторое сомнение генерализованность подобных выводов. Ни инструкции, касающиеся актуализации достижения, ни опыт успеха и неудач, воздействующий на мужчин, при тех же самых условиях проведения испытания не приводит к повышению показателей силы мотива достижения у женщин. Так, в одном исследовании среднее значение силы мотива достижения, выявленное у учащихся колледжа — мужчин, — было 1,46 в обычных условиях и 3,46 после неудачи, а у женщин-учащихся средние величины оказались равными соответственно 1,24 и 0,93 (McClelland et al., 1953). Видимо, актуализированный мотив достижения влияет на процесс мышления женщин иначе, чем это происходит у мужчин. Аналогично дело обстоит и с соответствующими инструкциями, которых недостаточно, чтобы побудить актуализацию мотива у женщин.
Это поднимает несколько весьма важных вопросов о целостном подходе к измерению мотивов, поскольку получается, что нужно создавать совершенно разные системы оценивания силы мотива достижения у мужчин и женщин. К счастью, подобного не требуется. Тому есть две причины. Во-первых, установлено, что оценки силы мотива достижения, касающиеся женщин (причем использован критерий, выявленный по экспериментам актуализации мотива в ситуациях с мужчинами), вполне коррелируют с уровнем деятельности женщин в тех же самых условиях, в которых были и мужчины. Скажем, если женщины, имеющие высокие оценки по мотиву достижения, поступают аналогично тому, как действуют мужчины, имеющие столь же высокие показатели, измерения будут валидными в случае с женщинами в такой же мере, что и для мужчин. Во-вторых, выявлено, что инструкции, нацеливающие на достижение, которые используются для побуждения испытуемых-мужчин, просто-напросто не актуализируют мотив достижения в группе женщин.
В проведенных позднее исследованиях (например, French & Lesser, 1964) было, однако, показано, что если речь заходит о значимости интеллектуального, касающегося карьеры достижения, мотив достижения у женщин усиливается (см. Stewart & Chester, 1982). Более того, в Германии, Бразилии и Японии инструкции для мужчин, ориентирующие их на достижение, воздействуют и на воображение женщин. Также установлено, что общественная значимость популярности и индивидуальных качеств человека выступает естественным мотивом достижения у некоторых американок. При таких условиях в придуманных ими историях отмечалось такое же усиление мотива достижения, как и в случаях с мужчинами, когда их интеллект и способность к лидерству используются для побуждения к реализации данного мотива (McClelland et al., 1953).
Итак, методы актуализации мотива достижения (побуждения и естественные мотивы) могут несколько различаться применительно к разным подгруппам популяции. Вместе с тем нет никаких данных о каком-либо особом воздействии такой актуализации на воображение молодых американцев, что не учитывалось бы в специально для этого разработанной системе расшифровки. К сожалению, пока недостаточно исследований, касающихся актуализации мотива, которые были бы проведены в рамках других культур, чтобы удостовериться в тех же выводах применительно к содержанию мышления, связанного с мотивами силы или аффилиации.
В какой мере различные методы оценки силы мотива отвечают критерию уникальности? Весьма существенно отклоняется от него клинический метод. Согласно ему, допускается некое множество психоаналитических заключений для объяснения мотивации пациента, как было принято в исследованиях клиники Меннингера (Luborsky & Sargent, 1956). Используется ряд ключей, связанных со знанием того, каковы баллы пациентов, полученные ими по тестам, показатели социального поведения или поведения во время сеансов терапии. Каждая из методик клиницистов предполагает количественную оценку того, насколько мотивирован на лечение конкретный пациент, согласен ли с терапией и в какой мере. Но тогда возникает вопрос: не лучшая ли это вообще возможность оценки мотивации пациента? Однако, как показано на рис. 6.9, экспертные оценки, касающиеся уровня психосексуального развития и силы эго, достаточно сильно коррелируют с оценками мотивации пройти лечение. Более того, в той же мере коррелируют между собой и сами показатели психосексуального развития и силы эго. Другими словами, в рамках клинического метода три переменные существенно не различаются. Из-за такой их общности очень трудно выявить у человека низкий уровень психосексуального развития или силы эго и высокий уровень мотивации. Стало быть, остается непонятным, какие же ключи используются экспертами при оценке мотивации пациента. Они прежде всего могут быть связаны с уровнями психосексуального развития человека или его эго. Если так, то оценивание мотивации не будет измерением ее как таковой. Вместе с тем мнение экспертов подразумевает, что пациент так или иначе мотивирован. Короче говоря, если эксперты допускают применение множества ключей при оценивании силы мотива, измерение его оказывается содержащим «всяческие примеси», и такая смесь при определении различающихся реакций приводит экспертов к убеждению, будто те связаны с силой мотива.
Рис. 6.9. Корреляция между переменными, касающимися личности, которые определены специалистами клиники Меннингера (Luborsky & Sargent, 1956)
Самоотчеты также не отвечают сполна критерию уникальности. Это происходит отчасти потому, что существуют люди, склонные к определенным типам реакций. Так, одни чаще соглашаются, другие, наоборот, — отвергают (Couch & Keniston, 1960). Первые склонны сказать «да» относительно почти всех утверждений, вторые не склонны принять большинство из таковых. Высокие оценки по первым четырем пунктам, приведенным в табл. 6.5, могут означать не только высокую силу мотива достижения, но и выраженную тенденцию соглашаться с некоторыми или даже всеми утверждениями. Подобные перечни, адресованные таким людям, возможно скорректировать, если уравнять количество пунктов, предполагающих выражение согласия или несогласия. Это позволит получить высокие оценки.
Иного рода крен возникает потому, что многие люди предпочитают соглашаться с социально приемлемыми утверждениями. Его можно нивелировать, если уравновесить пункты, касающиеся социальной приемлемости, и побудить людей к выбору между ними (Edwards, 1957; Jackson, 1966).
Однако главная сложность соответствия критерию уникальности, которая возникает в случае с самооценками, заключается в том, что они отражают представление человека о себе и его ценности. Так, многие американцы особенно чувствительны к тому, что им присущ сильный мотив достижения, и потому согласятся с утверждением, которое бы продемонстрировало их активность. Вместе с тем они не считают, будто их отличает мощный мотив власти, и не согласятся с пунктами, показывающими его наличие. Так, в одной дискуссии относительно вопросов мотивации студенты примерно час страстно доказывали: оценки, касающиеся силы мотива власти, которые дал метод написания историй по картинкам, весьма высоки. Под конец каждый был убежден, что подсчеты студентов абсолютно верны.
