ми настолько хорошо, чтобы показывать кому бы то ни было, не говоря уже о таком знатоке, как Мюриель. Ей принадлежал великолепный сад в Уилтшире в Англии; ею было основано Общество садоводства Кении, а в Найроби создан замечательный сад из местных растений Восточной Африки. Я боялась показывать им свои рисунки, но теперь избежать этого было невозможно.
Джекс-Блейки долго изучали мои работы, а затем спросили меня, не пожелаю ли я иллюстрировать книгу «Садоводство в Восточной Африке». Я совсем недавно начала рисовать и не представляла себе, каким образом мне удастся справиться с такой задачей, поскольку выполнение ее потребовало бы отбора растений, произрастающих от уровня моря до горных вершин, и означало бы завершение всей работы в установленные сроки. Я высказала свои опасения, но Джекс-Блейки, успокоив меня, убедили начать работу. С первой же встречи мы стали с ними большими друзьями. Я проиллюстрировала и второе и последующие издания «Садоводства в Восточной Африке». Всего мною было проиллюстрировано семь книг по флоре Восточной Африки, в том числе несколько книг по деревьям и кустарникам.
Леди Мюриель, будучи сверстницей Омы, имела с ней много общего. Она была такой же душевной и мудрой женщиной, способной оказать моральную поддержку. А это мне иногда требовалось, потому что я с трудом приспосабливалась к английским нормам поведения. Если в Австрии эмоциональные порывы были вполне приемлемы и даже считались положительной чертой характера, то здесь на них смотрели с неодобрением. Более того, хотя к нам с Питером люди относились дружелюбно, но, поскольку он был швейцарцем, а я — австрийкой, нас, естественно, считали иностранцами, и я испытывала чувство отчужденности.
Чтобы укрепить мою уверенность в своих силах, Мюриель организовала выставку моих рисунков в Найроби. Они получили хорошую оценку, и несколько лет спустя она убедила меня показать их на выставке Королевского общества садоводства в Лондоне. За эти рисунки я получила золотую медаль Гренфел, и мне даже была предложена должность официального художника по цветам в Кью-Гарденс, но я отказалась от этого предложения, поскольку теперь мой дом был в Кении.
Сразу же после возвращения из экспедиции на горную гряду Чиулу Питер подарил мне щенка керн-терьера. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и терьер Пиппин стал моим лучшим другом. Мы брали Пиппина с собой в каждое путешествие, неизменно покрывая его москитной сеткой, если находились в районе распространения мухи цеце, чтобы предохранить от заболевания сонной болезнью.
Пиппин оказался замечательным певцом. Когда я пела, он присоединялся ко мне. Если я повышала голос, он подвывал на высоких тонах, если я понижала голос, то же самое делал и он. Для развлечения наших друзей мы отрепетировали своеобразный номер, в котором я пела арию из «Аиды», а Пиппин, стоя у меня на коленях, подвывал настолько точно, что наш дуэт получил широкую известность.
До восхождения на гору Килиманджаро мы с Питером по заданию музея отправились на три недели в очень жаркий район, где он занимался сбором ценного лекарственного растения. Такие травы Питер обычно отправлял в лаборатории Циба или Сандос, откуда после всесторонних исследований они уже выпускались как готовый препарат в широкую продажу.
За время нашего отсутствия в Кении было обнаружено несколько случаев заболевания бубонной чумой, и по возвращении в Найроби мы должны были сделать прививки — три укола, обычно с интервалами в несколько дней. Но это могло бы сорвать мой план восхождения на Килиманджаро с нашим другом Томасом, ботаником, работающим в Ботаническом саду города Энтеббе, находящегося неподалеку от столицы Уганды Кампалы. Поэтому мне ввели сразу тройную дозу вакцины, которая не вызвала у меня никаких болезненных ощущений.
Восхождение на гору Килиманджаро многие обычно начинают из небольшого населенного пункта Марангу в Танзании; именно здесь я и встретилась с Томасом. Нам сказали, что восхождение займет три дня и что для этого нам потребуется нанять не только проводника, но и семь носильщиков. Из продуктов мы предпочли взять изюм, орехи и шоколад, отказавшись от таких более тяжелых продуктов, как яйца, вареное мясо и сыр, предложенных нам в гостинице. В первое утро нашего пути мы шли густым лесом, где гигантский вереск достигал почти пятиметровой высоты, лианы свисали плотными занавесями, а над берегами небольших горных потоков раскинул свои кроны древовидный папоротник.
Флора была удивительной, но нам пришлось ограничиться только краткими записями, поскольку носильщики и так уже были сильно нагружены. К полудню мы добрались до «Приюта Бисмарка» на высоте более 2500 метров, который был построен немцами еще до первой мировой войны. Я порывалась идти дальше, но нас предупредили, что разумнее было бы привыкать к высоте постепенно, и мы провели остаток дня, изучая растения и наблюдая за птицами в окрестностях домика.
После холодной и бессонной ночи мы рано утром двинулись дальше. Сначала путь пролегал через лес, а затем мы вышли на поросшие вереском склоны, где наши предшественники, к счастью, оставили хорошо протоптанную тропу. Самым эффектным растением здесь была напоминавшая огромную свечу гигантская лобелия; мы насчитали несколько ее видов. Стоявшие прямо, будто закоченевшие от холода на рассвете, растения приютили в своих цветках очень редких клещей, которых просил меня собрать для него энтомолог музея в Найроби. Мне оставалось лишь потрясти полутораметровые стебли растения, чтобы стряхнуть насекомых в мою бутылку с эфиром.