Переворот в теории личности, совершенный Фрейдом и его последователями, состоит, в частности, в том, что было продемонстрировано: осознаваемые людьми ценности и неосознаваемые мотивы не обязательно одно и то же. Чтобы избежать смешения позиций, в данной книге мы придерживаемся той точки зрения, что выражаемая в самоотчетах оценка силы мотива — это, собственно, оценка ценности (v).
Ценности людей, отражающиеся в самооценках, имеют множество детерминантов, которые не относятся к мотивационным. Например, Линн (Lynn, 1969) предложил оценивать значимость мотива достижения по самоотчетам, отметив, что у предпринимателей отмечались более высокие показатели, чем у студентов. Это позволило ему полагать, что он получил хороший способ измерения силы мотива достижения, поскольку предприниматели и получили бы оценки выше, чем студенты. Однако кое-что он все-таки упустил: предприниматели знают о своей успешности; и если задать им соответствующие вопросы, они станут говорить, что ставят перед собой сложные цели, предпочитают работу развлечениям и т. д., так как подобные утверждения служат очевидным объяснением, почему они более успешны. Следовательно, то, что кажется показателем силы мотива достижения, на самом деле есть составляющая их «образа я» в целом.
Выдерживает ли оценка намерений проверку по критерию уникальности? Начнем с того, что в целом на нее не влияют ценности или реакции. Люди, отвечающие на опросники и отмечающие, что они высоко ценят достижение, аффилиацию или власть, обычно не получают более высоких показателей по соответствующему мотиву, определяемых на основе анализа картин воображения (см. Child, Frank & Storm, 1956; deCharms, Morrison, Reitman & McClelland, 1955). Ценящие социальную желательность, что определяется по шкале Кроуни-Марлоу (Crowne-Marlowe, 1964), также не получают более высоких баллов по какому-либо из трех социальных мотивов, как установлено при исследовании 76 взрослых людей (McClelland, Constantian, Pilon & Stone, 1982).
Здесь рождается еще один вопрос: может ли человек, записывая истории, содержащие требуемые характеристики, сделать так, чтобы оценки мотивов оказались «поддельными»? Если это верно, то высокие баллы будут получены даже в том случае, когда сила мотива низкая. Исследователи попросили испытуемых специально зафиксировать высокий уровень мотива достижения, но значимого увеличения средних значений по данному мотиву не было отмечено (McClelland et al., 1953). Впрочем, те, кому известны системы подсчета баллов (скажем, приведенная в табл. 6.4), могут «сфальсифицировать» высокие показатели. Однако достаточно странным представляется тот факт, что если люди, научившись «подделывать» оценки, начинают думать об образе жизни, мотив и в самом деле обозначается для них более выпукло. Как будет показано в главе 14, один из способов повысить уровень мотивации — научить людей сочинять истории, попытавшись понять глубинные особенности мышления людей, чьи мотивы отличаются силой.
Воздействие условий организации теста на придуманные истории. Намного серьезнее проблемы, связанные с тем, что на содержание историй легко могут повлиять условия организации теста, о чем свидетельствуют проведенные эксперименты. Оценки, подсчитываемые на основе созданных индивидуумами историй, представляют собой результат не только собственно мотивации человека, но и других факторов, которые имеют отношение к условиям тестирования (см. рис. 6.7). Со времен Мюррея подчеркивается, что если рассказы отражают индивидуальные свойства, они должны быть собраны в нормальных условиях, когда человек чувствует себя совершенно естественно и непринужденно. Макклелланд и др. (McClelland et al., 1953) указывают, что если подключается эго, возникает препятствие для образов воображения, а это приводит к тому, что истории испытуемых оказываются не поддающимися оцениванию.
Ланди (Lundy, 1981а) систематически сравнивал результаты, полученные, когда истории были написаны в обычных, неформальных, условиях, с теми, что создавались под воздействием некоего «давления», выражаемого в трех формах. Он предполагал побудить создание стереотипных рассказов, не основанных на личном мотиве. Ланди сказал одной группе людей, что написание рассказов позволяет выявить «скрытые личностные тенденции», включая «недостатки или иные несовершенства личности» (Lundy, 1981а). Затем он «надавил» на другую группу испытуемых, чтобы те были весьма внимательны, придумывая истории, поскольку хотел поставить их в «стандартизированные и тщательно контролируемые» условия (Lundy, 1981а). Это было нужно ему для сравнения результатов, полученных в ситуации с испытуемыми группы нормы и тех, какие демонстрируют люди, имеющие нарушения психотического плана или нарушения в работе мозга. Прежде чем попросить третью группу людей сочинить истории, Ланди обратился к тестированию личности, содержащему данные по аффилиации. Это предполагало выяснение того, относятся ли испытуемые к числу тех, кто всегда легко сходится с группой, или тех, кто чувствует себя неуверенно. Ланди считал, что специальные инструкции приведут к тому, что люди станут внимательнее и, вероятно, создадут стереотипизированные истории, а не отражающие их личные мотивы. Он разработал специальный механизм расшифровки, помогающий опознать наличие желаемого эффекта, и назвал его оценкой при эго-контроле. Баллы подсчитываются как сумма логических сбоев в истории (т. е. скачков от одной мысли к другой) и как количество добавлений (т. е. деталей, какими испытуемые наделили характеры и объекты и каких не отмечалось на картинках).
Все три типа таких специальных инструкций разработаны для того, чтобы усилить воздействие небольшого числа добавлений и сбоев. В результате существенно возрастали оценки при эго-контроле, означая, что истории были более стереотипизированы. Еще важнее, что оценки мотивов, полученные в ситуации, когда истории пишутся по специальным инструкциям, теряют свою валидность. В итоге они не слишком коррелируют с поведенческими характеристиками рассматриваемого мотива, как бывает, когда истории придумываются в обычных условиях.
Ланди также получил ряд других оценок обычных коррелятов потребности достижений, аффилиации и власти, таких как телевизионные шоу, какие обычно смотрят студенты. Как и предполагалось, он установил, что (по сравнению с имеющими низкие показатели по какому-либо из трех мотивов) испытуемые с более высоким уровнем мотива достижения предпочитают смотреть информационные телепрограммы; те, у кого сильнее мотив аффилиации, выбирают мыльные оперы и комедии; отличающиеся более заметным мотивом власти смотрят прежде всего спортивные программы. Но это отмечалось только в том случае, когда мотивы оценивались в нормальных условиях. Если же студенты чувствовали некую опасность, вызванную наличием инструкций, коэффициенты валидности — т. е. корреляция с деятельностью, которая связана с мотивами, — существенным образом уменьшались, а применительно ко всем практическим результатам вообще нивелировались. Результаты этого исследования отображены на рис. 6.10. На нем показано, что та группа учащихся, которая тестировалась в обычных условиях (это обозначено как группа с индивидуальным планом), имела низкие показатели в ситуации эго-контроля и высокие валидные оценки, касающиеся подсчетов относительно мотива. Обратная картина наблюдалась при тестировании трех других групп, когда были использованы специальные инструкции. В итоге высокими оказались показатели в условиях, когда вступал в действие эго-контроль, а низкими — оценки по валидности измерений мотива.
аСетка z-трансформации для стандартизации распределения коэффициентов
Рис. 6.10. График разброса коэффициентов валидности и среднее значение оценок в ситуациях эго-контроля. Приводятся для всех групп обучения (модули анализа).
р — группа с индивидуальным планом; n- нормативная группа; s — структурированная группа; е — группа людей, чувствующих вмешательство эго (after Lundy, 1981а)
В другом исследовании Ланди (Lundy, 1980) рассмотрел все данные, полученные в период 1966–1980 гг., чтобы учесть оценки мотивов достижения, аффилиации или власти. Так, он обнаружил, что из 195 работ, посвященных оценке потребности в достижении, в 124 были значимые различия в использовании измерений, в 51 отмечались незначительные расхождения. Тогда он рассмотрел те факторы, которые вызывают то, что одни исследователи считают измерения валидными, а другие — невалидными. Среди наиболее важных факторов он выделил статус человека, проводящего тестирование. Если это авторитетная фигура, а значит — способная оказать определенное давление на испытуемых, коэффициенты валидности измерений мотива оказываются намного меньше, чем в том случае, когда руководитель — из группы обучающихся (группы равных) или ведет себя совершенно обычным образом. Ланди также установил, что привлечение инструкций оказывает достаточно мощное воздействие на валидность подсчетов при тестировании. Даже самый обыкновенный вызов пройти процедуру теста личности, предполагающую написание рассказов, в отличие от придумывания историй по картинкам, противоположным образом влияет на валидность оценок, выводимых из таких рассказов.
Короче говоря, оценки, касающиеся мотивов, показанных в выдуманных историях, не отражают безоговорочно различия между проявлением мотива при всех вариантах тестовых условий. Чтобы удовлетворять критерию уникальности, необходимо, чтобы условия проведения измерения были нормальными, обычными. Исследования Ланди особенно ценны тем, что он разработал способ оценивания в ситуации, когда реализуется эго-контроль, а это может послужить контрольным образцом для экспериментаторов, показывая, добьются ли они успеха в создании нормальных условий для тестируемых лиц либо нет. Если среднее значение баллов в ситуации, когда проявляется контроль эго, очень высоко, можно считать, что на оценки по мотивам влияют другие факторы, а значит, они не будут уже хорошими показателями силы мотива.
Оценивание мотивов, осуществляемое по картинам воображения человека, удовлетворяет критериям сенситивности и уникальности, которые важны для хорошо организованного измерения, но плохо отвечают критерию надежности. Действительно, фантазии вызывают у психологов некоторое беспокойство, потому что они «сейчас» отмечаются, а потом нет. Подобное качество — весьма сильный противовес настоящему научному измерению. Одни специалисты по психоанализу отмечают в сновидениях одни паттерны мотивов, тогда как другие психоаналитики опознают совершенно иные. В табл. 6.4 упоминаются такие способы оценивания, которые позволяют добиться высокой степени согласия между наблюдателями. Критерий наличия или отсутствия образов достижения, власти или аффилиации и их субкатегорий объективен, а значит, наблюдатели способны научиться тому, как совпадать в подсчетах, совершаемых для ряда историй.
Алгоритм установления надежности. Можно применить два метода проверки надежности измерения. Первый предполагает выявление процента совпадающих суждений относительно существования той или иной категории. Предположим, два эксперта, А и Б, делают подсчеты по шести историям, определяя наличие или отсутствие в них образов достижения. Скажем, эксперт А подсчитывает их в историях 1,3 и 5, а эксперт Б — 1,3,5 и 6. Процент согласия вычисляется умножением числа рассказов, относительно которых эксперты сошлись во мнении, что там присутствуют искомые категории (например, три), на два: 3 х 2 = 6 — и делением на общее количество тех историй, в которых каждый эксперт обнаружил присутствие данной категории (в предложенном нами варианте 3 + 4 = 7). В результате получается пропорция 6/7, или 86 %, репрезентативные для меры совпадения в оценках, обычных для различных категорий в системах подсчета тех или иных мотивов.
Обратим внимание на знаменатель в этой пропорции, показывающий, сколь часто эксперты оценивают искомую категорию, поскольку это в известной мере варьируется. Если же обращаться только к проценту согласия экспертов, не касаясь количества оцененных историй, степень единодушия окажется номинально весьма высокой, когда какой-либо один эксперт расценивает каждую историю как содержащую рассматриваемую категорию.
Процент согласия — убедительное исчисление, позволяющее судить о надежности измерения, потому что в нем не учитывается единство мнений относительно отсутствия той или иной категории. И причина здесь не в том, что некоторые из таких категорий абсолютно неповторимы. Если бы включались оценки, касающиеся их отсутствия, показатели надежности расшифровки историй были бы неоправданно высокими. Предположим, эксперт А вычленяет образы «помощи», проводя подсчеты по мотиву достижения, обратившись к истории 1, а эксперт Б — к истории 3. Они расходятся в суждениях относительно ее наличия, но согласны, что таковая отмечается в четвертой из историй, в результате окажется 75 % совпадения оценок ((2 х 4)/12), которые представляются явно завышенными.