Другим поразившим нас растением был гигантский крестовник (Seneco). Мы провели интересный день под вздымавшимся над нами покрытым снегом пиком Килиманджаро, описывая все встретившиеся растения.
В полдень следующего дня мы добрались до «Приюта Питерса» на высоте около 4000 метров и остались здесь до конца дня. Воздух был свежим и бодрящим, открывавшийся отсюда вид — великолепным. Берега небольшого ручья были покрыты крошечными яркими цветами.
На третье утро мы добрались до седловины между вулканами Килиманджаро и Мавензи. Последний представляет собой зазубренный конус, и, если бы его кратер не разрушился, он был бы выше Килиманджаро. Подниматься на Килиманджаро сравнительно легко, здесь не требуются ни веревки, ни альпенштоки, и всякий, кто выдерживает недостаток кислорода на высоте 5895 метров, может подняться на эту вершину.
Седловина была покрыта редкой жесткой травой, и поэтому мы были удивлены, когда увидели там следы канны, крупнейшей африканской антилопы — ее вес достигает почти 700 килограммов. Никаких признаков других животных мы не обнаружили. Мы было уже подумали, что гора принадлежит исключительно нам, когда вдруг, к нашему изумлению, увидели еще трех человек. Ими оказались американцы, от которых мы с тревогой узнали, что они не смогли добраться до кратера, не говоря уже о вершине.
К «Приюту Кибо», находящемуся на высоте более 4900 метров, мы добрались к вечернему чаю и рано легли спать. Нас предупредили, что на этой высоте можно заболеть горной болезнью, но мы с удовольствием принялись за нашу легкую и питательную пищу и чувствовали себя превосходно. Я едва смогла дождаться полуночи, когда мы собирались начать подъем на вершину Килиманджаро. Мы решили отправиться в полночь, поскольку это позволило бы нам добраться до кратера еще до того, как лед начнет подтаивать и передвигаться станет гораздо труднее.
Спать в тесном и душном домике было невозможно, и поэтому около десяти часов вечера я вышла посмотреть, какая погода. Была прекрасная ясная ночь, и высоко надо мной маняще мерцал покрытый льдом кратер. Вскоре, оставив позади носильщиков, мы отправились вверх с нашим проводником Йоганнесом.
Сначала мы шли по рыхлой лаве, но, чем выше мы поднимались, тем лава становилась мельче — она уже походила на пепел, — пока наконец не превратилась в пыль. Нередко, сделав один шаг вперед, мы соскальзывали почти на два шага назад и вынуждены были отдыхать почти через каждые четыре шага. На высоте около 5600 метров мы стали продвигаться еще медленнее и еще чаще отдыхали. Йоганнес галантно вызвался нести мой фотоаппарат, чтобы избавить меня даже от такой небольшой поклажи, и посоветовал мне прикрывать лицо, чтобы оно не обветрилось. На полпути к кратеру я увидела бабочку, занесенную, видимо, на такую высоту ветром.
Мы добрались до пика Гилмана как раз к началу рассвета. Перед нами открылась фантастическая картина: все вокруг было покрыто облаками и лишь контур Мавензи резко выделялся среди них. Прямо над ним плыл мираж кратера Килиманджаро, словно ореол, венчавший Мавензи. Это было поразительное зрелище, и даже Йоганнес, который так часто сопровождал сюда людей, никогда раньше не видел ничего подобного.
Много лет назад возле пика Гилмана нашли скелет леопарда. Он не мог найти здесь никакой пищи, и поэтому можно было предположить, что леопард, чувствуя приближение смерти, взобрался на стену кратера в поисках уединения, которое животные обычно ищут перед смертью.
В этом безмолвии раннего утра я чувствовала себя восторженно. Лед был достаточно твердым, и мы смогли пройти по краю кратера до пика Вильгельма, Здесь мы написали свои фамилии и поместили записку в специально припасенную бутылку. Это должно было послужить свидетельством того, что мы достигли высочайшей точки Африки.
В Европе, совершая восхождения, я всегда стремилась во что бы то ни стало добраться до вершины горы, на которую пыталась подняться, но не ради рекордов, а ради морального удовлетворения. Впоследствии я убедилась, что такая тренировка на выносливость очень полезна.
Когда стало светлее, нам удалось разглядеть, что дно кратера было покрыто глыбами голубовато-зеленоватого льда самых причудливых форм. В то же время внизу под нами облака постепенно редели и стали проступать очертания ландшафта. Вскоре Йоганнес предложил нам начать спуск, пока лед не начал таять. Спускаться по лавовой осыпи было довольно легко, а когда мы ступили на твердую почву, я почти бежала до гостиницы Марангу, куда мы и добрались засветло. Здесь Йоганнес преподнес мне традиционный приз, который вручается всем, кто достиг вершины Килиманджаро. Это была гирлянда из рубиново-красных бессмертников, собранных проводником на поросших вереском склонах. Жаль было расставаться с Йоганнесом, с которым мы подружились. Мы провели с ним лишь четыре дня, но это были особенно памятные дни. На прощание я подарила ему свои горные ботинки, поскольку его собственные показались мне недостаточно прочными для переходов по острым обломкам лавы и льду; однако, покидая нас с перекинутыми через плечо ботинками, он сказал, что предпочтет надевать такие замечательные ботинки по выходным дням в деревне, чем будет рвать их на льду.