Другой алгоритм установления надежности — определение корреляций между оценками, которые получает индивидуум, у двух разных экспертов. Если последние хорошо обучены данной процедуре, корреляции колеблются в диапазоне 0,85-0,95. Это означает, что два разных эксперта достигли общности в подсчетах, касающихся одного и того же человека (см. McClelland et al., 1953; Winter, 1973). Вместе с тем здесь возникает определенная сложность. Она заключается в том, что такое измерение чисто технически способно привести к высокому уровню корреляций между двумя рядами оценок, при этом один эксперт определяет в целом больше оценок, чем другой. Таким образом, среднее значение баллов для группы лиц будет выше у эксперта А, чем у Б, даже если между ними нет разногласий в порядке классификации двух рядов субъектов. Итак, можно привлечь одного эксперта, чтобы сравнить оценки всех испытуемых, или двух специалистов, чтобы проверить их подсчеты и достичь унифицированного уровня оценок.
Тест-ретестовая надежность. Критерий надежности также означает, что хотя люди проходят тестирование вновь и вновь, оценивается один и тот же мотив. Существует известный способ проверки надежности, состоящий в разделении теста на две соотносимые части, чтобы установить, оценивается ли человек одинаково по обеим половинам. Это порой называется методом распределения, который и позволяет оценить надежность измерения. Например, если студент получает по мотиву достижения 4 балла в ситуациях с использованием картинок А, В и Д, а по изображениям Б, Г и Е — от 3 до 5, то оценки выше -1 демонстрируют существенное несоответствие двух частей теста. В «Мотивации достижения» (McClelland et al., 1953) отмечается высокий коэффициент корреляции — 0,64, полученный применительно к ряду оценок мотива достижения с использованием двух групп изображений, по три в каждой. Но осуществленный позднее обзор исследований позволил предположить, что коэффициент внутренней непротиворечивости в целом колеблется от 0,30 до 0,40, обнажая неудовлетворительную надежность измерений по традиционным психометрическим стандартам (Entwisle, 1972). Вместе с тем с оценками, которые выносятся по самоотчетам, корреляция достаточно высокая — от 0,70 до 0,90 (Entwisle, 1972; McClelland, 1980).
Как утверждают Аткинсон, Бонгорт и Прайс (Atkinson, Bongort & Price, 1977), традиционная психометрическая теория неточна в постулировании того, что реакция на какой-либо пункт теста (в данном случае речь идет об историях, которые сочиняются по какой-либо картинке) — это автономное явление, как бы независимый тест силы проявления такой основной характеристики, как мотив достижения. Вместо этого они предложили свою теоретическую позицию, согласно которой поток мыслей непрерывен. По их представлению, реакции относятся к мотивам достижения, аффилиации или власти, причем на уровне мышления они постоянно противоборствуют между собой, какая же из них будет проявлена. Если тенденция к достижению выражается в связи с первой картинкой, она «полностью истощается» и сполна реализуется, так что следующая мощная тенденция — скажем, аффилиации — будет заявлена в следующей истории. Итак, не стоит ожидать последовательности в направлении реакции от одного раздела теста к следующему. Действительно, как следует из хорошо известного в психологии феномена, называемого ассоциативной рефракторной фазой (см. Telford, 1931), испытуемые вряд ли повторят ассоциацию, которая у них возникла.
Аткинсон и Берч (Atkinson & Birch, 1978) продолжили анализировать проблему и разработали компьютерную программу, которая с известной долей вероятности воспроизводит графики, что показаны на рис. 6.11. В этой модели отмечены три тенденции, между которыми возникает конкуренция оказаться проявленными. Выше отмечалось, что испытуемым предлагали четыре истории. Соответственно и временная линия делится на четыре равных отрезка. Тенденция X — обозначение мотива достижения. Если мы суммируем все время, отведенное на отражение X в четырех историях (когда такая тенденция сильнее, чем желание написать об Y и Z), получится 7, 3, 4 и 5. Если мы сравним тенденцию к достижению, выраженную в историях 1 и 4, с уровнем ее преломления в историях 2 и 3 — по двум альтернативным частям теста, будет 12 и 7 — цифры, показывающие большое несоответствие или низкую степень согласованности.
Используя эту программу, Аткинсон, Бонгорт и Прайс (Atkinson, Bongort & Price, 1977) создали 25 компьютерных моделей; согласно каждой испытуемые произвольно классифицировались как имеющие высокий, средний и низкий уровень мотива достижения. Авторы выявляли пропорцию времени, которое каждый субъект тратил на размышление о достижении, и различных предположений о внутренней согласованности измерений (с учетом перехода от одного временного отрезка к другому). Их критерий валидности общего времени, затраченного на размышление об измерении X, служил мерой соответствия уровню мотива достижения, определяемому компьютерной программой предварительно и в индивидуальном порядке. Итак, если человек определен в верхнюю треть распределения оценок по мотиву достижения, то, согласно компьютерной модели, он попадет в верхнюю треть по параметру расходования времени на размышление о достижении.
Рис. 6.11. Тенденция определенной реакции быть выраженной за промежуток времени, отведенный на сообщение четырех историй (after Atkinson, 1980)
На рис. 6.12 отображена конструктная валидность (как процент лиц, правильно отнесенных к разным третям распределения по мотиву достижения, когда измерялось время, затрачиваемое на выполнение задания). Данные приводятся в сравнении с показателями внутренней непротиворечивости оценок (с использованием альфы Кронбаха, дающей более генерализованное измерение внутренней согласованности, чем при установлении обычной корреляции по эквивалентным частям распределения). Отметим, что общее время, которое занимают мысли о достижении, — отличный показатель «истинности» подсчетов по мотиву достижения, даже в тех случаях, когда внутренняя согласованность измерения очень низкая или порой имеет отрицательные величины. Вывод исследователей заключается в том, что «конструктная валидность тематических апперцептивных измерений не требует наличия внутренней согласованности относительно критерия надежности, предполагаемой традиционной теорией проведения тестов» (Atkinson et al., 1977).
Не каждый исследователь примет те допущения, которые сделали Аткинсон и Берч, разработав свою компьютерную модель. Кто-то попросту столкнется с проблемой принятия решения, какие подсчеты следует совершить, если они оказываются различающимися при обращении к разным частям теста. Но менее всего этот подход предполагает особую заботу об обеспечении внутренней непротиворечивости при измерениях такого рода.
Другой способ рассмотрения измерений силы мотива по фантазиям людей представляет модель множественной регрессии, когда изображения выступают автономными оценками истинных показателей. Подобный путь полезен в том случае, если итоговые оценки продиктованы несколькими детерминантами, не связанными друг с другом. Соответственно доля какого-либо детерминанта в общих подсчетах окажется больше, если не будет воздействия подобной взаимосвязи. Макклелланд (McClelland, 1980) предложил различать следующее: мотивы в психологии позволяют объяснить «противоречивость поведения, в то время как привычки — его логичность. Когда голодная собака пытается выбраться из клетки в поисках пищи, проявится широкий круг различных реакций. Почему же мы ожидаем, что собака продемонстрирует внутренне согласованные действия? Если животное начинает скулить, то тому есть свои причины. Если же оно пытается протиснуться через перекладины, это не то же самое, когда собака скребет по задвижке. Не следует здесь ждать высокой степени корреляции между такими реакциями, также не стоит ожидать ее между признаками мотивации достижения, отмечаемыми в разных историях». Речь должна идти о целом всех реакций, что могло бы стать лучшим индикатором силы мотива.
Рис. 6.12. Взаимосвязь конструктной валидности и внутренней согласованности измерения (α). Выявлена по 25 случаям моделирования заданных переменных согласно тесту тематической апперцепции (ТАТ) и параметров оценки. Конструктиая валидность отражает процент лиц, верно отнесенных (по параметру времени деятельности, направленной на достижение) к одной из трех частей распределения, связанной с подлинной силой рассматриваемого мотива, определенной по компьютерным данным (after Atkinson, 1978, after Atkinson, Bongort & Price, 1977)
Влияние склонности быть креативным или последовательным. Но вновь возникает проблема. Корреляция общей оценки по мотиву достижения или мотиву власти, которая получена по 4–6 историям, расходится с аналогичными подсчетами, сделанными относительно тех же самых испытуемых, но при иных обстоятельствах. Корреляции, как правило, варьируют от 0,20 до 0,40 (Entwisle, 1972; McClelland et al., 1953; Winter, 1973), а это означает, что надежность измерений слишком слабая, чтобы претендовать на обстоятельность. Отчасти такая вариабельность обусловлена тем, что не соблюдалось главное условие подлинной надежности тестирования: испытуемые проходили его во второй раз в иной ситуации, чем это было сначала. Соответственно они настроены реагировать при повторной проверке по-другому. Картинки ими уже были просмотрены, и люди удивлялись, почему их просят пройти тест снова. Инструкции побуждали к тому, чтобы «быть креативными», и это интерпретировалось субъектами таким образом, что они должны сочинить «другую историю» относительно той же самой картинки. Они настроились на креативность. Но если они выдумывали разные истории на одни и те же изображения, то и оценки мотива вряд ли могли быть одинаковыми. Даже когда использовались разные картинки, тест-ретестовая корреляция не была выше, что, вероятно, объясняется не только тем, что испытуемые находились под впечатлением от задания проявить креативность и потому сочиняли иные рассказы, но скорее всего тем, что находили такой опыт необычным, удивляясь происходящему.
Как показывают результаты Ланди, рассмотренные выше, если люди чувствуют какой-либо подвох, исходящий от процедуры, и не могут полностью расслабиться, полученные оценки будут нормативными, стереотипизированными, но никак не личного плана. Проблема заключается в том, каких же исчислений, касающихся конкретного человека, придерживаться. В целом исследования показали, что оценки, полученные в первом тестировании, оказываются более валидными, нежели аналогичные оценки, выявленные при повторном испытании. Это, судя по всему, обусловлено, тем, что надобность второй раз пройти тест не была понята субъектами (см. Atkinson, 1980).
Винтер и Стюарт исследовали вероятность того, что настрой «быть креативным» привел к снижению тест-ретестовых корреляций. Они предложили испытуемым следующие инструкции: «Не надо беспокоиться о том, будут ли похожи ваши истории на те, что вы написали ранее, или окажутся отличающимися от них. Пишите тот рассказ, какой хотите» (Winter & Stewart, 1977). Когда проверка проводилась с применением данной инструкции, тест-ретестовая корреляция, касающаяся оценок мотива власти, возросла до 0,58 по сравнению с 0,20, полученными при повторном тестировании с использованием обычной инструкции «быть креативными». Ланди (Lundy, 1981b) позднее протестировал учащихся высших учебных заведений и также говорил студентам, что им предоставляется полная свобода рассказывать любые истории — будь они повторением выдуманных в последний раз или новыми. Он получил тест-ретестовую корреляцию на уровне 0,56, которая согласуется с критерием стабильности измерений по опросникам, проведенным через год.
В определенном смысле вопрос о надежности оценки дополняет проблему сенситивности. Измерение мотива, основанное на расшифровке паттернов спонтанных мыслей, оказывается особенно зависимым от ситуационного волнения. Следовательно, по сравнению с принятыми в психологии исследованиями в точности повторить эксперименты по выявлению мотива и получить одинаковые исчисления применительно к одним и тем же лицам из раза в раз — весьма затруднительно. Однако результаты будут достоверными, если позаботиться о том, чтобы испытуемые не чувствовали себя скованными, и исключить проявление особых реакций.
Клингер (Klinger, 1968) осознал эту проблему, но выбрал неверный путь ее разрешения. Он тестировал испытуемых в звуконепроницаемой комнате, размером 7x7 футов, не допуская контактов с экспериментатором. Инструкции давались с помощью знаков, аудиозаписей, слайдов, фильмов. Людей просили побыть в тихой обстановке 25 минут, чтобы свести к минимуму такие моменты, как ассоциативная вариабельность. Это не привело к увеличению надежности измерений. Как отметил Винтер (Winter, 1973), ситуация для человека, согласившегося пройти такое испытание, была весьма специфической. Подобное не во всем соответствует высказанному ранее Г. А. Мюрреем настойчивому требованию создавать для испытуемых такие условия, чтобы люди не чувствовали напряжения, пребывали в непринужденном состоянии, что дает более валидные и надежные оценки мотивации.
Корреляции тест-ретестовой и внутренней надежности для оценок по самоотчетам и клиническим заключениям относительно силы мотива более высокие — на уровне 0,70-0,90. Относительно клинических заключений следует сказать, что не следует придавать им слишком большое значение, потому что, как отмечалось в последнем разделе, эксперты реагируют на некоторые из общего числа образов воображения, оценивая более или менее стабильные, оставляя, как правило, в стороне какие-либо специфические мотивационные аспекты личности испытуемого.
Отмечаемая согласованность самоотчетов кажется известным преувеличением «истинной» непротиворечивости по нескольким причинам. Важно понимать, что люди, отвечая на пункты опросника, следуют инструкции быть последовательными, говорить правдиво и откровенно. Если же они дают иной ответ во втором случае, то могут посчитать это нечестным или вообще решить, что они недостаточно знают себя. Тенденция к непротиворечивости приводит к тому, что в реакциях сказывается стремление признавать или отрицать неблагоприятные свойства или соглашаться или не соглашаться с большинством пунктов.
Более того, людям, как правило, задают до известной степени одинаковые вопросы, прибегая при этом к множеству разных способов (см. табл. 6.5). Если человек в одной части опросника утверждает, что очень привязан к своим друзьям, его заявление в другой части о том, что он не стремится проводить много времени с ними, может представлять собой проявление его честности или интеллекта. Если он говорит, что ставит перед собой сложные цели, вполне резонно его согласие с утверждением, что он трудится как раб.
Хуже всего то, что многие анкеты по мотивации содержат пункты, касающиеся прошлого человека, которые всякий раз, когда тот отвечает на вопрос, предполагают одну и ту же реакцию. Если люди утверждают, что припоминают «пресыщенность» чем-либо, они могли бы сказать, что каждый раз противостоят этому. Сложность с такими пунктами заключается в следующем: они учитываются при подсчетах как показатель существования определенной потребности, при этом личность может уже измениться. В таком случае критерий сенситивности приносится в жертву надежности. Все же следует отметить, что в большей мере требованиям последней отвечают вопросники по самоотчетам, хотя до некоторой степени показатели оказываются завышены.
Как мы узнали, рассматривая бихевиористские исследования (см. главу 3), мотивы запускают поведение или наделяют его энергией, направляют и отбирают его формы. Животное, которое имеет большую мотивацию, энергичнее; его внимание легче обращается на релевантные мотивам стимулы. Все это научает его быстрее реализовать соответствующее действие и целенаправленно ведет животное к желаемому. Предполагаемое измерение силы мотива у людей должно удовлетворять рассматриваемому критерию, чтобы оценки оказались валидными показателями различий в силе мотива. То есть обладающие сильным мотивом достижения по сравнению с теми, у кого он слабый, были бы более энергичны в продуцировании действий, связанных с достижением, более чувствительны к соответствующим сигналам и научались бы такому естественному мотиву без промедления. Измерения мотивов, исходящие из оперантного содержания мышления, проверены согласно данным критериям, в то время как самоотчеты и клинические заключения в большинстве своем — нет. Упоминаемые в главе различные мотивационные диспозиции во многих исследованиях демонстрируют соответствие критерию валидности — практичности оценок. Следует в обобщенном виде представить тип исследований, валидных по данному показателю. Применительно к критерию заряженности исследования показывают, что оценки мотива достижения чаще всего связаны с предпринимательскими действиями (Andrews, 1967), мотива власти — по преимуществу с выдвижением аргументов (McClelland, 1975), мотива аффилиации — в большей мере с аффилиативными действиями (Constantian, 1981; см. главу 13 в настоящей книге).
Если же затронуть такую функцию мотива, как ориентирующая или обостряющая восприимчивость к соответствующим сигналам, то можно отметить следующее. Как было продемонстрировано в ранних исследованиях (McClelland & Liberman, 1975), субъекты, имеющие высокий уровень мотива достижения, быстрее опознавали связанные с ним слова; если эти слова оказывались отмечены как позитивные (связанные с успехом), то по сравнению с негативными (так сказать, связанными с неудачей) они выделяли их в тахистоскопе быстрее. Создается впечатление, что испытуемые «заранее нацелены» опознавать подобную лексику, а потому и распознают ее раньше других субъектов. Аналогичный эффект, даже еще более впечатляющим образом, обнаружен у людей с сильным мотивом власти, когда они обращаются к изображениям, содержащим соответствующие сигналы, по сравнению с нейтральными.
Когда к коже головы (в затылочной зоне мозга, которая принимает визуальные ощущения) человека, имеющего такой мотив, подсоединялись электроды, было установлено следующее. Субъекты, обладающие сильным мотивом власти, реагировали на изображения, его отражающие, по сравнению с рассматриванием нейтральных картинок так, что электрический потенциал претерпевал большие изменения (на 0,1 и 0,2 секунды раньше после представления изображений). Те же, кто отличался слабым мотивом власти, не продемонстрировали различий в визуальном реагировании на изображения, связанные с образами власти, и на нейтральные стимулы (McClelland, Davidson & Saron, 1979; см. главу 8 в этой книге). Соответственно, данные результаты демонстрируют, что по сравнению с испытуемыми, у которых уровень мотива власти невысокий, мозг тех, у кого этот мотив сильный, как бы «задает» реакции на такие сигналы в затылочной области, где и проецируется визуальная информация. Различие отмечается, когда речь идет о системе восприятия, но не о вербальной и моторной реакциях на связанные с мотивом сигналы.
Если коснуться аспекта научения, эффект которого сказывается в том, чтобы облегчить деятельность, можно сказать, что высокий уровень мотива достижения ведет к повышению эффективности деятельности, когда возникает весьма трудная для обеспечения лучшего образа действий задача. На рис. 6.13 показаны соответствующие выводы. Испытуемых просили расшифровать буквы типа ВТСЕ и составить из них слово, и так в течение 20 минут (McClelland et al., 1953). Люди, имеющие слабые и сильные мотивы достижения, сначала — в первые 4 минуты — демонстрируют примерно одинаковый уровень исполнения. Но за последние 4 минуты те, кто обладает сильным мотивом достижения, расшифровывают больше, чем пять слов, как это было в самом начале, в то время как люди, у кого отмечается слабый мотив, выполняют задание в конце и на старте примерно с равной эффективностью.
Различие, связанное с приростом, весьма показательно. Похожие исследования проведены применительно к другим мотивам. Отличающиеся мощным мотивом власти по сравнению с лицами, у которых он ослаблен, быстрее научаются ассоциациям между картинками и словами, если они связаны с данным мотивом, однако не бывает различий в скорости научения, если пары «картинка — слово» не имеют отношения к мотивации власти (McClelland, Davidson, Saron & Floor, 1980). Субъекты с сильным мотивом аффилиации научаются сложным социальным взаимосвязям быстрее, чем те, у кого соответствующий мотив слабый (см. главу 9).
Рис. 6.13. Средние значения результатов распознавания слов за 4 минуты: для лиц с высоким и низким уровнем оценок по мотиву достижения (McClelland, Atkinson, Clark & Lowell, 1953)
Сравнение валидности — практичности самоотчетов и измерений по образам воображения, имеющих отношение к потребности в достижении. Было проведено сравнительное исследование способности оценок мотива, основанных на расшифровке образов воображения и на самоотчетах, отвечать критерию валидности — практичности, важному при измерении силы мотива. Его результаты приводятся в табл. 6.7. Направляющая функция мотива оценивалась по пропорции людей, которые воздерживались от риска, как только наступал предел. Очевидно, люди с сильным мотивом достижения должны сфокусироваться на том, что определяется естественным мотивом достижения, — на умеренно сложной задаче. Лица, которых причислили к имеющим высокий уровень по мотиву достижения, при оценке образов воображения чаще фокусировались на умеренно сложных заданиях, что и согласуется с теорией.
Таблица 6.7
Валидность — практичность измерения мотива достижения по образам воображения и самоотчетам в связи с предсказанием поведения (after Atkinson & Litwin, I960)
| Функция мотива | Измерение по оценке образов воображения | Измерение по самоотчетам |
|---|---|---|
| А. Направляющая | Процент воздерживающихся от риска, когда наступает предел | |
| Сильный мотив достижения | 61 | 36 |
| Слабый мотив достижения | 36 | 62 |
| р = 0,04 | р — 0,02 | |
| Б. Запускающая | Процент остающихся настойчивыми (при итоговом обследовании) более продолжительный период, чем в среднем | |
| Сильный мотив достижения | 60 | 42 |
| Слабый мотив достижения | 32 | 55 |
| р = 0,03 | n. s. (незначимо) | |
| В. Отбирающая | Процент оценок, превышающих средние показатели, при итоговом обследовании | |
| Сильный мотив достижения | 64 | 58 |
| Слабый мотив достижения | 32 | 46 |
| р = 0,02 | n. s. (незначимо) |
Но если субъекты классифицировались как обладающие сильным мотивом достижения согласно оценкам по самоотчетам (в данном случае по Шкале личностных предпочтений Эдвардса — Edwards Personal Preference Schedule, 1957), они поступали вопреки ожиданиям; более того: они концентрировались на естественном мотиве достижения даже реже, чем те, у кого мотив достижения по самоотчетам был слабый. «Заводящая» функция мотивации измерялась в этом исследовании как процент субъектов, остававшихся более настойчивыми при итоговом обследовании по сравнению со среднеарифметическими показателями. Кроме того, оценки образов воображения правильно предсказывают, кто дольше остается настойчивым, а вот измерения, проводимые по самоотчетам, этого сделать не позволяют.
Если затронуть вопрос о селективной функции мотивации, то следует отметить: лица, классифицируемые как имеющие сильный мотив достижения, что выявлено по оценкам образов воображения, работают лучше при итоговом обследовании. Это, судя по всему, означает, что мотив определяет такую линию поведения, чтобы выучить материал лучше, или то, что люди разрешают проблему более эффективно в момент теста как такового. Классификация же испытуемых на обладающих высоким и низким мотивами, которая осуществляется по самоотчетам, не позволяет предсказать с достаточной точностью, кто же лучше справится с работой в итоговой фазе. Это в известной мере нетипично, что будет рассмотрено ниже, поскольку люди с сильным мотивом достижения обычно не показывают высоких баллов. Впрочем, результаты все-таки нами учитываются, потому что они помогают сравнить валидность двух способов измерения силы мотива по трем критериям валидности в рамках одного исследования.
Действительно, исследователи, использующие методы самоотчета или клинической оценки для выявления силы мотива, опираются на «личностную валидность» своих измерений. Нужно отметить, что пункты наподобие тех, что приведены в табл. 6.5, касаются проблемы содержания различных мотивационных систем. Приходится задуматься над следующим: пусть людей по определенному методу причисляют к обладающим либо сильным, либо низким мотивом; действительно ли они ведут себя так, как могли бы, будучи более или менее мотивированы согласно рамкам рассматриваемого измерения? Как мы видели, самоотчеты могут отражать другие переменные, скажем, ценности, что не относятся к мотивам, и только при использовании функционального критерия, связанного с наличием конкретного мотива, мы сможем различить его и ценности.
Последние оказывают влияние на поведение. Например, Дечармс и др. (deCharms et al., 1955) сообщают, что на студентов с высоким (по самоотчетам) драйвом достижения в отличие от имеющих низкий уровень по этому измерению скорее всего воздействовали мнения профессора о качестве образа. Те, кто говорил, что усиленно работает и стремится к достижению, конечно, ценят его: они склонны ориентироваться на стандарты совершенства в суждении о том, что какое-либо явление стоящее. Осознаваемые ценности могут, конечно, повлиять на суждение, не направляя поведение как таковое, которое возможно рассматривать как мотивированное.
Количество исследований, оценивающих на основе самоотчетов различия в силе мотива, растет, поскольку они недороги и достаточно просты в применении (Atkinson & O’Connor, 1966; Edwards, 1957; Hurley, 1955; Jackson, 1966). Однако они не прошли проверку по критерию валидности или не демонстрируют хорошую валидность — практичность. Одно исключение — тщательно разработанный тест ориентации на достижение, созданный Мехрабианом (Mehrabian, 1969). Разделы теста тесно связаны с теорией мотивации достижения и не касаются ценностей, как это происходит в ранее разработанной шкале Мюррея и ее вариациях. Например, Мехрабиан включил такие утверждения, как «Я думаю больше о будущем, чем о настоящем или прошлом» или «Я лучше бы работал над заданием, где сам бы нес ответственность за конечный результат, чем над таким, когда в получении итогового результата принимает участие множество людей». Мехрабиан обнаружил, что шкала такого типа, состоящая из 34 пунктов, значимо коррелирует с подсчетами по мотиву достижения, полученными при анализе образов воображения. Также она валидна в том смысле, что люди, которые демонстрируют сильный мотив, вернее разрешают большее число проблем, нежели те, которые обладают слабым мотивом. Однако корреляция с оценками по образам воображения, касающимися мотива достижения, невысока. Измерения Мехрабиана имеют плохую корреляцию с измерением социальной желательности. Стало быть, это вовсе не безупречный путь оценки силы мотива. В целом следует признать, что есть определенный резон использовать его как замену оценки образов воображения, связанных с мотивом достижения, которые обладают экстенсивной валидностью.
Обобщая, отметим следующее: измерения силы мотива, основанные на расшифровке содержания мышления, лучше оценок, получаемых по самоотчетам или клиническим заключениям, по множеству причин. Когда дело касается образов воображения, выносимые оценки с большей вероятностью проистекают из сравнения того, как люди думают, когда мотив актуализирован, и того, каковы их мысли, когда он не проявлен. Такие измерения обеспечивают более уникальный показатель силы мотива, так как они в известной мере не поддаются воздействию со стороны ценностей, отклонений в реакциях и других детерминантов поведения. Они, судя по всему, надежны, как и оценки по самоотчетам, если должным образом осознан критерий надежности. Несомненно и то, что оценки, выносимые по образам воображения, обеспечивают валидность по критериям, принятым в теории поведения для определения того, мотивировано поведение или нет. Большая сложность с измерениями такого типа заключается в том, что они весьма зависимы от ситуационных воздействий. Особое внимание следует обратить, когда истории сообщают люди, пребывающие в непринужденном состоянии и не испытывающие напряжения. Измерения силы мотива по самоотчетам заслуживают доверия и не требуют ощутимых затрат с точки зрения проведения. Кроме того, они обеспечивают хороший показатель ценностной ориентации личности. Однако именно как измерения силы мотива они демонстрируют плохую валидность — практичность. В то же время клинические заключения о силе мотива кажутся более валидными, так как они учитывают все, но практически в таком плане они бесполезны, и именно потому, что слишком многое здесь берется в расчет. То есть достаточно сложно будет узнать, насколько оценка отражает силу мотива или же иные переменные.
По этим причинам внимание в этой книге сфокусировано на исследованиях, в которых сила мотива определялась по оценке образов воображения, потому что они точнее касаются самого вопроса мотивации. Однако и роль информации, получаемой по самоотчетам, рассматривается в главе 12, когда речь заходит о когнитивном влиянии мотивации, и в главах 13 и 14, которые касаются взаимодействия мотивов и ценностей в определении силы реакции и изменении поведения.
Примечания и вопросы
1. В экспериментах по мускульному напряжению обычно оценивается нарастающее напряжение, каким-либо образом прямо воздействующее на научение. Выявленный результат возможно пояснить в терминах теории мотивации. Попытайтесь провести такой анализ. Вспомните, что испытуемый пытается угодить экспериментатору, нажимая на динамометр и выучивая бессмысленные слоги. Насколько увеличивается сила мотива в первом задании при первой фасилитации и чем блокируется эффективность деятельности во втором случае? Предполагает ли такой анализ, что эффект обратного U может быть получен при требовании к субъекту сделать какое-нибудь из двух заданий, даже если первое не предполагает непосредственной психологической актуализации?
2. В книге было указано несколько причин, почему очень высокие требования могут сделать исполнение деятельности менее эффективным. Каковы они? Страдает ли ваша эффективность деятельности, если вы сами или другие люди ждут слишком многого от вас? Почему?
3. Здесь утверждается, что денежный стимул неоднозначен в зависимости от включенности мотива людей. Приведите примеры. Так что может означать денежный стимул для бедных людей, для людей с сильным драйвом достижения или для тех, кто прежде всего беспокоится о честности?
4. При каких условиях направленность на что-либо или желание того скорее станет показателем наличия актуализированного мотива? Согласно рис. 6.1, такая ситуация может встречаться, когда минимизируются или сохраняются константными другие детерминанты направленности. Опишите такие ситуации, в которых происходит подобное.
5. Если разные побуждения актуализируют мотив достижения для различных групп людей, означает ли это, что нужно говорить о разных видах мотивации достижения? Например, у некоторых женщин мотив достижения не актуализируется при указании на их способность к лидерству, но при обращении к их социальным навыкам он актуализируется; предложенное денежное вознаграждение повышает оценки мотива достижения в большей мере среди людей рабочего класса, нежели среднего (см. Douvan, 1956). Что же именно это значит? Сам ли по себе мотив различается в разных группах или же отличаются способы его выражения?
6. Некоторые организации пытаются научить людей мотивации «успеха». Существует ли такой феномен, как мотивация успеха? Как это связано с мотивом достижения или другими мотивами, измеряемыми психологами?
7. Как вы думаете, почему побуждающие инструкции, усиливающие мотив достижения у американцев, также вернее приводят к его актуализации у женщин в других странах, чем в США?
8. Кровяное давление достаточно сильно меняется в зависимости от того, что люди делают, однако врачи верят, что оно надежно. Что они предпринимают, чтобы заручиться большей надежностью этого измерения? Какие аналогичные шаги следует предпринять, дабы подстраховаться с надежностью измерения силы мотива, полученного при анализе образов воображения?
9. Критерий валидности — практичности иногда определяется как соответствие того, что измеряется, тому, что должно измеряться (т. е. выводятся ли истинные оценки рассматриваемых характеристик?). Но как узнать, что же обеспечивает истинное измерение мотива? Если человек из раза в раз говорит: «У меня сильная потребность в достижении», не будет ли признаком валидности то, что данный человек имеет сильный мотив достижений? Обоснуйте свой ответ.
10. Допустим, экспериментатор (из числа сотрудников факультета) говорит студенту: «Я хочу, чтобы в этом эксперименте, где вы испытаете определенный шок от ошибок, вы выполнили все настолько хорошо, как только можно». Завершите описание всех естественных и приобретенных мотивов, которые «включаются» у студентов. Если ваша картина мотивационной ситуации оказывается сложной, объясняет ли это, почему результаты таких экспериментов часто представляют собой некое смешение?
11. Если оценки состояния тревожности возрастают под угрозой электрического шока, полагаете ли вы, что значения тревожности по самоотчетам обеспечивают хорошие оценки мотива ее избегания? Например, предположим, что люди, подвергаемые опасности шока, чаще говорят, что они «нервничают». Означает ли это, будто люди, признающие, что они вообще нервные, даже если нет опасности испытать шок, обладают более сильным мотивом избегания тревоги? Объясните свой ответ. Другими словами, может ли реакция свидетельствовать о чувствительности, не будучи уникальной?
12. При оценке мотивов по образам воображения прибегают к изложенным в письменной форме фантазиям, Фрейд же основывался на анализе ночных сновидений. В чем преимущество и в чем недостатки опроса людей об их сновидениях и оценивания их? (Об этом см. LeVine, 1960.)
Часть III